Что такое эмпатия, или Счастье

Эмпатия – одно из самых важных понятий психологии и человеческих отношений. Вместе с тем это одно из самых загадочных явлений, про которое существует много мифов и заблуждений. И среди психологов нет единого мнения, что нужно называть эмпатией. Давайте попробуем разобраться в этом вопросе с опорой на современные научные представления.

 

 

Триада

Эмпатия – это системное явление, состоящее из трех элементов:
1. Когнитивная эмпатия (понимание эмоций).
2. Эмоциональная эмпатия (сопереживание).
3. Эмпатическая забота (заинтересованность, беспокойство, ответственность).

Если в поведении человека присутствуют только один или два элемента, то мы имеем дело не с эмпатией в традиционном понимании, а с другими явлениями: симпатией, тревогой, злорадством, признаками социопатии и макиавеллизма.

Разбитое сердце

Для наглядного понимания феномена эмпатии ознакомимся с реальным случаем, приведенным в книге Стивена Кови «Жить, используя семь навыков». История называется «Как впервые разбилось мое сердце».

«Когда мне было 17, я пережил первое жестокое разочарование в любви. Никогда не забуду эту боль. Девушка, с которой я встречался, без всякого предупреждения и без всякого сожаления разорвала наши отношения и сразу же начала встречаться с моим близким другом. В один миг мой мир рухнул. Помню, как на своем джипе Willys 1952 г. я уехал в горы, возвышавшиеся над моим родным городком Редлендс, штат Калифорния, полный решимости никогда не возвращаться в школу, да и вообще к жизни. С приближением вечера голод и боль заставили меня вернуться домой. Я ничего не говорил, но, заглянув в мои глаза, родители, видимо, поняли, что произошло. Есть я не мог, поэтому отправился в свою комнату, бросился на кровать и заплакал. Я рыдал и рыдал. Через некоторое время дверь в мою комнату тихо открылась, и я почувствовал, что у моей кровати стоит отец.

Он осторожно откинул покрывало и пристроился рядом. Он обнял меня своими сильными теплыми руками и прижал к себе крепко, как никогда. Он согрел меня – мое тело, сердце и душу.
Продолжая рыдать, я чувствовал его силу и тепло. И тогда отец начал плакать вместе со мной. Я почувствовал, как его грудь содрогается от рыданий. Своим лицом он прижимался к моему, и я чувствовал, как его теплые слезы текут по моей щеке, сливаясь с моими слезами. Он ничего не сказал. Просто плакал. Плакал, потому что мне было больно. Плакал, потому что любил меня и чувствовал мою боль. Через какое-то время мои рыдания стихли, и на смену боли пришло облегчение. Отец поднялся, укрыл меня до самого подбородка и положил мне руку на плечо. Потом он сказал: «Сын, обещаю, солнце взойдет снова. Я люблю тебя». Потом он ушел, так же тихо, как появился. Он был прав. Солнце взошло снова. Я проснулся, надел все лучшее, отполировал свой джип и отправился в школу.

Жизнь продолжалась, в некотором смысле она стала даже более полнокровной, поскольку теперь я знал, что меня любят таким, какой я есть. Мой отец показал мне, что значит настоящее сопереживание. Недавно я тихо опустил крышку гроба моего отца. Перед тем как это сделать, я немного помедлил, погладил его бороду и вспомнил ту ночь».

Понимание

Хотя эмпатия определяется обычно как сопереживание (то есть эмоциональный процесс), когнитивный компонент в ней присутствует и является обязательным. Благодаря когнитивной эмпатии мы понимаем, что человек чувствует, и можем охарактеризовать это какими-то словами, например, «печаль», «горе», «радость», «отвращение».

Когнитивная эмпатия позволяет нам понимать причины и мотивы переживаний, а также способы влияния на эмоциональное состояние человека.
В описанной истории отец прекрасно понимал состояние сына, хотя никаких объяснений ребенок не давал.

Сопереживание
Также в этой истории отец рыдал вместе с сыном. Это проявление эмоционального компонента эмпатии.

Исследования показывают, что у человека во время сопереживания активными становятся те же зоны мозга, которые активны у человека, которому он сопереживает.

То есть эмпатия – это сопереживание в прямом смысле слова. Мы можем чувствовать буквально то же, что чувствует другой человек.

Эта способность основана на нашем самосознании, способности понимать и переживать свои чувства. Мы принадлежим к одному виду живых существ, у нас одинаковые нервная система, рецепторы и гормоны. Когда мы видим других людей, то мгновенно соединяем эти данные со своим опытом и можем переживать те же эмоции.

Отцу было легко сопереживать сыну, потому что в его опыте были отношения с женщинами и переживания из-за расставаний. Или даже если такого опыта у него не было, то наверняка был опыт душевной боли по любой другой причине.

У людей с чертами социопатии и макиавеллизма эмоциональный компонент эмпатии развит недостаточно. Неспособность к сопереживанию приводит и к отсутствию эмпатической заботы. При этом когнитивный компонент эмпатии и в целом интеллектуальные способности у них нормальные. Информацию о чужих эмоциях они понимают и используют для достижения своих целей, манипуляции людьми и обмана.

Про таких людей говорят, что у них камень в груди. Зоны мозга, отвечающие за переживание эмоций, у них пассивны, когда они наблюдают за другими людьми. Активны лишь речевые центры, то есть они словами рассказывают себе о чужих эмоциях.

Однако способность отключать эмоциональное сопереживание нужна и нормальным людям в личной и профессиональной жизни. Например, хирургу для качественного выполнения своей работы нужно быть хладнокровным и точным. Эмоции здесь мешают.

При этом нужно уметь отключать эмоциональный компонент эмпатии, оставляя включенными когнитивный компонент и заботу. Никому не нравятся абсолютно холодные, отстраненные врачи, которые не обращают никакого внимания на тревоги пациента.

Забота

Третьим элементом эмпатии является эмпатическая забота. Это означает, что мы хотим помочь другому человеку, что мы чувствуем ответственность за его благополучие, что мы беспокоимся о нем.

В истории «Как впервые разбилось мое сердце» отец не только понимал состояние сына и причины этого состояния, не только сопереживал ему.

Он еще хотел помочь сыну, хотел облегчить его состояние. Поэтому он пришел к нему в комнату, обнял его, побыл рядом с ним, выразил свое сопереживание, разделил с ним его горе и произнес слова утешения.

Когнитивный и эмоциональный виды эмпатии без заботы могут принимать форму злорадства. Такая ситуация возникает, когда мы наблюдаем страдания неприятного нам человека.

Но и эмпатическая забота без когнитивного и эмоционального видов эмпатии может принимать уродливые формы. Например, излишне беспокойные матери могут сильно тревожиться за благополучие своего ребенка. Но без понимания его состояния и обстоятельств, в которых он находится, никакой пользы от этой тревоги для ребенка нет. Такая обеспокоенность приводит лишь к тому, что ребенок становится тревожным, робким, застенчивым и боязливым.

В своей социально приемлемой форме эмпатическая забота без сопереживания называется симпатией. Многие люди желают всем добра. Но мы не можем глубоко сопереживать несчастье или восторг каждого своего знакомого. В этих ситуациях мы ограничиваемся сочувствием и выражаем его в стандартных фразах: «Примите мои соболезнования», «Могу ли я вам чем-то помочь?», «Это тяжелая утрата», «Это прекрасно!», «Здорово!».

Но и с такой доброй симпатией нужно быть осторожными. Без понимания и сопереживания можно легко навредить. Например, в истории про разбитое сердце любые попытки отца проявить голую симпатию в словах (без понимания и сопереживания) только ухудшили бы состояние сына. Это как сыпать соль на рану: «Сынок, что случилось?», «Тебя бросила девушка?», «Да, это тяжело», «Я свое первое расставание тоже болезненно воспринял», «Но время лечит», «Знаешь, сколько их у тебя еще будет?». Такая симпатия лишь показывает человеку, что он одинок в своем переживании. Это понимание одиночества только усугубляет его состояние.

Кислород

Есть такое образное выражение – «психологический кислород». Так говорят про базовые психологические потребности. В их числе желание быть понятым.

Счастье – когда тебя понимают. Именно эмпатия удовлетворяет эту потребность. Чем больше наша способность к эмпатии, тем больше счастья в нашем мире.

Побочным эффектом эмпатии является колоссальный рост возможности влиять на людей. Человек, которого поняли, чувствует себя счастливее и в благодарность за это готов понимать того, кто понял его.

Но часто мы не пытаемся проявлять эмпатию, потому что это требует времени. Мы торопимся. Нам кажется, что понимание, сопереживание и забота – это нерациональный расход времени, которое можно потратить на достижение конкретных результатов, а не на «пустую болтовню».

На самом деле эмпатия ускоряет решение вопросов и многократно увеличивает эффективность. В человеческих отношениях быстро значит медленно, а медленно значит быстро. Тише едешь – дальше будешь.

Например, пациенты менее склонны выполнять рекомендации врачей, полностью лишенных эмпатии, и чаще подают на них в суд за врачебные ошибки. Хотя количество врачебных ошибок у них не больше, чем у других врачей. То есть несколько минут внимания к пациенту избавляют врача от длительных и дорогих судебных разбирательств.

Активно слушать

Эмпатия сильно зависит от направления нашего внимания. Достаточно отвернуться от человека или уткнуться в телефон, чтобы эмпатия стала невозможной.

Когда общаетесь с человеком, практикуйте активное слушание: смотрите на его мимику, жесты, позы, обращайте внимание на интонацию, вдумывайтесь в смысл слов. Чем мы более внимательны к окружающим, тем лучше наша способность их понимать и сопереживать.

Ознакомьтесь с книгой-тренажером Пола Экмана «Узнай лжеца по выражению лица». С ее помощью вы научитесь понимать эмоции людей по мимике.

Активно понимать

Эмпатия начинается с когнитивного компонента, с понимания состояния человека и обстоятельств, связанных с этим состоянием. Поэтому для развития эмпатии нужно развивать свою способность думать, понимать.

На консультациях я часто рекомендую родителям выработать привычку: сначала стремиться понимать своего ребенка и только потом стремиться быть понятым. Обычно родители на это возражают, что ребенок им ничего не рассказывает, поэтому они не могут его понять.

На самом деле понимать человека и слушать слова человека не одно и то же. Понимать человека означает совершать внутреннюю мыслительную работу. Слушать человека означает, что работу должен делать тот, кто говорит.

Более того, для понимания обычно не нужны слова. Через слова можно передать не более 10% информации. Еще 30% информации передается через то, как человек говорит: интонация, громкость, темп. Например, фраза «Я тебя ненавижу» может означать либо «Я тебя ненавижу», либо «Я тебя люблю». Смысл зависит от интонации.

А 60% информации передается вообще без слов: выражением лица, позой, жестами, расстоянием между людьми, прикосновениями.

Также для понимания нужно анализировать обстоятельства жизни человека. В истории «Как впервые разбилось мое сердце» видно, что отец понял переживания сына и причины его переживаний без единого слова. И понять это было на самом деле несложно. Нужно было лишь приложить минимальные внутренние усилия. Необходимо было лишь небольшое желание понять.

Ребенок пришел крайне расстроенный и плачет у себя в комнате. Что могло его так сильно огорчить? Родители знают, что дома ничего трагичного не произошло. Они понимают, что причина такого отчаяния не может быть в школьных проблемах. Не станет семнадцатилетний парень безутешно рыдать из-за двойки по какому-то предмету. Может быть, ему угрожают сверстники? Нет, угрозы сверстников вызвали бы страх, а страх выражается совсем не так, как отчаяние от любовного разочарования.

Таким образом, для точного понимания причин отчаяния ребенка родителям не нужно было, чтобы ребенок им что-то рассказывал. У родителей была вся необходимая информация. Они видели его выражение лица, его поведение, знали обстоятельства и сферы его жизни. Совершив небольшую внутреннюю работу по анализу всех этих данных, они абсолютно точно смогли понять, что случилось.

Обычно, когда люди говорят, что для понимания им не хватает словесных объяснений, это значит, что они не хотят ничего понимать. За когнитивную эмпатию мы сами несем ответственность. Понимать – значит напрягать мозги, пытаться думать. А эта способность находится внутри нас.

Кирилл КАРПЕНКО, педагог-психолог, Красноярск

 

Сопереживание другим: как развить эмпатию у ребёнка

Что такое эмпатия

Эмпатия — это способность понимать чувства другого человека. Её проявление вовсе не означает, что эмпат непременно поможет другому в беде. Эмпатия — чаще всего про уровень понимания чувств и эмоций, а не конкретные действия.

Психологи выделяют три вида эмпатии.

‍Когнитивная эмпатия. Мы осмысливаем чувства других людей с помощью анализа и обработки данных: например, проводим параллели с художественной литературой и кинематографом. Герой романа «Над пропастью во ржи» чувствовал себя так-то в такой-то ситуации — и я сочувствую своему другу, потому что понимаю, что он сейчас ощущает то же самое.

‍Эмоциональная эмпатия. Мы осмысливаем чувства других, ассоциируя со своим опытом. Например, понимаем, что человеку сейчас плохо, потому что сами были в аналогичной ситуации.

‍Действенная эмпатия. Мы не только осмысливаем чувства других, но и переходим к действиям: например, предлагаем человеку конкретную помощь. 

Как понять, достаточно ли у ребёнка эмпатии

Эмпатия — не врождённая способность, а следствие воспитания. Её основы должны закладываться в раннем возрасте. 

Уже тогда родители могут наблюдать разницу между ребёнком, склонным к эмпатии, и ребёнком, которому сопереживания чужды: первый способен пожалеть кого-то и посочувствовать, а второй останется равнодушным или даже позлорадствует.

К возрасту 3–4 лет дети должны уметь реагировать на чувства других людей и демонстрировать сопереживание. Если у пятилетки не наблюдается достаточной эмпатии — например, смеётся, когда сверстнику больно, — это тревожный сигнал для родителей. Вот несколько способов определить, что ребёнок обладает эмпатией.

<<Форма демодоступа>>

‍Ребёнок улавливает эмоции других и корректно реагирует. Например, считывает, когда мама пришла с работы не в духе — даже если мама ничего не говорит — и спрашивает: «Мам, что-то случилось?», «Мам, ты грустишь?».

‍Ребёнок не эгоистичен. Например, может пойти на компромисс, играя на детской площадке: разрешить малышу помладше покачаться на качелях первому.

‍Ребёнок сопереживает персонажам в сказках и мультфильмах. Если сын или дочь плачет при просмотре «Корпорации монстров» или при чтении детского романа «Без семьи», это значит, что он обладает высоким уровнем эмпатии. 

Источник: freepik.com / @freepic-diller

Как целенаправленно развить эмпатию

Если опасаетесь, что ребёнку не хватает эмоциональной отзывчивости и умения сопереживать другим, этот навык можно и нужно развивать.

1. Обращайте внимание на чужие чувства

Предлагайте ребёнку пожалеть кого-то, кому сейчас плохо. Например, на детской площадке мальчик упал с горки и плачет. Можно подойти и пожалеть его, предложить помощь. Если видите, что мальчику уже помогают — можно ограничиться обсуждением с ребёнком: «Смотри, упал. Бедный, ему больно. Ну ничего, его бабушка пожалеет, и всё пройдёт». Если ребёнок обидел кого-то — нужно не просто требовать «извинись немедленно», а подробно описать чувства того, кого обидели. 

Необязательно искать живые ситуации. Акцентируйте внимание на чьих-то чувствах, когда играете с ребёнком. Например: «Моя кукла купила воздушный шарик, а он случайно улетел в небо. Она грустит». Придумывайте ситуации и обсуждайте с ребёнком — как чувствует себя герой? Каково ему? Можем ли мы помочь?  

2. Будьте примером

Воспитание и обучение детей строится на повторении действий и реакций обучающего, значимого взрослого. Не скрывайте свои чувства, когда вам плохо, — открыто говорите о них.

Проявляйте эмпатию по отношению к ребёнку, даже если его проблемы кажутся надуманными — например, в песочнице не поделил с кем-то ведёрко. Если вы чувствительны к эмоциональному состоянию ребёнка, он перенимает это. Важно: никогда не говорите ребёнку, как он «должен» себя сейчас чувствовать.

Нужно уметь справляться даже с самым тяжёлым эмоциональным состоянием сына или дочери вне зависимости от их возраста. Не смейтесь и не подшучивайте над негативными эмоциями ребёнка. Такие эмоции — возможность для сближения. Как правило, у детей, которые легко могли довериться взрослым в детстве, чувствовали себя защищённо, получали поддержку и ласку в нужные минуты — с эмпатией проблем нет. 

3. Социализируйте 

Социальные связи важны в любом возрасте — так ребёнок учится ладить с окружающими. Чем больше у ребёнка контакта со сверстниками, тем легче ему учиться эмпатии. Командные игры ускоряют эмоциональное и когнитивное развитие ребёнка. Взаимодействуя с другими, ребёнок получает множество эмпатических переживаний, учится ставить себя на место других, помогать и находить помощь в трудную минуту. 

Можно предложить ребёнку устроить совместные активности со сверстниками. Есть игры, которые специально развивают эмпатию.

‍«Передача чувств». Взрослый ведущий выбирает ребёнка и на ушко предлагает, какое настроение загадать. Ребёнок по цепочке передаёт это настроение — с помощью мимики, жестов, прикосновений. Каждый следующий ребёнок догадывается, о каком настроении идёт речь, и придумывает, как передаст это следующему в цепочке. Когда круг замыкается, нужно обсудить, какое именно настроение было загадано.

«Тихий разговор». Взрослый ведущий шепчет на ушко ребёнку какую-нибудь фразу. Все дети садятся в круг. Задача ребёнка — невербально сказать эту фразу остальным. Дети угадывают, что именно это за фраза. 

«Эмоции героев». Взрослый ведущий читает детям рассказ или сказку. Детям заранее выдают символические карточки с изображениями разных настроений. В процессе чтения дети соотносят карточки с эмоциональным состоянием героя произведения и объясняют свой выбор.

4. Обсуждайте эмоции 

Спрашивайте ребёнка, что он чувствует в данный момент. Но чем младше ребёнок, тем сложнее ему распознавать свои эмоции. Дети не умеют определять, грустно им сейчас или они злятся — до тех пор, пока родители не научат отличать одно от другого.

