Содержание

Реакция на тяжелый стресс и нарушение адаптации

Негативные последствия стресса можно наблюдать и после прекращения действия травмирующего фактора. В таком случае говорят о реакции на тяжелый стресс.

Указанное состояние сопровождает смерть близкого человека, катастрофы, войны, насилие. При лабильной психике нарушение социальной адаптации может наблюдаться и после менее травмирующих событий, такие как переезд, поступление в ВУЗ, смена работы и мн. др.

Реакция на тяжелый стресс и нарушения адаптации

В зависимости от сроков возникновения выделяют:

  • острая реакция на стресс — возникает сразу после травмы. Симптомы калейдоскопичны, могут меняться и самостоятельно исчезают без вмешательства врача. Возможна заторможенность, спутанность сознания, тревога или депрессия, эйфория или гнев, больные могут жаловаться на сердцебиение, тошноту, трудности дыхания. Обычно проходит в течение суток — трех, либо может перейти в посттравматическое стрессовое расстройство;
  • посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР)
     — затяжная либо отсроченная реакция на стресс. Характеризуется депрессивным состоянием, вспышками воспоминаний (флэшбэки), ночными кошмарами, раздражительностью и агрессивностью, отчуждением, приступами паники, иногда — пристрастием к алкоголю или наркотикам. Может длиться годами;
  • расстройства адаптации — возникают в период значительных жизненных изменений и могут проявляться кратковременной или затяжной депрессивной или тревожно-депрессивной реакцией;
  • реакция горя — возникает в ответ на смерть близкого человека. Проявляется зацикливанием на умершем, разговорами о нем, отстраненностью, депрессией. Для реакции горя характерны пять стадий (этапы принятия) — отрицание, гнев, торг, депрессия, смирение. «Застревание» на одной из них может привести к пролонгации горевания и развитию других расстройств.

Симптомы и лечение тяжелого стресса и нарушений адаптации

При нарушении адаптации симптомы неспецифичны и малозаметны. Обычно это депрессия или тревога, заторможенность, эмоциональная лабильность, потеря аппетита и бессонница, нарушение концентрации.

Важно

Если неблагоприятные симптомы после травмирующего события сохраняются длительное время, необходима помощь врача.

При реакции на тяжелый стресс и нарушение адаптации лечение осуществляет врач психиатр, психотерапевт. Основная цель терапии — примирить пациента с произошедшим, помочь принять ситуацию и жить дальше. Психотерапия в сочетании с общеукрепляющим лечением и медикаментозной поддержкой значительно облегчает состояние больных, и негативные последствия стресса постепенно сходят на нет.

Мы знаем, как помочь людям, перенесшим тяжелый стресс или горечь утраты. Врачи Центра помогут пережить произошедшее и жить дальше. Комфортная обстановка, индивидуальный подход и работа до результата помогут вернуть радость жизни и с позитивом смотреть в будущее.


Нарушения социально-психического функционирования больных с различными подтипами апатической депрессии :: ТРУДНЫЙ ПАЦИЕНТ

К.А.Кошкин
ФГУ «Московский НИИ психиатрии Росздрава»

Проведено клинико-психопатологическое обследование 100 больных депрессивными расстройствами, оценен уровень социально-психической адаптации. Анализ нарушений социально-психического функционирования выполнен у пациентов с различными подтипами апатических расстройств. Показано, что в целом при различных подтипах расстройств демонстрируются изменения объема функционирования в профессиональной и сексуальной сферах. Развитие депрессивного состояния приводило к ухудшению сфер самообслуживания, сокращению объема бытовых и межличностных обязанностей, дальнейшее развитие заболевания сказывалось на бытовой и профессиональной сфере. При оценке изменения профиля социально-психологического функционирования следует отметить, что существенное влияние на качество реадаптации и ресоциализации после депрессии оказывает отношение больных к произошедшим в результате болезненного состояния изменениям.

Ключевые слова: депрессивные расстройства, апатия, социально-психическое функционирование, адаптация.


Social and mental functioning disturbances in patients with different subtypes of anergic depression
K.A.Koshkin
Moscow Research Institute of Psychiatry, Moscow

Clinical and psychopathological survey of 100 patients with depressive disorder was conducted; the level of social and psychological adaptation was validated.

Analysis of social and mental functioning disorders was made among the patients with different subtypes of apathetic disorders. It was revealed that, in general, the changes in functioning of professional and sexual fields were demonstrated in different subtypes of depressive disorders. Self-care was disregarded in connection with the progress of depressed state; the number of interpersonal communications and family responsibilities were reduced, the further development of disorder affected daily and professional life. The motivation to self-actualization in these fields is mostly fragile. Attitude of patients to changes which appeared due to disease significantly influenced on the quality of rehabilitation and reintegration into society after the depression disorder.
Keywords: depression, apathy, social and mental functioning, adaptation.

Кошкин Кирилл Александрович – доцент, к.м.н., ФГУ «Московский НИИ психиатрии Росздрава», научный сотрудник отдела пограничных расстройств, группа исследования депрессий

Введение
Под социальной адаптацией понимается достижение соответствия человека требованиям социальной среды, в то время как нарушение процессов взаимодействия человека с окружающей средой представляет собой дезадаптацию [2, 4, 7].

При этом понятие дезадаптации нередко трактуется неоднозначно: как процесс, протекающий вне патологии и связанный с отвыканием от одних привычных условий жизни и привыкание к другим; как нарушение, обусловленное особенностями личности, как вариант невротических состояний, в качестве одного из промежуточных состояний здоровья человека от нормы до патологии [5, 6].
Клиническое многообразие депрессивных состояний и реакций, различающихся как по глубине, так и по качеству гипотимного аффекта – от дисфорических, тревожных до тоскливых и апатических, клинически типичных и неразвернутых, маскированных, отличающихся по природе своего происхождения, – требует такого диагностического подхода, при котором во всем многообразии клинических вариантов можно было бы достоверно выделить общую «ядерную» группу симптомов, общее свойство расстройств, типологически объединяющее их как депрессивные [1-3, 7]. Рассматривая в этом аспекте дезадаптацию, отметим, что в настоящее время общепризнанно, что депрессивные расстройства сопровождаются значительными нарушениями социальной адаптации больных [12], при этом отмечается негативное влияние депрессии на социальную активность [11].

Несмотря на актуальность изучения клинических проявлений апатии и ее роли в психопатологической структуре депрессивных расстройств, сообщения, посвященные особенностям социально-психического функционирования больных при апатических депрессиях, в доступной литературе практически отсутствуют [1, 9]. Такого рода исследования, безусловно, необходимы для совершенствования диагностики и типологии депрессивных расстройств, подходов к оптимизации и повышению эффективности лечебно-реабилитационных мероприятий, для изучения связи между депрессивными состояниями и социально-психической адаптацией больных.
Цель представленного исследования – установление особенностей социально-психического функционирования больных с различными вариантами апатической депрессии.

Материалы и методы
Исследование проведено на базе клинического отделения аффективной патологии Московского НИИ психиатрии МЗ РФ. Основным методом исследования был клинико-психопатологический.

Обследовано 100 больных (41 мужчина и 59 женщин). Основным критерием отбора больных являлось наличие апатических расстройств в структуре депрессии, при этом в исследование были включены больные, чье состояние соответствовало критериям МКБ-10 (ВОЗ, 1990, 1992) для:
• F 31.3. Биполярное аффективное расстройство. Депрессивный эпизод.
• F 32. Депрессивный эпизод.
• F 33. Рекуррентное депрессивное расстройство.
• F 34. Хроническое аффективное расстройство.

Исключались варианты депрессии психотического уровня, а также сочетание депрессивного расстройства с шизофреническим процессом, органическим поражением ЦНС, хроническим алкоголизмом, токсикоманией или обострением соматических заболеваний.

Наибольшее количество наблюдений приходилось на возрастную группу от 17 до 30 лет, следующая по количеству больных возрастная группа – от 41 до 50 лет.
Более половины пациентов (58%) состояли в устойчивых партнерских отношениях (брак, гражданский брак), 55% имели детей. При этом на содержании (пенсия или на иждивении) находились 56%, группа инвалидности была только у 10 %. Следует отметить высокий уровень образования – высшее и неоконченное высшее имели 70% пациентов, достаточно высокий социальный статус – 46% служащих.
Для оценки уровня адаптации-дезадаптации исследовали социально-психическое функционирование (СПФ) пациентов в различных сферах: профессиональной (трудовая деятельность), бытовой (выполнение домашних обязанностей), самообслуживании (личная гигиена и внешний вид), межличностных обязанностей (родительские функции, уход и помощь кому-либо), общения (неформальные контакты), интересов (увлечения, хобби), сексуальной (способность испытывать и реализовывать половое влечение). Нарушения СПФ регистрировали и оценивали по 4-балльной шкале: 0 – затруднений нет, 1 – незначительные затруднения, 2 – выраженные затруднения, 3 – деятельность невозможна. Заполнение карты проводили при поступлении в клинику и при выписке. Также на основании объективных анамнестических данных шкалу заполняли на период жизни до депрессии. Таким образом, была проведена оценка влияния различных факторов на уровень нарушений СПФ до и во время депрессии, при этом уровень нарушений СПФ оценивали по суммарному показателю всех сфер.
Статистический анализ проводили с помощью программы Статистика 6,0. Определяли средние значения исследованных показателей, стандартной ошибки средних показателей, различия считали достоверными при р
Результаты исследования
Психопатологический анализ структурных особенностей депрессий выявил выраженное преобладание апатического аффекта (51%), ведущий апатический аффект сочетался с тоскливым (18%) или тревожным (23%). В соответствии с этими особенностями аффективной составляющей были выделены три подтипа апатической депрессии: апатический подтип, апато-тоскливый подтип, апато-тревожный подтип.
Анализ нарушений социально-психического функционирования у всей исследуемой выборки показал, что до депрессии выраженных нарушений СПФ у пациентов не отмечалось, в то время как во время депрессии значения всех показателей СПФ достоверно повысились по сравнению с таковыми до развития заболевания (табл. 1). Полученные результаты указывали на дезадаптирующую роль болезненного состояния, вместе с тем, имеющиеся данные позволили оценить потенциально неблагополучные сферы у обследуемых больных.
Профиль СПФ, оцененный при депрессивном состоянии, характеризовался выраженными нарушениями во всех сферах, при этом в наибольшей степени болезненное состояние сказывалось на сексуальной сфере, сфере увлечений и интересов. Несколько в меньшей степени страдали сферы общения, профессиональная и бытовая, на сфере самообслуживания депрессивное состояние сказывалось минимально.
Было установлено, что до депрессии ни пол, ни социальное и семейное положение на уровень СПФ достоверного влияния не оказывали. В целом диагностические категории (F31, F32, F33) по значениям преморбидных показателей нарушений СПФ достоверно не различались. Во время депрессии уровень нарушений СПФ у больных, не состоящих в браке, был достоверно (pИсследования показали, что нарушения СПФ различались у больных с разными подтипами депрессивных расстройств. Как представлено в табл. 1: при депрессии с апатическим подтипом уровень нарушений СПФ был достоверно (pДля больных с апатическим подтипом депрессии были выявлены паттерны изменений социально-психического функционирования. Как видно из табл. 2, при появлении депрессивной симптоматики в первую очередь изменялся объем функционирования в профессиональной и сексуальной сферах. У этих больных появлялось ощущение ухудшения когнитивных возможностей, привычная деятельность требовала дополнительных усилий. Наряду со снижением остроты сексуальных переживаний уменьшалась потребность в них, состояние субъективно оценивалось больными как «переутомление», «усталость».
Дальнейшее развитие депрессивного состояния приводило к ухудшению сфер самообслуживания, сокращению объема бытовых и межличностных обязанностей, делегированию их другим или откладыванием на более поздние сроки. Субъективно это интерпретировалось обычно пациентами как необходимое ограничение активности, чтобы справиться с «усталостью». Прогрессирование заболевания приводило к нарастанию ощущения собственной измененности, выражающейся в нежелании заниматься тем, что обычно доставляло удовольствие, радость; это выражалось в нарастающих нарушениях в сферах общения и интересов. Следует отметить, что именно обнаружение собственной измененности служило поводом для обращения за помощью.
Анализ показал, что для преморбидного профиля СПФ была характерна большая выраженность некоторых показателей относительно других, не достигавшая, вместе с тем, клинически значимого уровня. Наиболее выраженными были изменения параметра, отражающего затруднения в реализации сексуального поведения. Значительно меньше в преморбиде были выражены затруднения в сферах межличностных и бытовых обязанностей, самообслуживания и общения. У пациентов данной подгруппы практически отсутствовали трудности в профессиональной деятельности и в реализации интересов.
Таким образом, у пациентов с апатическим подтипом ДР уровень СПФ был нарушен в сферах, связанных в первую очередь с взаимодействием с окружающей средой и внешними объектами, то есть в регламентированных, в то же время был повышен в произвольных сферах, связанных с обхождением с собой и своими потребностями.
При развитии депрессии значения показателей всех сфер СПФ достоверно (pУ пациентов с апато-тоскливым подтипом депрессии начало проявлений заболевания сопровождалось изменением объема функционирования в сексуальной и бытовой сферах (табл. 3). Эти больные отмечали увеличение продолжительности сна, появление необходимости в дневном сне. Снижение интенсивности сексуальных желаний оценивалось больными, как результат «сонливости», «отсутствия бодрости». При этом собственно «сонливость», желание спать субъективно оценивалось как положительное явление. Появление ощущения «безразличия», «лени», снижение объема выполнения домашней работы объяснялось «невыспанностью».
Прогрессирование депрессивного состояния приводило к трудностям в выполнении профессиональных обязанностей. Трудности эти проявлялись в ощущении бессмысленности выполняемой работы, ее «бесконечности» и «бесперспективности». Необходимость прикладывать дополнительные усилия расценивалась как следствие участия в «бессмысленной» деятельности. Нарастание затруднений в поисках обоснований приводило к внутреннему ощущению невозможности ни продолжать выполнять профессиональные обязанности, ни прекратить их выполнение. Появлялись идеи вины, снижение самооценки, на этом фоне снижался уровень самообслуживания. Утрата интереса больных к привычным видам досуга и увлечениям, нарастание безразличия оценивалось как закономерное следствие утраты способности «быть полезным». Дальнейшее прогрессирование расстройства и увеличение трудностей в сфере межличностных обязанностей и общения лишь укрепляли уверенность пациентов в правильности умозаключений. Такие пациенты обращались за помощью по настоянию близких.
Особенности преморбидного профиля СПФ у больных с данным подтипом выражались в дезадаптирующем влиянии депрессии на профессиональную деятельность и сферу межличностных обязанностей. Это заключение основывается на большей выраженности данных параметров по сравнению с другими группами показателей. Отсутствие затруднений СПФ у таких пациентов было выявлено в реализации сексуальных потребностей и удовлетворения интересов, увлечений.
В депрессивном состоянии показатели по всем сферам СПФ достоверно (pДанные, полученные при обследовании больных с апато-тревожным подтипом заболевания, указывают на изменение профиля СПФ в депрессии относительно преморбидных уровней показателей (табл. 4). Установлено, что преморбидный уровень показателей СПФ не достигает уровня нарушений, но имеет свои особенности, выражающиеся в относительно меньших уровнях значений ряда сфер. Наибольшие затруднения отмечались в сексуальной сфере, а также в бытовой сфере и сфере межличностных обязанностей. Отсутствовали затруднения в общении и реализации собственных интересов. Выявлено, что значения показателей СПФ в депрессивном состоянии достоверно (p
Обсуждение результатов
Апатия (от греческого apatheia – бесчувственность) большинством современных авторов трактуется как нарушение эмоционально-волевой сферы, характеризующееся отсутствием эмоциональных проявлений, вялостью, безразличием к себе и близким, к происходящему вокруг, отсутствием желаний, жизненных побуждений, бездеятельностью.
В рамках нашего исследования под дезадаптацией мы понимали «состояние субъективного дистресса и эмоционального расстройства, обычно препятствующее социальному функционированию и продуктивности, возникающее в период адаптации к значительному изменению в жизни или стрессовому жизненному событию» (МКБ-10).
Следует отметить, что коррекция нарушений социальной адаптации происходит по мере редукции депрессии и проявления ремиссии, однако восстановление достаточного уровня социально-психического функционирования нередко происходит медленно [11] и не всегда бывает полным [8, 10]. Учитывая эти обстоятельства, в настоящем исследовании уровень нарушений определяли до клинических проявлений заболевания (на основании анамнестических данных) и в депрессивном состоянии (выраженность депрессии оценивали на основании показателей шкал MADRS и HDRS).
Общепризнанно, что в начале депрессии уменьшается объем функционирования в сфере интересов и самообслуживания, что выражается нарастающими «скукой», «томлением», непродуктивными ожиданиями изменений, небольшой раздражительностью к ежедневной рутине, в частности, к личной гигиене. Такого рода изменения были выявлены в нашем исследовании у больных апатической депрессией.
Нарастание депрессии отражается появлением нарушений в сексуальной сфере и сфере межличностных обязанностей. Такие пациенты отмечают нарастание трудностей в реализации привычного сексуального поведения, «утомительности» ухаживаний и «нежного обхождения», необходимости вежливого обхождения наряду с потребностью в близких отношениях. На этом этапе в большинстве случаев больные прибегают к мастурбации, отмечая ее значительный анксиолитический эффект, а также проявляют склонность к вступлению в большое количество формальных, поверхностных отношений.
При оценке изменения профиля СПФ обращало на себя внимание то, что существенное влияние на качество реадаптации и ресоциализации после депрессии оказывает отношение больных к произошедшим в результате болезненного состояния изменениям. Наблюдались две позиции: осознанное понимание и принятие случившегося расстройства и, как следствие, ответственное отношение к лечению, к рекомендациям врачей, к режиму приема лекарственных средств, к режиму жизни вне больницы; и такое восприятие расстройства, когда случившееся воспринимается как «недоразумение», как событие, которое следует поскорее позабыть и постараться строить свою жизнь «как ни в чем не бывало». Такое отношение проявлялось формальным отношением к назначениям и режиму приема лекарственных средств, больные старались без учета состояния возобновить прежний режим нагрузок. Признание и принятие произошедших изменений способствует реадаптации, стремление «излечится», «избавиться» от произошедших изменений, вернуться к преморбидному состоянию приводило к значительным трудностям реадаптации, обуславливало в дальнейшем «уход в болезнь».
Дальнейшее развитие заболевания сказывалось на бытовой и профессиональной сфере. Мотивация больных к реализации в этих сферах обычно значительно ослаблена за счет апатических проявлений. Попытки «оживить», «встряхнуть» себя за счет осуществления какой-либо деятельности в большинстве случаев ничем не заканчиваются – практически ни одно начатое дело не удается довести до конца.
Следует отметить, что у таких пациентов нарушается и сфера общения. Поверхностность коммуникаций, отсутствие эмоционального отклика на контакт с окружающими служат поводом для обращения за помощью.
По-видимому, выявленные нами изменения у обследуемых больных объясняются тем, что в отношении неблагополучных сфер были сформированы устойчивые компенсаторные механизмы, позволяющие активно преодолевать влияние заболевания, а в отношении благополучных сфер подобные механизмы восстановления не были сформированы. По мнению некоторых авторов, эти сферы восстанавливаются путем «пассивного преодоления» [5].
Следует отметить, что существенное влияние на качество реадаптации и ресоциализации после депрессии оказывает отношение больных к произошедшим в результате болезненного состояния изменениям. Конструктивное признание и принятие произошедших изменений способствует реадаптации. Стремление формально «окончательно «излечится», «избавиться» от произошедших изменений, вернуться к преморбидному состоянию, приводит к значительным трудностям реадаптации, обусловливая в дальнейшем «уход в болезнь».