Проговаривайте эмоции сына или дочери: «Ты сейчас злишься, потому что…», «Ты расстроился из-за…», «Тебя обидело то-то и то-то…». Когда ребёнок распознаёт свои эмоции, понимать чужие легче.

Когда говорите о собственных эмоциях, используйте «я-высказывание»: «Я чувствую себя так», «Мне сейчас так-то». Не перекладывайте ответственность за свои эмоции на ребёнка: «Ты такой-то, довёл меня!». 

<<Перелинковка>>

Что в итоге

Эмпатия — это способность понимать чувства других людей. Воспитывать её нужно с детства: показывать пример, обращать внимание на эмоциональное состояние окружающих, позволять ребёнку много играть со сверстниками и разговаривать о внутреннем мире.

В «Домашней школе Фоксфорда» не только осваивают школьную программу, но и развивают эмоциональный интеллект — в том числе, учатся эмпатии.

В школе есть наставники — персональные помощники семьи, которые знают ответы на все вопросы по обучению и помогают ребёнку развивать soft skills — так называемые «гибкие навыки». Soft skills помогают эффективно и самостоятельно действовать в разных ситуациях. Навык эмпатии — один из самых важных.

Эмпатия у детей: специалисты семейного центра рассказали, как научить ребенка проявлять сочувствие

Забота о близких, внимательность, доброта и желание помогать — положительные качества, которые люди ценят друг в друге. Они формируются годами, но развитие чувства эмпатии начинается в раннем возрасте. Современные родители часто обеспокоены тем, что дети совершенно не сопереживают другим. Должны ли взрослые способствовать развитию эмпатии у ребенка или умение проявлять сочувствие появится независимо от родительского вмешательства? Об этом рассказала Ирина Широкова, специалист по социальной реабилитации Кризисного центра помощи женщинам и детям.

Возраст сопереживания

«Меня беспокоит поведение дочери, а именно чрезмерная агрессия по отношению к слабым. Дочка может дернуть за хвост собаку, увидев насекомое, прихлопнуть его ногой, ударить младшего братишку, отнять игрушку. Она еще совсем маленькая. Думаю, она не понимает, что делает другим больно. Как развить у дочери чувство сопереживания?», — спрашивает Светлана, мама 4-летней Софии.

Курс реабилитационных занятий для мамы и ребенка включал в себя практические тренировки эмпатии. Девочка демонстрировала эмоции, проговаривала намерения и то, что при этом чувствовала. Мама вместе с дочерью изучала язык, с помощью которого можно было выражать свои чувства. Во время работы, обсуждая грусть и обиду, София сказала, что чувствует себя одиноко с момента появления младшего брата.

«Агрессия по отношению к слабым в этом случае — не что иное, как проявление ревности и желание обратить на себя внимание. Это стало ключевым моментом в выстраивании дальнейшей работы с мамой и дочерью», — комментирует Ирина.

Эмпатия — это способность узнавать, понимать чувства других людей и сопереживать им, она не присуща человеку от рождения, а развивается в процессе жизни во время общения. Малыши неспособны к сопереживанию. Становясь старше, дети в большинстве случаев имитируют эмоции своих родителей.

«В период психологического развития и накопления эмоционального опыта родителям очень важно учить ребенка анализировать свои внутренние ощущения, понимать свои эмоции и эмоциональные проявления других людей. Именно это лежит в основе формирования эмпатии и умения сочувствовать», — поясняет специалист.

Как развивать сострадание

Ребенок, общаясь со взрослыми и наблюдая за ними, учится понимать их чувства, эмоции. Родителям необходимо уделять внимание всестороннему развитию детей, в том числе и обучению эмоциональной грамотности.

1. Говорите с детьми
   С раннего детства важно разговаривать с ребенком. О потребностях других, о том, какие чувства и эмоции испытывают окружающие.
   «Учите детей выражать эмоции словами „Сейчас я расстроен“, „Мне обидно“, „Я рассержен“, выражайте их сами. Объясняйте, что испытывать такие чувства вполне нормально», — советует специалист.
2. Играйте
   Дети любят играть. Используйте это для развития способности к сопереживанию в том числе.
   Игры «в ролях» дают возможность прожить ситуации героев сказки или реальные бытовые события. Учитель, врач, мама, главный герой мультика или кино, персонаж из любимой книги — перевоплощаясь, дети «проживают» соответствующий социальный опыт.
   Проживание сосредоточит внимание на эмоциях, которые мог бы испытывать другой человек, выполняя ту или иную социальную роль. Воспитание у детей эмпатии в игровой деятельности, забота о домашних питомцах, чтение книг с последующим обсуждением чувств главных героев — способствуют развитию сопереживания и сострадания.
3. Практикуйтесь на реальных ситуациях
   Замечайте жизненные ситуации, которые требуют какого-то эмоционального отклика человека. Анализируя реальное событие, рассказывайте детям, какие эмоции люди могут испытывать, как могут себя чувствовать.
   «На прогулке с ребенком вы увидели скорую помощь. Расскажите, что машина везет кого-то в больницу, наверняка кому-то стало плохо. Предположите, как в этот момент могут чувствовать себя члены семьи больного», — советует специалист.
   Благодарите ребенка за его участие в делах семьи, поощряйте сострадание к другим. И конечно, показывайте сами пример адекватной реакции на чужие эмоции.
4. Подавайте пример
   Совершенствуйте собственный навык сопереживать. «Если вы не умеете проявлять эмоции то, вероятнее всего, сын или дочь будут также эмоционально сдержанны. Так что, даже будучи взрослым, учитесь эмпатии», — рекомендует Ирина.
5. Развивайте внутренний моральный компас ребенка
   «Растолковывая детям, что такое хорошо и что такое плохо, вы даете им некий моральный компас. И в ситуации, требующей определенного поступка или выбора, они будут ориентироваться на него. Объясните, как поведение влияет на других», — дополняет Ирина.
   Воспитывая чувство эмпатии, мы закладываем основу правильного, непотребительского, отношения к окружающей действительности. Это качество помогает поддерживать других людей, понимать и уметь принять их обиды и боль.
   Эмпатичный ребенок может испытывать такие важные чувства, как жалость, скорбь, соболезнование. К таким людям, как правило, тянутся. С ними хочется общаться и выстраивать близкие отношения. Поэтому важно не только развивать данную особенность в себе, но и помочь ребенку «настроиться» на волну других людей и услышать их. Это происходит постепенно и может потребовать много времени. Но самое главное — это то, что помочь должны родители.

Куда обращаться

Для московских семей работают 28 городских организаций поддержки семьи и детства: 25 «Моих семейных центров», а также Кризисный центр помощи женщинам и детям, социально-реабилитационные центры для несовершеннолетних «Возрождение» и «Алтуфьево».

Специалисты центров работают над восстановлением отношений между детьми и родителями, оказывают правовую и психологическую помощь, проводят тренинги, развивающие занятия и многое другое. При необходимости оказывается адресная помощь: выдаются социальные электронные сертификаты на продукты, одежду и бытовую технику.

Подробную информацию об услугах можно узнать на странице портала «Мой семейный центр». Для удобства москвичей на портале создан раздел «Онлайн-консультации», где каждый житель города может оставить свое обращение, и с ним свяжутся в течение одного рабочего дня.

Источник

Пресс-служба Департамента труда и социальной защиты населения города Москвы

Сопереживание и сотворчество (диалектика и взаимообусловленность)

Блок В.Б.

Социальная эффективность художественного творчества, воздействие искусства и литературы на формирование характера человека, на его мировоззрение, жизненные установки, сущностные особенности художественного восприятия — проблема как искусствоведческая, так и психологическая. На протяжении длительного времени научная мысль не без успеха вела наблюдения над человеческим восприятием вообще и художественным в частности, находила некоторые важные их закономерности. Нередко делались верные прогнозы даже о характере воздействия того или иного художественного произведения, его месте в культурной и шире — общественной жизни. Одна из опасностей на этом тернистом пути — соблазнительная доверчивость к результатам модных ныне социологического и культурологического анкетирования, весьма уязвимого зачастую с позиций искусствознания и психологии. Как показывает историческая практика, сама по себе широкая распространенность тех или иных художественных (и квазихудожественных) запросов не отражает подлинного уровня влияния произведений литературы и искусства на общественное сознание.

Опубликование в 1965 г. «Психологии искусства» Л.С. Выготского потому более всего стало сенсацией в образованных кругах нашего общества, что показало великолепную возможность находить закономерности, общие для воздействия художественных произведений, непосредственно в их структуре. Но этого мало. Ученый обосновал художественно-психологическую реакцию как процесс сложносоставной и непременно внутренне противоречивый на всем протяжении восприятия произведения, а не только в завершающем взрыве, известном под аристотелевским наименованием «катарсис». Открытие это, сделанное в середине двадцатых годов, не находило последовательного развития в литературоведческих и искусствоведческих трудах, не нашло, думается, надлежащей оценки и у многих психологов.

Почему?

Потому, очевидно, что найди тогда и в дальнейшем открытие Выготского свое развитие и развернутую аргументацию, оно неминуемо вступило бы в конфликт с крепнущими в ту пору догмами, исходными для методологии художественно-критических приговоров. Они требовали в соответствии с тезисом о перманентном обострении классовой борьбы в социалистической стране и в мире понимания противоположностей как сил, жаждущих кровавого уничтожения друг друга. Затушевывалась, а то на практике и вовсе игнорировалась борьба противоположностей как непреложное условие развития, как органика естественного существования. Противоречие как непременное свойство художественных воздействия и восприятия в этих условиях могло предстать лишь в изрядно деформированном и вульгаризованном виде.

Противоречивость как живую характеристику художественного восприятия Выготский зафиксировал в процессе «противочувствования» («противочувствия»). Оно вызывается во всех литературных произведениях, начиная с простейшей басни и заканчивая сложнейшим «Гамлетом», по Выготскому, борьбой, противоречием между фабулой и сюжетом. Оно дразнит, тормошит и направляет чувство читателя, побуждает его с нарастающим душевным напряжением усваивать прочитанное (или увиденное в театре) одновременно в двух противоположных планах — поверхностном и глубинном, причем источник эмоционального напряжения редко осознается. Ясно видно лишь волнение, вызываемое явными стычками героев, тем, что ученый с легким пренебрежением называл «обыкновенной драматической борьбой», которая в театре затемняет суть содержания пьесы, того самого, что унесет с собой в жизнь эмоциональная память зрителя. Заметим, что неосознанность или неполная осознанность первопричины драматических впечатлений читателя и зрителя — один из основных постулатов концепции Выготского. Нетрудно догадаться, что столь же плохо поддается фиксации подлинное, а не пригодное для стереотипных умозаключений последействие художественного восприятия. Все эти выводы могли бы, будь они опубликованы в свое время, чинить изрядные неудобства для той простейшей методологии художественного анализа, который начинался и кончался вопросом «Кто кого?».

Между тем, Выготский дал ключ к эстетико-психологическому исследованию, раскрыв понимание художественной гармонии не как ласкающей взор и слух идиллической гладкописи и не как живописного изображения поединков положительного с отрицательным согласно тем или иным идеальным представлениям. По Выготскому, достойная художественная структура насквозь конфликтна и тем замечательна, что соответствует человеческим потребностям в искусстве как сильном и властном возбудителе глубоких, эмоционально окрашенных творческих процессов.

Важнейшее вдохновляющее противоречие, общее для всех искусств, вызывает животворную раздвоенность впечатлений: мы видим в художественном произведении отраженную и выраженную в нем жизнь и в то же самое время отлично понимаем (хотя бы на отдаленном плане сознания), что перед нами произведение искусства, оцениваемое согласно его собственным критериям. Пусть эти критерии историчны, изменчивы, корректируются личными и групповыми пристрастиями и вкусами, но они относительно устойчивы в данный момент, в данном сообществе, обладающем определенной степенью культуры.

Парадокс целостности художественного впечатления непременно предусматривает его динамичную противоречивость: необходимо доверительное эмоциональное соотнесение прочитанного, увиденного, услышанного со своим жизненным опытом, со своим сегодняшним душевным состоянием и вместе с тем необходима увлекательная отстраненность от прочитанного, увиденного, услышанного как отображения жизни, приподнятое настроение от встречи с искусством как таковым. В комплексе художественного впечатления одна его противоположность стимулирует другую. Восхищаясь мастерством художника, читатель, зритель, слушатель интенсивнее ассоциирует созданные образы со своими жизненными наблюдениями, идеальными устремлениями, потребностями. Этот процесс, в свою очередь, поддерживает эстетический интерес к воспринимаемому.

Различные направления в искусстве, каждое по-своему, эмпирически или согласно продуманной программе используют диалектику художественного восприятия, усиливая то одну, то другую его противоположность. Впрочем, как мы попытаемся доказать, и каждая из них, в свою очередь, должна анализироваться диалектически, так как содержит свои неминуемые противоречия, приобретающие наибольшую очевидность, когда рассматривается в единой системе с духовными потребностями реципиентов. Понятно, что при таком анализе неизбежна некоторая схематизация взаимосвязей, обычно сопровождающая попытки выделить какие-либо закономерности функционирования искусства, нелегко поддающиеся объективации из-за своей изменчивости.

Уже кажется общепринятым в рассуждения о художественном восприятии включать такие известные понятия, как «сопереживание» и «сотворчество». Нередко они употребляются почти как синонимы или одно вслед за другим без расшифровки, что, собственно говоря, имеется в виду, дополняют ли они друг друга бесконфликтно или находятся в противоречии между собой? Когда эти термины встречаются в статьях или рецензиях, читатели, наверно, не вдумываются в смысл примелькавшихся понятий, их собственные свойства как бы стираются.

Между тем «сопереживание» и «сотворчество», на наш взгляд, входят в художественное восприятие как его ведущие компоненты, они вызываются произведениями искусства как стимуляторы активности сложных психических процессов. Сопереживание и сотворчество практически неразъединимы, нередко они взаимно проникают друг в друга, и все же это разные процессы, представляющие собой противоположные динамичные образования.

Можно не сомневаться, что степень активности сопереживания и сотворчества — это и есть мера эффективности воздействия художественного произведения. Однако это утверждение требует разъяснений.

Сопереживание выражает специфически эмоциональное отношение к героям романа, повести, рассказа, стихов, драматического, оперного, балетного спектакля, кино- и телефильма, произведений изобразительного искусства и т.п. и подразумевает разные градации сочувствия их героям, сопряженного часто с взволнованным со-раздумьем. Сопереживание обусловлено личностным восприятием героев художественных произведений и характеризуется, в частности, опережающим изображенные события собственным стремлением предугадать принимаемые героями ответственные решения, совершаемые поступки.

Необходимым условием доподлинности сопереживания должна быть вера читателя* в правду им воспринимаемого, по крайней мере — в правду возможного. (* Здесь и в дальнейшем автор позволяет себе объяснить понятия «читатель», «зритель», «слушатель» в едином — «читатель», подразумевая, что в любом произведении искусства имеется «художественный текст», признанный многими учеными в качестве объединительного термина. ) Конечно, искусство по-своему «обманывает», оно умеет выдавать за жизненную правду правду художественную, т.е. преобразованную, условно говоря, «по законам красоты», которые помогают внушению этой веры, но читатель и сам обманываться рад, он по-своему распознает жизненную реальность в образах искусства.

Говоря о сопереживании, нельзя не вспомнить о так называемом «вчувствовании» и близкой этому понятию «эмпатии». И то, и другое зиждется на давно замеченном человеческом свойстве намеренно или непроизвольно ставить себя как бы на место другого (особенно если к нему испытывается симпатия или, наоборот, заинтересованная антипатия), мысленно перевоплощаться в этого другого с помощью воображения.

Видный американский психолог К. Роджерс, характеризуя «эмпатический способ общения с другой личностью», пишет, что «он подразумевает вхождение в личный мир другого и пребывание в нем «как дома». Он включает постоянную чувствительность к меняющимся переживаниям другого — к страху, или гневу, или растроганности, или стеснению, одним словом, ко всему, что испытывает он или она. Это означает временную жизнь другой жизнью, деликатное пребывание в ней без оценивания и осуждения… Это включает сообщение ваших впечатлений о внутреннем мире другого, когда вы смотрите свежим и спокойным взглядом на те его элементы, которые волнуют или пугают вашего собеседника…».

Значит, полного слияния не происходит? Вы сохраняете полное присутствие духа, когда ваш собеседник его теряет?

Нет, К. Роджерс так не думает и… противоречит сам себе. Он пишет далее: «Быть с другим таким способом означает на некоторое время оставить в стороне свои точки зрения и ценности, чтобы войти в мир другого без предвзятости. В некотором смысле это означает, что вы оставляете в стороне свое «я». (Это «в некотором смысле» отчасти снимает противоречие. — В.Б.). Это могут осуществить только люди, чувствующие себя достаточно безопасно в определенном смысле: они знают, что не потеряют себя порой в странном и причудливом мире другого и что смогут успешно вернуться в свой мир, когда захотят. .. Быть эмпатичным трудно. Это означает быть ответственным, активным, сильным и в то же время — тонким и чутким».

Искусство, привлекая к себе возможностью увлекательно пережить аналогичный процесс, снимает с читателя ответственность за того или за тех, в чьи личные миры он бесстрашно входит, помогает ему талантом художника быть и тонким, и чутким. Безопасное эстетизированное сопереживание придает читателю активность и силу, которыми он в жизни, быть может, не обладает, а сотворчество — стимулирует конструктивное воображение и уже тем самым держит читателя на позиции отстранения, не дает покинуть самого себя.

Литература и искусство, даруя человеку радость эмпатии без ее обременительности, обогащает его собственный внутренний мир открытостью доверительного общения с личностями, наделенными драматическими судьбами. Спровоцированная искусством необходимая эмпатии активность из-за невозможности влиять на исход изображаемого (в рассказе, спектакле, фильме, на картине, по-своему в музыке) обращается как бы внутрь самого читателя. Бездеятельность, вынужденная и по-своему драматичная, усиливает ощущение эстетизированности героя, придает ему как бы надбытовые черты, сближая испытываемое при этом чувство в некоторых случаях с религиозным.

Тут нужно существенно дополнить наблюдения К. Роджерса. Как доказано К.С. Станиславским и вслед за ним некоторыми учеными, человек не может перевоплотиться в образ другого, полностью отказавшись от самого себя, от своих свойств и качеств.

Хотя человеку органически свойственно повседневное мысленное перевоплощение как в образы действительности, так и в образы, возникающие в личной фантазии каждого, он не свободен в этих процессах. Они зависят от социально обусловленных жизненных установок субъекта, т.е. от его неосознанных потребностей, определяющих предуготованность к действию (в данном случае к эмпатии), и от его отношения к объекту перевоплощения, подсказывающего избирательное, часто интуитивное постижение его характера, его индивидуальности. Такое отношение само по себе придает эмоциональную окраску эмпатии, вводит в нее субъективную оценку и самого объекта, и характера проходимой мысленной, воображаемой акции.

Эмоциональная насыщенность эмпатии в процессе сопереживания героям художественных произведений специфична. Польский психолог Я. Рейковский, отмечая большое воздействие эмоций на познавательные процессы, на восприятие, память и т.д., отмечает, что «особенно отчетливое влияние оказывают эмоции на ассоциативные процессы, воображение и фантазии».

Вызванное художественным образом стремление к эмпатии (всегда свойственное человеку и по его коммуникативной потребности) стимулирует эмоциональную напряженность дальнейшего восприятия, а через него необходимое для всех разновидностей вчувствования воображение, а также ассоциации с возникающими в эмоциональной памяти прошлыми жизненными впечатлениями, с событиями внутренней психической жизни, как осознанными, так и неосознаваемыми. Все это, в свою очередь, повышает эмоциональный накал сопереживания, придает ему дополнительные стимулы.

Активность сопереживания еще и потому приносит при встречах с искусством удовлетворение, что потребность в эмпатии естественна у каждого, причем ее реализация за счет общения, хотя бы иллюзорного, с людьми особенно интересными, переживающими особые судьбы, найденные искусством, приобретает для реципиентов значение по-своему исключительное.

Ф.В. Бассин, В.С. Ротенберг и И.Н. Смирнов пишут, что «эмпатически ориентированные воздействия отвечают какой-то глубокой потребности индивида, способствуют удовлетворению этой потребности, которая может индивидом сознаваться ясно, осознаваться смутно и даже, отнюдь не теряя из-за этого своей остроты и настоятельности, не осознаваться вовсе».

Между тем, по мнению ученых, научное исследование этой психологической, культурно-исторической и социальной проблемы вряд ли можно считать хотя бы только начатым. Они спрашивают, в частности: «Хорошо ли мы … понимаем причины, порождающие эту неудержимую потребность в эмпатии, в сочувственном сопереживании с другим человеком того, что нас тяготит и тревожит?». И отвечают, что долгое время нераспознанное академической психологией отражено великими мастерами художественного слова «в образах, творимых ими на основе интуитивного постижения правды окружающего их мира», приводят примеры из «Преступления и наказания» Ф.М. Достоевского, «Анны Карениной» Л. Н. Толстого.

Но отраженное в искусстве объясняет и один из главных стимулов всеобщего тяготения к самому искусству, возможности его воздействия, зависимого, впрочем, не только от стремления к эмпатии. Специфика художественного восприятия многопланова.

Степень постижения художественного образа детерминирована способностью читателя вникнуть в «подтекст» произведения, т.е. во внутренние слои, глубинные уровни художественного содержания.

«Художественное произведение, — пишет психолог А.Р. Лурия, — допускает различной степени глубины прочтения; можно прочитать художественное произведение поверхностно, выделяя из него лишь слова, фразы или повествование об определенном внешнем событии; а можно выделить скрытый подтекст и понять, какой внутренний смысл таится за излагаемыми событиями; наконец, можно прочесть художественное произведение с еще более глубоким анализом, выделяя за текстом не только его подтекст или общий смысл, но анализируя те мотивы, которые стоят за действиями того или иного лица, фигурирующего в пьесе или в художественном тексте, или даже мотивы, побудившие автора писать данное произведение.

Характерно, что «глубина прочтения текста» не зависит от широты знаний или степени образования человека. Она не обязательно коррелирует с логическим анализом поверхностной системы значений, а больше зависит от эмоциональной тонкости человека, чем от его формального интеллекта. Мы можем встретить людей, которые с большой полнотой и ясностью понимая логическую структуру внешнего текста и анализируя его значение, почти не воспринимают того смысла, который стоит за этими значениями, не понимают подтекста и мотива, оставаясь только в пределах анализа внешних логических значений».

Такое поверхностное восприятие искусства, однако, очень удобно для различных идеологических спекуляций, и в конечном счете для своеобразной уравниловки, которая не только ставит в одно и то же положение талант и посредственность, но даже отдает предпочтение этой последней, поскольку она проще для уяснения «логической структуры внешнего текста», охотнее откликается на конъюнктурные требования, не имеющие отношения к реальному идейно-эстетическому воспитанию.

А.Р. Лурия отмечал далее: «Эта способность оценивать внутренний подтекст представляет собой совершенно особую сторону психической деятельности, которая может совершенно не коррелировать со способностью к логическому мышлению. Эти обе системы — система логических операций при познавательной деятельности и система оценок эмоционального значения или глубокого смысла текста — являются совсем различными психологическими системами. К сожалению, эти различия еще недостаточно исследованы в психологической науке и ими больше занимаются в литературоведении и в теории и практике подготовки актера. О них, в частности, писали в своих работах К.С. Станиславский (1951, 1956), М.О. Кнебель (1970) и др.».

Разумеется, было бы неверно полагать названные две системы изолированными друг от друга. Может быть, психолог слишком доверился соблазну обобщения некоторых достижений школы сценического психологизма в сфере так называемого «перевоплощения актера в образ на основе переживания» и недооценил значение разума в конструктивном воображении, которое равно принадлежит и сознанию, и бессознательному психическому. Нам уже доводилось доказывать с привлечением данных современной психологии, что перевоплощение актера в образ и, прибавим, эмпатия при художественном восприятии возникают на основе воображения или, по крайней мере, с его доминирующим участием, поскольку даже «переживание» актера в образе, во-первых, диалектично, включает в себя самоконтроль, а во-вторых, следовательно, это переживание не тождественно жизненному, а является производным от воображения, от того, насколько действенным и продуктивным окажется для актера, по выражению К.С. Станиславского, «магическое «если бы»».

Понятно, сопереживание читателя многим отличается от перевоплощения актера, прежде всего потому, что никак не выражается в конкретных активных поступках. Как бы глубоко ни охватило оно в театре чувства зрителя, он не бросается на выручку к герою, страдающему на сцене, и даже не спешит к нему с советом. Тем более странной была бы подобная активность реципиента других искусств. Читатель радуется своему сопереживанию, хотя бы оно по природе своей и было родственно отрицательным эмоциям.

«Для того чтобы объяснить и понять переживание, надо выйти за его пределы, надо на минуту забыть о нем, отвлечься от него», — писал Л.С. Выготский, имея в виду «переживание», которым должен овладеть актер для играемой им роли в спектакле. Тем более требует либо выхода из состояния, близкого жизненному «сопереживанию», либо, быть может, какой-то параллельной, двухплановой психической деятельности сама специфика восприятия искусства.

Как и при актерском перевоплощении, сопереживание — двухсторонний процесс. Читатель в ходе эмпатии любой степени интенсивности не в состоянии «выйти из самого себя», стремясь «на место героя», он только как бы перегруппировывает свои психические свойства, черты характера, запасы эмоциональной памяти, приспосабливая их к своему пониманию объекта сопереживания. Заканчивается ли этот процесс вместе с ходом непосредственного художественного восприятия или получает продолжение в жизни?

Для понимания воспитательного значения искусства это один из кардинальных вопросов. Ответ на него не может быть однозначным, поскольку зависит от многих привходящих обстоятельств. Но предположим, что в избранном нами случае и психологическая установка читателя, и его общая культура, обусловливающая эстетическое чутье, эмоциональную развитость, и сегодняшняя ситуация, зависимая от качества и актуальности содержания произведения, хотя бы и созданного в давние времена, — все это благоприятно для художественного восприятия. В какой мере объект сопереживания станет образцом для подражания, обретет силу прямого воспитательного воздействия?

Сопереживание положительному герою, если его облик и действия импонируют потребностям читателя, зачастую формирует у него осознанное или безотчетное стремление к идентификации с этим героем, которое никогда не удовлетворяется до конца хотя бы потому, что при любой перестройке своего внутреннего мира мы все же никогда не становимся тождественными другому, тем более другому, «сконструированному» по законам искусства.

Это стремление — осознанное или чаще неосознаваемое — остается нередко после того, как непосредственное художественное восприятие заканчивается, включается в его «последействие». Стремление к идентификации приобретает тем большую напряженность, чем более образ героя в ассоциациях читателя смыкается с его представлением о «суперличности», понимаемой как некий идеальный вариант самого себя, как некий воображаемый комплекс высоких критериев для самооценки своих действий и побуждений, рассматриваемых как бы с вершины достигнутого идеала. Само собой разумеется, что критерии эти могут быть во многом субъективными и не отвечать общепринятым требованиям нравственной чистоты и безупречной морали. Известно, что образцами для подражания становятся подчас кино- или эстрадные «звезды» без критического отношения к их репертуару.

Поэтому относительно само понятие «положительный герой», рассматриваемое в ракурсе субъективно-объективного художественного восприятия. Для эффективности воздействия необходимо, чтобы ключевые поступки этого героя так соответствовали потребностям читателя, чтобы, в частности, либо восполняли, либо выражали его неудовлетворенность самим собой, своим положением в обществе либо окружающими обстоятельствами.

«Механизмы сверхсознания обслуживают потребность, — пишут П.В. Симонов и П.М. Ершов, — главенствующую в структуре мотивов данной личности. Творческая активность порождается недостаточностью для субъекта существующей нормы удовлетворения этой потребности. Ситуация непреложно работает на доминирующую потребность, и бессмысленно ждать озарений на базе второстепенного для субъекта мотива».

Художественное восприятие — это безусловно вид творческой активности, а входящее в его состав сопереживание, поскольку оно происходит с большим участием конструктивного воображения, — разновидность той же активности. Среди потребностей человеческих немало таких, которые могут откликаться и без большой эмоциональной затраты на небесталанное произведение искусства, например гедонистическая или коммуникативная. Но для того чтобы впечатление внедрилось, что называется, неизгладимо, превратилось в одно из динамических образований эмоциональной памяти, воздействующих так или иначе на поведение читателя, надо, чтобы оно внедрилось как бы в борьбу главенствующей потребности с потребностями ей противоположными, причем, конечно, «на стороне» этой доминирующей потребности.

Захват впечатлением, имеющим ту или иную суггестивную силу, бессознательной сферы психической деятельности человека — непременное условие воздействия на мотивацию его поступков, исходящую из его потребностей. «Многие потребности, — пишут П.В. Симонов и П.М. Ершов, — не получают адекватного отражения в сознании субъекта, особенно если речь идет о наиболее глубоких, исходных потребностях. Вот почему прямая апелляция к сознанию, настойчивые попытки разъяснить «что такое хорошо и что такое плохо», как правило, остаются удручающе неэффективными. Еще Сократ был поражен алогичностью поведения человека, который знает, что хорошо, а делает то, что плохо. Человек ведет себя асоциально отнюдь не потому, что не ведает, что творит». Далее П.В. Симонов и П.М. Ершов подкрепляют высказанную мысль цитатами из Ф.М. Достоевского и А.А. Ухтомского, но с тем же успехом ее можно было бы развить, привлекая результаты исследований многих современных психологов.

Воздействие художественных произведений на людей тем более ценно, а его результаты именно потому столь трудно уловимы, что оно захватывает не только сознание, а порой и не столько сознание, сколько неосознаваемые сферы психической деятельности, где вершит свое во взаимодействии со сложными «механизмами» потребностей и мотивов, то как бы сливаясь с ними, то включаясь как-то в борьбу между ними, подчас помогая победе той потребности, которой не хватало немногого, чтобы стать доминирующей.

Но, конечно, было бы опрометчиво сводить реальное воздействие искусства только к прямому стимулированию каких-либо духовных потребностей содержанием произведений, еще менее убедительно — к поощрению благородных свойств характеров, хотя и то, и другое отнюдь не исключено. В любом случае, однако, восприятие искусства лишь постольку способно сохраниться как долговременное впечатление той или иной эмоциональной насыщенности, поскольку ответит потребностям реципиента, войдет в динамический контакт с его стремлением к их удовлетворению, непременно специфическому, так как оно происходит в области воображения.

Существенным для характеристики особенностей художественного восприятия является его понимание как необходимости для целостного человека, «человека-системы» с «обратной связью», многосторонне раскрытой видным психологом А. Шерозия. Иными словами, художественное восприятие, осваивая произведение искусства и преломление в нем жизненных наблюдений и переживаний автора, приводит в движение психическую деятельность самого читателя, ее содержательный потенциал и ее процессы. Являясь сложносоставным и объективно-субъективным, оно все же возникает в нерасчлененном виде, что таит в себе особую суггестивную силу, ту самую, которую так часто называют «загадочной» или «тайной».

Многоуровневый комплекс художественного восприятия в некоторых исследованиях поглощает собственно эстетическое в искусстве, «красоту» его произведений, порой до полного ее исчезновения как якобы не столь уж существенную в реальном воздействии на читателя. Нередко собственно эстетическое в искусстве полностью или почти полностью относят к его форме, в то время как о его содержании толкуют, приравнивая его фактически к рациональной интерпретации явлений действительности. Тогда оказывается, что сопереживание, поскольку оно как бы вырывает персонажей-людей или антропоморфизированных животных, пейзажи и т.п. из художественного контекста, соприкасается с красотой только в том плане, что исходит из эстетического идеала или восхищенной оценки положительных начал отображаемого художником (более всего — положительного героя).

Сопереживание как составная часть художественного восприятия, конечно, по-своему соотносится и с эстетическим идеалом, поддерживается или снижается аксиологическим отношением к объекту, возникающим на эмоциональной основе, но этим сопричастность процесса специфике художественного не исчерпывается. Любое проявление эмпатии, по внешним признакам аналогичное жизненному, здесь имеет свои особенности, отличающие ее от вызванной реальными обстоятельствами действительности. А поскольку это так, мы вправе сказать, что это специфическое сопереживание, во многом стимулированное воображением, сродни творчеству, отличному, однако, от творчества создателей художественных произведений. Оно по-своему противоречиво, совмещая в качестве противоположностей хотя бы «чисто» жизненные черты с чертами иного порядка.

В этом плане прежде всего отметим, что это сопереживание никогда не отдается полностью отрицательным эмоциям (хотя без них, конечно, не обходится), так как их фоном неизменно остаются эмоции, вызванные искусством как искусством, а они всегда положительные. Таково первое неизбежное противоречие сопереживания, само по себе вносящее коррективы в обыденные представления о его прямолинейном воздействии на сознание и подсознание читателя, якобы всегда готового усвоить художественное как образец для подражания.

Было бы неверным предполагать, что сопереживание читателя — это эмоции, оторванные от мысли. Обратим внимание на вывод Ф.В. Бассина: «Смысл в отрыве от переживания — это логическая конструкция, а переживание в отрыве от смысла — это скорее физиологическая категория». Тем более применимо это положение к сопереживанию читателя, если только он взволнован подлинным произведением искусства, а не его имитацией. Типическое же сопереживание читателя отнюдь не свободно от мышления, но большей частью мышления не вербализованного, отнюдь не отлитого в законченные и, увы, нередко штампованные фразы.

Еще Л.С. Выготский убедительно и ярко раскрыл целостность внутренней, невербализованной мысли, ее непереводимость во внешнюю. Речь — это расчлененная мысль, перевод ее идиом в понятия, необходимые для человеческого общения во всех сферах деятельности, начиная с трудовой. Поэтому слова, идущие вслед за свернутой внутренней речью, не полностью ее передают сами по себе. «В нашей речи, — писал Л.С. Выготский, — всегда есть скрытый подтекст. Мысль не выражается в слове, а совершается в нем». Мысль предшествует слову, но ее вербализация — это не механический процесс, это не просто «обработка» мысли, а ее пересоздание в новом качестве.

Концепция «подтекста» К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко направлена в конечном итоге на восприятие зрителем звучащей со сцены вербализованной мысли во всей ее глубине, на восприятие через сопереживание, включающее в себя и со-раздумье.

«Подтекст», взятый великими режиссерами из жизни искусства, психологами возвращен в жизнь для научного своего объяснения и получил расширительное толкование. Нам же сейчас важно подчеркнуть, что сораздумье в ходе художественного восприятия не заменяет собственную мысль читателя и не глушит ее, и она, оставаясь в свернутом, невербализованном виде, тем не менее активно функционирует, влияет на характер и степень эмоциональной раскованности сопереживания.

Обогащенные этими сведениями из научной психологии, попробуем применить их к пониманию характера сопереживания — скажем так: неположительным героям. В этом плане показательны произведения разных искусств.

Когда люди смотрят на известную картину Репина, изображающую, как Иван Грозный убивает своего сына, кому они больше сопереживают — преступнику или его жертве? Не вызывает сомнений: несмотря на весь ужас, который внушает здесь царь, именно он берет в плен сопереживание реципиента, пусть сложное, смешанное с безотчетным осуждением, сопровождаемое смятением свернутой, невербализованной мысли и все-таки… Ведь на лице Грозного — взрыв злобы и жестокости уже как бы сводится на нет нарастающим раскаянием перед собственным безумием, даже, пожалуй, печатью обреченности.

«Сопереживание» — понятие, нетождественное бесконтрольному «сочувствию»; оно и шире, и сложнее, и противоречивее. В случае с картиной Репина сопереживание не означает нашего оправдания тирана, но оно отличает «человечное», которое вдруг вышло из его смутной души на первый план нашего восприятия, и по принципу контраста тем сильнее становится художественное обличение.