Литература
1. Арапбаева Ч.А. Психопатология эндогенных, апатических депрессий // Журнал неврологии и психиатрии. 1995; 4: 47-50.
2. Вертоградова О.П. Возможные подходы к типологии депрессии. Депрессия (психопатология, патогенез) / Под ред. О.П.Вертоградовой. М.: 1980; 9-15.
3. Волошин В.М. Различные типы депрессивной триады и их диагностическое значение. Депрессия (психопатология, патогенез) / Под ред. Проф. О.П.Вертоградовой. М.: 1980; 40-46.
4. Краснов В.Н. Депрессии в общемедицинской практике. Психиатрия и психофармакотерапия. 2002; 4: 5: 181-183.
5. Лакосина Н.Д., Трунова М.М. Неврозы, невротические развития личности: клиника и лечение. М.: Медицина, 1994; 184.
6. Личко А.Е.. Психопатии и акцентуации характера у подростков. М.: Медицина, 1983.
7. Смулевич А.Б. Депрессии в общей медицине. М.: 2001; 253.
8. Angst J. How recurrent and predictable is depressive illness? Long-term treatment of depression / S.Montgomery, F.Rouillon (Eds.). NY: John Willey, 1992.
9. Duffy J. Apathy in neurologic disorders. Curr. Psychiatry Rep. 2000; 2: 434-439.
10. Marin R.S, Butters M. A., Mulsant B.H. et al. Apathy and executive function in depressed elderly. J. Geriatr. Psychiatry Neurol. 2003;16 (2): 112-116.
11. Paykel E.S., Brugha T., Fryers T. Size and burden of depressive disorders in Europe. Eur. Neuropsychopharm. 2005; 15: 411-423.
12. Weissman M.M., Bland R.C., Canino G.J. et al. Cross-national epidemiology of major depression and bipolar disorder. JAMA. 1996; 276: 293-299.

Нарушения социального познания и социальной адаптации у пациентов с биполярным аффективным расстройством — Консультативная психология и психотерапия

Нарушения социального познания и социальной адаптации у пациентов с биполярным аффективным расстройством [1]

 

Т.Ю. ЮДЕЕВА, Д.М. ЦАРЕНКО, Т.В. ДОВЖЕНКО

 

 

В статье представлен обзор зарубежных исследований социального познания у пациентов с биполярным аффективным расстройством (БАР). Описаны клиническая картина БАР двух типов, особенности течения этого заболевания, а также  психосоциальное функционирование пациентов с БАР. Приводятся результаты исследований социального познания у пациентов с БАР, основанных на «теории психического» (Theory of Mind – ToM).

Ключевые слова: биполярное расстройство, социальное познание, «теория психического».

 

 

Изучение нарушений социального познания при различных формах психической патологии является актуальным для психологии, психиатрии  и психотерапии на протяжении нескольких десятилетий, что связано с необходимостью разработки современных направлений психотерапевтической, психокоррекционной и психосоциальной помощи пациентам с психическими расстройствами [Холмогорова, Зарецкий, 2010; Пуговкина, Холмогорова, 2011; Пуговкина, 2014; Рычкова, 2014].

В последние годы на Западе наблюдается повышенный интерес к исследованию социального познания [Frith, Frith, 2003; Плужников,2010]. Начало отечественным исследованиям нарушений социального познания было положено в работах, посвященных изучению социального интеллекта у больных шизофренией [Критская, Савина, 1982]. Исследования нарушений социального познания при шизофрении в российской науке продолжаются и в настоящее время [Рычкова, Сильчук, 2010; Кузин, 2014; Рычкова, 2014].

В последующем был проведен ряд исследований нарушений социального познания при депрессивных расстройствах [Плужников, 2010; Cusi, Nazarov, Holshausen, Macqueen, McKinnon, 2012]. Актуальность этих исследований определяется значительной распространенностью депрессивных расстройств, их клинической и социальной значимостью, необходимостью изучения влияния факторов социального познания на течение и прогноз болезни. Меньше внимания было уделено изучению нарушения социального познания при биполярном аффективном расстройстве (БАР). Это касается как маниакальной, так и депрессивной фаз заболевания.

Изучение нарушений социального познания у пациентов с аффективными расстройствами проводится в рамках нескольких подходов, в том числе с позиций концепций социального и эмоционального интеллекта, осознанности, а также нарушений в сфере интерперсонального взаимодействия (недостаток социальной поддержки, сужение социальной сети, снижение удовольствия от общения) [Hansenne, 2007; Плужников, 2010; Пуговкина, Паламарчук, 2013].

Социальное познание можно определить как сложный комплекс психических процессов, лежащих в основе социальных взаимодействий. Это многомерное понятие в широком смысле складывается из способности к репрезентации своего сомато-психического состояния, понимания других людей и мотивации к межличностным контактам [Fiske, Taylor, 1991; Kunda, 1999; Amodio, Frith, 2006]. В последнее время отмечается повышенный интерес к проблеме изучения нейрокогнитивных функций и социального познания у больных биполярными аффективными расстройствами (БАР) [Samamé, Martino, Strejilevich, 2012]. Дефицитарность в этих областях может являться основой для серьезных нарушений поведения, а также затруднений повседневного и социального функционирования [Lahera, Montes, Benito, Valdivia, Medina, Mirapeix, 2008; Kurtz, Gerraty, 2009].

БАР является хроническим рецидивирующим заболеванием,  характеризующимся депрессивными, маниакальными и смешанными эпизодами, симптоматика которых в большинстве наблюдений полностью редуцируется в периоды ремиссий [Мосолов, 2008]. Диагностика БАР, в частности биполярной депрессии (БД), является сложной проблемой. Дифференциальный диагноз БАР проводится с рекурррентной депрессией, шизофренией, расстройствами личности, злоупотреблением психотропными веществами, аффективными расстройствами, обусловленными соматическими или неврологическими причинами [Ушкалова, Костюкова, Мосолов, 2012].

 

Клиническая картина и диагностические критерии БАР I и БАР П. Клиническая картина БАР является сложной и характеризуется  наличием в определенные периоды времени различных психопатологических проявлений:  это депрессии и мании различной степени выраженности, смешанные состояния, симптомы тревоги, аффективно-бредовые проявления, нарушения поведения, расстройства когнитивной сферы и  восприятия, а так же некоторые соматовегетативные симптомы.

Фазы БАР развиваются аутохтонно. Интермиссия, наступающая вслед за завершением депрессивной фазы, характеризуется эутимным настроением и критичностью к перенесенному болезненному эпизоду. После перенесенного гипоманиакального состояния, которое переживается пациентом как ощущение повышенного благополучия, здоровья, работоспособности и не приводит, в отличие от развернутых маний, к нарушению поведения, пациенты начинают оценивать это состояние как нормальное самочувствие.

В настоящее время выделяют 2 основные формы БАР: БАР I типа и БАР II типа (DSM-IV). БАР I типа характеризуется классическим течением с депрессивными и маниакальными фазами. БАР II типа предполагает наличие хотя бы одного развернутого депрессивного и хотя бы одного гипоманиакального эпизода (но не развернутой мании или смешанного состояния).

Диагностические критерии БАР II были впервые включены в американскую классификацию DSM-IV в 1994 году. В клинической классификации МКБ-10 диагностические критерии БАР II отсутствуют,  хотя  результаты исследований феноменологии, наследственности и течения БАР II позволяют определить его как самостоятельное заболевание с низкой вероятностью (не более 5–7 %) трансформации в БАР I [Judd, Akiskal, Schettler, 2003; Joyce, Luty, McKenzie, 2004;Regeer, Krabbendam, de Graaf, 2006]. В МКБ–10 БАР II включено лишь в подрубрику «Другие биполярные аффективные нарушения» (F31.8) наряду с рекуррентными маниакальными эпизодами. Кроме того, в МКБ-10 выделяют категорию «БАР неуточненное», для которой также отсутствуют диагностические критерии.

Отсутствие диагностических критериев для этой формы заболевания в классификации МКБ–10 существенно осложняет своевременную диагностику БАР II и делает установление диагноза БАР при отсутствии эпизодов развернутых маний практически невозможным. Данные о распространенности БАР в целом и БАР II, в частности, достаточно противоречивы, что, прежде всего, обусловлено  трудностью диагностики [Sachs, 2004].

БАР в целом выявляется у 0,5–4,3 % больных первичного звена медицинской помощи. По данным ряда исследований, распространенность БАР I на протяжении жизни составляет 0,5–2 %, БАР II – не менее 2 % [Bauer, Pfennig, 2005; Merikangas, Akiskal, Angst, 2007]. БАР I примерно с одинаковой частотой встречается у мужчин и женщин [Merikangas, Akiskal, Angst, 2007]. Данные о гендерных различиях в распространенности БАР II более противоречивы. В некоторых исследованиях различий выявлено не было [Kawa, Carter, Joyce, 2005], однако в ряде исследований, выявлено преобладание этого диагноза у женщин [Mantere, Suominen, Leppämäki, 2004].  

По данным большинства исследований, БАР II начинается в более позднем возрасте, чем БАР I [Baldessarini, Bolzani, Cruz, 2010; Larsson, Lorentzen, Mork, 2010]. Возраст начала заболевания может быть обусловлен генетическими факторами [Mathieu, Dizier, Etain, 2010]. Наиболее частый возраст начала заболевания БАР II – 25–30 лет. Пациенты с БАР не менее половины жизни проводят в болезненном состоянии, при этом депрессии доминируют в структуре заболевания как по частоте, так и по продолжительности [Judd, Akiskal, Schettler, 2002].

У  больных с БАР I симптомы депрессии наблюдаются в 3–4 раза чаще, чем симптомы мании [Judd, Akiskal, Schettler, 2002], а у пациентов с БАР II –  в 39 раз чаще, чем симптомы гипомании [Judd, Akiskal, Schettler, 2003]. Эти пациенты около 50 % времени жизни находятся в состоянии депрессии и лишь 1 % – в состоянии гипомании [Judd, Akiskal, Schettler, 2002]. Депрессивные эпизоды у больных БАР II по сравнению с БАР I отличаются, как правило, большей тяжестью и склонностью к хронификации [Judd, Akiskal, Schettler, 2003]. Во время эпизодов депрессии у больных БАР II чаще, чем у пациентов с БАР I, наблюдаются психотические симптомы [McIntyre, 2014].

Трудности диагностики БАР приводят к тому, что правильный диагноз устанавливается в среднем лишь через 8–12 лет после начала заболевания [Allilaire, 2010]. Результаты исследования Ушкаловой А.В. [Ушкалова, Костюкова, Мосолов, 2012] свидетельствуют, что БАР II практически не диагностируется в России. Исследование пациентов с рекуррентным депрессивным расстройством (РДР) с использованием современных диагностических критериев показало, что диагноз РДР был подтвержден только в 59,2 % наблюдений, а у 40, 8 % пациентов диагноз был изменен на  БАР, причем в 35,9 % – на БАР II и лишь в 4,9 % — на БАР I.

 

Психосоциальное функционирование пациентов с БАР. Биполярная депрессия, по данным ВОЗ, вызывает потерю большего числа лет жизни в связи с нетрудоспособностью (Disability-adjusted life year - DALY), чем все формы рака или неврологические расстройства, включая эпилепсию и болезнь Альцгеймера [Merikangas, Jin, He, 2011]. Нарушение психосоциального функционирования коррелирует с количеством эпизодов депрессии, включая субсиндромальные формы [Judd, Akiskal, Schettler, Endicott, Leon, 2005]. БАР ассоциируется с высокой смертностью вследствие суицида, риск которого в 20–30 раз выше, чем в популяции [Pompili, Gonda, Serafini, 2013].

Результаты исследования Judd et al. (2005) показали, что в периоды между аффективными фазами у большинства больных БАР II сохраняется достаточно высокий уровень социального функционирования, хотя даже в периоды ремиссии он несколько ниже, чем у здоровых людей [Judd, Akiskal, Schettler, Endicott, Leon, Solomon, 2005]. Значительным дезадаптирующим фактором для пациентов с БАР является наличие когнитивного дефицита [Torrent, Martínez-Arán, Daban, 2006]. Выраженность нейрокогнитивных нарушений у больных БАР II сопоставима с таковым у больных БАР I и РДР [Bora, Yücel, Pantelis, Berk, 2011].

Установлено, что у 15% пациентов c БАР нарушение функционирования достаточно выражено в интервале между эпизодами заболевания. У 20 % пациентов происходит инверсия фазы без какого-либо промежутка восстановления, что снижает их социально-экономический статус  [Schoeyen, Birkenaes, Vaaler, 2011]. Социальное функционирование лучше восстанавливается, как правило,  у более молодых пациентов. Независимыми предикторами лучшей социальной адаптации являются более высокий уровень образования и наличие семьи или гражданского брака [Wingo, Baldessarini, Holtzheimer, Harvey, 2010]. Восстановление социальной активности, особенно в профессиональной области, у больных БАР II наступает значительно позже, чем исчезают клинические симптомы заболевания [Schoeyen, Birkenaes, Vaaler, 2011].

Исследования по изучению преморбидных особенностей личности у пациентов с БАР II выявили повышенную чувствительность к стрессовым воздействиям, предрасполагающую к дезадаптивным реакциям и депрессивным состояниям. Следствием этого является нарушение функционирования и социальной адаптации в различных сферах. У пациентов с БАР II по сравнению с БАР I отмечаются меньшая экстраверсия, склонность к выражению позитивных эмоций, а также более высокие показатели уровня невротизма  и выраженная импульсивность, повышающая риск суицидальных попыток и злоупотребления психоактивными веществами [Akiskal, Kilzieh, Maser, 2006].

Биполярное аффективное расстройство связано со значительными нарушениями в социальном функционировании пациентов и с наличием семейных дисфункций, которые проявляются не только в периоды обострения, но и в периодны стабильного клинического состояния. Психосоциальная нестабильность проявляется в разных областях жизни пациентов с диагнозом БАР: работа, отдых, жизнь с партнером или без него, любая социальная активность [Tohen, Hennen, Zarate, 2000; Zarate, Tohen, Land, Cavanagh, 2000; Huxley, Baldessarini, 2007]. Многие авторы отмечают, что социальная дезадаптация у пациентов с БАР проявляется не только во время аффективных рецидивов (это замечание касается как БАР I, так и II типа)[Ruggero, Chelminski, Young, Zimmerman, 2007].

         В литературных данных встречается информация об исследованиях, авторы которых приходят к выводу, что функционирование пациентов с БАР по деструктивности сравнимо с функционированием пациентов, страдающим таким тяжелым заболеванием, как шизофрения [Dickerson, Sommerville, Origoni, Ringel, Parente, 2001].

         Как отмечает MacQueen с соавторами [MacQueen, Hajek, Alda, 2005], 30 % – 60 % пациентов с БАР имеют социальный и профессиональный дисбаланс даже во время стабильного состояния (ремиссий). Для пациентов с БАР особенно важно обращать внимание на симптомы депрессии, поскольку они являются фактором, ухудшающим социальное функционирование пациента на любой стадии заболевания [Pope, Dudley, Scott, 2007].

 В исследовании Judd et al. (2005) была установлена тесная корреляционная связь между тяжестью симптомов БАР и уровнем социально-психологического функционирования [Judd, Akiskal, Schettler, Endicott, Leon, Solomon, 2005]. Однако противоположные результаты были получены в другом исследовании. В течение 15 лет проводился мониторинг 33 пациентов с БАР, заболевание которых началось с эпизода мании.  Авторы установили, что тяжесть симптомов и течение заболевания не являются определяющими факторами социального функционирования данных пациентов [Buraick, Goldberg, Harrow, 2010].

 

Исследования нарушений социального познания как фактора социальной дезадаптации при БАР. Предпринимаются попытки выявления факторов, влияющих на социальное функционирование пациентов с БАР: исследуются когнитивные функции, злоупотребление алкоголем или наркотиками, побочные эффекты предыдущего фармакологического лечения, предыдущие эпизоды заболевания (в том числе их количество), преморбидные особенности функционирования, количество госпитализаций, неспособность следовать рекомендациям специалистов, личностные особенности, возраст начала  заболевания. Все эти исследования, как правило, сталкиваются с проблемой определения и измерения нарушений функционирования [Jaeger, Vieta, 2007].

         Результаты большого числа исследований показывают, что плохое функционирование пациентов с БАР частично связано со сниженной способностью к пониманию других людей, то есть с процессами, связанными с  социальным познанием.