Мы глубоко сопереживаем Отелло, хотя, что ни говори о нем хорошего, но все-таки благородный мавр убил ни в чем не виновную Дездемону, — почему-то его доверчивость склонилась к злонамеренным измышлениям Яго, а не к нравственной чистоте любящей жены. Но нам нужно это противоречие, оно усиливает сопереживание, доводит его до трагического катарсиса.

Более того, мы сопереживаем шекспировскому Ричарду III, особенно, как это ни странно, в сцене с леди Анной, когда он соблазняет женщину, у которой имеются веские основания его ненавидеть. Мы, быть может, ужасаемся собственному сопереживанию, но тем не менее оно есть, оно вызвано, по-видимому, восхищением титанизмом этого поэта властолюбия, преступного цинизма, потому что по контрасту в этом образе заложено восхищение мощью человеческого разума, безграничность возможностей человеческой целеустремленности.

Мы ждем в одно и то же время и успехов каждой очередной интриги Ричарда, и его конечного неминуемого поражения, и это противоречие питает наше сложное сопереживание: мы и вместе с трагическим героем, и вдали от него, наше сопереживание сопряжено с эмпатией и вместе с тем ее страшится, отвечая нашей потребности в торжестве справедливости, в наказании зла, что и дает удовлетворение финалом трагедии.

И еще один пример — образ совсем иного звучания, но лишенный права согласно догматической эстетике претендовать на «положительность» — Остап Бендер из дилогии И. Ильфа и Е. Петрова — авантюрист, обманщик, стяжатель… Правда, он герой комический, требующий, значит, к себе какого-то особого отношения, в его образе явно угадываются некоторые приметы старого плутовского романа. Как бы то ни было, но наше сопереживание и даже сочувствие — явно на стороне Остапа. Чем же он симпатичен? Умен, наблюдателен, ироничен не только к другим, но и к самому себе. Не причиняет явного зла хорошим людям, хотя использует их слабости, обнажает пустоту демагогии, смеется над тупостью, веяниями нелепой моды, многим таким, что в самом деле недостойно уважения; однако зачастую не бескорыстно смеется, а извлекает из всего этого выгоду. Почему же мы все-таки не принимаем близко к сердцу тот, как будто очевидный факт, что таланты Остапа направлены им к отнюдь не благородной цели — к обогащению? Не кажется ли нам, что стремление это — какое-то умозрительное, а увлекает героя не богатство, с которым, как потом выясняется, он толком не знает что делать, а процесс бурной изобретательной деятельности сам по себе, игра с опасностью, удовольствие от обнажения всяческого пустозвонства, претензий на значительность ничтожных личностей, многого другого, высмеиваемого авторами через образ их героя, в том числе и… жажды материальных излишеств. Противоречие? Несомненно. Но нам уже известно, что художественное восприятие движимо противоречиями, что оно призвано вызывать многосложное противочувствование.

И вот что, по-видимому, особенно важно для активности и глубины читательского сопереживания. Оно, безусловно, отличается и эстетически облагораживает явственно ощущаемый драматизм судьбы комического героя — не в его будущей преждевременной кончине, в значительной мере условной, а в его фатальном одиночестве, определяемом социальным смыслом образа. Тут снова противоречие: Остап очень «свой» во времени, он весь как художественный образ наполнен его атмосферой, жив его яркими приметами, ими насыщен. А как характер он чужд своему времени, потому что по его особости не в состоянии примкнуть к тем, кто строит социализм, так как остро чувствует издержки происходящего, да и вообще не может по свойствам личности «слиться» с каким-нибудь коллективом, не может и не хочет солидаризироваться и с прямыми нарушителями уголовного кодекса. Только с читателями «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка» сближает Остапа Бендера его драматическое одиночество.

 

Так мы подошли к необходимости для сопереживания драматизма художественного образа — важнейшего своего стимулятора. «Драматизм» как эстетическая категория еще требует своего исследования, поиска точной дефиниции, объединяющей это понятие настолько, чтобы оно оказалось равно пригодным для разных видов искусства. Для тех из них, что воспроизводят непосредственно образ человека, драматизм отнюдь не тождествен «неустроенности» судьбы — термин вообще расплывчатый, вряд ли полезный для теории художественного творчества и восприятия.

Произведение искусства воспринимается иначе по сравнению с жизненными явлениями. Понятно, что чудовищный поступок Грозного, глядя на картину мы отнюдь не оправдываем, но образ царя, как отмечалось выше, выражает кричащее противоречие, а образ его сына — однозначен: гибель есть гибель, смерть есть смерть, хотя бы и преждевременная, хотя бы и от руки отца.

Поиск читателем драматизма в художественном произведении, в идеале — эстетического потрясения, сопряжен как будто с удивительным стремлением испытать отрицательные эмоции. Но такая «странность» отнюдь не исключена у человека и в жизни, — без риска, без испытания человеком себя «на прочность» не было бы и прогресса.

«Существует ли… влечение к отрицательным эмоциям, например, к страху, у человека? — спрашивает психоневролог В.А. Файвашевский. — Во многих случаях поведение человека бывает таким, что с внешней стороны его невозможно объяснить иначе, как интенсивным влечением к опасности. Достаточно вспомнить завзятых дуэлянтов прошлого, различных авантюристов-кондотьеров и конкистадоров, путешественников-землепроходцев, азартных игроков, ставивших на карту все свое состояние, любителей рискованных видов спорта наших дней. Отметим при этом три обстоятельства. Во-первых, чаще всего эти люди материально обеспеченные, во всяком случае настолько, чтобы не беспокоиться о поддержании своего повседневного существования. Во-первых, их сопряженные с опасностью действия доставляют им удовольствие (обратим на это особое внимание! — В.Б.). В-третьих, они субъективно не считают причиной своих поступков стремление к опасности, а обосновывают их прагматическими целями, риск же рассматривают как нежелательное препятствие к их достижению». Далее ученый говорит об «эмоционально-положительном восприятии негативной ситуации», о том, что «потребность в биологически и психологически отрицательных ситуациях проявляется в более или менее явном виде столь широко, что эта тенденция, будучи абсолютизирована без учета ее подчиненной роли по отношению к потребностям в положительной мотивации, создает иллюзию существования у живого существа, в частности у человека, стремления к опасности как самоцели».

Так в жизни. Тем более стремление испытать отрицательные эмоции на интенсивном фоне положительных оправданно в художественном восприятии, где опасность заведомо иллюзорна, хотя с помощью активной работы воображения по-настоящему затрагивает чувства, а сопереживание вызывает доподлинные слезы и смех. Поэтому если в жизни влечение к отрицательным эмоциям, доставляющим удовольствие, решается реализовать далеко не каждый, то встречи с искусством, насыщенным глубоким драматизмом, доступны и желанны всем, а мотивация, диктуемая в конечном счете потребностью в эмоциях положительных, очевидна — нельзя только забывать о необходимости здесь обратной связи, т.е. о получении положительного через отрицательное.

Интересно наблюдение над существенной разницей между художественным творчеством и его восприятием, имеющее прямое отношение к исследуемой нами проблеме, записано историком В.О. Ключевским: «Художественно воспроизведенный образ трогает воображение, а не сердце, не чувство, как художественно выясненная мысль возбуждает ум, не сердца… Настроение художника и настроения зрителя или слушателя — не одно и то же, а совсем разные по существу состояния: у одного творческое напряжение, чтобы передать, у другого критическое наслаждение от успеха передачи. Художник, испытывающий от своего произведения удовольствие, одинаковое со зрителем или слушателем, испытывает его как зритель или слушатель, как критик самого себя, а не как творец своего произведения». Конечно, Ключевский не прокламирует «безэмоциональное» восприятие, он указывает на путь к чувству через воображение, что сомнения не вызывает, хотя по современным данным проблемы не исчерпывает, так как игнорирует и прямое физиологическое воздействие искусства, и суггестивные свойства прекрасного, сотворенного художником. Но для нас важно проницательное суждение Ключевского о включенности критического начала в художественное наслаждение (кстати сказать, невозможное без эмоциональной захваченности реципиента).

Сопереживание и со-раздумье не останавливают собственную мыслительную деятельность читателя, отражающую и его жизненную установку, зависимую от потребностей, и его социальные связи, и его культурную оснащенность. Все это взаимосвязано и происходит одновременно в едином многоступенчатом и многоуровневом процессе. Поскольку сопереживание как бы выделяет из художественных произведений их жизненную первооснову, то к ней и относятся входящие в его состав критические потенции, реализуемые и в эмоциональной сфере. В наших примерах и Иван Грозный, и Ричард III не располагают (по-разному, конечно) к безоговорочному сочувствию, а посему сопереживание им так или иначе ограничивается, приобретает свой неповторимый характер, в частности и критичностью оценки их образно раскрытых личностей, их поступков, их окружения и т.п.

Этот вид критичности восприятия становится мало заметным или вообще сходит на нет, когда сопереживание обретает героя, близкого к воображаемой читателем суперличности, отвечающей его идеалу самого себя. Тем большую ответственность за впечатление от образа принимают на себя драматизм, найденные художником стимулы противочувствия читателя. В эстетическом плане здесь имеются в виду не только перипетии создаваемого художником образа драматической судьбы героя (а, например, в музыке — собственных драматических переживаний автора, передаваемых и от себя самого, и от имени других), но и драматизм вызывающих противочувствие несоответствий, подаваемых в различных жанрах (и комический эффект в данном случае рассматривается как частный случай функционирования драматизма).

Гамлет, Дон Кихот, Фауст — каждый из этих образов соткан из многих впечатляющих противоречий, анализу которых посвящена огромная литература, подтверждающая их безмерную глубину великолепием сходных и несхожих талантливых интерпретаций, отражающих и время своего создания, и личности своих авторов.

А очевидные и скрытые противоречия, скажем, тургеневского Базарова или гончаровского Обломова? Тончайший художественно-психологический анализ противоположных мотивов, душевных устремлений героев Л.Н. Толстого, кричащие внутренние противоборства героев Ф.М. Достоевского?

Если мы вдумчиво обратимся к вызывавшим широкий отклик образам советского искусства, то заметим в книге Д. Фурманова, и особенно в знаменитом фильме, противоречие между необразованностью Чапаева и его самобытным талантом. А как усиливает напряжение сюжета «Оптимистической трагедии» Вс. Вишневского назначение комиссаром на военный корабль, где властвуют анархисты, женщины?

Сопереживание читателя ищет в искусстве соответствие себе, своему опыту, своим волнениям, тревогам, своим богатствам эмоциональной памяти и всей психической жизни. Когда такое соответствие находится, то сопереживание герою, автору, его сотворившему, сливается с удивительно отстраненным сопереживанием самому себе, что дает наиболее сильный эмоциональный эффект. Это не такое переживание, которое оборачивается в жизни, возможно, стрессом, а «сопереживание», сопряженное со взглядом на себя как бы со стороны, сквозь призму художественного образа, сопереживание сильное, яркое, но эстетически просветленное. Этот «взгляд со стороны» тоже содержит в себе и элементы критичности.

Пафос критичности достигает наивысшего накала при восприятии сатирических произведений, а само сопереживание при этом превращается как бы в свою противоположность, т.е. в своеобразную эмпатию, либо вовсе лишенную сочувствия к герою, либо окрашенную сожалением по поводу его жалкой участи, поступков, принижающих человеческое достоинство.

Нет одинакового сопереживания, как нет унификации в подлинном искусстве, как нет двух личностей с полностью повторяющими друг друга психическим складом, жизненным опытом, генетическим наследством и т.п. Как мы видим при этом, характер, интенсивность и направленность сопереживания зависят и от меры отстранения, от того, насколько читатель ясно, четко воспринимает искусство как искусство, от степени восхищенности им как выражением прекрасного. Зависимость эта диалектична. Эмоциональная восторженность от встречи с прекрасным способна усилить сопереживание самим фактом усиленной аффектированности восприятия. Но вызванные тем же обстоятельством сотворчество, оценочная деятельность по поводу мастерства художника могут и снизить непосредственность сопереживания.

Говоря обобщенно, сотворчество — это активная творчески-созидательная психическая деятельность читателей, протекающая преимущественно в области воображения, восстанавливающая связи между художественно-условным отображением действительности и самой действительностью, между художественным образом и ассоциативно возникающими образами самой жизни в тех ее явлениях, которые входят в опыт, эмоциональную память и внутренний мир (интеллектуальный и чувственный, сознательный и неосознаваемый) реципиента. Эта деятельность носит субъективно-объективный характер, зависит от мировоззрения, личностного и социального опыта читателя, его культурности, вбирает в себя индивидуальные особенности восприятия и вместе с тем поддается суггестивной направленности произведения искусства, т.е. внушению им того или иного художественного содержания.

Может показаться, что сотворчество всего лишь противоположно по совершаемому пути собственно художественному творчеству. У некоторых ученых приблизительно так это и выглядит: художник кодирует, воспринимающий раскодирует, извлекая из образного кода заложенную в нем информацию. Но такой анализ лишает искусство его специфики. Сотворчество — проявитель художественных начал в читательском восприятии. Оно не просто расшифровывает зашифрованное другим, но и творчески конструирует с помощью воображения свои ответные образы, прямо не совпадающие с видением автора произведения, хотя и близкие им по содержательным признакам, одновременно оценивая талант, мастерство художника со своей точки зрения на жизнь и искусство. Последнее обстоятельство также нельзя упускать из виду в рассуждениях о воспитательной эффективности художественного воздействия.

Сама по себе такая оценочная деятельность отнюдь не однолинейна, она, в свою очередь, противоречива (оценка жизни, стоящей за произведением, и самого произведения, уровни культуры художника и читателя, эмоциональная захваченность ходом восприятия и рациональность оценки и т.п.), многоступенчата. Так, Е. Назайкинский, исследуя этот процесс при восприятии музыки, заключает: «В целом система оценочной деятельности… сложна и включает в себя самые различные действия.

Первый вид может быть определен термином перцепция. Он объединяет в группу получение художественного «впечатления», восприятие оценочной деятельности других слушателей, восприятие их мнений в момент их выражения.

Другим видом является апперцепция — актуализация ценностного и оценочного опыта, усвоенных критериев, шкал». Далее музыковед называет еще «оценочные операции», включающие сопоставление своего впечатления с общепринятыми критериями, с оценками других слушателей и т.п., фиксацию оценки, дает всем этим разнонаправленным действиям характеристики, далее отмечает «погружение» оценочной деятельности в «художественный мир», в «специфическую ткань произведения».

Каждый вид искусства по-своему требует от читателя оценочной деятельности, она необходима для полноты и суггестивности художественного впечатления, но разные направления ее по-разному «дозируют». Менее всего она заметна при восприятии произведений, ориентированных на художественный психологизм, т.е. на достижение наибольшего доверия к жизненной правде отображаемого и соответственно на эмоциональную напряженность сопереживания. Значительно откровеннее выступает оценочная деятельность при восприятии более или менее подчеркнуто условного искусства, чьи образы метафоричны, зачастую в расширенном значении этого понятия, требуют большей, чем психологизм, конструктивности от воображения реципиента. Но таков только один из компонентов сотворчества как активного процесса, включающего в себя нерасчлененное и во многом неосознаваемое восприятие содержания и формы произведения как утверждение торжества человеческого гения (не только в кантовской интерпретации этого понятия, но и в его расширительной трактовке).

Введем в наши соображения мнение Н.Я. Джинджихашвили о психологической необходимости искусства, отличной от социологической: «Мир, представленный художественным произведением, — добровольный мир, рожденный человеческим произволом. Повторяет ли он нынешний мир, воссоздает ли прошлый или предвосхищает будущий, — он существует лишь как допущение нашей собственной воли. Реальный мир человеку задан и пребывает независимо от его воли, тогда как художественная действительность полностью обусловлена нашим желанием: в нашей воле создавать или не создавать (воспринимать или не воспринимать) ее. Этот факт сообщает чувство свободы от того, что создано не нами; больше того: ощущение власти над ним».

Вряд ли целесообразно отделять психологическую необходимость от социологической, от творчески-познавательной и побуждающей к действию, но нам понадобилось это суждение для того, чтобы подчеркнуть, что гедонистическая окраска сотворчества сопряжена с этим ощущением свободы от отображаемого искусством, хотя бы в нашем сопереживании заметно присутствовали отрицательные эмоции, вызывающие подчас даже искренние слезы горячего сочувствия страданиям героя.

Это вдохновляющее сознание властности над предметом отражения, отображения и преображения, над творимой и воспринимаемой второй действительностью, получающей из рук человека суггестивные свойства, влияющей на его сознание и подсознание, изначально было связано с тотемическим и мифологическим мышлением. Не случайно в древности искусство пролагало пути разным своим видам в формах, как бы подчеркивающих его условность. Поэтому, очевидно, исторически поначалу складывалось преимущество сотворчества перед сопереживанием как ведущей стороны художественного восприятия, помогающего человеку осознать себя человеком, увереннее идти по дороге прогрессивного развития.

Как правило, условными средствами художественной выразительности изобретательно и последовательно пользуются все виды фольклора, в том числе фольклорный театр. Интересно отметить, что и русский фольклорный театр был, конечно, театром предельно условным. Поэтому можно с научной обоснованностью сказать, что развивал русские народные традиции в сценическом искусстве в значительно большей мере В.Э. Мейерхольд, чем К.С. Станиславский, — ведь театральный психологизм в России формировался как художественная система М.С. Щепкиным, начиная с 20-х годов XIX в.

Вот как, по свидетельству современника, ставилась пьеса «Царь Максимилиан», которую фольклористы признают подлинно «своей», т.е. истинно народной, в сибирском селе Тельма в 80-х годах прошлого столетия. Пьеса эта, так же, как и другая — «Царь Ирод», — «были занесены в давние времена местными отставными солдатами и устно передавались «от дедов к отцам, от отцов — к сыновьям». Каждое поколение точно сохраняло текст, мотивы песен, стиль исполнения и костюмировку. Исполнялись обе пьесы в повышенно-героическом тоне. Текст не говорился, а выкрикивался с особыми характерными ударениями. Из всех действующих лиц «Царя Максимилиана» только мимические роли старика и старухи — гробокопателей исполнялись в число реалистичных тонах и в их текст делались вставки на злобу дня (заметим намеренный анахронизм. — В.Б.). Женские роли королевы и старухи-гробокопательницы исполнялись мужчинами… Костюмы представляли из себя смесь эпох… Вместо парика и бороды привешивали паклю…»

Прервем это описание. Запомнились и другие условности представления. Но уже ясна развитая подвижность воображения зрителей в давние времена. Не тренированное встречами с профессиональным искусством, оно успешно дополняло жизненными ассоциациями условные обозначения мест действия и внешнего облика персонажей, приемы игры, только намекающие на правду действительности. Сотворчество зрителей через их воображение снимало затворы для их сопереживания, отличного по качеству, конечно, от того сопереживания, что вызывали впоследствии спектакли Художественного театра.