Исследователи выделяют четыре основных домена, входящих в понятие «социальное познание»: эмоциональные процессы, социальное восприятие, теория психического и атрибутивный стиль [Pinkham, Penn , Green, Buck, Healey, Harvey, 2013]. В целом, эти домены ассоциированы с одним из аспектов социального познания – теорией психического  (Theory of  Mind – ToM), которая определяет возможность восприятия и оценки как своего собственного, так и чужого психического состояния, включающего желания, убеждения, знания, намерения и чувства [Frith, Frith, 2003].  

 

Теория психического (ToM). При анализе социального познания чаще всего обращаются к теории психического (Theory of Mind – ToM). Постоянно растет количество доказательств того, что даже в неболезненном состоянии пациенты с БАР демонстрируют нарушения социального познания. Это касается задач на понимание ложных, а также  задач на понимание верных убеждений. В ряде публикаций [Judd, Akiskal, Schettler, 2003] приводятся данные об отсутствии полной ремиссии между приступами у пациентов с БАР. Это значит, что у пациентов отмечаются субсиндромальные симптомы, но их выраженность не соответствует критериям, позволяющим классифицировать данное состояние как рецидив. Такая субсиндромальная неустойчивость может оказывать влияние на когнитивные процессы, описываемые теорией психического [McKinnon, Cusi, Macqueen, 2010].

Авторы отмечают, что у пациентов с БАР наблюдаются нарушения социального функционирования не только во время рецидива [Kerr, Dunbar, Bentall, 2003], но и в состоянии ремиссии [Inoue, Tonooka, Yamada, Kanba, 2004; Bora, Vahip, Gonul, Akdeniz, Alkan, Ogut, Eryavuz, 2005; Lahera, Montes, Benito, Valdivia M, Medina, Mirapeix, 2008; Schenkel, Marlow-O’Connor, Moss, Sweeney, Pavuluri, 2008].

 

Эмпатия стала предметом специального изучения на втором этапе разработки модели ToM. В настоящее время эмпатия рассматривается как многогранный процесс, включающий когнитивный и аффективный компоненты [Shamay-Tsoory, Harari, Szepsenwol, Levkovitz, 2009].

Результаты исследования, посвященного изучению различных параметров эмпатии [Bozikas, Kosmidis, Tonia, Gajyfallos, Focas, 2007], показали, что у больных с БАР обнаружен дефицит способности к пониманию намерений других людей, т.е. нарушен когнитивный компонент эмпатии. То же самое касается и эмоционального ответа на стресс у пациентов с БАР, что согласуется с выводами о нарушениях в восприятии эмоций и регулировании собственной эмоциональности. Дефицит когнитивного компонента эмпатии, обнаруженный у пациентов с БАР, с повышением аффективного компонента [Shamay-Tsoory, Harari, Szepsenwol, Levkovitz, 2009]. Снижение когнитивного компонента эмпатии связано со снижением когнитивной гибкости. В исследованиях Shamay-Tsoory [Shamay-Tsoory, Harari, Szepsenwol, Levkovitz, 2009] установлено, что префронтальные дисфункции, более связаны с эмпатией, чем «гиперчувствительные» к эмоциональным стимулам лимбические структуры.

По мнению исследователей [Galvez, Thommi, Ghaemi, 2011], аффективная эмпатия у больных с БАР является положительным психологическим фактором в прогностическом отношении. В то же время остается невыясненным, каким образом повышение аффективного компонента эмпатии влияет на жизнь пациентов. Также непонятно, какая связь существует между уровнем эмпатии у пациентов с БАР и особенностями протекания болезни, в частности, числом эпизодов ухудшения состояния.

 

Распознавание эмоций. Способность распознавать эмоции по выражению лица имеет важное значение для адекватной социальной адаптации. Пациенты, страдающие БАР, испытывают трудности в распознавании эмоций удивления и страха [Summer, Papadopoulou, Bruno, Cipolotti, Ron, 2006; Bozikas, Kosmidis, Tonia, Gajyfallos, Focas, 2007], печали и гнева [McClure, Pope, Hoberman, Pine, Leibenluft, 2003]. Исследователи также отмечают сложности в общей интерпретации выражения лица, которые наблюдаются у пациентов с БАР даже в состоянии ремиссии [Bozikas, Kosmidis, Tonia, Gajyfallos, Focas, 2007; Demtl, Seidel, Kryspin-Exner, Hasmann, Dobmeier, 2009].

Исследования показали, что пациенты, страдающие депрессией (как монополярной, так и биполярной формой) не в состоянии идентифицировать различные эмоции [Demtl, Seidel, Kryspin-Exner, Hasmann, Dobmeier, 2009]. У пациентов с монополярной депрессией снижена способность к распознаванию эмоции радости, в то же время они склонны не просто хорошо распознавать эмоцию печали, но и принимать за печаль другие эмоции. У этих пациентов результаты эксперимента зависят от фазы заболевания.

Нарушения распознавания эмоций, обнаруженные у пациентов с БАР, не связаны с симптомами депрессии. В исследованиях, посвященных оценке способности к распознаванию эмоций [Venn, Gray, Montagne, Murray, Michael Burt, Frigerio, Perrett, Young, 2004; Summers, Papadopoulou, Bruno, Cipolotti, Ron, 2006; Rich, Grimley, Schmajuk, Blair, Blair, Leibenluft, 2008], у больных БАР зафиксировано общее снижение чувствительности и точности идентификации эмоций, не связанное с депрессивной симптоматикой (как  это имело место в случае монополярной депрессии). В то же время установлено, что пациентам с БАР для распознавания эмоций необходимо более интенсивное (экспрессивное) их выражение [Schaefer, Baumann, Rich, Luckenbaugh, Zarate, 2010].

Исследования, результаты которых приведены выше, проводились не только на взрослой, но и на детской выборке. Применялись одинаковые методики. Зафиксированные в двух выборках (детской и взрослой) результаты позволяют предполагать, что нарушение распознавания эмоционального выражения лица другого человека является фактором, указывающим на более глубокий уровень заболевания у пациентов, страдающих депрессией  [Judd, Akiskal, Schettler, Endicott, Leon, 2005].

 

Нейрокогнитивные исследования. В мета-аналитическом обзоре 42 исследований [Kurtz, Gerraty, 2009], посвященных нейрокогнитивным дисфункциям при БАР, показано, что биполярные расстройства характеризуются умеренными когнитивными нарушениями, которые утяжеляют течение острой фазы заболевания, а также оказывают прямое влияние на успешность реабилитации и косвенно влияют на социальное познание больных [Bell, Tsang, Greig, Bryson, 2009].

У пациентов с БАР выявлены нарушения в структурах головного мозга, связанных с эмоциональными и когнитивными процессами [Shamay-Tsoory, Harari, Szepsenwol, Levkovitz, 2009]. Нейровизуализационные исследования при БАР также выявляют признаки структурно-функциональных изменений мозга, более выраженные у больных с повторными эпизодами [Gama, Kunz, Magalhães, Kapczinski, 2013].

Данные, полученные при электрофизиологическом исследовании, свидетельствуют о нарушении  у больных БАР компоненты вызванных потенциалов ЭЭГ,  амплитуда которой связана с обработкой в коре эмоциональных раздражителей как предиктора социально-когнитивного профиля пациентов [Ibañez, Aguado, Baez, Huepe, Lopez, Ortega, 2013].

У больных БАР как во время аффективных фаз, так и в эутимических периодах, выявляются нарушения эмоциональной переработки в виде снижения способности к различению эмоций по лицевой экспрессии, а также нарушения атрибуции психического состояния [Montag, Ehrlich, Neuhaus, Dziobek, Heekeren, Heinz, 2010; Summers, Papadopoulou, Bruno, Cipolotti, Ron, 2006; Martino, Marengo, Igoa, Scápola, Ais, Perinot, 2011]. При этом у пациентов с БАР также ухудшена способность к различению выражений лица, зависящая от состояния внутренней префронтальной коры, миндалины и их взаимодействия [Gama, Kunz, Magalhães, Kapczinski, 2013; Lim, Baldessarini, Vieta, Yucel, Bora, Sim, 2013]. 

Исследование атрибуции у больных БАР в эутимическом периоде выявило, что дефицит в когнитивной составляющей теории психического (способности к определению убеждений, знаний и намерений других людей) с одновременной сохранностью эмоциональной составляющей (способности распознавать эмоции) коррелирует с числом эпизодов мании [Kerr, Dunbar, Bentall, 2003; Lahera, Montes, Benito, Valdivia, Medina, Mirapeix, 2008; Olley, Malhi, Bachelor, Cahill, Mitchell, Berk, 2005].

 

Поиск объяснения нарушения социального познания. Все рассмотренные факторы связаны с дефицитом социального познания, наблюдаемого у пациентов с БАР. До настоящего времени не предложена единая теоретическая модель, объединяющая данные, полученные в различных исследованиях.

Учитывая, что гены БАР передаются без фенотипических проявлений, концепция эндофенотипа (наследственные признаки, связанные с генетикой) рассматривается как одна из стратегий для выявления соответствющих генов [MacQueen, Hajek, Alda, 2005].

Исследования показали, что на процессы социального познания влияют, например, скорость обработки информации и  память, т.е. процессы, непосредственно связанные с общим функционированием [Glahn, Almasy, Barguil, Hare, Peralta, Kent, 2010]. Эти данные свидетельствуют о том, что дефицит социального познания не связан напрямую с течением заболевания.

До настоящего времени остаются неясными различия в когнитивных нарушениях у больных с разными типами БАР. Так, у пациентов с БАР I типа обнаружен дефицит вербальной памяти [Martinez-Aran, Vieta, Colom, Torrent, Sanchez-Moreno, Reinares, Benabarre, Goikolea, Brugue, Daban, Salarnero, 2004], в то время как у пациентов II типа БАР – более низкий уровень образной памяти и способности к решению логических задач.

     Исследования последних лет показывают, что восстановление функциональной адаптации зависит не только от отсутствия клинических проявлений заболевания. Учитывая, что социальное функционирование – это ключевой момент в реабилитации при психических нарушениях [Schon, Denhov, Topor, 2009], восстановление различных областей социального познания видится в качестве решающего фактора  в работе с пациентами с БАР.

Терапия психических заболеваний направлена, главным образом, на редукцию клинических проявлений. С учетом того, что даже во время ремиссии у больных БАР отмечаются когнитивные дисфункции и трудности социального функционирования, представляется целесообразным проведение нейропсихологической реабилитации этих пациентов. Наряду с фармакотерапией с больными необходимо проводить психотерапию (индивидуальную, групповую и семейную психотерапию, тренинг социальных навыков, тренинг по распознаванию эмоций и т.д.).

Правильная диагностика и своевременное начало лечения БАР позволит избежать таких тяжелых осложнений, как парасуициды, частота которых при депрессивных и смешанных состояниях достигает 25–50% [Novick, Swartz, Frank, 2010]. Получены данные [Tondo, Lepri, Baldessarini, 2007], что завершенные суицидальные попытки чаще встречаются у пациентов с БАР II, чем с БАР I.

Помощь пациенту с БАР должна заключаться не только в купировании симптоматики во время обострения заболевания, но и быть направлена на восстановление адекватного уровня социального функционирования, что позволит пациенту иметь приемлемое качество жизни. Видимо, в решении этих вопросов социальное познание играет решающую роль. Ключевыми аспектами социального познания являются теория психического, способность к эмпатии и распознаванию эмоций.

 

ЛИТЕРАТУРА

Биполярное аффективное расстройство: диагностика и терапия / Под ред. С.Н.Мосолова. М. Медпресс-информ, 2008. 384 с.

Критская В.П., Савина Т.Д. Исследование некоторых особенностей познавательной деятельности, обусловленных формированием шизофренического дефекта // Экспериментально-психологические исследования патологии психической деятельности при шизофрении / Под ред. Ю.Ф. Полякова. М., 1982. С. 122–149.

Кузин Ю.А. Исследование атрибуции при расстройствах шизофренического спектра // Социальная и клиническая психиатрия. 2014. Т. 24, № 2, С. 99-106.

Плужников И.В. Эмоциональный интеллект при аффективных расстройствах // Дисс…канд. психол. наук. М., 2010.

Пуговкина О.Д. Mindfulness-based cognitive therapy: когнитивная психотерапия, основанная на осознанности в лечении хронической депрессии  // Современная терапия психических расстройств.  2014. № 2. С. 26–32.

Пуговкина О.Д., Паламарчук Л.С. Социальный интеллект и хронификация депрессии // Консультативная психология и психотерапия. 2013. № 1. С. 114–125.

Пуговкина О.Д., Холмогорова А.Б. Терапевтический альянс в психотерапии // Современная терапия психических расстройств. 2011. № 3. С. 14–21.

Рычкова О.В. Нарушения социального интеллекта у больных шизофренией // Дисс. … докт. психол. наук. М., 2014.

Рычкова О.В., Сильчук Е.П. Нарушения социального интеллекта у больных шизофренией // Социальная и клиническая психиатрия. 2010. Т. 20. № 2. С. 5–15.

Ушкалова А.В., Костюкова Е.Г., Мосолов С.Н. Проблемы диагностики и терапии биполярной депрессии: от доказательных научных исследований и клиническим рекомендациям // Биологические методы терапии психических расстройств / Под ред. С.Н. Мосолова. М., 2012. С. 529–553.

Холмогорова А.Б., Зарецкий В.К. Может ли быть полезна российская психология в решении проблем современной психотерапии: размышления после ХХ конгресса интернациональной федерации психотерапии (IFP). [Электронный ресурс] // Медицинская психология в России: электрон. науч. журн. 2010. N 4. URL: http:// medpsy.ru (дата обращения: 21.12.2010).

Akiskal H.S., Kilzieh N., Maser J.D. The distinct temperament profiles of bipolar I, bipolar II and unipolar patients // J Affect Disord. 2006. Vol. 92. Pp. 19–33.

Allilaire J.F. Diagnosis of  bipolar disorder and rationale of early treatment  // Bull Acad Natl Med. 2010. Dec. № 194(9). Pp. 1695–1703.

Amodio D.M., Frith C.D. Meeting of minds: the medial frontal cortex and social cognition // Nat. Rev. Neurosci. 2006. № 7. Pp. 268–277. doi: 10.1038/nrn1884.

Baldessarini R.J., Bolzani L., Cruz N. Onset-age of bipolar disorders at six international sites // J Affect Dis. 2010. № 121. Pp.143–146.

Bauer M., Pfennig A. Epidemiology of bipolar disorders // Epilepsia. 2005. № 46 Pp. 8–13.

Bell M., Tsang H.W., Greig T.C., Bryson G.J. Neurocognition, social cognition, perceived social discomfort, and vocational outcomes in schizophrenia // Schizophr. Bull. 2009. № 35. Pp. 738–747. doi: 10.1093/schbul/sbm169.

Bora E., Vahip S., Gonul A.S., Akdeniz F., Alkan M., Ogut M., Eryavuz A. Evidence for theory of mmd deficits in euthymic patients with bipolar disorder // Acta Psychiatr. Scand. 2005. Aug. № 112(2). Pp. 110–116.

Bora E., Yücel M., Pantelis C., Berk M. Meta-analytic review of  neurocognition in bipolar II disorder // Acta Psychiatr Scand.  2011. № 123(3). Pp. 165–174.

Bozikas V.P, Kosmidis M.H., Tonia T., Gajyfallos G., Focas K., Karavatos A. Humor appreciation in remitted patients with bipolar disorder  // J. Nerv Ment. Dis. 2007. № 195(9). Pp. 773–775.

Buraick K.E., Goldberg J.F., Harrow M. Neurocognitive dysfunction and psychosocial outcome in patients with bipolar I disorder at 15–year follow-up // Acta Psychiatr. Scand. 2010. № 122(6). Pp. 499–506.

Cerimele J.M., Chwastiak L.A., Dodson S., Katon W.J. The prevalence of bipolar disorder in general primary care samples: a systematic review // Gen Hosp Psychiatry. 2014. № 36(1). Pp. 19–25.

Cusi A.M., Nazarov A., Holshausen K., Macqueen G.M., McKinnon M.C. Systematic review of the neural basis of social cognition in patients with mood disorders // J. Psychiatry Neurosci. 2012. № 37(3). Pp. 154–169. doi: 10.1503/jpn.100179.

Demtl B., Seidel E.M., Kryspin-Exner I., Hasmann A., Dobmeier M. Facial emotion recognition in patients with bipolar I and bipolar II disorder // Br. J. Clin. Psychol. 2009. № 48. Pp. 363–375.

Dickerson F.B., Sommerville J., Origoni A.E., Ringel N.B., Parente F. Outpatients with schizophrenia and bipolar I disorder: Do they differ in their cognitive and social functioning? // Psychiatry Res. 2001. № 10. Pp. 21–27.

Fiske S.T., Taylor S.E. Social Cognition / 2nd Edn. NY: McGraw-Hill Book Company, 1991.

Frith U., Frith C.D. Development and neurophysiology of mentalizing // Philos. Trans. R. Soc. Lond. B Biol. Sci.  2003. № 358. Pp. 459–473. doi: 10.1098/rstb.2002.1218

Galvez J.F., Thommi S., Ghaemi S.N. Positive aspects of mental illness: A review in bipolar disorder // J. Affect Disord. 2011. № 128. Pp. 185–190.

Gama C.S., Kunz M., Magalhães P.V., Kapczinski F. Staging and neuroprogression in bipolar disorder: a systematic review of the literature // Rev. Bras. Psiquiatr. 2013. № 35. Pp. 70–74. doi: 10.1016/j.rbp.2012.09.001.

Glahn D.C., Almasy L., Barguil M., Hare E., Peralta J.M., Kent J.W. Neurocognitive endophenotypes for bipolar disorder identified in multiplex multigenerational families // Arch. Gen. Psvchiatr. 2010. № 67(2). Pp. 168–177.

Hansenne М. Emotional intelligence and personality in major depression: Trait versus state effects // Psychiatry Research. 2007. № 1. Pp. 63–68.

Huxley N., Baldessarini R.J. Disability and its treatment in bipolar disorder // Bipolar Disord. 2007. №  9. Pp. 180–193.

Ibañez A., Aguado J., Baez S., Huepe D., Lopez V., Ortega R. From neural signatures of emotional modulation to social cognition: individual differences in healthy volunteers and psychiatric participants // Soc. Cogn. Affect. Neurosci. 2013. [Epub ahead of print]. doi: 10.1093/scan/nst067

Inoue Y., Tonooka Y., Yamada K., Kanba S. Deficiency of theory of mind inpatients with remitted mood disorder  // J. Affect Disord. 2004. № 82(3). Pp. 403–409.

Jaeger J., Vieta E. Functional outcome and disability in bipolar disorders: ongoing research and future directions // Bipolar Disord. 2007. № 9(l–2). Pp. l–12.

Joyce P.R., Luty S.E., McKenzie J.M. Bipolar II disorder: personality and outcome in two clinical samples // Aust N Z J Psychiatry. 2004. № 38. Pp. 433–438.

Judd L.L., Akiskal H.S., Schettler P.J., Endicott J., Leon A.C., Solomon D.A. Psychosocial disability in the course of bipolar I and II disorders: a prospective, comparative, longitudinal study // Arch. Gen. Psychiatry. 2005. № 62(12). Pp. 1322–1330.

Judd L.L., Akiskal H.S., Schettler P.J. The comparative clinical phenotype and long term longitudinal episode course of bipolar I and II: a clinical spectrum or distinct disorders? //J. Affect. Disord. 2003. № 73. Pp.19–32.

Judd L.L., Akiskal H.S., Schettler P.J. The long-term natural history of the weekly symptomatic status of bipolar I disorder // Arch. Gen. Psychiatry. 2002. № 59(6). Pp. 530–537.

Judd L.L., Akiskal H.S. The prevalence and disability of bipolar spectrum disorders in the US population: re-analysis of the ECA database taking into account subthreshold cases // J. Affect. Disord. 2003. № 73(1–2). Pp. 123–131.

Kawa I., Carter J.D., Joyce P.R. Gender differences in bipolar disorder: age of onset, course, comorbidity, and symptom presentation // Bipolar Disord. 2005. № 7(2). Pp. 119–125.

Kerr N., Dunbar R.I.M., Bentall R.P. Theory of mind deficits in bipolar affective disorder // J. Affect. Disord. 2003. № 73. Pp. 253–259.  doi: 10.1016/S0165–0327(02)00008–3.

Kunda Z. Social Cognition: Making Sense of People / Cambridge, MA: MIT Press, 1999.

Kurtz M.M., Gerraty R.T. A meta-analytic investigation of neurocognitive deficits in bipolar illness: profile and effects of clinical states  // Neuropsychology 2009. № 23. Pp. 551–562. doi: 10.1037/a0016277

Lahera G., Montes J.M., Benito A., Valdivia M., Medina E., Mirapeix I. Theory of mind deficit in bipolar disorder: is it related to a previous history of psychotic symptoms? // Psychiatry Res. 2008. № 161. Pp. 309–317. doi: 10.1016/j.psychres.2007.08.009

Larsson S., Lorentzen S., Mork E. Age at onset of bipolar disorder in a Norwegian catchment area sample // J. Affect. Disord. 2010. № 124. Pp. 174–177.

Lim C.S., Baldessarini R.J., Vieta E., Yucel M., Bora E., Sim K. Longitudinal neuroimaging and neuropsychological changes in bipolar disorder patients: review of the evidence // Neurosci. Biobehav. Rev. 2013. № 37. Pp. 418–435. doi: 10.1016/j.neubiorev.2013.01.003

MacQueen G.M., Hajek T., Alda M. The phenotypes of bipolar disorder: relevance for genetic investigations // Mol. Psychiatry. 2005. № 10(9). Pp. 811–826.

Mantere O., Suominen K., Leppämäki S. The clinical characteristics of DSM–IV bipolar I and II disorders: baseline findings from the Jorvi Bipolar Study (JoBS) // Bipolar Disord. 2004. № 6(5). Pp. 395–405.

Martinez-Aran A., Vieta E., Colom F., Torrent C., Sanchez-Moreno J., Reinares M., Benabarre A., Goikolea J.M., Brugue E., Daban C., Salarnero M. Cognitive impairment in euthymic bipolar patients: implications for clinical and functional outcome // Bipolar Disord. 2004. № 6(3). Pp. 224–232.

Martino D. J., Marengo E., Igoa A., Scápola M., Ais E. D., Perinot L. Neurocognitive and symptomatic predictors of functional outcome in bipolar disorders: a prospective 1 year follow-up study // J. Affect. Disord. 2011. № 116. Pp. 37–42. doi: 10.1016/j.jad.2008.10.023.

Mathieu F., Dizier M.H., Etain B. European collaborative study of early-onset bipolar disorder: evidence for genetic heterogeneity on 2q14 according to age at onset // Am. J. Med. Genet. B. Neuropsychiatr. Genet.  2010. № 153B(8). Pp. 1425–1433.

McClure E.B., Pope K., Hoberman A.J., Pine D.S., Leibenluft E. Facial expression recognition in adolescents with mood and anxiety disorders // Am. J. Psychiatry. 2003. № 160(6). Pp. 1172–1184.

McIntyre R.S. Improving the early recognition and diagnosis of bipolar disorder // J. Clin. Psychiatry. 2014. № 75(2). Р. 03.

McKinnon M.C., Cusi A.M., Macqueen G.M. Impaired theory of mind performance in patients with recurrent bipolar disorder // Psychiatry Research. 2010. № 177. Pp. 261 –262.

Mehta U.M., Thirthalli J., Subbakrishna D.K., Gangadhar B.N., Eack S.M., Keshavan M.S.. Social and neuro-cognition as distinct cognitive factors in schizophrenia: a systematic review // Schizophr. Res. 2013. № 148. Pp. 3–11. doi: 10.1016/j.schres.2013.05.009.

Merikangas K.R., Akiskal H.S., Angst J. Lifetime and 12–month prevalence of bipolar spectrum disorder in the National Comorbidity Survey replication // Arch. Gen. Psychiatry. 2007. № 64(5). Pp. 543–552.

Merikangas K.R., Jin R., He J.P. Prevalence and correlates of bipolar spectrum disorder in the world mental health survey initiative // Arch. Gen. Psychiatry.  2011. № 68(3). Pp. 241–251.

Merikangas K.R., Lamers F. The ‘true’ prevalence of bipolar II disorder // Curr. Opin. Psychiatry. 2012. № 25(1). Pp.19–23.

Montag C., Ehrlich A., Neuhaus K., Dziobek I., Heekeren H.R., Heinz A. Theory of mind impairments in euthymic bipolar patients // J. Affect. Disord. 2010. № 123. Pp. 264–269.  doi: 10.1016/j.jad.2009.08.017.

Novick D.M., Swartz H.A., Frank E. Suicide attempts in bipolar I and bipolar II disorder: a review and meta-analysis of the evidence // Bipolar Disord. 2010. № 12. Pp. 1–9.

Olley A.L., Malhi G.S., Bachelor J., Cahill C.M., Mitchell P.B., Berk M. Executive functioning and theory of mind in euthymic bipolar disorder // Bipolar Disord. 2005. № 7. Pp. 43–52. doi: 10.1111/j.1399–5618.2005.00254.

Pinkham A.E., Penn D.L., Green M.F., Buck B., Healey K., Harvey P.D. The social cognition psychometric evaluation study: results of the expert survey and RAND panel  // Schizophr. Bull. 2013.  [Epub ahead of print]. doi: 10.1093/schbul/sbt081

Pompili M., Gonda X., Serafini G. Epidemiology of suicide in bipolar disorders: a systematic review of the literature // Bipolar Disord. 2013. № 15(5). Pp. 457–490.

Pope M., Dudley R., Scott J. Determinants of social functioning in bipolar disorder // Bipolar Disord. 2007. № 9(l–2). Pp. 38–44.

Regeer E.J., Krabbendam L., de Graaf R. A prospective study of the transition rates of subthreshold (hypo)mania and depression in the general population // Psychol. Med. 2006. № 36. Pp. 619–627.

Rich B.A., Grimley M.E., Schmajuk M., Blair K.S., Blair R.J., Leibenluft E. Face emotion labeling deficits in children with bipolar disorder and severe mooddys regulation // Development and Psychopathology. 2008. № 20. Pp. 529–546.

Ruggero C.J., Chelminski I., Young D., Zimmerman M. Psychosocial impairment associated with bipolar II disorder // J. Affect. Disord. 2007. № 104(l–3). Pp. 53–60.

Sachs G.S. Strategies for improving treatment of bipolar disorder: integration of measurement and management // Acta Psychiatr. Scand. Suppl. 2004. №. 422. Pp.7–17.

Samamé C., Martino D.J., Strejilevich S.A. Social cognition in euthymic bipolar disorder: systematic review and meta-analytic approach // Acta Psychiatr. Scand. 2012. № 125. Pp. 266–280. doi: 10.1111/j.1600–0447.2011.01808.

Schaefer K.L., Baumann J., Rich B.A., Luckenbaugh D.A., Zarate C.A. Perception of facial emotion in adults with bipolar or unipolai depression and controls // J. Psychiatr. Res. 2010. May 24. doi: 10.1016/j.jpsychires.2010.04.024.

Schenkel L.S., Marlow-O’Connor M., Moss M., Sweeney J.A., Pavuluri M.N. Theory of mind and social inference in children and adolescents with bipolar disorder // Psychol. Med. 2008. № 38(6). Pp. 791–800.

Schoeyen H.K., Birkenaes A.B., Vaaler A.E. Bipolar disorder patients have similar levels of education but lower socio-economic status than the general population // J. Affect. Disord. 2011. № 129(1–3). Pp. 68–74.

Schon U.K., Denhov A., Topor A. Social relationships as a decisive factor in recovering from severe mental illness // Int. J. Soc. Psychiatry. 2009. № 55(4). Pp. 336–347.

Shamay-Tsoory S., Harari H., Szepsenwol O., Levkovitz Y. Neuropsychological evidence of impaired cognitive empathy in euthymic bipolar disorder // J. Neuropsychiatry Clin. Neurosci. 2009. № 21(l). Pp. 59–67.

Summers M., Papadopoulou K., Bruno S., Cipolotti L., Ron M.A. Bipolar I and bipolar II disorder: cognition and emotion processing  // Psychol. Med. 2006. № 36(12). Pp. 1799–1809.

Tohen M., Hennen J., Zarate C. Two-year syndromal and functional recovery in 219 cases of first episode major affective disorder with psychotic features // Am. J. Psychiatry. 2000. № 157. Pp. 220–228.

Tondo L., Lepri B., Baldessarini R.J. Suicidal risks among 2826 Sardinian major affective disorder patients // Acta Psychiatr. Scand. 2007. № 116(6). Pp. 419–428.

Torrent C., Martínez-Arán A., Daban C. Cognitive impairment in bipolar II disorder // Br. J. Psychiatry. 2006. № 189. Pp. 254–259.

Venn H.R., Gray J.M., Montagne B., Murray L.K., Michael Burt D., Frigerio E., Perrett D.I., Young A.H. Perception of facial expressions of emotion in bipolar disorder // Bipolar Disord. 2004. № 6(4). Pp. 286–293.

Wingo A.P., Baldessarini R.J., Holtzheimer P.E., Harvey P.D. Factors associated with functional recovery in bipolar disorder patients // Bipolar Disord. 2010. № 12(3). Pp. 319–326.

Zarate C., Tohen M., Land M., Cavanagh S. Functional impairment and cognition in bipolar disorder //  Psychiatric Quarterly. 2000. № 71. Pp. 309–329.

   

VIOLATIONS OF SOCIAL COGNITION AND SOCIAL ADAPTATION IN PATIENTS WITH BIPOLAR DISORDER[2]

T.Yu. YUDEEVA, D.M. TSARENKO, T.V. DOVZHENKO

 

Foreign researches review of social cognition among patients with bipolar affective disorder (BAD). In this review we described the clinical picture of two types of BAD, characteristic features of course of disease and psycho-social behavior of patients with BAD. The results of research based on the theory of mind (Theory of Mind — ToM).

Keywords: bipolar disorder, social cognition, Theory of Mind.

 

Bipolyarnoe affektivnoe rasstroystvo: diagnostika i terapiya / Pod red. S.N.Mosolova. M. Medpress-inform. 2008. 384 p.

Kritskaya V.P., Savina T.D. Issledovanie nekotorykh osobennostey poznavatel’noy deyatel’nosti, obuslovlennykh formirovaniem shizofrenicheskogo defekta. Eksperimental’no-psikhologicheskie issledovaniya patologii psikhicheskoy deyatel’nosti pri shizofrenii / Pod red. Yu.F. Polyakova. –M., 1982. Pp. 122–149.

Kuzin Yu.A. Issledovanie atributsii pri rasstroystvakh shizofrenicheskogo spectra. Sotsial’naya i klinicheskaya psikhiatriya. 2014. T. 24. № 2. Pp. 99–106.

Pluzhnikov I.V. Emotsional’nyy intellekt pri affektivnykh rasstroystvakh: Diss…kand. psikhol. nauk. M., 2010.

Pugovkina O.D. Mindfulness-based cognitive therapy: kognitivnaya psikhoterapiya, osnovannaya na osoznannosti v lechenii khronicheskoy depressii.  Sovremennaya terapiya psikhicheskikh rasstroystv.  2014. № 2. Pp. 26–32.

Pugovkina O.D., Palamarchuk L.S. Sotsial’nyy intellekt i khronifikatsiya depressii. Konsul’tativnaya psikhologiya i psikhoterapiya. 2013. № 1. Pp. 114–125.

Pugovkina O.D., Kholmogorova A.B. Terapevticheskiy al’yans v psikhoterapii. Sovremennaya terapiya psikhicheskikh rasstroystv. 2011. № 3. Pp. 14–21.

Rychkova O.V. Narusheniya sotsial’nogo intellekta u bol’nykh shizofreniey. Diss. … dokt. psikhol. nauk. M., 2014.

Rychkova O.V., Sil’chuk E.P. Narusheniya sotsial’nogo intellekta u bol’nykh shizofreniey. Sotsial’naya i klinicheskaya psikhiatriya. 2010. T. 20. № 2. Pp. 5–15.

Ushkalova A.V., Kostyukova E.G., Mosolov S.N. Problemy diagnostiki i terapii bipolyarnoy depressii: ot dokazatel’nykh nauchnykh issledovaniy i klinicheskim rekomendatsiyam. // Biologicheskie metody terapii psikhicheskikh rasstroystv / Pod red. S.N.Mosolova. M. 2012. Pp. 529–553.

Kholmogorova A.B., Zaretskiy V.K. Mozhet li byt’ polezna rossiyskaya psikhologiya v reshenii problem sovremennoy psikhoterapii: razmyshleniya posle KhKh kongressa internatsional’noy federatsii psikhoterapii (IFP). [Elektronnyy resurs] // Meditsinskaya psikhologiya v Rossii: elektron. nauch. zhurn. 2010. N 4. URL: http:// medpsy.ru (data obrashcheniya: 21.12.2010).

Akiskal H.S., Kilzieh N., Maser J.D. The distinct temperament profiles of bipolar I, bipolar II and unipolar patients. //J Affect Disord. 2006. Vol. 92. Pp.19–33.

Allilaire J.F. Diagnosis of bipolar disorder and rationale of early treatment. // Bull Acad Natl Med. 2010. Dec. № 194(9). Pp. 1695–1703.

Amodio D.M., Frith C.D. Meeting of minds: the medial frontal cortex and social cognition. // Nat. Rev. Neurosci. 2006. № 7. Pp. 268–277. doi: 10.1038/nrn1884

Baldessarini R.J., Bolzani L., Cruz N. Onset-age of bipolar disorders at six international sites // J Affect Dis. 2010. № 121. Pp.143–146.

Bauer M., Pfennig A. Epidemiology of bipolar disorders. // Epilepsia. 2005. № 46 Pp. 8–13.

Bell M., Tsang H.W., Greig T.C., Bryson G.J. Neurocognition, social cognition, perceived social discomfort, and vocational outcomes in schizophrenia. // Schizophr. Bull. 2009. № 35. Pp. 738–747. doi: 10.1093/schbul/sbm169

Bora E., Vahip S., Gonul A.S., Akdeniz F., Alkan M., Ogut M., Eryavuz A. Evidence for theory of mmd deficits in euthymic patients with bipolar disorder // Acta Psychiatr. Scand. 2005. Aug. № 112(2). Pp.110–116.

Bora E., Yücel M., Pantelis C., Berk M. Meta-analytic review of neurocognition in bipolar II disorder. // Acta Psychiatr Scand.  2011. № 123(3). Pp. 165–174.

Bozikas V.P, Kosmidis M.H., Tonia T., Gajyfallos G., Focas K., Karavatos A. Humor appreciation in remitted patients with bipolar disorder. // J. Nerv Ment. Dis. 2007. № 195(9). Pp. 773–775.

Buraick K.E., Goldberg J.F., Harrow M. Neurocognitive dysfunction and psychosocial outcome in patients with bipolar I disorder at 15–year follow-up. // Acta Psychiatr. Scand. 2010. № 122(6). Pp. 499–506.

Cerimele J.M., Chwastiak L.A., Dodson S., Katon W.J. The prevalence of bipolar disorder in general primary care samples: a systematic review. // Gen Hosp Psychiatry. 2014. № 36(1). Pp. 19–25.

Cusi A.M., Nazarov A., Holshausen K., Macqueen G.M., McKinnon M.C. Systematic review of the neural basis of social cognition in patients with mood disorders. // J. Psychiatry Neurosci. 2012 . № 37(3). Pp. 154–169. doi: 10.1503/jpn.100179.

Demtl B., Seidel E.M., Kryspin-Exner I., Hasmann A., Dobmeier M. Facial emotion recognition in patients with bipolar I and bipolar II disorder. // Br. J. Clin. Psychol. 2009. № 48. Pp. 363–375.

Dickerson F.B., Sommerville J., Origoni A.E., Ringel N.B., Parente F. Outpatients with schizophrenia and bipolar I disorder: Do they differ in their cognitive and social functioning? // Psychiatry Res. 2001. № 10. Pp. 21–27.

Fiske S.T., Taylor S.E. Social Cognition / 2nd Edn. NY: McGraw-Hill Book Company, 1991.