Так называемый критический реализм по сравнению со всеми ему предшествовавшими художественными направлениями решительно выдвинул сопереживание как основной компонент своего восприятия читателем, хотя, конечно, поиски новых видов художественной условности никогда не прекращались во всех видах искусства. Они приобрели небывалый на протяжении веков размах и глубину, разнообразие и новое качество в XX в. Эта тенденция приводила, как известно, и к немалым издержкам, приводя в крайних своих свершениях к разрушению художественной образности. Однако, как метко подытожила Н.А. Дмитриева свои наблюдения над западными живописью и скульптурой нового времени: «Искусство XX века, многим пожертвовав, многое утратив, научилось давать метафорическое тело вещам незримым».

Если мысль эту перевести в русло рассматриваемой нами проблемы, то можно сказать, что, начиная с постимпрессионизма, многие выдающиеся художники жертвовали сопереживанием своей аудитории, стремясь вызвать новое углубленное сотворчество, при этом нередко с одновременным прямым воздействием на неосознаваемую сферу психической жизни людей (музыкой стиха, сочетанием цветов, монтажом и другими композиционными приемами, разрушением стереотипов восприятия, новыми звукосочетаниями к т.п.). Подчас сугубо, казалось бы, индивидуальное видение мира, воплощенное в оригинальных образах, требовало столь же индивидуализированного ответного отклика, хотя бы и не адекватного предложенной художественной системе. Проникновение за пределы видимого искало особой смещенности привычного взгляда на предмет отображения, обнажающего суть явления, его подспудную динамику, уловить которую реципиенту нельзя непосредственным чувством, а можно лишь «пересотворить» заново в своем воображении, с тем чтобы ответствовать художнику собственными ассоциациями, вызванными его работой. В характере же сопереживания здесь на первый план выступают так называемые интеллектуальные эмоции, порожденные процессом разгадывания метафоры, удивлением перед неожиданностью (подчас эпатажной) предложенного решения и т.п.

Напрашивается, как будто, мнение, что именно сотворчеству суждено доминирующее и даже всеобъемлющее положение при восприятии созданного различными художественными течениями, которые принято объединять под весьма несовершенными вывесками «декадентство», «модернизм», «постмодернизм», «авангардизм» и т.п. Но, как мы уже выяснили, любая одноплановая констатация, игнорирующая противоречивость художественного восприятия, себя не оправдывает. Вдумаемся в реально происходящее.

Давно находятся желающие, — и это как бы само собой напрашивается, — найти общие признаки у многочисленных художественных направлений и течений, резко отличных от классических, традиционных принципиально новой постановкой творческих задач… Например, Н.Н. Евреинов писал в 1924 г., что «все направления искусства, начиная с декадентства и кончая футуризмом, представляют собой явления одного и того же порядка… Общее у всех этих различных на первый взгляд направлений — это стремление к иррациональности в искусстве, борьба за осуществление какового принципа была начата еще в конце XIX века так называемыми декадентами, — этими подлинно первыми борцами с рационалистическим засильем Золя, Толстого, передвижников, кучкистов и даже и «иже с ними»…».

Евреинов высказался в духе времени — с преувеличениями, рассчитанными на эпатаж читателей. Ну какие же рационалисты Л. Толстой или, скажем, М. Мусоргский? Великие эти художники понадобились Евреинову только как обозначение, условное, альтернативы «иррационализму». С большими оговорками можно принять и определение «борьба».

В произведениях Л. Толстого, М. Мусоргского и даже Э. Золя можно без труда обнаружить воздействие на «иррациональное» в отзывчиво настроенных человеческих «чувствилищах», т.е., надо полагать, — на нечто в образах, необъяснимое обыденными словосочетаниями, логическими построениями. Это так даже у авторов, прокламирующих свою рациональность, если они художники. Но не меняются ли сами принципы восприятия художественных открытий, начатых на рубеже века, продолженных во многих поисках?

Конечно, меняются. Возникает новое соотношение сопереживания и сотворчества и более того: заметны перемены во внутренних структурах того и другого при несомненной их принадлежности именно художественному восприятию. Произошел, если угодно, революционный скачок, но он не отменил традиции.

Преемственность в новом старого угадал и видный американский психолог Р. Арнхейм при всей своей приверженности к шедеврам классики. Он хорошо видит и принципиальные от нее отличия: «На протяжении последних нескольких десятилетий в современном искусстве наблюдалась тенденция к постепенному сокращению характерных черт в изображении физического мира. Своего крайнего выражения эта тенденция достигла в «абстрактном» или «беспредметном» искусстве… Отдаление от изображаемого объекта приводит к геометрической, стилизованной форме». Попытавшись найти этому движению социокультурологическое оправдание, психолог переходит к анализу восприятия в новых произведениях целого как конгломерата частностей, связи между которыми мы не в состоянии четко уяснить. «Возможно, — пишет, Р. Арнхейм, — такое обособленное восприятие приводит к интуитивному пониманию, потому что отход от реалистического изображения не означает полного отказа от этого метода. Зритель, чтобы создать себе лучшие условия восприятия картины, нередко отходит от нее подальше, то есть создает такую дистанцию между собой и рассматриваемой картиной, при которой случайные детали опускаются, а самое главное и существенное приобретает резко выраженные очертания. Чтобы схватывать основные факты более непосредственно, наука опускает все индивидуальное и внешнее. В лучших образцах современной «беспредметной» живописи и скульптуры делаются попытки через абстрактность показать это непосредственное схватывание чистых сущностей (поэтому Шопенгауэр и превозносил музыку как высший вид искусства». По мнению американского ученого, «концентрированное выражение абстракций является ценным лишь до тех пор, пока оно сохраняет сенсорную связь с жизнью. Именно эта связь дает возможность отличить произведение искусства от научной диаграммы».

Ценное для искусства концентрированное выражение абстракций? Что это такое? Способно ли оно вызвать сопереживание (кому) и сотворчество (какое)?

Но нельзя ли тот же взрыв объяснить стремлением пойти дальше классиков в раскрытии психологии личности, ее скрытых побуждений, невербализованных, «свернутых» мыслей, нереализованных потребностей, так важных для ее внутреннего мира? Предмет отображения — не только сущностное в объекте, но и скрытое сущностное в субъекте?

Пусть платформой для понимания проблемы послужит нам суждение Гегеля, так широко и перспективно толкующее миссию искусства, что она включает в себя на удивление и те художественные модификации, которые великий философ наблюдать, конечно, не мог.

Гегель, сопоставив образы и созерцания, а также абстрактные представления, далее писал:

«В субъективной сфере, в которой мы здесь находимся, общее представление есть нечто внутреннее; образ, напротив, — нечто внешнее. Оба эти друг другу противостоящие определения первоначально распадаются, но в этом своем обособлении представляют собой, однако, нечто одностороннее; первому недостает внешности, образности, второму — достаточной приподнятости, чтобы служить выражением определенного всеобщего. Истина обеих этих сторон заключается поэтому в их единстве. Это единство — придание образности всеобщему и обобщение образа — прежде всего осуществляется через то, что всеобщее представление не соединяется с образом в некоторый нейтральный, так сказать, химический продукт, но деятельно проявляет и оправдывает себя как субстанциональная мощь, господствующая над образом, подчиняет себе этот образ как нечто акцидентальное, делает себя его душой, в нем становится для себя, вспоминает себя в нем, само себя обнаруживает. Поскольку интеллигенция порождает это единство всеобщего и особенного, внутреннего и внешнего, представления и созерцания и таким образом воспроизводит наличную в этом последнем тотальность как оправданную, постольку представляющая деятельность завершается и в самой себе, будучи продуктивной силой воображения. Эта последняя составляет формальную сторону искусства, ибо искусство изображает истинное всеобщее, или идею, в форме чувственного наличного бытия, образа». Не знаю, надо ли просить прощения у читателя за столь пространную цитату, — надеюсь, ему было бы обидно, если бы я прервал столь насыщенное философско-психологическими наблюдениями течение гегелевской мысли, раскрывающей высшее предназначение искусства как потребности человека в углубленном двуедином освоении мира и самого себя. Иными словами это — потребность в развитии самого себя в неотъемлемой взаимосвязи с внешним миром, потребности увидеть, почувствовать себя в мире и мир в себе. Отсюда стремление в искусстве как бы вырваться за пределы непосредственно созерцаемого и осязаемого чувственного мира, чтобы выразить его сущность как самую объективную и одновременно как самую субъективную данность, объединяемые в идеале надличностным прозрением человеческого духа. Не случайно в начале XX в. столь влиятельными для художников становятся учения талантливых христианско-демократических философов, с одной стороны, и романтизированные доктрины с большей или меньшей долей мистицизма — с другой, а чуть позднее и стихийно-материалистические исследования Фрейда с их открытиями значения бессознательного в человеческой психике.

Понятно, что к пониманию поисков художниками «субстанциональной мощи, господствующей над образом», можно подойти и со стороны реалистического психологизма, вовлекающего читателя в такие подполье и выси чувств, мотивов, интересов героев, что без собственной развитости у читателя неуловимых переходов от сознательного к неосознаваемому и обратно становится неосуществимой та эстетизированная эмпатия, которая только и обеспечивает порыв к образному выражению тончайших проявлений человеческого духа. Не случайно «жизнь человеческого духа» наравне с «магическим «если бы» — ключевые понятия системы К.С. Станиславского.

Можно отметить четыре потока психологического обогащения художественного процесса (схематизируя его при этом, как водится в таких случаях), наиболее заметные в литературе. Это беспредельное напряжение слова в лихорадочно-исповедальных монологах и диалогах, когда, кажется, души выворачиваются наизнанку, когда нервный, сбивчивый ритм повествования добывает из самого сокровенного еще и еще недосказанное, которое и оказывается самым важным… Это изящная, музыкальная, лаконичная проза, поэзия, драматургия, неодолимо вовлекающая читателя в особую атмосферу доверительности, опускающая самое существенное во взаимоотношениях и побуждениях героев в более или менее легко угадываемый и словесно невыразимый подтекст бездонной глубины, мощно затягивающий в себя читательское воображение. Это литература, колдующая поражающей звукописью, многозначными символами-метафорами, обретающими относительную конкретность в окружении ассоциативных представлений, подчас парадоксальными по отношению к первичному значению текста, нередко как бы исподволь соединяющими телесное с духовным, космическое с личностным. И, наконец, это не чуждое заимствований у других потоков искусное и вдохновенное манипулирование условно-историческими и фантастическими образами, связанными замысловатыми ассоциациями с узнаваемыми приметами современности, и вместе с тем уводящее зачастую воображение в запредельные сферы жизни неосознаваемого… Произведения двух последних потоков порой создают иллюзию бесконечности времени и одухотворенности пространства, ощущение собственной нематериальности, а с ним и способности на секунды проникать в тайное тайных человеческого духа.

Куда было идти дальше?

Дальше дотошное внимание к психике человеческой личности, неминуемо в ее социальных связях (иначе ее просто нет), проявлялось в освобождении от любых прежде установленных художественных предначертаний и вело к отказу от всякого подобия сюжета, от верности зримой натуре, от фигуративности и всего прочего, что, казалось, тормозит выход к сущности миропорядка и места в нем человеческого духа, огражденного от давления зависимостей, искажающих его чистоту.

Такой требовательный психологизм, то рвущийся в поднебесье, то словно взрыхляющий нижние пласты духовного подполья там, где совмещается человеческое и животное, неуклонно развивался во всех видах литературы и искусства с поправками, конечно, на особенности каждого из них и на художнические индивидуальности. Как никогда прежде соединялись в единые товарищества поэты, прозаики, живописцы, композиторы, архитекторы, артисты, сближая свои творческие помыслы.

Парадоксальность решения задачи в том, что многие творцы, вздымая свой дух на вершины художественных озарений, выражали интуитивные видения, как бы приобщающие их к сверхчувственному наитию, способами, обращенными более всего к физиологически предопределенным восприятиям, неосознаваемо чувственным, непосредственно воздействующим на слух и зрение. Чередование звуков в музыке и поэзии, сочетание цветов и линий в живописи, причудливых объемов в скульптуре и архитектуре призваны были сами собой производить впечатление как бы намного большее смысла, доступного разуму, хотя бы и при его участии (в литературе, театре и проч.).

Оставалась ли сенсорная связь с жизнью? У выдающихся художников, чьи ассоциации вызывают у других людей ответные, — да, оставалась. Проверить это некому, кроме как все тому же известному нам сотворчеству. Ему принадлежит и почетная роль поднимать дух человека от физиологически обусловленных, т.е. как бы низших восприятий, к поэтическому освоению мира, предусмотренному художником. Без сотворчества художественному восприятию не найти точек опоры для собственных ассоциаций, несравненно более свободных, чем те, на которые рассчитывает реалистическое искусство. Закономерность прослеживается вновь парадоксальная: чем «абстрактнее» художественное произведение, чем дальше оно уходит от «фигурального изображения», тем ожидаются индивидуальнее, интимнее личностные на него отклики, тем труднее поддаются они обобщающему вербальному описанию. Их диалогичность сводится к доверительному воздействию «я — произведение», отгороженному, по видимости, от общества, хотя здесь все имеет свою социальную подоплеку: и я, и произведение, и взаимодействие.

Подлинное сотворчество вызовет сопереживание автору, — ведь именно его откровение (минуя несуществующих его героев, даже лирических) настраивает читателя на обостренное ответное чувство, которому следует быть за то благодарным. Чувство это особое, оно неотделимо от рефлексивного своего освоения; к тому же оно часто оказывается сродни своеобычному эстетизированному самоутверждению, тем более явственному, что обычно процесс этот проходит во внутренней полемике с теми, кто «не понимает» этого искусства. Здесь уместно, быть может, вспомнить замечание Гегеля: «Уже образы являются более всеобщими, чем созерцания; но они все-таки имеют еще некоторое чувственно конкретное содержание, отношение которого к другому такому же содержанию и есть я сам».

Но не открывает ли утонченность психического процесса восприятия абстрагированного художественного образа, нафантазированного художником, всеобщее существенное свойство сопереживания, укрытое обычно от нас реалистическим искусством с его сильно выраженными фигурами и отчетливыми настроениями?

Как мы помним, по Станиславскому, сближение человека с образом другого возможно только при перестройке тех свойств и качеств личности, которыми она обладала до этого акта. При самом активном желании идентификации мы не в состоянии привнести в себя нечто себе чуждое, такое, чего у нас нет и в зародыше. В жизни эмпатия — двустороннее движение: не только от себя к другому, но и от другого к себе. Тем более сохраняется собственное «я», хоть и переструктурированное воображаемо, при взаимодействии с художественным образом. Сколь бы ни был он реалистичен, даже натуралистичен, художественный отбор выделяет у героев произведения те или иные свойства и черты, как бы оставляя свободные места, на которые вторгается читатель со своими свойствами и чертами, соразмеряя их своим эстетическим впечатлением.

Следовательно, сопереживание герою романа, спектакля, фильма, картины и опосредованно симфонии, пейзажу и т.п. на самом своем «донышке» содержит сопереживание самому себе, но не такому, каков он есть на самом деле, а как бы преображенному согласно требованиям, заложенным в данном произведении, и в частности драматизмом предложенной в нем ситуации. Такова одна из причин известного самочувствия культурного читателя, которого, как правило, общение с искусством «возвышает».

Эстетизированное раздвоенное сопереживание «другому-себе» противоречиво и поэтому особенно действенно. Многое зависит, понятно, от структуры и содержания произведения, соотношения его частей. Любые новаторские поиски не отменяют, разумеется, развития реалистического психологизма, продолжающего классические традиции, не усложненного намеренно сгущенной метафоричностью. Неповторимое всякий раз диалектическое единство сопереживания и сотворчества так или иначе призвано обеспечивать долговременное впечатление. Вот каким предполагал К.С. Станиславский его постепенное усиление в последействии спектакля:

«Зритель — третий творец, переживает с актером. Пока смотришь — как должно быть, ничего особенного; после все сгущается, и впечатление созревает. Успех не быстрый, но продолжительный, возрастающий от времени.

Бьет по сердцу, действует на чувство. Чувствую. Знаю. Верю…

Впечатление растет и складывается — логикой чувства, постепенностью его развития. Впечатление развивается, идет по линии развития чувства. Природа одна всесильна и проникает в глубокие душевные центры. Поэтому воздействие пережитого неотразимо и глубоко. Воздействие на глубочайшие душевные центры».

Великий режиссер и актер интуитивно выразил сложность и глубину психического процесса претворения художественного впечатления. Может показаться, что его основным источником является только переживание. Но ведь и сотворчество переживается. Оно часто бывает трудным, требующим ряда преодолений, поиска, сопряженного с эмоциональным подъемом, с возникновением мыслей и чувств, нередко противоречивых.

Понятно, что чем сильнее впечатление, тем обоснованнее надежда на его конечную эффективность, на то, что «сверхзадача» произведения, проведенная «сквозь» сопереживание и сотворчество читателя, будет благотворно им усвоена. О том, так это или иначе, как правило, никто знать не будет, об этом мы только догадываемся. Реальное воздействие искусства настолько переплетается со многими другими воздействиями — экономическими, социальными, культурными, что различить каждое из них в отдельности на практике никак невозможно. Тем значительнее в этом деле неоценимой важности роль теории. Пока что только она в состоянии, сопоставляя многие данные, выдвигая в результате их изучения гипотезы, подкрепленные практикой, приблизиться к пониманию «механизмов» психической «переработки» художественного воздействия.