Frith U., Frith C.D. Development and neurophysiology of mentalizing. // Philos. Trans. R. Soc. Lond. B Biol. Sci.  2003. № 358. Pp. 459–473. doi: 10.1098/rstb.2002.1218

Galvez J.F., Thommi S., Ghaemi S.N. Positive aspects of mental illness: A review in bipolar disorder. // J. Affect Disord. 2011. № 128. Pp. 185–190.

Gama C.S., Kunz M., Magalhães P.V., Kapczinski F. Staging and neuroprogression in bipolar disorder: a systematic review of the literature. // Rev. Bras. Psiquiatr. 2013. № 35. Pp. 70–74. doi: 10.1016/j.rbp.2012.09.001

Glahn D.C., Almasy L., Barguil M., Hare E., Peralta J.M., Kent J.W. Neurocognitive endophenotypes for bipolar disorder identified in multiplex multigenerational families. // Arch. Gen. Psvchiatr. 2010. № 67(2). Pp. 168–177.

Hansenne М. Emotional intelligence and personality in major depression: Trait versus state effects // Psychiatry Research. 2007. № 1. Pp. 63–68.

Huxley N., Baldessarini R.J. Disability and its treatment in bipolar disorder. // Bipolar Disord. 2007. №  9. Pp. 180–193.

Ibañez A., Aguado J., Baez S., Huepe D., Lopez V., Ortega R. From neural signatures of emotional modulation to social cognition: individual differences in healthy volunteers and psychiatric participants. // Soc. Cogn. Affect. Neurosci. 2013. [Epub ahead of print]. doi: 10.1093/scan/nst067

Inoue Y., Tonooka Y., Yamada K., Kanba S. Deficiency of theory of mind inpatients with remitted mood disorder. // J. Affect Disord. 2004. № 82(3). Pp. 403–409.

Jaeger J., Vieta E. Functional outcome and disability in bipolar disorders: ongoing research and future directions. // Bipolar Disord. 2007. № 9(l–2). Pp. l–12.

Joyce P.R., Luty S.E., McKenzie J.M. Bipolar II disorder: personality and outcome in two clinical samples. // Aust N Z J Psychiatry. 2004. № 38. Pp. 433–438.

Judd L.L., Akiskal H.S., Schettler P.J., Endicott J., Leon A.C., Solomon D.A. Psychosocial disability in the course of bipolar I and II disorders: a prospective, comparative, longitudinal study. // Arch. Gen. Psychiatry. 2005. № 62(12). Pp. 1322–1330.

Judd L.L., Akiskal H.S., Schettler P.J. The comparative clinical phenotype and long term longitudinal episode course of bipolar I and II: a clinical spectrum or distinct disorders? //J. Affect. Disord. 2003. № 73. Pp.19–32.

Judd L.L., Akiskal H.S., Schettler P.J. The long-term natural history of the weekly symptomatic status of bipolar I disorder. // Arch. Gen. Psychiatry. 2002. № 59(6). Pp. 530–537.

Judd L.L., Akiskal H.S. The prevalence and disability of bipolar spectrum disorders in the US population: re–analysis of the ECA database taking into account subthreshold cases. // J. Affect. Disord. 2003. № 73(1–2). Pp. 123–131.

Kawa I., Carter J.D., Joyce P.R. Gender differences in bipolar disorder: age of onset, course, comorbidity, and symptom presentation. // Bipolar Disord. 2005. № 7(2). Pp. 119–125.

Kerr N., Dunbar R.I.M., Bentall R.P. Theory of mind deficits in bipolar affective disorder. // J. Affect. Disord. 2003. № 73. Pp. 253–259.  doi: 10.1016/S0165–0327(02)00008–3

Kunda Z. Social Cognition: Making Sense of People / Cambridge, MA: MIT Press, 1999.

Kurtz M.M., Gerraty R.T. A meta-analytic investigation of neurocognitive deficits in bipolar illness: profile and effects of clinical states. // Neuropsychology 2009. № 23. Pp. 551–562. doi: 10.1037/a0016277

Lahera G., Montes J.M., Benito A., Valdivia M., Medina E., Mirapeix I. Theory of mind deficit in bipolar disorder: is it related to a previous history of psychotic symptoms? // Psychiatry Res. 2008. № 161. Pp. 309–317. doi: 10.1016/j.psychres.2007.08.009

Larsson S., Lorentzen S., Mork E. Age at onset of bipolar disorder in a Norwegian catchment area sample // J. Affect. Disord. 2010. № 124. Pp. 174–177.

Lim C.S., Baldessarini R.J., Vieta E., Yucel M., Bora E., Sim K. Longitudinal neuroimaging and neuropsychological changes in bipolar disorder patients: review of the evidence. // Neurosci. Biobehav. Rev. 2013. № 37. Pp. 418–435. doi: 10.1016/j.neubiorev.2013.01.003

MacQueen G.M., Hajek T., Alda M. The phenotypes of bipolar disorder: relevance for genetic investigations. // Mol. Psychiatry. 2005. № 10(9). Pp. 811–826.

Mantere O., Suominen K., Leppämäki S. The clinical characteristics of DSM–IV bipolar I and II disorders: baseline findings from the Jorvi Bipolar Study (JoBS). // Bipolar Disord 2004. № 6(5). Pp. 395–405.

Martinez-Aran A., Vieta E., Colom F., Torrent C., Sanchez-Moreno J., Reinares M., Benabarre A., Goikolea J.M., Brugue E., Daban C., Salarnero M. Cognitive impairment in euthymic bipolar patients: implications for clinical and functional outcome. // Bipolar Disord. 2004. № 6(3). Pp. 224–232.

Martino D. J., Marengo E., Igoa A., Scápola M., Ais E. D., Perinot L. Neurocognitive and symptomatic predictors of functional outcome in bipolar disorders: a prospective 1 year follow-up study. // J. Affect. Disord. 2011. № 116. Pp. 37–42. doi: 10.1016/j.jad.2008.10.023.

Mathieu F., Dizier M.H., Etain B. European collaborative study of early-onset bipolar disorder: evidence for genetic heterogeneity on 2q14 according to age at onset. // Am. J. Med. Genet. B. Neuropsychiatr. Genet.  2010. № 153B(8). Pp. 1425–1433.

McClure E.B., Pope K., Hoberman A.J., Pine D.S., Leibenluft E. Facial expression recognition in adolescents with mood and anxiety disorders. // Am. J. Psychiatry. 2003. № 160(6). Pp. 1172–1184.

McIntyre R.S. Improving the early recognition and diagnosis of bipolar disorder. // J. Clin. Psychiatry. 2014. № 75(2). Р. 03.

McKinnon M.C., Cusi A.M., Macqueen G.M. Impaired theory of mind performance in patients with recurrent bipolar disorder. // Psychiatry Research. 2010. № 177. Pp. 261 –262.

Mehta U.M., Thirthalli J., Subbakrishna D.K., Gangadhar B.N., Eack S.M., Keshavan M.S.. Social and neuro-cognition as distinct cognitive factors in schizophrenia: a systematic review. // Schizophr. Res. 2013. № 148. Pp. 3–11. doi: 10.1016/j.schres.2013.05.009

Merikangas K.R., Akiskal H.S., Angst J. Lifetime and 12–month prevalence of bipolar spectrum disorder in the National Comorbidity Survey replication. // Arch. Gen. Psychiatry. 2007. № 64(5). Pp. 543–552.

Merikangas K.R., Jin R., He J.P. Prevalence and correlates of bipolar spectrum disorder in the world mental health survey initiative. // Arch. Gen. Psychiatry.  2011. № 68(3). Pp. 241–251.

Merikangas K.R., Lamers F. The ‘true’ prevalence of bipolar II disorder. // Curr. Opin. Psychiatry. 2012. № 25(1). Pp.19–23.

Montag C., Ehrlich A., Neuhaus K., Dziobek I., Heekeren H.R., Heinz A. Theory of mind impairments in euthymic bipolar patients. // J. Affect. Disord. 2010. № 123. Pp. 264–269.  doi: 10.1016/j.jad.2009.08.017.

Novick D.M., Swartz H.A., Frank E. Suicide attempts in bipolar I and bipolar II disorder: a review and meta-analysis of the evidence// Bipolar Disord. 2010. № 12. Pp. 1–9.

Olley A.L., Malhi G.S., Bachelor J., Cahill C.M., Mitchell P.B., Berk M. Executive functioning and theory of mind in euthymic bipolar disorder. // Bipolar Disord. 2005. № 7. Pp. 43–52. doi: 10.1111/j.1399–5618.2005.00254.

Pinkham A.E., Penn D.L., Green M.F., Buck B., Healey K., Harvey P.D. The social cognition psychometric evaluation study: results of the expert survey and RAND panel. // Schizophr. Bull. 2013.  [Epub ahead of print]. doi: 10.1093/schbul/sbt081

Pompili M., Gonda X., Serafini G. Epidemiology of suicide in bipolar disorders: a systematic review of the literature. // Bipolar Disord. 2013. № 15(5). Pp. 457–490.

Pope M., Dudley R., Scott J. Determinants of social functioning in bipolar disorder. // Bipolar Disord. 2007. № 9(l–2). Pp. 38–44.

Regeer E.J., Krabbendam L., de Graaf R. A prospective study of the transition rates of subthreshold (hypo)mania and depression in the general population. // Psychol. Med. 2006. № 36. Pp. 619–627.

Rich B.A., Grimley M.E., Schmajuk M., Blair K.S., Blair R.J., Leibenluft E. Face emotion labeling deficits in children with bipolar disorder and severe mooddys regulation. //Development and Psychopathology. 2008.’ № 20. Pp. 529–546.

Ruggero C.J., Chelminski I., Young D., Zimmerman M. Psychosocial impairment associated with bipolar II disorder. // J. Affect. Disord. 2007. № 104(l–3). Pp. 53–60.

Sachs G.S. Strategies for improving treatment of bipolar disorder: integration of measurement and management// Acta Psychiatr. Scand. Suppl. 2004. №. 422. Pp.7–17.

Samamé C., Martino D.J., Strejilevich S.A. Social cognition in euthymic bipolar disorder: systematic review and meta-analytic approach. // Acta Psychiatr. Scand. 2012. № 125. Pp. 266–280. doi: 10.1111/j.1600–0447.2011.01808.

Schaefer K.L., Baumann J., Rich B.A., Luckenbaugh D.A., Zarate C.A. Perception of facial emotion in adults with bipolar or unipolai depression and controls. // J. Psychiatr. Res. 2010. May 24. doi: 10.1016/j.jpsychires.2010.04.024

Schenkel L.S., Marlow-O’Connor M., Moss M., Sweeney J.A., Pavuluri M.N. Theory of mind and social inference in children and adolescents with bipolar disorder. // Psychol. Med. 2008. № 38(6). Pp. 791–800.

Schoeyen H.K., Birkenaes A.B., Vaaler A.E. Bipolar disorder patients have similar levels of education but lower socio-economic status than the general population. // J. Affect. Disord. 2011. № 129(1–3). Pp. 68–74.

Schon U.K., Denhov A., Topor A. Social relationships as a decisive factor in recovering from severe mental illness. // Int. J. Soc. Psychiatry. 2009. № 55(4). Pp. 336–347.

Shamay-Tsoory S., Harari H., Szepsenwol O., Levkovitz Y. Neuropsychological evidence of impaired cognitive empathy in euthymic bipolar disorder. // J. Neuropsychiatry Clin. Neurosci. 2009. № 21(l). Pp. 59–67.

Summers M., Papadopoulou K., Bruno S., Cipolotti L., Ron M.A. Bipolar I and bipolar II disorder: cognition and emotion processing. // Psychol. Med. 2006. № 36(12). Pp. 1799–1809.

Tohen M., Hennen J., Zarate C. Two-year syndromal and functional recovery in 219 cases of first episode major affective disorder With psychotic features. // Am. J. Psychiatry. 2000. № 157. Pp. 220–228.

Tondo L., Lepri B., Baldessarini R.J. Suicidal risks among 2826 Sardinian major affective disorder patients. // Acta Psychiatr. Scand. 2007. № 116(6). Pp. 419–428.

Torrent C., Martínez-Arán A., Daban C. Cognitive impairment in bipolar II disorder. // Br. J. Psychiatry. 2006. № 189. Pp. 254–259.

Venn H.R., Gray J.M., Montagne B., Murray L.K., Michael Burt D., Frigerio E., Perrett D.I., Young A.H. Perception of facial expressions of emotion in bipolar disorder. // Bipolar Disord. 2004. № 6(4). Pp. 286–293.

Wingo A.P., Baldessarini R.J., Holtzheimer P.E., Harvey P.D. Factors associated with functional recovery in bipolar disorder patients. // Bipolar Disord. 2010. № 12(3). Pp. 319–326.

Zarate C., Tohen M., Land M., Cavanagh S. Functional impairment and cognition in bipolar disorder. //  Psychiatric Quarterly. 2000. № 71. Pp. 309–329.

 

 

[1] Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского Научного Фонда (грант № 14-18-03461)

 

[2] This article was prepared with the financial support of the Russian Science Foundation (grant No. 14–18–03461).

 

Нарушения социального познания и социальной адаптации у пациентов с биполярным аффективным расстройством — Консультативная психология и психотерапия

Биполярное аффективное расстройство: диагностика и терапия / Под ред. С.Н.Мосолова. М. Медпресс-информ, 2008. 384 с.

Критская В.П., Савина Т.Д. Исследование некоторых особенностей познавательной деятельности, обусловленных формированием шизофренического дефекта // Экспериментально-психологические исследования патологии психической деятельности при шизофрении / Под ред. Ю.Ф. Полякова. М., 1982. С. 122–149.

Кузин Ю.А. Исследование атрибуции при расстройствах шизофренического спектра // Социальная и клиническая психиатрия. 2014. Т. 24, № 2, С. 99-106.

Плужников И.В. Эмоциональный интеллект при аффективных расстройствах // Дисс…канд. психол. наук. М., 2010.

Пуговкина О.Д. Mindfulness-based cognitive therapy: когнитивная психотерапия, основанная на осознанности в лечении хронической депрессии  // Современная терапия психических расстройств.  2014. № 2. С. 26–32.

Пуговкина О.Д., Паламарчук Л.С. Социальный интеллект и хронификация депрессии // Консультативная психология и психотерапия. 2013. № 1. С. 114–125.

Пуговкина О.Д., Холмогорова А.Б. Терапевтический альянс в психотерапии // Современная терапия психических расстройств. 2011. № 3. С. 14–21.

Рычкова О.В. Нарушения социального интеллекта у больных шизофренией // Дисс. … докт. психол. наук. М., 2014.

Рычкова О.В., Сильчук Е.П. Нарушения социального интеллекта у больных шизофренией // Социальная и клиническая психиатрия. 2010. Т. 20. № 2. С. 5–15.

Ушкалова А.В., Костюкова Е.Г., Мосолов С.Н. Проблемы диагностики и терапии биполярной депрессии: от доказательных научных исследований и клиническим рекомендациям // Биологические методы терапии психических расстройств / Под ред. С.Н. Мосолова. М., 2012. С. 529–553.

Холмогорова А.Б., Зарецкий В.К. Может ли быть полезна российская психология в решении проблем современной психотерапии: размышления после ХХ конгресса интернациональной федерации психотерапии (IFP). [Электронный ресурс] // Медицинская психология в России: электрон. науч. журн. 2010. N 4. URL: http:// medpsy.ru (дата обращения: 21.12.2010).

Akiskal H.S., Kilzieh N., Maser J.D. The distinct temperament profiles of bipolar I, bipolar II and unipolar patients // J Affect Disord. 2006. Vol. 92. Pp. 19–33.

Allilaire J.F. Diagnosis of  bipolar disorder and rationale of early treatment  // Bull Acad Natl Med. 2010. Dec. № 194(9). Pp. 1695–1703.

Amodio D.M., Frith C.D. Meeting of minds: the medial frontal cortex and social cognition // Nat. Rev. Neurosci. 2006. № 7. Pp. 268–277. doi: 10.1038/nrn1884.

Baldessarini R.J., Bolzani L., Cruz N. Onset-age of bipolar disorders at six international sites // J Affect Dis. 2010. № 121. Pp.143–146.

Bauer M., Pfennig A. Epidemiology of bipolar disorders // Epilepsia. 2005. № 46 Pp. 8–13.

Bell M., Tsang H.W., Greig T.C., Bryson G.J. Neurocognition, social cognition, perceived social discomfort, and vocational outcomes in schizophrenia // Schizophr. Bull. 2009. № 35. Pp. 738–747. doi: 10.1093/schbul/sbm169.

Bora E., Vahip S., Gonul A.S., Akdeniz F., Alkan M., Ogut M., Eryavuz A. Evidence for theory of mmd deficits in euthymic patients with bipolar disorder // Acta Psychiatr. Scand. 2005. Aug. № 112(2). Pp. 110–116.

Bora E., Yücel M., Pantelis C., Berk M. Meta-analytic review of  neurocognition in bipolar II disorder // Acta Psychiatr Scand.  2011. № 123(3). Pp. 165–174.

Bozikas V.P, Kosmidis M.H., Tonia T., Gajyfallos G., Focas K., Karavatos A. Humor appreciation in remitted patients with bipolar disorder  // J. Nerv Ment. Dis. 2007. № 195(9). Pp. 773–775.

Buraick K.E., Goldberg J.F., Harrow M. Neurocognitive dysfunction and psychosocial outcome in patients with bipolar I disorder at 15–year follow-up // Acta Psychiatr. Scand. 2010. № 122(6). Pp. 499–506.

Cerimele J.M., Chwastiak L.A., Dodson S., Katon W.J. The prevalence of bipolar disorder in general primary care samples: a systematic review // Gen Hosp Psychiatry. 2014. № 36(1). Pp. 19–25.

Cusi A.M., Nazarov A., Holshausen K., Macqueen G.M., McKinnon M.C. Systematic review of the neural basis of social cognition in patients with mood disorders // J. Psychiatry Neurosci. 2012. № 37(3). Pp. 154–169. doi: 10.1503/jpn.100179.

Demtl B., Seidel E.M., Kryspin-Exner I., Hasmann A., Dobmeier M. Facial emotion recognition in patients with bipolar I and bipolar II disorder // Br. J. Clin. Psychol. 2009. № 48. Pp. 363–375.

Dickerson F.B., Sommerville J., Origoni A.E., Ringel N.B., Parente F. Outpatients with schizophrenia and bipolar I disorder: Do they differ in their cognitive and social functioning? // Psychiatry Res. 2001. № 10. Pp. 21–27.

Fiske S.T., Taylor S.E. Social Cognition / 2nd Edn. NY: McGraw-Hill Book Company, 1991.

Frith U., Frith C.D. Development and neurophysiology of mentalizing // Philos. Trans. R. Soc. Lond. B Biol. Sci.  2003. № 358. Pp. 459–473. doi: 10.1098/rstb.2002.1218

Galvez J.F., Thommi S., Ghaemi S.N. Positive aspects of mental illness: A review in bipolar disorder // J. Affect Disord. 2011. № 128. Pp. 185–190.

Gama C.S., Kunz M., Magalhães P.V., Kapczinski F. Staging and neuroprogression in bipolar disorder: a systematic review of the literature // Rev. Bras. Psiquiatr. 2013. № 35. Pp. 70–74. doi: 10.1016/j.rbp.2012.09.001.

Glahn D.C., Almasy L., Barguil M., Hare E., Peralta J.M., Kent J.W. Neurocognitive endophenotypes for bipolar disorder identified in multiplex multigenerational families // Arch. Gen. Psvchiatr. 2010. № 67(2). Pp. 168–177.

Hansenne М. Emotional intelligence and personality in major depression: Trait versus state effects // Psychiatry Research. 2007. № 1. Pp. 63–68.

Huxley N., Baldessarini R.J. Disability and its treatment in bipolar disorder // Bipolar Disord. 2007. №  9. Pp. 180–193.

Ibañez A., Aguado J., Baez S., Huepe D., Lopez V., Ortega R. From neural signatures of emotional modulation to social cognition: individual differences in healthy volunteers and psychiatric participants // Soc. Cogn. Affect. Neurosci. 2013. [Epub ahead of print]. doi: 10.1093/scan/nst067

Inoue Y., Tonooka Y., Yamada K., Kanba S. Deficiency of theory of mind inpatients with remitted mood disorder  // J. Affect Disord. 2004. № 82(3). Pp. 403–409.

Jaeger J., Vieta E. Functional outcome and disability in bipolar disorders: ongoing research and future directions // Bipolar Disord. 2007. № 9(l–2). Pp. l–12.

Joyce P.R., Luty S.E., McKenzie J.M. Bipolar II disorder: personality and outcome in two clinical samples // Aust N Z J Psychiatry. 2004. № 38. Pp. 433–438.

Judd L.L., Akiskal H.S., Schettler P.J., Endicott J., Leon A.C., Solomon D.A. Psychosocial disability in the course of bipolar I and II disorders: a prospective, comparative, longitudinal study // Arch. Gen. Psychiatry. 2005. № 62(12). Pp. 1322–1330.

Judd L.L., Akiskal H.S., Schettler P.J. The comparative clinical phenotype and long term longitudinal episode course of bipolar I and II: a clinical spectrum or distinct disorders? //J. Affect. Disord. 2003. № 73. Pp.19–32.

Judd L.L., Akiskal H.S., Schettler P.J. The long-term natural history of the weekly symptomatic status of bipolar I disorder // Arch. Gen. Psychiatry. 2002. № 59(6). Pp. 530–537.

Judd L.L., Akiskal H.S. The prevalence and disability of bipolar spectrum disorders in the US population: re-analysis of the ECA database taking into account subthreshold cases // J. Affect. Disord. 2003. № 73(1–2). Pp. 123–131.

Kawa I., Carter J.D., Joyce P.R. Gender differences in bipolar disorder: age of onset, course, comorbidity, and symptom presentation // Bipolar Disord. 2005. № 7(2). Pp. 119–125.

Kerr N., Dunbar R.I.M., Bentall R.P. Theory of mind deficits in bipolar affective disorder // J. Affect. Disord. 2003. № 73. Pp. 253–259.  doi: 10.1016/S0165–0327(02)00008–3.

Kunda Z. Social Cognition: Making Sense of People / Cambridge, MA: MIT Press, 1999.

Kurtz M.M., Gerraty R.T. A meta-analytic investigation of neurocognitive deficits in bipolar illness: profile and effects of clinical states  // Neuropsychology 2009. № 23. Pp. 551–562. doi: 10.1037/a0016277

Lahera G., Montes J.M., Benito A., Valdivia M., Medina E., Mirapeix I. Theory of mind deficit in bipolar disorder: is it related to a previous history of psychotic symptoms? // Psychiatry Res. 2008. № 161. Pp. 309–317. doi: 10.1016/j.psychres.2007.08.009

Larsson S., Lorentzen S., Mork E. Age at onset of bipolar disorder in a Norwegian catchment area sample // J. Affect. Disord. 2010. № 124. Pp. 174–177.

Lim C.S., Baldessarini R.J., Vieta E., Yucel M., Bora E., Sim K. Longitudinal neuroimaging and neuropsychological changes in bipolar disorder patients: review of the evidence // Neurosci. Biobehav. Rev. 2013. № 37. Pp. 418–435. doi: 10.1016/j.neubiorev.2013.01.003

MacQueen G.M., Hajek T., Alda M. The phenotypes of bipolar disorder: relevance for genetic investigations // Mol. Psychiatry. 2005. № 10(9). Pp. 811–826.

Mantere O., Suominen K., Leppämäki S. The clinical characteristics of DSM–IV bipolar I and II disorders: baseline findings from the Jorvi Bipolar Study (JoBS) // Bipolar Disord. 2004. № 6(5). Pp. 395–405.

Martinez-Aran A., Vieta E., Colom F., Torrent C., Sanchez-Moreno J., Reinares M., Benabarre A., Goikolea J.M., Brugue E., Daban C., Salarnero M. Cognitive impairment in euthymic bipolar patients: implications for clinical and functional outcome // Bipolar Disord. 2004. № 6(3). Pp. 224–232.

Martino D. J., Marengo E., Igoa A., Scápola M., Ais E. D., Perinot L. Neurocognitive and symptomatic predictors of functional outcome in bipolar disorders: a prospective 1 year follow-up study // J. Affect. Disord. 2011. № 116. Pp. 37–42. doi: 10.1016/j.jad.2008.10.023.

Mathieu F., Dizier M.H., Etain B. European collaborative study of early-onset bipolar disorder: evidence for genetic heterogeneity on 2q14 according to age at onset // Am. J. Med. Genet. B. Neuropsychiatr. Genet.  2010. № 153B(8). Pp. 1425–1433.

McClure E.B., Pope K., Hoberman A.J., Pine D.S., Leibenluft E. Facial expression recognition in adolescents with mood and anxiety disorders // Am. J. Psychiatry. 2003. № 160(6). Pp. 1172–1184.

McIntyre R.S. Improving the early recognition and diagnosis of bipolar disorder // J. Clin. Psychiatry. 2014. № 75(2). Р. 03.

McKinnon M.C., Cusi A.M., Macqueen G.M. Impaired theory of mind performance in patients with recurrent bipolar disorder // Psychiatry Research. 2010. № 177. Pp. 261 –262.

Mehta U.M., Thirthalli J., Subbakrishna D.K., Gangadhar B.N., Eack S.M., Keshavan M.S.. Social and neuro-cognition as distinct cognitive factors in schizophrenia: a systematic review // Schizophr. Res. 2013. № 148. Pp. 3–11. doi: 10.1016/j.schres.2013.05.009.

Merikangas K.R., Akiskal H.S., Angst J. Lifetime and 12–month prevalence of bipolar spectrum disorder in the National Comorbidity Survey replication // Arch. Gen. Psychiatry. 2007. № 64(5). Pp. 543–552.

Merikangas K.R., Jin R., He J.P. Prevalence and correlates of bipolar spectrum disorder in the world mental health survey initiative // Arch. Gen. Psychiatry.  2011. № 68(3). Pp. 241–251.

Merikangas K.R., Lamers F. The ‘true’ prevalence of bipolar II disorder // Curr. Opin. Psychiatry. 2012. № 25(1). Pp.19–23.

Montag C., Ehrlich A., Neuhaus K., Dziobek I., Heekeren H.R., Heinz A. Theory of mind impairments in euthymic bipolar patients // J. Affect. Disord. 2010. № 123. Pp. 264–269.  doi: 10.1016/j.jad.2009.08.017.

Novick D.M., Swartz H.A., Frank E. Suicide attempts in bipolar I and bipolar II disorder: a review and meta-analysis of the evidence // Bipolar Disord. 2010. № 12. Pp. 1–9.

Olley A.L., Malhi G.S., Bachelor J., Cahill C.M., Mitchell P.B., Berk M. Executive functioning and theory of mind in euthymic bipolar disorder // Bipolar Disord. 2005. № 7. Pp. 43–52. doi: 10.1111/j.1399–5618.2005.00254.

Pinkham A.E., Penn D.L., Green M.F., Buck B., Healey K., Harvey P.D. The social cognition psychometric evaluation study: results of the expert survey and RAND panel  // Schizophr. Bull. 2013.  [Epub ahead of print]. doi: 10.1093/schbul/sbt081

Pompili M., Gonda X., Serafini G. Epidemiology of suicide in bipolar disorders: a systematic review of the literature // Bipolar Disord. 2013. № 15(5). Pp. 457–490.

Pope M., Dudley R., Scott J. Determinants of social functioning in bipolar disorder // Bipolar Disord. 2007. № 9(l–2). Pp. 38–44.

Regeer E.J., Krabbendam L., de Graaf R. A prospective study of the transition rates of subthreshold (hypo)mania and depression in the general population // Psychol. Med. 2006. № 36. Pp. 619–627.

Rich B.A., Grimley M.E., Schmajuk M., Blair K.S., Blair R.J., Leibenluft E. Face emotion labeling deficits in children with bipolar disorder and severe mooddys regulation // Development and Psychopathology. 2008. № 20. Pp. 529–546.

Ruggero C.J., Chelminski I., Young D., Zimmerman M. Psychosocial impairment associated with bipolar II disorder // J. Affect. Disord. 2007. № 104(l–3). Pp. 53–60.

Sachs G.S. Strategies for improving treatment of bipolar disorder: integration of measurement and management // Acta Psychiatr. Scand. Suppl. 2004. №. 422. Pp.7–17.

Samamé C., Martino D.J., Strejilevich S.A. Social cognition in euthymic bipolar disorder: systematic review and meta-analytic approach // Acta Psychiatr. Scand. 2012. № 125. Pp. 266–280. doi: 10.1111/j.1600–0447.2011.01808.

Schaefer K.L., Baumann J., Rich B.A., Luckenbaugh D.A., Zarate C.A. Perception of facial emotion in adults with bipolar or unipolai depression and controls // J. Psychiatr. Res. 2010. May 24. doi: 10.1016/j.jpsychires.2010.04.024.

Schenkel L.S., Marlow-O’Connor M., Moss M., Sweeney J.A., Pavuluri M.N. Theory of mind and social inference in children and adolescents with bipolar disorder // Psychol. Med. 2008. № 38(6). Pp. 791–800.

Schoeyen H.K., Birkenaes A.B., Vaaler A.E. Bipolar disorder patients have similar levels of education but lower socio-economic status than the general population // J. Affect. Disord. 2011. № 129(1–3). Pp. 68–74.

Schon U.K., Denhov A., Topor A. Social relationships as a decisive factor in recovering from severe mental illness // Int. J. Soc. Psychiatry. 2009. № 55(4). Pp. 336–347.

Shamay-Tsoory S., Harari H., Szepsenwol O., Levkovitz Y. Neuropsychological evidence of impaired cognitive empathy in euthymic bipolar disorder // J. Neuropsychiatry Clin. Neurosci. 2009. № 21(l). Pp. 59–67.

Summers M., Papadopoulou K., Bruno S., Cipolotti L., Ron M.A. Bipolar I and bipolar II disorder: cognition and emotion processing  // Psychol. Med. 2006. № 36(12). Pp. 1799–1809.

Tohen M., Hennen J., Zarate C. Two-year syndromal and functional recovery in 219 cases of first episode major affective disorder with psychotic features // Am. J. Psychiatry. 2000. № 157. Pp. 220–228.

Tondo L., Lepri B., Baldessarini R.J. Suicidal risks among 2826 Sardinian major affective disorder patients // Acta Psychiatr. Scand. 2007. № 116(6). Pp. 419–428.

Torrent C., Martínez-Arán A., Daban C. Cognitive impairment in bipolar II disorder // Br. J. Psychiatry. 2006. № 189. Pp. 254–259.

Venn H.R., Gray J.M., Montagne B., Murray L.K., Michael Burt D., Frigerio E., Perrett D.I., Young A.H. Perception of facial expressions of emotion in bipolar disorder // Bipolar Disord. 2004. № 6(4). Pp. 286–293.

Wingo A.P., Baldessarini R.J., Holtzheimer P.E., Harvey P.D. Factors associated with functional recovery in bipolar disorder patients // Bipolar Disord. 2010. № 12(3). Pp. 319–326.

Zarate C., Tohen M., Land M., Cavanagh S. Functional impairment and cognition in bipolar disorder //  Psychiatric Quarterly. 2000. № 71. Pp. 309–329.

ФГБНУ НЦПЗ. ‹‹Типология, диагностикаи коррекция нарушений школьной адаптации у детей и подростков с психическими расстройствами.››

Введение

Практически все наблюдаемые психиатрами пациенты школьного возраста, имеют те или иные проблемы с обучением, поскольку школьное функционирование – один из основных видов деятельности в данной возрастной группе. Образовательная среда формирует не только познавательные умения и навыки, она обеспечивает личностно- значимое общение со  сверстниками, взрослыми (учителями), совершенствуя навыки коллективных взаимоотношений. Школьники с различными психическими отклонениями обладают, как правило,  более низким адаптационным потенциалом в сравнении со здоровыми сверстниками, что повышает вероятность возникновения проблемных ситуаций (в рамках семьи, микросоциума, учебного коллектива, неформальных объединений и пр.). Врачу- психиатру необходимо не только своевременно выявлять и корректировать школьную дезадаптацию, но и способствовать её профилактике, так как школьный фактор, влияя на формирование личности,  познавательное развитие пациентов, сказывается и на особенностях динамики,  выраженности клинических проявлений имеющихся у пациентов психических расстройств.

В многочисленных материалах, публикациях, научных исследованиях последних лет вопросы коррекции школьной несостоятельности в условиях амбулаторно- поликлинической психиатрической помощи занимали второстепенное место, при том, что амбулаторное звено остаётся своего рода форпостным по выявлению этих проблем. Приводимые ранее рекомендации, зачастую рассматривали школьную дезадаптацию узконозологически, что не позволяло выделить наиболее распространённые транснозологические её варианты, оценить степень выраженности, разработать общие схемы коррекции и профилактики данного феномена.

Используемые основные понятия. Термин «адаптация» является базовым при рассмотрении проблем взаимоотношений окружающей среды и индивидуумов. В психиатрии, как одной из наиболее социально ориентированных дисциплин, он приобретает особое  значение с акцентом на возможностях приспособления больных в социуме, т.е. социальную адаптацию и дезадаптацию. По мнению Е.Л. Милютиной, 2001, социально- психологическая адаптированность — «состояние взаимоотношений личности и группы, когда личность без длительных внешних и внутренних конфликтов производительно выполняет свою ведущую деятельность, удовлетворяет свои социальные потребности, в полной мере идёт навстречу тем ролевым факторам, которые высказывает эталонная группа, переживает этапы самоутверждения и свободного выявления своих творческих способностей».

Т.Б. Дмитриевой, 1999, психическая средовая дезадаптация определяется как «реакция приспособления, в ряде случаев патологического, к неадекватным для уровня развития личностной активности и личностного роста ребёнка социальным условиям его жизнедеятельности».

В детской социальной психиатрии адаптация в школе рассматривается в качестве важнейшей составляющей социальной приспособленности (адаптированности) ребенка / подростка в социуме, необходимой предпосылки его дальнейшего адекватного психо- физиологического развития, взросления. В определениях понятия «школьная дезадаптация» не наблюдается единства. Так А.А.Северный, Н.М. Иовчук, 1995, основным её проявлением считают «невозможность школьного обучения соответственно природным способностям и адекватного взаимодействия ребёнка с окружением в условиях, предъявляемых данному конкретному ребёнку  той индивидуальной микросоциальной средой, в  которой он существует». Н.В. Вострокнутов, 1995, под школьной дезадаптацией подразумевает «социально- психологический процесс отклонений в развитии способностей ребёнка к успешному овладению знаниями и умениями, навыками активного общения и взаимодействия в продуктивной коллективной  учебной деятельности», и приводит внарушения приспособления личности школьника к условиям обучения в школе, которое выступает как частное явление расстройства у ребёнка способности к психической адаптации в связи с какими- либо патологическими факторами. качестве основных, следующие её критерии: неуспешность в обучении по программе (когнитивный компонент), нарушения эмоционально- личностного отношения к обучению с равнодушием и пассивностью, либо активным отказом (личностный компонент), повторяющиеся нарушения поведения в школьной среде в виде неконтактности и избегающих форм поведения, или демонстративности, агрессивно- асоциального реагирования (поведенческий компонент).

12%-80% — Goldstein P.K. c cоавт., 1981; H. Huessy, 1983, G. Jun, 1987, J. Martinius, 1990, Kondyli A., Pitsouni D., Giannopoulou S., Tsiantis I.,1999, M. Anderson, 2001.

Большинство исследователей сходится во мнении, что школьная дезадаптация представляет собой сложное явление, имеющее как медико-биологические, так и социально- психологические (в том числе и педагогические) корни. Если в работах 60- 80- х г.г. ХХ века анализировались преимущественно первые из них (задержки психического развития, психический инфантилизм, аутистические и парааутистические расстройства и др.), то с 90-х г.г. ХХ века, ознаменовавшихся произошедшими в России социально- экономическими катаклизмами, отечественные  исследователи всё большее место в формировании дезадаптации стали отводить социальному неблагополучию (безнадзорности, беспризорности, депривации, жестокому обращению с детьми, агрессивности, неадекватности обучающих программ).