«Человек как мыслящее и чувствующее существо, — пишет И.Т. Фролов, — еще раз доказал, насколько он сложнее тех сциентистских ограниченных представлений о нем, которые когда-либо создавались в прошлом, существуют в настоящем и, наверное, будут создаваться в будущем. Homo sapiens — человек разумный, но он весь соткан из противоречий и страстей жизни земной. И только как человек земной он утверждает свою самоценность и вообще представляет какой-либо интерес в космическом плане…

Открывая внутренний мир личности, искусство приобщает нас к наиболее развитым формам ее жизнедеятельности и некоему личностному и социальному идеалу. В этом смысле искусство — самая человечная форма общения и приобщения к вершинам человеческого духа.

Для достижения такой желанной цели нужно, чтобы переживание было подлинным, а произведение искусства — его достойным, т.е., как мы пытались показать, способным вызвать сопереживание и сотворчество читателя на уровне художественного драматизма.

Само собой разумеется, что процессы эти ждут дальнейшего исследования и эстетикой, и психологией, и искусствознанием, и социологией, и другими гуманитарными науками.

Блок В.Б. Сопереживание и сотворчество. // Художественное творчество и психология. Сборник. — М., Наука, 1991, стр.31-55

Учёные выяснили, что антидепрессанты снижают способность к сопереживанию

Приём антидепрессантов может снизить эмпатию — способность к сопереживанию эмоциональному состоянию другого человека. К такому выводу по итогам эксперимента пришли австрийские учёные из Венского университета, сообщает Inforeactor.

Специалисты провели исследование, чтобы выяснить, ухудшается ли способность к сопереживанию у пациентов, страдающих от депрессии.

В эксперименте приняли участие 29 человек, у которых было диагностировано депрессивное расстройство. Всем добровольцам было назначено трёхмесячное медикаментозное лечение. Они должны были принимать ингибиторы обратного захвата серотонина (группа антидепрессантов третьего поколения. —  Прим. ред.). Кроме того,  учёные набрали контрольную группу из 35 человек,  не страдающих депрессией и не принимающих специальные препараты.

Пациентам с депрессией показали видеоролик, на котором был показан человек в наушниках, страдающий от тиннитуса («шум или звон в ушах». — Прим. ред.). Участникам объяснили, что он испытывает дискомфорт от резких звуков, однако вынужден их слушать в лечебных целях — чем сильнее звук, тем сильнее терапевтический эффект. Это же видео просмотрели добровольцы из контрольной группы.

После просмотра испытуемые должны были оценить, насколько дискомфортным было состояние человека на видео и что они сами испытывали во время просмотра ролика.

Таким образом, учёные решили проверить два компонента эмпатии — способность сопереживать другому и объективно оценивать чужое состояние.

В результате пациенты, страдающие депрессией, заявляли о меньшем дискомфорте при виде чужих страданий. При этом объективная оценка чужого состояния до и после начала лечения не изменилась.

Позднее специалисты провели с группой пациентов, страдающих депрессией, эксперимент с электрошоком, который показал, что приём антидепрессантов не влияет на восприятие собственной боли.

В результате учёные пришли к выводу, что депрессия не влияет на сопереживание чужой боли. При этом приём антидепрессантов может снизить способность к эмпатии.

Гендерные стереотипы — Левада-Центр

Опрос проведен 7 – 12 марта 2018 года по репрезентативной всероссийской выборке городского и сельского населения объемом 1600 человек в возрасте от 18 лет и старше в 136 населенных пунктах, 52 субъектах РФ. Исследование проводится на дому у респондента методом личного интервью. Распределение ответов приводится в процентах от общего числа опрошенных вместе с данными предыдущих опросов. Статистическая погрешность при выборке 1600 человек (с вероятностью 0,95) не превышает: 3,4% для показателей, близких к 50%; 2,9% для показателей, близких к 25% / 75%; 2,0% для показателей, близких к 10% / 90%;1,5% для показателей, близких к 5% / 95%.

Левада-Центр задает вопрос о качествах мужчин и женщин, наиболее ценных с точки зрения россиян, начиная с 1993 года. С одной стороны, его следует рассматривать как индикатор желаемого (стереотипного) распределения гендерных ролей в обществе, т.е. какими должны быть «настоящие женщины» и «настоящие мужчины». С другой, выявить возможные несоответствия между навязываемым и желаемым образом, т.е. действительно ли, например, российские женщины хотят быть такими, какими их видят российские мужчины? Сразу стоит отметить, что для полноценного исследования гендерных образов, моделей и стереотипов, функционирующих в российском общественном мнении, требуется отдельное исследование, однако даже подобные вопросы-индикаторы позволяют проследить динамику в гендерной иерархии образов (или её отсутствие) и проанализировать ценностные предпочтения россиян.

a. Динамика общественного мнения

Результаты опроса за март 2018 года демонстрируют, что существенных изменений в «гендерных портретах» россиян не наблюдается (таблица 1 и таблица 2). В целом среди самых ценных качеств у мужчин по-прежнему лидируют «ум», «умение заработать» и «порядочность», а у женщин – «хозяйственность» и «хорошая внешность». Вместе с тем динамика общественного мнения указывает на некоторое снижение популярности морально-нравственных качеств («порядочности» и «верности»), что, вероятно, корреспондирует с общим снижением обеспокоенностью проблемой морали в обществе. Если, например, в 1997 году четверть совершеннолетнего населения отмечала среди проблем, которые её тревожат, «кризис морали, культуры, нравственности», то сейчас их доля составляет порядка 15-16%.

                                                                                                                                                                                        Таблица 1

ЧТО ВЫ БОЛЬШЕ ВСЕГО ЦЕНИТЕ В МУЖЧИНАХ? (в целом по выборке; респондентам предлагалась карточка; несколько вариантов ответа; ранжировано по убыванию по марту 2018 года)

	янв.93	янв.00	фев.08	фев.12	янв.15	мар.18
Ум	65	58	65	63	59	51
Умение заработать	—	—	—	—	50	42
Порядочность	57	53	54	51	35	37
Верность	30	27	29	27	26	23
Хозяйственность	33	34	29	29	17	20
Стремление к успеху	—	—	—	—	21	18
Заботливость	22	24	29	29	18	18
Умение сопротивляться невзгодам	21	23	26	29	24	17
Организованность	—	—	—	—	17	13
Независимость	14	19	17	20	10	11
Темперамент	3	5	7	7	4	6
Хорошая внешность	14	8	7	6	7	5
Легкий характер	6	5	6	6	6	5
Способность сопереживать	9	9	7	6	5	3
Сексапильность	—	3	3	2	2	1
Другое	—	—	—	2	1	1
Затрудняюсь ответить	5	4	4	2	2	3

Таблица 2

ЧТО ВЫ БОЛЬШЕ ВСЕГО ЦЕНИТЕ В ЖЕНЩИНАХ? (в целом по выборке; респондентам предлагалась карточка; несколько вариантов ответа; ранжировано по убыванию по марту 2018 года)

	янв.93	янв.00	фев.08	фев.12	янв.15	мар.18
Хозяйственность	39	44	51	45	49	46
Заботливость	24	31	37	33	39	32
Хорошая внешность	53	40	39	40	41	31
Верность	41	33	34	33	33	30
Ум	32	29	33	28	32	25
Порядочность	37	30	34	31	29	25
Легкий характер	13	12	15	20	15	19
Способность сопереживать	17	16	12	19	15	14
Сексапильность	—	10	11	11	12	10
Умение сопротивляться невзгодам	13	14	11	14	10	10
Организованность	—	—	—	—	9	8
Темперамент	3	6	6	8	7	7
Стремление к успеху	—	—	—	—	4	5
Независимость	6	8	6	5	3	5
Умение заработать	—	—	—	—	7	4
Другое	—	—	—	1	<1	1
Затрудняюсь ответить	5	3	3	2	2	2

 b. Гендерная специфика

Если обратиться к различиям во мнениях мужчин и женщин относительно наиболее ценных качеств, то можно увидеть, что «гендерные матрицы» кардинальным образом отличаются, т.е. в общественном мнении строго очерчены мужские и женские качества (см. диаграмму 1 и диаграмму 2 соответственно).

Диаграмма 1. Образ мужчины

Диаграмма 2. Образ женщины

Несмотря на то, что притязания мужчин и женщин относительно представителей своего пола в целом совпадают с представлениями пола противоположного, фиксируются и различия. Например, мужчины чаще женщин ценят в мужчинах «стремление к успеху» (21% против 15%), «независимость» (16% против 6%) и «организованность» (16% против 12%). Женщины, в отличие от мужчин, чаще хотели бы видеть представителей сильного пола «верными» (32% против 13%), «заботливыми» (25% против 10%), «хозяйственными» (22% против 16%) и «порядочными» (39% против 35%).

В самих себе женщины чаще мужчин ценят «ум» (29% против 21%), «умение сопротивляться невзгодам» (12% против 7%) и «организованность» (10% против 5%). Мужчины чаще отмечают в женщинах «телесные» качества: «хорошую внешность» (36% против 28%), «сексапильность» (14% против 7%), «темперамент» (10% против 5%). При этом они также, как и женщины, уделяют большее внимание к противоположном полу с точки зрения «верности» (35% против 25%).

c. Возраст

Очевидно, что мнения молодых мужчин и мужчин старшего возраста могут отличаться между собой, равно как и мнения женщин разных возрастов. Для удобства они были разделены на три возрастные подгруппы (всего шесть): 18–30 лет, 31–45 лет и 46 лет и старше.

Исходя из данного деления видно, что с возрастом, независимо от гендерной принадлежности, в мужчинах и в женщинах больше ценятся такие качества, как «порядочность» и «хозяйственность» (таблица 3 и таблица 4). В мужчинах молодые парни и девушки чаще своих более взрослых соотечественников ценят «стремление к успеху» и «умение заработать» (вероятно, это отчасти определяет брачные стратегии обоих и влияет на откладывание момента вступления в брак по причине финансовой несостоятельности).

В женщинах мужчины с возрастом чаще начинают ценить «ум» и «хозяйственность», а молодые люди чаще обращают внимание на «хорошую внешность» своих потенциальных спутниц. Молодые россиянки в возрасте от 18 до 30 лет чаще отмечают, что женщина должна иметь «хорошую внешность» и «легкий характер». Примечательно, что даже постсоветское поколение российских женщин в массе своей не стремится к финансовой независимости, самостоятельности и успешности, ограничивая ролевые модели женщины семьей, требующей «хозяйственности» и «заботливости» с её стороны.

                Таблица 3. ЧТО ВЫ БОЛЬШЕ ВСЕГО ЦЕНИТЕ В МУЖЧИНАХ?
(качества ранжированы по алфавиту)

	Мужчины			Женщины
	18-30	31-45	46+	18-30	31-45	46+
Верность	15	11	13	34	28	33
Заботливость	7	11	11	26	24	25
Легкий характер	2	2	3	8	5	6
Независимость	17	17	15	11	4	6
Организованность	14	18	15	14	11	11
Порядочность	32	31	38	35	38	42
Сексапильность	2	<1	1	2	1	1
Способность сопереживать	1	3	2	2	3	6
Стремление к успеху	27	23	16	20	23	9
Темперамент	10	6	3	11	6	3
Ум	52	54	52	49	51	49
Умение заработать	46	34	44	47	49	38
Умение сопротивляться невзгодам	19	17	18	12	14	18
Хозяйственность	12	15	20	17	23	24
Хорошая внешность	5	5	2	11	6	6

Таблица 4. ЧТО ВЫ БОЛЬШЕ ВСЕГО ЦЕНИТЕ В ЖЕНЩИНАХ?
(качества ранжированы по алфавиту)

	Мужчины			Женщины
	18-30	31-45	46+	18-30	31-45	46+
Верность	35	34	35	24	22	27
Заботливость	33	34	34	29	31	32
Легкий характер	21	15	21	25	18	17
Независимость	1	3	2	10	6	6
Организованность	4	3	7	7	13	10
Порядочность	20	25	26	22	24	28
Сексапильность	19	16	10	11	8	4
Способность сопереживать	13	11	13	13	14	18
Стремление к успеху	2	3	4	11	8	4
Темперамент	15	10	6	9	4	3
Ум	17	19	24	30	28	30
Умение заработать	5	3	3	4	5	5
Умение сопротивляться невзгодам	5	6	9	9	12	12
Хозяйственность	39	50	50	37	43	50
Хорошая внешность	39	38	33	43	29	21

d. Cемейное положение

Образ «настоящей» женщины или «настоящего» мужчины может дифференцироваться в зависимости от семейного статуса респондентов, поэтому анкета включала вопрос о семейном положении. Исходя из разной наполненности групп, мужчины и женщины были разделены на две подгруппы, за исключением вдовствующих и разведенных (таблица 5):

• «Женатые» / «неженатые», включая тех опрошенных, кто живет порознь, но не разведен.
• «Замужние» / «незамужние», включая тех опрошенных, кто состоит в отношения, но незарегистрированных.

Таблица 5. Гендерные образы в зависимости от семейного статуса
(качества ранжированы по алфавиту)

	Мужчины 18+ о ценных качествах женщин		Женщины 18+ о ценных качествах мужчин
	«Женатые»	«Неженатые»	«Замужние»	«Незамужние»
Верность	32	37	30	39
Заботливость	34	29	25	26
Легкий характер	19	19	7	9
Независимость	2	1	6	11
Организованность	5	3	12	12
Порядочность	25	23	37	36
Сексапильность	13	16	1	1
Способность сопереживать	14	9	4	1
Стремление к успеху	2	3	17	20
Темперамент	7	16	6	6
Ум	21	23	49	47
Умение заработать	4	4	42	49
Умение сопротивляться невзгодам	8	7	17	9
Хозяйственность	50	39	24	17
Хорошая внешность	38	34	7	11

Мнение семейных людей полностью воспроизводит представление о «традиционном» разделении ролей в гетерогамной семье, в которой женщина отвечает за ведение быта и хозяйства, а мужчина обеспечивает семью финансово. Так, каждый второй женатый российский мужчина больше всего ценит в женщине такое качество, как «хозяйственность» (среди холостяков таких 39%). В свою очередь 42% российских замужних женщин считают, что мужчина должен «уметь зарабатывать».

Однако в данном случае семейный статус у женщин существенным образом не влияет на иерархию самых ценных мужских качеств («ум» и «умение зарабатывать»), в отличие от мужчин, среди которых семейное положение значимо дифференцирует желаемый образ женщины. Для холостяков равноценно, чтобы женщина была и «хозяйственной», и «внешне привлекательной» (39% против 34% соответственно). Женатые мужчины более рациональны – среди них представление о том, что спутница должна быть «хозяйственной», значимо важнее её миловидности (50% против 38% соответственно). Холостяки чаще ищут в женщинах «темперамент», а женатые мужчины хотят видеть в своей половине «способность к сопереживанию» и «заботливость», что указывает на краткосрочность стратегий первых и «комфортную долгосрочность» вторых.

Замужние женщины чаще считают, что их мужчина должен «уметь сопротивляться невзгодам» (17% против 9% соответственно), а свободные девушки чаще ценят в противоположном поле «верность» и «независимость».

Одним из наименее популярных качеств среди обеих полов стала «сексапильность», причем у женщин из обеих подгрупп её отмечали всего по 1%, а среди мужчин порядка 13-16% опрошенных. Что, на наш взгляд, еще раз указывает на табуированность темы секса в обществе, декларативно вынесенной из ценностной структуры.

e. Образование

Выборка опроса репрезентировала население по уровню образования, поэтому мы можем обратиться к его рассмотрению в контексте гендерных предпочтений. Что касается женщин, то собственное высшее образование делает их более требовательными к противоположному полу, в отличие от мужчин с высшим образованием, для которых умная женщина в целом менее предпочтительна, чем хозяйственная и верная.

Таблица 6. Гендерные образы в зависимости от образовательного уровня
(качества ранжированы по алфавиту)

	Женщины (уровень образования)			Мужчины (уровень образования)
	Высшее	Проф.	Среднее и ниже	Высшее	Проф.	Среднее и ниже
Верность	39	26	32	38	37	30
Заботливость	25	26	24	29	33	38
Легкий характер	5	6	7	24	16	18
Независимость	8	6	5	2	2	1
Организованность	12	13	10	6	3	6
Порядочность	41	38	39	25	24	25
Сексапильность	0	0	2	18	13	12
Способность сопереживать	4	4	4	13	14	11
Стремление к успеху	22	14	9	2	4	3
Темперамент	6	6	5	12	7	11
Ум	57	47	45	24	19	21
Умение заработать	47	43	38	3	4	4
Умение сопротивляться невзгодам	15	14	17	8	7	7
Хозяйственность	17	25	25	43	50	47
Хорошая внешность	6	7	8	36	35	38

Женщины с высшим образованием чаще ценят в мужчинах коммерческую жилку – «умение зарабатывать» и «стремиться к успеху». Женщины с профессиональным образованием и ниже чаще обращают внимание на «хозяйственность» мужчин (учитывая, что значительная часть из них проживает в малых городах и селах, а, соответственно в частном секторе, где требуется «рукастость» – ремонт дома, уход за садом и огородом и т.д.). Примечательно, что для мужчин с образованием ниже среднего «хорошая внешность» женщины также значима, как и «заботливость» с её стороны.

Вместе с тем мужчины и женщины с высшим образование несколько чаще указывают на «верность» как ценное качество у противоположного пола, указывая на большее давление со стороны коллективных представлений об обязательной моногамности в отношениях с партнером. 

Карина ПИПИЯ, социолог Левада-Центра

Данные о том, что каждая пятая совершеннолетняя россиянка лично сталкивались с сексуальным харрасментом на работе или наблюдала его в отношении своих коллег, см. здесь.

АНО “Левада-Центр” внесена в реестр некоммерческих организаций, выполняющих функции иностранного агента. Заявление директора Левада-Центра, не согласного с данным решением, см. здесь.

Вконтакте

Facebook

Twitter

Научный блог: как ботокс влияет на способность сопереживать?

• Евгения Кузнецова
• Для ВВС Украина

14 июня 2016

Автор фото, Getty Images

Ботокс — замечательное открытие в медицине. Он применяется не только для общеизвестных процедур, но и для лечения тяжелых форм головной боли, восстановления голоса и многих других недугов.