Одной из важнейших причин, обуславливающих  актуальность обсуждения представленной проблемы, является значительная распространённость школьной дезадаптации, варьирующая, согласно различным авторам, в пределах от 31,6 % до 76, 97 % учащихся. Так, в исследовании, проведённом Н.Е. Буториной, Г.Г. Буториным, 1999,  31,7 % детей 6-8 лет, обучавшихся в 1-2 классах общеобразовательных школ, обнаруживали признаки академической неуспеваемости и нарушения социального функционирования. Сопоставимые данные получены:  Н.Н. Заваденко, А.С.Петрухиным и соавт., 2002, — 31,6 % детей, обучавшихся в начальной школе (1- 4 классы) оказались дезадаптированными;  В.Ф. Шалимовым, Г.Р. Новиковым, Э.С.Ополинским, 2001, – 34,3% обследованных детей начальных классов испытывали трудности  адаптации в школе. С.В. Гарганеев и П.П.Балашов, 2003, у 44,3% школьников- подростков (средний возраст- 13, 9 +/- 0,8) обнаружили признаки школьной дезадаптации. Ещё более высокие показатели приводят В.М.Волошин, Б.А.Казаковцев, Ю.С.Шевченко, 2002, по данным которых более 70% учащихся учреждений общего среднего образования испытывают трудности в усвоении базовой школьной программы.

 

Проведённое в отделе по изучению проблем подростковой психиатрии НЦПЗ РАМН (руководитель- проф., д.м.н. Н.А. Мазаева) в 1999- 2004 г.г. исследование на материале детского амбулаторного психиатрического участка (число обследованных- 431 человек) выявило, что 43% наблюдаемых с различными психическими заболеваниями пациентов, занимавшихся по программе общеобразовательной школы не справлялись с обучением в «обычном» режиме и прибегали к различным «щадящим» способам получения образования (свободный день в неделе, индивидуальное, надомное обучение, обучение в коррекционных классах, экстернате и т.д.). В «щадящем» обучении нуждались 83% наблюдавшихся по поводу шизофрении и шизотипических расстройств; 67% страдавших аффективными нарушениями; 57% с формирующимися личностными расстройствами; 53% состоявших под наблюдением по поводу эпилепсии, 44% чаще обучались  — с задержками психического развития, 44% — с резидуально – органической патологией.

Из общего числа наблюдаемых на участке больных с сохранным интеллектом, 57% не прибегали к «щадящему» обучению, хотя имели различные трудности в получении образования, связанные с повышенной истощаемостью, утомляемостью, сложностями в межличностных контактах со сверстниками и учителями, когнитивными проблемами. У большинства из них отмечалось снижение успеваемости в периоды обострения симптомов психических расстройств.

Таким образом, приведённые данные свидетельствуют о значительной распространённости явления школьной несостоятельности у пациентов с психическими расстройствами; что обуславливает необходимость совершенствования системы мероприятий,  направленных на профилактику, раннее выявление и эффективную коррекцию учебной дезадаптации у психически нездоровых детей и подростков.

Показания и противопоказания к применению метода

Предлагаемая методика диагностики, типологии и коррекции школьной дезадаптации применима у пациентов с различными формами психических заболеваний, дебютировавших в дошкольном, школьном возрастах; обучающихся в общеобразовательных школах. Методика не может использоваться у пациентов с тяжёлой сопутствующей сомато — неврологической патологией, со злокачественными формами течения  психических заболеваний,  ослабоумливающими процессами, умеренной и тяжёлой умственной отсталостью, у обучающихся в школах VIII- вида (по вспомогательной  программе).

​Итоги проекта «Слухоречевая реабилитация и социальная адаптация детей с нарушением слуха»

Проект «Слухоречевая реабилитация и социальная адаптация детей с нарушением слуха» Автономной некоммерческой организации Центр помощи детям-инвалидам по слуху «СЛУШАРИКИ» подошел к завершению. Реализация проекта осуществлялась с марта по июль 2020 года.

30 детей с нарушением слуха смогли получить квалифицированную помощь специалистов (сурдопедагога, логопеда, психолога, игротерапевта, педагогов по музыке и творчеству). Каждый ребенок на протяжении двух недель ежедневно посещал занятия, мастер-классы. Родители получили индивидуальные и групповые консультации по дальнейшему развитию детей в домашних условиях, развитию когнитивных и творческих способностей.

За время реализации проекта проведено более 300 занятий для детей с нарушением слуха, 5 мастер-классов, 5 инклюзивных мероприятий.

Праздник, на котором подводили итоги, вручали подарки и благодарственные письма, а также развлекались со сказочными героями, стал яркой страничкой жизни детей и родителей.

Видео мероприятия можно посмотреть здесь. Фотографии доступны по ссылке.

Реализация проекта и мероприятие осуществлялось при поддержке Фонда президентских грантов. Напомним, Автономная некоммерческая организация Центр помощи детям-инвалидам по слуху «СЛУШАРИКИ» является победителем первого конкурса Президентских грантов 2020 года.

Дополнительная информация по телефону 8-912-445-87-71, Чиркова Лариса Петровна, директор Автономной некоммерческой организации Центр помощи детям-инвалидам по слуху «СЛУШАРИКИ»

Общественная организация в сети Интернет:

Сайт организации: https://vk.com/detclub18, e-mail: [email protected]

Информация размещена Управлением по социальной поддержке населения, делам семьи, материнства и детства Администрации города Ижевска, телефон +7 (3412) 41-45-18, адрес электронной почты [email protected]

Показатели социально-психологической адаптации и эмоционального статуса подростков и лиц юношеского возраста | Эверт

1. Бодров В.А. Информационный стресс : учеб. пособие для вузов. — М.: ПЕРСЭ. — 2000.

2. Григорьева М.В. Основные концептуальные положения исследования школьной адаптации // Вектор науки Тольяттинского государственного университета. Серия: Педагогика, психология.—2011.—Т. 2, № 5.—С. 63-66.

3. Григорьева М.В. Психология взаимодействий школьника и образовательной среды. — Саратов. — 2009.

4. Дубовицкая Т.Д, Крылова А.В. Методика исследования адаптированности студентов в вузе // Психологическая наука и образование. — 2010. — № 2. URL: http://psyedu.ru/journal/2010/2/Dubovitskaya_Krilova.phtml (дата обращения 09.01.2014).

5. Зорина И.Г. Особенности психоэмоционального состояния школьников в течение учебного года // Российский педиатрический журнал. — 2013. — № 2. — С.47-51.

6. Иванова И.В, Черная Н.Л, Сенягина Е.И. Состояние здоровья и социальнопсихологические особенности учащихся школ разного типа // Российский педиатрический журнал. — 2010. — № 2. — С. 53-55.

7. Караваева Е.М, Печерский В.Г, Иванов Д.Е. Различия показателей социальнопсихологической адаптации у школьников и студентов. PsyJournals.ru. — 2010. — С. 807-811. URL:http://psyjournals.ru/fles/34873/exp_collection_Karavaeva.pdf

8. Карвасарский Б.Д. (ред). Психотерапевтическая энциклопедия — 3-е изд., перераб. и доп. — Питер-Юг. — 2006.

9. Кожевникова Н.Г. Особенности заболеваемости студентов-подростков в процессе адаптации к обучению в ВУЗе // Педиатрия. — 2011. — №4. — С.65-68.

10. Локаткова О.В. Социально-психологические факторы адаптации первокурсников в высших и средних профессиональных учебных заведениях // Известия Саратовского университета. Серия Акмеология образования. Психология развития. — 2012.— Т.1. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/sotsialno-psihologicheskie-faktoryadaptatsii-pervokursnikov-v-vysshih-i-srednihprofessionalnyh-uchebnyh-zavedeniyah

11. Лыткин В.А, Эверт Л.С. Вазовагальные и ортостатические обмороки у детей и подростков // Сибирское медицинское обозрение. — 2011. — Т.1, № 67. — С.106-109.

12. Мельникова Н.Н. Диагностика социальнопсихологической адаптации личности: учеб. пособие. — Челябинск. — 2004.

13. Осницкий А.К. Определение характеристик социальной адаптации // Журнал практического психолога. — 1998. — №1. — С.54- 64.

14. Реан А.А, Кудашев А.Р, Баранов А.А. Психология адаптации личности. — СПб. — 2008.

15. Тарасова Л.Е. Взаимосвязь характеристик Я–концепции старшеклассников и показателей адаптации к образовательной среде // Современные проблемы науки и образования. — 2013. — №4. URL: www.science-education.ru/110-9860. (ссылка доступна на 21.08.2013).

16. Тарасова Л.Е. Психологическая безопасность образовательной среды как условие развития адаптационной готовности старшеклассников. — 2012. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/psihologicheskaya-bezopasnostobrazovatelnoy-sredy-kak-uslovie-razvitiyaadaptatsionnoy-gotovnosti-starsheklassnikov

17. Туттер Н.В. Клинические, нейрофизиологические и психологические особенности пациентов с паническими расстройствами при неврозах // Журнал неврологии и психиатрии имени С.С. Корсакова. — 2008. — №12. — С.11-15.

18. Украинец О.В. Социально-психологические аспекты адаптации детей школьного возраста к обучению в школе // Ученые записки Санкт-Петербургского государственного института психологии и социальной работы. — 2007. — Т.8, № 8. — С.45–47.

19. Фетискин Н.П., Козлов В.В., Мануйлов Г.М. Социально-психологическая диагностика развития личности и малых групп. — М. — 2009.

20. Филиппова Е.А. Ранняя диагностика невротических и патохарактерологических расстройств у школьников // Педиатрия. — 2011. — №2. — С.138-141.

21. Чубаровский В.В., Некрасов М.А. Пограничные психические расстройства и аддиктивные формы поведения у лиц подросткового и юношеского возраста. — Орел. — 2005.

22. Dymond R. Adjustment changes over Terapy Self-sorte. Psychotherapy and Personality Changes / Ed. by Rogers and R. Dymond. — Chicago. — 1954.

23. Zigmond AS., Snaith RP. Te Hospital Anxiety and Depression scale. — Acta Psychiatr. Scand. — 1983. — Vol.67. — P.361-370.

Отклонение и контроль | Введение в социологию

Результаты обучения

  • Объясните девиантность и природу девиантного поведения
  • Различия между видами санкций

Рис. 1. Большая часть привлекательности наблюдать за артистами в костюмах происходит из-за юмора, присущего видению нарушения повседневных норм. (Фото любезно предоставлено Cassiopeija / Wikimedia Commons)

Что такое отклонение? И какова связь между девиантностью и преступностью? По словам социолога Уильяма Грэма Самнера, отклонение от является нарушением установленных контекстуальных, культурных или социальных норм, будь то народные обычаи, нравы или кодифицированный закон (1906).Проще говоря, отклонение — это нарушение нормы.

Фактически, с точки зрения структурного функционализма, одним из положительных вкладов девиации является то, что она способствует социальным изменениям. Например, во время движения за гражданские права США Роза Паркс нарушила социальные нормы, когда отказалась перейти в «черную секцию» автобуса, а «Литл-Рок-девять» нарушила обычаи сегрегации, чтобы посещать государственную школу Арканзаса.

«Что такое девиантное поведение?» нельзя ответить прямо.Признано ли действие девиантным или нет, зависит от многих факторов, включая местоположение, аудиторию и человека, совершившего действие. По словам социолога Говарда Беккера, девиантность относительна, и «девиант — это тот, к кому был успешно применен этот ярлык; девиантное поведение — это поведение, которое люди так навешивают на себя »(Becker 1963). Слушать музыку на телефоне по дороге в класс считается допустимым поведением. Слушайте музыку в 14:00. Лекция по социологии считается грубой и может быть встречена неодобрительным взглядом и / или просьбой убрать телефон.Прослушивание музыки на телефоне в качестве свидетеля перед судьей может вызвать неуважение к суду и, как следствие, штраф или тюремное заключение. В этом примере мы видим, что индивидуальный актер остается постоянным, в то время как место действия и аудитория меняются, в каждом случае все больше расходясь с установленными нормами.

Поскольку нормы меняются в зависимости от культуры и времени, логично, что меняются и представления об отклонениях. Пятьдесят лет назад в государственных школах Соединенных Штатов был строгий дресс-код, который, помимо прочего, часто запрещал женщинам носить брюки на занятиях.Сегодня для женщин социально приемлемо носить брюки, но менее приемлемо для мужчин — юбки. Во время войны действия, которые обычно считаются предосудительными с моральной точки зрения, например, убийство другого человека, могут быть вознаграждены. Является ли действие отклонением от нормы или нет, зависит от реакции общества на это действие.

Почему я веду катафалк

Когда социолог Тодд Шёпфлин столкнулся со своим другом детства Биллом, он был шокирован, увидев, что тот водит катафалк вместо обычной машины. Профессионально подготовленный исследователь, Шёпфлин интересовался, какое влияние вождение катафалка оказало на его друга и какое влияние оно может оказать на других в дороге.Будет ли большинство людей сочтено неприемлемым использование такого транспортного средства для повседневных дел?

Рисунок 2. Катафалк с номерным знаком «LASTRYD». Как бы вы отнеслись к владельцу этой машины? (Фото любезно предоставлено Брайаном Тойчем / flickr)

Шепфлин взял интервью у Билла, которому сначала любопытно узнать, почему он водил такую ​​нетрадиционную машину. Билл просто искал надежную зимнюю машину; имея ограниченный бюджет, он просмотрел объявления о подержанных автомобилях и наткнулся на одну, посвященную катафалку.Машина ехала хорошо, и цена была подходящей, поэтому он ее купил.

Билл признал, что реакция окружающих на машину была неоднозначной. Его родители были потрясены, а сослуживцы на него посмотрели странно. Однажды механик отказался работать на нем и заявил, что это «машина мертвого человека». Однако в целом Билл получил в основном положительные отзывы. Незнакомцы показали ему большой палец вверх на шоссе и остановили его на стоянках, чтобы поболтать о его машине. Его девушке это нравилось, его друзья хотели воспользоваться этим, и люди предлагали купить его.Может ли быть, что вождение катафалка на самом деле не такое уж ненормальное?

Schoepflin предположил, что, хотя и рассматривается как выходящее за рамки общепринятых норм, вождение катафалка является настолько легкой формой отклонения, что фактически становится знаком отличия. Конформисты находят выбор автомобиля интригующим или привлекательным, в то время как нонконформисты видят другого чудака, к которому они могут относиться. Как заметил один из друзей Билла: «Каждый парень хочет иметь такую ​​уникальную машину, и вы, , безусловно, справитесь с ней.Такие анекдоты напоминают нам, что, хотя отклонение от нормы часто рассматривается как нарушение норм, оно не всегда рассматривается в негативном свете (Schoepflin 2011).

Социальный контроль

Что происходит, когда человек нарушает социальные нормы? Водитель, уличенный в превышении скорости, может получить штраф за превышение скорости. Студент, который на уроке носит халат, получает предупреждение от профессора. Избегают громкой отрыжки взрослых. Все общества практикуют социальный контроль , регулирование и обеспечение соблюдения норм.Основная цель социального контроля — поддерживать социальный порядок , набор практик и поведения, на которых члены общества строят свою повседневную жизнь. Думайте о социальном порядке как о справочнике для сотрудников и о социальном контроле как о менеджере. Когда работник нарушает правила на рабочем месте, менеджер вмешивается, чтобы обеспечить соблюдение правил; когда сотрудник выполняет исключительно хорошую работу, соблюдая правила, менеджер может похвалить или продвинуть сотрудника.

Средства обеспечения соблюдения правил известны как санкции .Санкции могут быть как положительными, так и отрицательными. Положительные санкции — награды за соблюдение норм. Повышение по службе — это положительная санкция за упорный труд. Отрицательные санкции — наказание за нарушение норм. Арест — это наказание за кражу в магазине. Оба типа санкций играют роль в социальном контроле.

Социологи также классифицируют санкции как формальные и неформальные. Хотя кража в магазине, одна из форм социального отклонения, может быть незаконной, нет никаких законов, предписывающих, как правильно почесать нос.Это не означает, что ковыряние в носу на публике не подлежит наказанию; вместо этого вы столкнетесь с неофициальными санкциями . Неформальные санкции возникают при личном социальном взаимодействии. Например, ношение шлепанцев в опере или громкая ругань в церкви могут вызвать неодобрительные взгляды или даже словесные выговоры, тогда как поведение, которое рассматривается как положительное, например, помощь старику в переносе пакетов с продуктами через улицу, может вызвать положительную неформальную реакцию. , например, улыбка или похлопывание по спине.

Формальные санкции , с другой стороны, являются способами официального признания нарушений норм и обеспечения их соблюдения. Например, если студент нарушает кодекс поведения своего колледжа, он может быть исключен. Тот, кто неуместно разговаривает с начальником, может быть уволен. Совершивший преступление может быть арестован или заключен в тюрьму. С положительной стороны, солдат, спасший жизнь, может получить официальную награду.

В таблице ниже показано соотношение между различными типами санкций.

Таблица 1. Неформальные / формальные санкции. Формальные и неформальные санкции могут быть положительными или отрицательными. Неформальные санкции возникают при социальном взаимодействии, тогда как формальные санкции официально закрепляют нормы.
Неформальный Формальный
Положительный Выражение благодарности Повышение по службе
Отрицательный Злой комментарий Штраф за парковку

Дальнейшие исследования

Хотя мы редко думаем об этом таким образом, отклонения от нормы могут иметь положительное влияние на общество.Ознакомьтесь с программой Positive Deviance Initiative, инициированной Университетом Тафтса для продвижения социальных движений во всем мире, которые стремятся улучшить жизнь людей, на сайте positivedeviance.org.

Смотри

Посмотрите выбранный клип из этого видео, чтобы узнать больше о том, как выглядит девиантное поведение и как социальный контроль регулирует социальные нормы.