Однако самое популярное его применение — все же косметическое. Как известно, уколы ботокса парализуют мышцы. Так линии морщин становятся менее заметными, а лицо выглядит моложе.

Месяц назад опубликовали исследование итальянских ученых, которые заинтересовались побочным эффектом таких процедур.

По статистике, в Италии за 2014 год сделано примерно 250 тысяч косметических процедур с применением ботокса.

Ученые из отдела когнитивных исследований и из центра пластической хирургии Государственного исследовательского центра в Триесте изучили, какой эффект имеет «мягкий паралич» мышц лица на нашу способность понимать эмоции.

Известным фактом является то, что выражение лица не только отражает внутренние переживания, но и помогает понять эмоции других. Мы автоматически отражаем эмоции собеседника на собственных лицах, чтобы лучше понять, что чувствует другой человек.

Лучше всего заметен этот процесс с маленькими детьми, которые еще не способны понимать суть сказанного. Младенец обычно смотрит на ваше лицо и отражать ваши эмоции.

Еще не понимая причину, почему в сказке про Курочку Рябу кто-то грустит, ребенок может плакать или выглядеть грустным. И наоборот, веселые истории заставят ребенка смеяться просто потому, что выражение лица рассказчика веселое.

Автор фото, GETTY

Ученые считают, что когда мы видим улыбку, то улыбаемся импульсивно, пытаясь уловить суть этой улыбки, испытать ее на себе.

С менее заметными эмоциями, когда мы, например, морщим лоб, не понимая чего-то, или сжимаем губы, сдерживая негативные эмоции, происходит то же самое. Человек автоматически примеряет эмоции на себя. Это все происходит очень быстро, в разговоре у нас вряд ли есть время, чтобы обдумать то, чему мы сопереживаем.

Эмоция на лице дает импульс чувству. Именно поэтому часто советуют улыбаться против собственной воли и тогда, мол, автоматически улучшится настроение.

Как же неспособность воспроизвести эмоции на собственном частично парализованном лице влияет на уровень эмпатии, способности сопереживать?

Две группы людей (одни с недавними инъекциями ботокса, другие — без них) просили определить эмоции других.

Когда речь шла о явных эмоциях — широкой открытой улыбке или явном выражении грусти — разницы между ботокс-группой и контрольной группой почти не было.

А вот когда нужно было определить оттенки эмоций, негативный эффект ботокса был очевидным. Люди с парализованными ботоксом мышцами менее успешно могут различать не так ярко выраженные эмоции.

Потеря способности понимать оттенки эмоций может стать серьезным препятствием для межличностной коммуникации, считают авторы исследования.

Даже на бизнес-переговорах иногда самое важное — уловить перемену настроения собеседника для успешной беседы. В обычном общении люди редко прибегают к яркому проявлению эмоций, чаще всего речь идет именно о незначительных проявлениях чувств на лицах.

Авторы исследования считают, что люди должны знать о таком побочном эффекте ботокса. В то же время довольно сложно представить косметического хирурга, который перед процедурой объясняет пациенту: «Но вы теперь не сможете сопереживать, как раньше».

7 привычек очень чутких людей

В напряженном, сложном, напряженном мире сочувствие — это клей, который скрепляет отношения. Если вы хотите общаться со своими коллегами, клиентами или детьми, вам необходимо овладеть искусством чуткого общения.

Сочувствие определяется как способность обнаруживать эмоции других и понимать их точку зрения. Когда люди чувствуют себя принятыми и одобренными, это укрепляет доверие. Это то, что вам нужно, чтобы утешить скорбящего коллегу, привлечь внимание людей к вашим идеям или, например, снять напряжение с начальником.

Люди — существа социальные, и каждый способен развивать сочувствие. Это навык, и, как и любой другой навык, сочувствие можно развивать с помощью целенаправленных усилий.

Как коуч для руководителей и профессор по человеческому поведению, я изнутри вижу, как великие лидеры и высокопроизводительные исполнители практикуют сочувствие. Вот сходство, которое я наблюдал в том, как они напрягают свои чувствующие мышцы.

1. Они полностью присутствуют с другими.

У чутких людей есть способ заставить вас чувствовать, что вы единственный в комнате.Когда они общаются с кем-то, они дарят этому человеку свое полное внимание и уважение, что редко встречается в сегодняшнем сверх-отвлеченном мире.

2. Они овладели искусством активного слушания.

Чтобы по-настоящему поддержать кого-то, вы должны сначала понять этого человека. Чуткие люди находят время, чтобы понять приоритеты, предпочтения и мотивации своего оппонента. Для этого нужно слушать без осуждения и оставлять свои предположения за дверью. Чуткие люди используют навыки активного слушания, чтобы понять, в том числе:

• Размышление: «Я слышу, что вы говорите… »или« Для меня это звучит как … »

• Подтверждение: Улыбка, кивок или короткие словесные утверждения, такие как« Я вижу »и« мм хмм »

• Ободряющие:« А потом? »

3. Они настраиваются на невербальное общение.

Общение глубже, чем просто слова. Если вы заметили, что кто-то напрягается, отстраняется или внезапно уклоняется от зрительного контакта, это важные подсказки, к которым вы можете использовать сочувствие, чтобы протянуть руку

Вместо того, чтобы мягко и с добротой игнорировать эмоции, попросите их описать, что для них происходит.Это дает людям свободу открыто делиться своими чувствами, зная, что их не будут осуждать или критиковать. Позволяя эмоциям течь свободно, вы можете продуктивно решать проблемы.

4. Они делают паузу.

Стремясь быть полезными, мы часто заканчиваем предложения людей, даем совет или прерываем разговор. Чуткие люди знают, насколько сильным может быть молчание. Они не перебивают и не разговаривают с другими людьми. Они думают, прежде чем говорить.

5. Они заменяют советы заданием вопросов.

Вместо того, чтобы высказывать свое мнение, чуткие люди задают вопросы, чтобы лучше понять точку зрения другого человека, например:

6. Они говорят «мы», а не «я».

Чуткие лидеры переходят к разговору о том, как они будут решать проблемы в команде, говоря терминами «мы» и «нас», — чтобы другие люди чувствовали себя сильными и поддерживаемыми.

Исследования показывают, что изменение языка — это шаг к выработке эмпатического отношения. Люди, которые используют больше местоимений от второго лица, лучше интерпретируют мысли, чувства и поведение других — суть сочувствия.

Если вы хотите искренне связаться с кем-то, создайте связь, говоря о ваших общих целях (например, «Давайте поговорим о том, что мы собираемся делать дальше, чтобы решить эту проблему», «Мы справимся с этим»).

7. Они воображают чужую точку зрения.

Чуткие люди практикуют навык, называемый «взглядом на перспективу». Другими словами, они встают на место других людей, чтобы представить, с какими страхами они могут столкнуться.

Выполните это упражнение самостоятельно, тренируясь (внутренне) принимать точку зрения этого человека.Особенно, когда вы имеете дело с трудным человеком, важно исходить из позитивных намерений. То есть дайте людям возможность сомневаться в том, что они исходят из уважительного, а не злого места.

Этот сдвиг мышления может творить чудеса с вашим настроением и гарантировать, что вы остаетесь в состоянии сочувствия.

Даже если у вас бывают моменты, когда вы менее сострадательны, чем хотелось бы, следование этим высокоэмпатическим привычкам может помочь вам сохранить на переднем плане то, что важно: связь.

^{Понравилась колонка? Зарегистрируйтесь, чтобы подписаться на уведомления по электронной почте, и вы никогда не пропустите ни одного сообщения.}

Мнения, выраженные здесь обозревателями Inc.com, являются их собственными, а не мнениями Inc.com.

7 навыков прямо сейчас: сочувствие

Следуйте хэштегу # 7skills, чтобы не пропустить оставшиеся блоги в этой серии и узнать больше о том, почему развитие 7 навыков может помочь вам лучше управлять этой новой средой и вашим постоянно меняющимся личным и образовательным ландшафтом.

Третья неделя: сочувствие

Сочувствие, или способность понять на эмоциональном уровне, через что проходит кто-то другой, — это часть того, что делает нас людьми. Это также дает несколько важных преимуществ. По мнению психологов, сочувствие облегчает налаживание социальных связей, потому что, понимая, что чувствует кто-то другой, вы можете реагировать более адекватно.

Практика сочувствия лучше помогает вам управлять своими эмоциями, что помогает избежать чувства подавленности.Когда вы проявляете сочувствие к другим, у вас больше шансов помочь им и положительно повлиять на стрессовую ситуацию к лучшему.

Сочувствие требует практики! И усилия! Но небольшими ежедневными шагами вы можете укрепить этот навык и сразу ощутить положительный эффект.

Полностью присутствовать

Когда вы дарите свое внимание, вы цените другого человека, и это высокая валюта. Избавьтесь от всех отвлекающих факторов, сделайте несколько глубоких вдохов и вернитесь в настоящий момент.Выделите время для общения с сокурсниками (в идеале лично, но если это невозможно, то виртуально), это может иметь решающее значение. Активно слушайте, что говорят другие, вместо того, чтобы мысленно репетировать свой ответ. Знайте, что вам придется потрудиться, чтобы сделать это в Интернете.

Будьте внимательны

Если электронная почта и обмен мгновенными сообщениями заменили личную беседу, уделяйте больше внимания своему тону, чтобы непреднамеренно сбить с толку или вызвать стресс у человека, получающего ваше сообщение.Ваш язык также важен, поэтому вы можете следить за заявлениями, которые воспринимаются как осуждение или критика, а не как признание и продвижение разговора.

Будьте добры

Когда вы сможете настроиться на чувства других, вам будет легче практиковать простые добрые дела. Просто выделите несколько минут, чтобы все поздоровались по телефону перед тем, как погрузиться в повестку дня, помогает поднять настроение, что настраивает нас на более продуктивную виртуальную встречу.Несколько слов ободрения — например, сообщить кому-то о том, что он делает отличную работу — также могут оказать существенное влияние. Доброта не только приносит пользу получателю; наука показала, что доброта снижает уровень стресса и кровяное давление, увеличивая при этом энергию.

Практикуйте принятие и поощряйте других делать то же

Принятие не пассивно — это способность переехать в такое место, где вы искренне принимаете обстоятельства того дня. Для этого вам сначала нужно признать, что вы чувствуете, ИЛИ позволить человеку, с которым вы разговариваете, сделать это.Возможность идентифицировать и давать названия этим ощущениям высвобождает в мозгу нейротрансмиттеры, которые успокаивают реакцию организма «бей или беги», которая обычно срабатывает во время стресса. Когда тело больше не находится в состоянии повышенной готовности, мы можем настраиваться на чужой опыт.

В первую очередь заботиться о себе

Удовлетворение собственных потребностей расширяет нашу способность заботиться о других, и нам нужно делать это больше во времена стресса и неопределенности. Это не означает, что мы должны чрезмерно потакать и пить наши проблемы, но научно доказано, что времяпрепровождение на свежем воздухе, прослушивание музыки или практика внимательности могут успокоить и накормить душу.

Хорошая новость: нам не нужно каждый день блокировать часы работы для самообслуживания. Как и в случае с любой новой целью, начало с малого может иметь значение. Для начала подумайте о том, чтобы выделить десять минут, чтобы отойти от стимуляции, такой как социальные сети, и заменить прокрутку в Instagram успокаивающим действием. Это не только улучшит ваше психическое здоровье, но и принесет пользу окружающим.

Начните практиковать внимательность

Если вы еще этого не делаете, каждый день уделяйте время тишине, дыханию, возвращению в настоящий момент.Осознанность связана не только с укреплением естественных нейронов сочувствия в мозгу, но и реагирует на это из спокойного места. Это особенно важно, когда речь идет о том, чтобы не перегружать себя чужими стрессами.

Истинное сочувствие — это признание и признание того, где находятся другие люди, а также развитие собственного самосознания и способности реагировать из более сильной стороны.

Эти эмоциональные упражнения помогут нарастить мышцу сочувствия, которая становится сильнее каждую неделю.

Неделя 1: АДАПТАЦИОННОСТЬ

Узнайте, как вы можете укрепить свою способность адаптироваться к постоянным изменениям.

Неделя 2: КРИТИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ

Как использование истинных навыков критического мышления помогает нам справляться с постоянно меняющейся информацией, становиться более рефлексивными и намного лучше принимать решения.

7 советов по эмпатическому слушанию

Что значит слушать? Это пассивный процесс приема звуковых волн?

Как насчет понимания контекста слов и стоящих за ними чувств?

У слушания есть слои значения, которые простираются от инертного до активного.Работая в Институте предотвращения кризисов, я часто слышу термин «сочувственное слушание». Эта пробная концепция в нашем обучении — это «активный процесс распознавания того, что говорит человек».

Когда вы сосредотачиваетесь на человеке и рассказываете его сообщение, вы переходите от распознавания слов к пониманию стоящих за ними чувств и мотиваций. Это включает в себя ответы на вопросы, если это необходимо. Также важно знать, когда молчать.

Эмпатическое слушание — это динамичный и сострадательный процесс, который требует большего, чем просто влечение к чужим словам.Вы тоже общаетесь с этим человеком. Вы показываете, что вам не безразличны их , их мысли и чувства, и вы готовы потратить время, чтобы выслушать их.

Сочувствие способствует развитию взаимопонимания, которое поддерживает жизнеспособность Care, Welfare, Safety и Security ^SM и создает основу для решения проблем. Лучшее знание людей, за которыми вы ухаживаете, поможет вам распознать причины поведения и найти решения.

Я хотел бы всегда знать, что нужно сказать в любой момент, чтобы утешить кого-то и дать надежду, решить проблему, но я всего лишь человек и не могу понять и все исправить.Кроме того, иногда слова не могут исправить это.

Я помню один день в старшей школе после урока плавания. Одна из девочек моего класса плакала в раздевалке. Я не знал ее и не знал, как ее утешить. Мне было интересно, смеялись ли над ней другие девушки, чувствовала ли она себя застенчивой или разочарованной или хотела ли она на мгновение побыть одной.

Затем я вздохнул и подошел к скамейке, предоставив ей как можно больше места, оставаясь при этом достаточно близко, чтобы говорить.Я посидел несколько мгновений, и она мне ничего не сказала, но ее слезы утихли. Через некоторое время я наткнулся на несколько слов о том, как я здесь, если вы хотите поговорить, но ничего страшного, если вы этого не сделаете или если вы хотите, чтобы я ушел. Затем я спросил: «Могу ли я чем-нибудь помочь?» Она посмотрела на меня и остановилась, смахнула слезы с лица и осторожно покачала головой. В тот момент, я думаю, все, что я мог сделать, это дать ей понять, что мне не все равно, просто посидев с ней.

Иногда в этот момент достаточно показать кому-то глубину вашего сочувствия, проявить сочувствие к его эмоциям.Что, если бы мы сосредоточились на том, чтобы делиться своим временем и состраданием, вместо того, чтобы беспокоиться о правильных словах?

7 советов по эмпатическому слушанию

1. Не осуждайте. Это не всегда легко, но избавление от собственного мнения позволяет вам сосредоточиться на точке зрения другого человека. Признание взглядов и эмоций человека поможет вам помочь им. Это не означает, что вам нужно соглашаться со всем, что говорит человек; дело в том, чтобы дать им понять, что вы заботитесь о них, что они имеют значение.

2. Уделите человеку все свое внимание. Уберите отвлекающие факторы. Убедитесь, что у вас есть время, чтобы провести с этим человеком, и убедитесь, что между вами и ним нет компьютеров или других устройств. Если вы уделяете им максимум внимания, это свидетельствует об уважении, и человек с большей вероятностью сохранит спокойствие, когда почувствует, что его уважают.

3. Внимательно слушайте (чувства и факты). Погрузитесь в слова, а также в более широкий взгляд на этого человека в этой конкретной ситуации.Обратите внимание на тон голоса, язык тела и другие подсказки, чтобы выйти за рамки слов и понять эмоции. Мне нравится, как Ким Варчол описывает сочувственное слушание, когда она говорит: «Слушайте ушами, глазами и сердцем».

4. Покажите, что вы внимательно слушаете. Подумайте о своей позе и невербальных сообщениях. Перец поддерживающим языком тела, например зрительным контактом, кивком и другими сигналами, по мере необходимости, демонстрирует вашу внимательность, не отвлекая вас.

5.Не бойтесь тишины. Иногда все, что нужно человеку, — это быть услышанным или знать, что ты рядом. Прежде чем отвечать, обратите внимание на контекст и качество тишины. Человек может думать о том, что сказать дальше, или ему может потребоваться несколько минут тишины, чтобы обуздать эмоции.

6. Перефразируйте и перефразируйте. Если вы говорите, обращайтесь к словам человека, задавайте вопросы и при необходимости уточняйте комментарии. Сохраняйте этот беспристрастный и уважительный дух и дайте человеку время ответить.Помните, что сценария сочувственного слушания не существует. Отвечайте, основываясь на этом человеке, ситуации и моменте.

7. Дальнейшие действия. Свяжитесь с этим человеком, чтобы узнать, есть ли у него дополнительные вопросы или комментарии. При необходимости назначьте другое время для встречи.

Как вы слушаете в повседневной жизни? Какие стратегии подходят вам лучше всего?

Дополнительные ресурсы 3 способа остановить хаос и вызвать уважение

5 вещей, которые на самом деле говорят «сложные» люди

Если мы только послушаем, они будут услышаны

возрастов и этапов: сочувствие | Scholastic

0 до 2: Создание фундамента

, Карла Пул

Двухмесячный Сет начинает суетиться, когда его учительница Таня осторожно усаживает его на детское сиденье.Таня разговаривает с ним, надеясь, что ее голос успокоит его. Когда его беспокойство становится более решительным, Таня трет ему живот и напевает его имя, но Сет продолжает плакать. Наконец, она поднимает его и медленно раскачивает, пока он не успокаивается. Хотя Таня быстро реагирует на дискомфорт Сета, она приближается постепенно, начиная с голоса. Постепенно приближаясь, она позволяет ему помочь в его собственном утешении. Задача новорожденного — научиться с любовью успокаивать себя. Подобно тому, как разговор с младенцем помогает ему выучить язык, успокаивание помогает ему научиться утешать себя и, в конечном итоге, утешать других.

Во время этих заботливых взаимодействий младенцы глубоко влюбляются в людей, которые о них заботятся. Эти прочно ощущаемые связи дают им эмоциональную способность к более позднему чувству сочувствия. Сочувствие, важный компонент социального и эмоционального развития, возникает в постоянных и заботливых отношениях в течение нескольких лет. Большая часть основы закладывается во время ранних привязанностей, сформировавшихся в младенчестве:

Подражание эмоциям

Девятимесячный Джамал любит накидывать одеяло на голову, стягивать его и ждать одобрения.Он учится распознавать мимику и жесты, повторяя действия, которые заставляют людей смеяться. Он становится более осведомленным о других людях и о том, что они чувствуют, что является важным предвестником сочувствия.

Хотя многие дети младшего возраста чувствительны к чувствам других, они еще не испытывают сочувствия. Бен, например, начинает плакать, когда его мать временно скрывается из виду. Эмили, еще одна годовалая девочка, играющая рядом с ним, внезапно становится мрачной. Тревога Бена вызвала подобное чувство у Эмили.Хотя на нее повлияли слезы Бена, она еще не осознает, почему ее товарищ по играм плачет, и ей не нужно его утешать.

Малыши наблюдают за взрослыми, которые заботятся о них, и подражают им. Когда 18-месячная Анна падает и царапает колено, группа детей собирается вокруг нее и смотрит, как учитель утешает ее. Со временем они будут использовать поведение учителя как образец для утешения других. Взрослые должны неоднократно моделировать эмпатическое поведение и поощрять детей, прежде чем оно станет частью их поведения.

Ранние признаки сочувствия

Развитие сочувствия — это постепенный процесс. Сначала у малыша может быть лишь смутное впечатление, что что-то не так. Например, двадцатимесячная Дженни пытается найти любимое одеяло малышки Салли. Учитель Дженни прямо подбадривает ее: «Спасибо за то, что помогли Салли почувствовать себя лучше!» По мере того как у двухлетних детей развивающиеся мыслительные навыки сочетаются с положительными эмоциональными переживаниями, начинаются краткие моменты раннего сочувствия.

Двухлетний Джереми гладит друга по спине, когда тот начинает плакать, уронив рожок мороженого. Джереми усвоил все утешительные похлопывания, которые он получал всякий раз, когда был расстроен. Однако его сочувствие ограничивается знакомыми ситуациями, которые он испытал сам, такими как потеря любимой игрушки или необходимость прощаться с мамой по утрам.

Двухлетнему ребенку сложно понять точку зрения других. Попробуйте сказать малышке, что вы слишком устали, чтобы играть, когда она хочет выйти на улицу и сыграть в «Преследуй меня»! Ее сильная потребность в беге легко перевесит любые эмпатические чувства, которые она может испытывать к усталому учителю.Тем не менее, когда лапша Эмили продолжает соскальзывать с ее ложки, двухлетний парень встает и начинает кормить ее ложкой! Малыши могут заботиться друг о друге, особенно когда о помощи друг другу говорят и моделируют заботящиеся о них взрослые.

Что вы можете сделать

• Опишите, что чувствуют другие: «Анджело грустит из-за того, что потерял мяч». Это помогает детям лучше осознавать свои чувства и чувства других людей.
• Осторожно проведите детскую игру, чтобы вызвать сочувствие: «Дэвид тоже голоден! или «Тележка сонная? Вы очень хорошо заботитесь об этой тележке!»

От 3 до 4: Осознание чувств

Сьюзан А.Миллер, Эд.

Бриттани улыбается, поглаживая шерсть особенного пушистого посетителя класса. Трехлетняя Валери говорит своему учителю: «Посмотри на Бретань. Она счастлива гладить кошечку». Когда котенок внезапно убегает и прячется, Бриттани хмурится и кричит: «Вернись!» Чтобы утешить ее, Валери гладит Бриттани по руке и говорит: «Не грусти», в то время как четырехлетний Марк появляется на четвереньках перед Бриттани и мурлычет: «Все в порядке. Погладьте меня. Я буду вашим котенком». Теперь.»

Валери и Марк демонстрируют различные эмоциональные и когнитивные аспекты важной просоциальной поведенческой эмпатии.Комментарии Валери показывают, что трехлетний ребенок может понять связь между эмоциями и желаниями. Когда у Бриттани есть что-то, что она хочет, например, котенок, она счастлива; но когда она его теряет, ей грустно. Валери замечает беду Бретани и отвечает на нее простым успокаивающим жестом.

Довольно словесный ответ Марка в четыре года связан с когнитивным аспектом сочувствия. В этом возрасте он начинает легче смотреть на ситуации с точки зрения другого человека. Говоря о чувствах Бриттани, он признает ее несчастье, сочувствует, а затем предлагает стратегию, чтобы она почувствовала себя лучше.

Уроки искренности

Социальные психологи считают, что хотя дети рождаются со способностью к сочувствию, они также могут научиться сочувствовать. Однако сочувствие должно быть естественным, спонтанным и искренним. Учитель Джаррода говорит ему: «Дэниел плачет. Его картина залита краской. Вы должны передать ему свои извинения». Если четырехлетнего Джаррода заставляют таким образом сказать, что он «извините», не понимая, почему и как это связано с чувствами Дэниела, он на самом деле не проявляет и не учится эмпатическому поведению.Фактически, неискренность этого процесса может научить его тому, что чувства других на самом деле не имеют значения. Вместо этого учитель должен поощрять участие Джаррода в процессе, спрашивая: «Как вы думаете, что чувствует Дэниел? Что вы можете сделать, чтобы помочь ему?»

Другая перспектива

Некоторые трехлетние дети могут быть не в состоянии реагировать на чувства другого ребенка, если они не разделяют те же чувства и взгляды на ситуацию. Строя замок в большой песочнице на открытом воздухе, Ингрид громко кричит: «Эй! Хватит топать мой замок!» На вопрос учителей трехлетняя Лия, не обращая внимания ни на проект замка Ингрид, ни на ее чувство разочарования, говорит: «О, я просто прогуливалась по пляжу.»Поскольку Лия не считала себя деструктивной, ей трудно сочувствовать Ингрид и ее ситуации.

Восприятие во многом связано с сочувствием К дошкольному возрасту дети довольно хорошо понимают различные эмоции и знают, что чувства есть у каждого. Однако детям нужно понимать, что не все реакции на чувства допустимы. Иногда дети смеются над другими просто потому, что все так делают, или как реакция на то, что инцидент с ними не случился.Когда Зак падает в скользкую грязь, некоторые дети тут же хихикают, указывают пальцем и говорят: «Ты забавно выглядишь!» Но четырехлетний Чан, чувствительный к чувствам своего друга, протягивает ему руку и говорит: «Я помогу тебе смыть грязь».

Что вы можете сделать

Вот несколько способов помочь детям научиться сочувствовать и понимать, как разные люди выражают свои чувства:

• Научите словами о чувствах и эмоциях. Вместе создайте лица в зеркале или на фланелевой доске и поговорите о том, как эти выражения делают детей счастливыми, злыми, грустными.
• Покажите картинки, изображающие различные эмоции и эмпатические сцены. Используйте камеру, чтобы запечатлеть вдумчивое общение в классе, затем установите картинки и пометьте их именами детей и полезными действиями, которые они совершают.
• Держите диалог открытым. Спросите ребенка, который расстроен, что могло бы помочь ему почувствовать себя лучше. Поощряйте других детей помогать с его предложениями, если это возможно.
• Задавайте открытые вопросы, чтобы стимулировать сочувствие. Спрашивая: «Как мы можем помочь Деннису почувствовать себя лучше из-за его сломанного игрушечного трактора?» дети найдут разумные способы проявить доброту.
• Будьте добрым и чутким образцом для подражания. Продемонстрируйте невербальные и вербальные стратегии при работе с нуждающимися детьми. Начните с заботливых жестов — объятия, успокаивающего массажа спины, удержания или похлопывания по руке. Дайте ребенку понять, что вы понимаете, что он чувствует, мягким, успокаивающим голосом.

5 до 6: Проявление сострадания

от церкви Эллен Бут

На детской площадке несколько детей собираются вокруг учителя, чтобы поговорить о друге, который, похоже, не в себе. «Может быть, Софи грустно из-за того, что ее маме пришлось лечь в больницу», — заявляет шестилетний Тайрон, демонстрируя зрелый уровень осведомленности о чувствах одноклассника.Пятилетняя Регина подсказывает: «Я скучала по папе, когда он уезжал в путешествие». Другой тихий голос добавляет: «Она тоже могла испугаться. Страшно, когда кто-то уходит». Учитель, мистер Левин, спрашивает: «Чем мы можем помочь? Что бы заставило вас почувствовать себя лучше, если бы вы были Софи?»

Эмпатия — способность отождествлять себя с чувствами, ситуацией или мотивами другого человека и понимать их — уходит корнями в подобные дискуссии, которые происходят между небольшой группой подающих надежды детьми и чутким учителем.Г-н Левин осознает все эмоции, связанные с разговором, и старается не пытаться «исправить» ситуацию, говоря детям, что им делать. Он также старается не сбрасывать со счетов их чувства, предполагая, что Софи скоро станет лучше. Признавая чувства и эмоции детей, он демонстрирует сочувствие, не вынося суждений. Его идея ясна: в этом классе приветствуются эмоции, их можно свободно выражать и обсуждать.

Обсуждая чувства

Сочувствие развивается из самосознания.По мере того, как пяти- и шестилетние дети начинают больше осознавать свои собственные эмоции, они начинают узнавать их в других, и их эмоциональный словарный запас расширяется. Благодаря этим расширенным языковым возможностям открываются двери для углубленных дискуссий об эмоциях, которые являются основным средством развития навыков сочувствия. Эти обсуждения могут происходить из учебной ситуации, текущего события, совместного чтения книги, фотографии или даже телепрограммы, которая вызывает эмоциональный отклик.

Интересно, что на этом этапе дети очень хотят рассказать о своих чувствах.И уделив время обсуждению эмоций книжного персонажа; например, или чувства друга после ссоры, вы даете детям сырье для развития сострадательного понимания и действий.

Сигналы для чтения

Сочувствие требует невербального навыка наблюдения. Пяти- и шестилетние дети учатся «читать» чувства других через их действия, жесты и выражения лица, а также понимать выраженные ими слова. Вы когда-нибудь замечали, как дети смотрят на ваше лицо, когда вы с ними разговариваете? Кажется, они сканируют вас в поисках намеков на чувства, стоящие за вашими словами.Это ключевой навык сочувствия. Ценный взрослый навык «чувствовать кого-то» начинается на этой стадии развития.

Способность читать невербальные сигналы также важна для развития социальных навыков, необходимых для группового взаимодействия. Во время кружка дети находятся в особенно буйном настроении, хихикают и извиваются, а учитель улыбается и двигается вместе с ними. Заметив время, учитель меняет свои движения, чтобы подготовиться к рассказу, и выражение ее лица становится более спокойным, сосредоточенным и серьезным.Как безмолвная магия, некоторые дети замечают ее смену и успокаиваются. Другие настроенные дети, заметив изменение в энергии группы, присоединяются, в то время как несколько других остаются в неведении и продолжают шевелиться.

Люди, которые умеют смотреть, слушать и наблюдать за действиями и эмоциями окружающих, часто бывают самыми успешными в жизни. Сознательное выравнивание себя с другими начинается с развития сочувствия в ранние годы. Если вы сможете продемонстрировать сочувствие, ваши дети будут в присутствии своего лучшего учителя.

Что вы можете сделать

• Будьте сочувствующими. Избегайте простого «быстрого решения», решая проблемы детей или давая им утешительный ответ на их чувства «все будет хорошо». Вместо этого будьте хорошим образцом для подражания, отражая то, что они чувствуют.
• Используйте выразительные фотографии, рисунки и книги без слов, чтобы научиться «читать» невербальные выражения и эмоции других людей. Помните, что в этих занятиях нет правильного или неправильного ответа.Позвольте детям безопасно выражать то, что они чувствуют и воображают, без критики.
• Открыто выражайте свои чувства. Если у вас тяжелый день, сообщите об этом группе. Их реакция может не только поразить вас, но и ваша способность выражать различные эмоции словами поможет детям распознавать эмоции других и реагировать на них.

5 способов развить сочувствие: примите участие в 7-дневном испытании сострадания

Мы находимся на критическом этапе, когда на первое место выходят чуткие коммуникативные навыки.Один из способов нарастить «мускулы сочувствия» — это приобрести компетенцию и уверенность, позволяющую вести сложных разговоров с другими. Приведение в соответствие ваших отношений может повысить эмоциональную устойчивость и усилить чувство сочувствия. Постарайтесь развить более здоровые привычки, включающие сострадание. Можно натренировать свой мозг на сочувствие.

Вот пять способов развить мотивацию и позитив, которые позволят вам естественным образом выражать сочувствие:

1.Царит доброта.

Уже много раз доказано, что вы будете чувствовать себя счастливее, , когда вы будете действовать в служении другим. Первый шаг — быть добрым к себе — это ваша «внутренняя игра». Выполнение добрых дел для других порождает волновой эффект, который приводит к более чуткой точке зрения.

2. Усиление перспективы.

Попытайтесь взглянуть на обстоятельства с точки зрения другого человека. Вместо того чтобы делать предположения, остановитесь и сделайте вдох, прежде чем среагировать, чтобы обрести некоторую перспективу.Возможно, вы ведете себя рефлексивно, исходя из суждения. Практикуйте сочувствие, задавая лучшие вопросы, чтобы лучше понимать других.

3. Отпустите обиду.

Когда вы осуждаете других или сдерживаете гнев, это может проявляться в вашем вербальном и невербальном общении. Когда ваши мысли пресыщаются обидой, постарайтесь проявить терпение к себе, а затем проявите это терпение к другим. Не забывайте прощать, что является лучшим противоядием от горечи.

4. Перестань жаловаться.

Жалобы — это ловушка, в которую попадают многие. Не забывайте критиковать других. Сосредоточьтесь на предоставлении конструктивного анализа и работайте над тем, чтобы внести свой вклад в решение для совместной работы. Сделайте паузу, прежде чем говорить, и подумайте, как скажется ваше сопротивление или пренебрежение. Придаст ли это ценности разговору или обесценит ваши отношения?

5. Практикуйте неподвижность.

Ничто не расширяет вашу способность к сочувствию быстрее, чем медитация осознанности.Научное сообщество теперь осознает то, что древние йоги знали давно: успокоение ума полезно для вас. Лишь некоторые из преимуществ включают больше внимания, самооценки, улучшение отношений, повышение устойчивости и, в конечном итоге, больший контроль над своими эмоциями. Попробуйте сидеть тихо несколько минут каждый день и настраиваться на звук своего дыхания — или попробуйте эту медитацию для начинающих .

Аудиокнига недоступна | Audible.com

трещать:

• Evvie Drake: более

  ,
• Роман ,
• К: Линда Холмс ,
• Рассказал: Джулия Уилан, Линда Холмс ,
• Продолжительность: 9 часов 6 минут
• , Несокращенный

,

• Общий ,

  4.5 из 5 звезд , 5 319 5,319 оценок,

• Представление ,

  4.5 из 5 звезд , 4 756 4756 оценок,

• История ,

  4.5 из 5 звезд , 4 740 4740 оценок,

,

В сонном приморском городке в штате Мэн недавно овдовевшая Эвелет «Эвви» Дрейк редко покидает свой большой, мучительно пустой дом почти через год после гибели ее мужа в автокатастрофе.Все в городе, даже ее лучший друг Энди, думают, что горе держит ее взаперти, а Эвви не поправляет их. Тем временем в Нью-Йорке Дин Тенни, бывший питчер Высшей лиги и лучший друг детства Энди, борется с тем, что несчастные спортсмены, живущие в своих худших кошмарах, называют «ура»: он больше не может бросать прямо, и, что еще хуже, он не может понять почему.

• 3 из 5 звезд

• Что-то заставляло меня слушать….

• К Каролина Девушка на 10-12-19

Природа и формы сочувствия в первые годы жизни

Страница из

НАПЕЧАТАНО ИЗ СТИПЕНДИИ MIT PRESS ONLINE (www.mitpress.universitypressscholarship.com). (c) Авторское право MIT Press, 2021. Все права защищены. Индивидуальный пользователь может распечатать одну главу монографии в MITSO в формате PDF для личного использования. Дата: 24 октября 2021 г.

Глава:

(стр.108) (стр.109) 7 Природа и формы сочувствия в первые годы жизни

Источник:

Сочувствие

Автор (ы):

Sharee Light

Кэролайн Зан-Вакслер

Издатель:

The MIT Press 9448

DOI: 10.7551 / mitpress / 9780262016612.003.0007

В этой главе обсуждаются различные формы эмпатии, включая эмпатическое беспокойство, эмпатическое счастье и эмпатическую жизнерадостность, которые присутствуют в первые годы жизни. В нем исследуется эволюция эмпатии из-за родительской заботы и роль положительных эмоций в отношениях между младенцем и родителем, которые ответственны за развитие положительных форм сочувствия. В этой главе рассматриваются миндалины, вентральное полосатое тело / прилежащее ядро, гипоталамус и медиальная сеть орбитофронтальной коры, участвующие в ранней эмпатии, и обсуждается развитие эмпатического беспокойства, эмпатического счастья и эмпатической жизнерадостности с участием взаимодействий вышеупомянутых гипотез. конструкции.Также обсуждается оценка нейросхемы паттернов эмпатии с использованием методов нейровизуализации.

Ключевые слова: эмпатическое счастье, эмпатическая жизнерадостность, миндалины, вентральное полосатое тело, орбитофронтальная кора, нейросхема

MIT Press Scholarship Online требует подписки или покупки для доступа к полному тексту книг в рамках службы. Однако публичные пользователи могут свободно искать на сайте и просматривать аннотации и ключевые слова для каждой книги и главы.

Пожалуйста, подпишитесь или войдите, чтобы получить доступ к полному тексту.

Если вы считаете, что у вас должен быть доступ к этому заголовку, обратитесь к своему библиотекарю.

No related posts.