Подумай над

  • Если бы у вас был выбор, купили бы вы необычный автомобиль, например катафалк, для повседневного использования? Как бы отреагировали ваши друзья, семья или другой значимый человек? Поскольку девиация определяется культурой, большинство решений, которые мы принимаем, зависит от реакции других.Есть ли что-то в вашей жизни, что вас побуждают делать, чего вы не делаете? Почему нет?
  • Вспомните недавний случай, когда вы использовали неформальные негативные санкции. На какое отклонение вы отреагировали? Как ваши действия повлияли на девиантного человека или людей? Как ваша реакция помогла сохранить социальный контроль?

Глоссарий

отклонение:
нарушение контекстных, культурных или социальных норм
формальные санкции:
официально признанных и исполняемых санкций
неформальные санкции:
санкции, применяемые при личном общении
отрицательные санкции:
наказания за нарушение норм
положительные санкции:
награды за соответствие нормативам
санкции:
средства обеспечения соблюдения правил
социальный контроль:
регулирование и обеспечение соблюдения норм
социальный заказ:
Набор практик и моделей поведения, на которых члены общества строят свою повседневную жизнь

Внесите свой вклад!

У вас была идея улучшить этот контент? Нам очень понравится ваш вклад.

Улучшить страницуПодробнее

границ | Мобильность в жилых помещениях снижает нервную реакцию на нарушение социальных норм

Введение

За последние десятилетия бесчисленное количество людей переехали в новые города или страны в поисках лучшей работы или образования. Школы и колледжи предоставляют студентам возможности для обмена, а корпорации предлагают сотрудникам возможность работать в других городах. До сих пор мобильность в жилых помещениях была относительно высокой в ​​Северной Америке (Castles et al., 2013). Ожидается, что из-за быстрого экономического развития в Азии и сотрудничества между странами мобильность жителей в этом регионе возрастет (Czaika and De Haas, 2014; International Organization for Migration, 2015). Африка, которая описывается в литературе как место проживания эмигрантов, также демонстрирует тенденцию к увеличению мобильности, поскольку африканские страны повысили свою привлекательность (Jonsson, 2009). Таким образом, жилищная мобильность, по-видимому, увеличивается во всем мире. Отчет о мировой миграции (Международная организация по миграции, 2015 г.) показал, что в настоящее время насчитывается более 232 миллионов международных мигрантов и 740 миллионов внутренних мигрантов.Кроме того, ожидается, что еще 2,5 миллиарда человек переедут в городские районы Азии и Африки.

Тем не менее, мобильность в жилых помещениях связана с рядом проблем. Например, в мобильных районах уровень преступности выше, чем в стабильных городах (Sampson et al., 1997). Однако расширенное исследование, проведенное Коэном (1998), показало, что мобильность по месту жительства не обязательно была связана с ростом насилия, а ассоциация зависела от культуры уступчивости, разделяемой сообществом.В сообществах, которые ценили культуру чести, менее стабильные регионы были связаны с меньшим количеством убийств, связанных с аргументами, но были связаны с увеличением количества убийств, связанных с уголовными преступлениями, по сравнению с более стабильными регионами (Cohen, 1998). Чтобы расширить эти области исследования, мы исследовали, как мобильность по месту жительства влияет на нарушения социальных норм, которые формально не санкционированы.

Мобильность по месту жительства определяется как частота, с которой люди меняют место жительства. На индивидуальном уровне это понятие относится к количеству переездов, которые человек переживает в течение определенного периода, или переездов, ожидаемых в будущем (Oishi, 2010).Хотя переезды в жилые дома могут быть захватывающими, они могут привести к краткосрочным и долгосрочным психологическим, когнитивным и поведенческим последствиям (Oishi and Talhelm, 2012). Например, высокая мобильность по месту жительства может вызывать беспокойство и способствовать поиску знакомства (Oishi et al., 2012). Люди, которые часто переезжают, заинтересованы в расширении социальных сетей из-за одиночества (Oishi et al., 2013), и они с большей вероятностью помогут незнакомцам, чем люди, которые стабильно проживают в своей стране (Lun et al., 2012). Одно из основных различий между стабильными и мобильными людьми — это состояние их социальных отношений.Те, кто часто переезжает, как правило, имеют социальную сеть с небольшим количеством обязанностей, тогда как те, кто стабильно проживают, обычно имеют стабильную дружбу с обязательствами и обязанностями (Ho et al., 2006; Oishi, 2010). В стабильных обществах социальные связи являются глубокими, и друзья обязаны помогать друг другу в трудные времена; иногда помощь связана с чрезмерными расходами. Таким образом, в постоянно стабильной обстановке люди должны осторожно относиться к друзьям и гарантировать, что они заслуживают доверия. В стабильных обществах, когда друзья плохо себя ведут, люди могут налагать наказания, чтобы сдерживать ненадлежащее поведение.Действительно, исследования показали, что выходцы из Восточной Азии с большей вероятностью будут наказывать за ненадлежащее поведение, чем жители Северной Америки (Wang and Leung, 2010). По сравнению с людьми в мобильных обществах, люди в стабильных обществах могут быть более чувствительны к нарушениям норм, чтобы гарантировать, что их друзья заслуживают доверия, и избегать наказаний, связанных с девиантным поведением. Таким образом, мы предположили, что мобильность по месту жительства снизит выявление нарушений социальных норм.

Норма может быть образцом действий, который обеспечивает взаимопонимание для решения проблем или побуждает людей вести себя просоциально, когда возникают конфликты в личных интересах и совместной выгоде (Hechter and Opp, 2001).Таким образом, нормы необходимы для поддержания общественного порядка. Согласно Hechter and Opp (2001), социальные нормы относятся к стандартам поведения в данной ситуации. По сравнению с правовыми нормами, социальные нормы не подкрепляются формальными санкциями, но публично распространяются. Предыдущие исследования показали, что восприятие поведения, нарушающего социальные нормы (то есть степень, в которой люди могут выявлять поведение, нарушающее социальные нормы), варьируется в зависимости от культуры и общества (Mu et al., 2015). N400, связанный с событием потенциал (ERP) с отрицательным отклонением примерно на 400 мс, является нейронным индексом обнаружения неожиданных аномальных стимулов, аффективной и социальной неконгруэнтной информации (Ceballos et al., 2005; Гото и др., 2010). Было обнаружено, что N400, вызванный нарушением социальных норм, более негативен у китайцев, чем у американцев (Mu et al., 2015). Даже на национальном, региональном и государственном уровнях наблюдается различная чувствительность к нарушениям социальных норм (Harrington and Gelfand, 2014).

Будучи крупнейшей развивающейся страной, Китай за последние два десятилетия стал свидетелем значительной внутренней мобильности рабочей силы, сопровождавшейся проведением реформ и политики открытости (Fan, 2003).Традиционная китайская семья унаследовала внутрисемейное разделение труда, при котором мужчины берут на себя ответственность за работу вне дома, а женщины остаются дома и растят потомство. Развитие рыночной экономики подтолкнуло большое количество рабочих из сельских районов в города и поселки для получения более высокой заработной платы и лучшего образования, что оказало влияние на структуру традиционных семей и существенно изменило социальную роль женщин. Согласно исследованию Национального статистического бюро, число женщин-иммигрантов в стране быстро росло примерно в 2000 году, даже быстрее, чем рост иммигрантов-мужчин (Национальное статистическое бюро Китая, 2005).Эта грандиозная трансформация социальных ролей может вызвать огромные проблемы для женщин-иммигрантов в процессе социальных изменений (Tuccio and Wahba, 2018). Предыдущее исследование гендерного разделения труда в переходный период в Китае показало, что влияние гендерных стереотипов и недопредставленности в патриархальном обществе подорвало статус большинства сельских женщин (Fan, 2003). Иммигранты-женщины во всем мире, по-видимому, сталкиваются с более серьезными проблемами, чем иммигранты-мужчины, в отношении своей профессиональной и образовательной мобильности и, как сообщается, имеют более высокий риск возникновения проблем с психическим здоровьем (Fisher and Hood, 1988; Magdol, 2002; Haynie et al., 2006). Было обнаружено, что женщины с большей вероятностью обращаются за помощью к другим (т. Е. К профессионалам или друзьям) и оказываются более эмоционально взаимосвязанными, чем мужчины, когда сталкиваются с жизненными трудностями (Ashton and Fuehrer, 1993; Jordan, Revenson, 1999; Addis and Махалик, 2003; Боско и др., 2019). В результате они могут быть более гибкими в адаптации к меняющейся среде. Тем не менее, было проведено ограниченное исследование, чтобы изучить, как мобильность по месту жительства влияет на психологический статус и социальное восприятие этой недостаточно представленной группы, особенно в процессе социальных изменений.

Мы предположили, что мобильность по месту жительства снизит выявление нарушений социальных норм и что это влияние будет в основном присутствовать у женщин из-за требовательной адаптации к изменению окружающей среды. Чтобы проверить эти гипотезы, мы провели три исследования со смешанными методами, включая опросы, поведенческие манипуляции и нейробиологические подходы (электроэнцефалография, ЭЭГ). В исследовании 1 мы провели онлайн-опрос с однородной выборкой с заранее определенным размером выборки, чтобы изучить связь между исторической мобильностью по месту жительства и восприятием нарушений социальных норм, которая была измерена с помощью задачи, разработанной Mu et al.(2015). Основываясь на гендерных результатах исследования 1, мы провели два отдельных лабораторных эксперимента по ЭЭГ, чтобы дополнительно раскрыть нейронный механизм влияния мобильности по месту жительства на восприятие нарушений социальных норм (исследование 2) и обнаружили, что эффект оказывался в основном на нарушения социальных норм. но не по общим семантическим нарушениям (Исследование 3).

Материалы и методы

Исследование 1

Всего 175 участников (86 мужчин, 89 женщин, M возраст = 22.99 лет, SD = 5,19) были приняты на работу в Университете Сунь Ятсена. Каждый участник получил компенсацию в размере 20 юаней. Такой размер выборки позволил нам выявить эффект мобильности в жилых помещениях со средней величиной эффекта ( r = 0,30, альфа = 0,05, мощность = 0,80, количество предикторов = 6) и эффект мобильности в зависимости от пола со средней величиной эффекта ( r = 0,30 против 0,10, альфа = 0,05, мощность = 0,80, коэффициент распределения = 1) с использованием линейной множественной регрессии (оценено с помощью программного обеспечения G * Power, Faul et al., 2007). Информированное согласие было получено от всех участников до начала экспериментов во всех исследованиях. Все исследования были одобрены этическим комитетом факультета психологии Университета Сунь Ятсена.

Участников попросили заполнить онлайн-опрос. Субъективный социально-экономический статус (SES) измерялся с помощью шкалы самооценки МакАртура, которая ранее использовалась для связи субъективного SES с нарушениями социальных норм (Mu et al., 2015). После предоставления справочной информации участников попросили перечислить все города, в которые они переехали, и их возраст на момент переезда.Суммарное время в пути служило оценкой мобильности участников по месту жительства. Затем участники выполнили рейтинговое задание за нарушение нормы. Рейтинговая задача нарушения социальных норм содержала три типа пунктов (подходящие, слабо нарушающие социальные нормы и сильно нарушающие социальные нормы), которые были адаптированы из Mu et al. (2015). Каждый тип включал восемь пунктов, и каждый пункт описывал поведение в определенной ситуации. Участники оценили уместность пунктов о нарушении нормы по шкале от 1 ( категорически неприемлемо, ) до 7 ( категорически неуместно, ).В этих исследованиях мы сообщаем обо всех мерах, манипуляциях и исключениях.

Исследование 2

Сорок две студентки ( M возраст = 19,24 года, SD = 1,65, возрастной диапазон: 18–26 лет) были приняты на работу из Университета Сунь Ятсена. Все участники были правши и имели нормальное или скорректированное зрение. Каждый участник получил компенсацию в размере 50 юаней.

Перед сеансом ЭЭГ участники прошли опрос, который включал демографическую информацию.Участники были случайным образом распределены по одному из двух условий в соответствии с работой Oishi et al. (2013): жилая мобильность против жилой стабильности. Участников в условиях мобильности попросили представить, что им предложили работу, которую они всегда хотели, но для этого нужно было каждый год жить в другом городе. Участников в стабильном состоянии попросили представить себе работу своей мечты, но для этого они должны были оставаться в одном городе в течение 10 лет. Обе группы были проинструктированы написать соответствующий контент за 10 минут.

Два независимых эксперта прочитали письменные ответы на вопросы, касающиеся манипулирования мобильностью / стабильностью в жилых помещениях, и оценили обеспокоенность отношениями с семьей и друзьями, а также общую обеспокоенность по 5-балльной шкале (1 = , совсем не , 5 = крайне ). Эти два эксперта также подсчитали слова или фразы, связанные с одиночеством (например, изолированность, одиночество, одиночество) и снижением социальных сетей. Согласованность в оценках озабоченности и подсчете слов была адекватной ( r s> 0.80). Поправка Бонферрони использовалась для множественных сравнений во время апостериорного сравнения .

После манипуляции жилой мобильностью участников попросили представить ситуацию, описанную в манипуляции, и выполнить рейтинговое задание за нарушение нормы. В сеансе ЭЭГ мы использовали задачу о нарушении социальных норм, основанную на Mu et al. (2015) (см. Рисунок 1). Тридцать четыре варианта поведения (например, хлопки в ладоши) были представлены для трех типов ситуаций: подходящие (например,ж., на симфоническом концерте), слабо неприемлемо (например, в холле отеля) и категорически неуместно (например, на похоронах). Участников попросили оценить, уместно ли определенное поведение в данной ситуации. Для каждой ситуации было 34 типа поведения. Из 34 вариантов поведения 10 были выбраны случайным образом и представлены дважды. Таким образом, в каждой ситуации было по 44 испытания. Всего 132 испытания (44 поведения × 3 ситуации) (дополнительные таблицы S7, S8) были случайным образом распределены по четырем прогонам, каждый из которых длился 4 мин.В каждом прогоне участникам предлагалось представить ситуацию в первом вопросе и выполнить следующее задание. Каждое испытание начиналось с фиксации 500–1500 мс. Затем было представлено первое предложение, описывающее ситуацию (например, Элль на симфоническом концерте) в течение 1500 мс. После 100-миллисекундной фиксации второе предложение, описывающее поведение (например, она хлопает в ладоши), было разделено на два экрана по 400 мс. Например, «она» была представлена ​​в течение 400 мс, после чего следовала фиксация 100 мс, после чего «хлопали в ладоши» в течение 400 мс.После фиксации 800 мс экран ответа показывался в течение 3 секунд (на расстоянии просмотра 80 см), в течение которых участники оценивали соответствие поведения от 1 ( очень неуместное ) до 4 ( очень подходящее ). ) используя указательный и средний пальцы обеих рук на клавиатуре. Мы нацелились на ERP, вызванные экраном, на котором отображалось поведение (например, хлопки в ладоши, экран с красной рамкой на рисунке 1). Вся процедура изображена на дополнительном рисунке S1.Кнопки ответа были уравновешены между испытуемыми.

Рисунок 1. Задача «Нарушение социальных норм». Каждое испытание начиналось с фиксации 500–1500 мс. Затем было представлено первое предложение, описывающее ситуацию (например, Элль на симфоническом концерте) в течение 1500 мс. После 100-миллисекундной фиксации второе предложение, описывающее поведение (например, она хлопает в ладоши), было разделено на два экрана по 400 мс с фиксацией 100 мс. После фиксации 800 мс, в течение 3 секунд показывался экран ответа, в течение которого участники оценивали соответствие поведения от 1 ( очень неподходящее, ) до 4 ( очень подходящее, ), используя свои указательные и средние пальцы на обеих руках. на клавиатуре на расстоянии до 80 см.Компоненты ERP были созданы на экране с красной рамкой.

Мы собирали непрерывные сигналы ЭЭГ с помощью 64 скальп-электродов на основе системы 10–20 системы NeuroScan. Вертикальная электроокулограмма (ВЭОГ) была записана с двух электродов, расположенных выше и ниже левого глаза. Горизонтальная электроокулограмма (HEOG) была записана с двух электродов, размещенных на 1,5 см латеральнее левого и правого наружного угла глазной щели. ЭЭГ усиливали (полоса пропускания 0,05–100 Гц) и оцифровывали с частотой дискретизации 500 Гц.Все данные были повторно привязаны в автономном режиме к среднему эталону сосцевидного отростка и отфильтрованы с помощью фильтра нижних частот 30 Гц. ERP в каждом состоянии усредняли отдельно, с эпохой, начинающейся за 200 мс до начала стимула и продолжающейся в течение 1200 мс. Испытания, которые были загрязнены движениями глаз и мышечными потенциалами, превышающими ± 50 мкВ при HEOG, VEOG, FP1, FPZ и FP2, были исключены из расчета среднего. Среднее приемлемое количество испытаний для участников составило 82,3% ± 9,3%. Данные для каждого участника были усреднены для каждой ситуации.Средняя амплитуда компонента N400 была рассчитана с помощью электродов, выбранных из центрально-теменных (Cz, C1, C2, CPz, CP1, CP2) областей во временном окне от 250 до 450 мс (с максимумом примерно на 350 мс), аналогично к предыдущему исследованию, в котором был вызван N400 (Fisher et al., 2010; Kutas and Federmeier, 2011) (Рисунок 2). Топография напряжения использовалась для оценки потенциальных источников нейронных реакций на нарушение.

Рисунок 2. Потенциальные результаты событий (ERP) для нарушений социальных норм. (A) Общие средние ERP для исходных подходящих, слабых и сильных условий в стабильных жилых и мобильных жилых условиях в центральном регионе. Топография показывает распределение эффекта N400 в сильных условиях на 250–450 мс для стабильных жилых и мобильных жилых условий. (B) Дифференциальные ERP для контраста между слабыми и подходящими условиями (WIA) и контраста между сильными и подходящими условиями (SIA) для стабильных и мобильных условий.Топографии показывают распределение дифференциала N400 (WIA и SIA) для стабильных и мобильных условий при 250–450 мс. (C) Столбчатая диаграмма, иллюстрирующая контраст эффектов N400 для WIA и SIA в центрально-теменной области (CPz был выбран в качестве репрезентативного электрода) для временного окна 250–450 мс. Планки погрешностей представляют собой стандартные ошибки. (D) Корреляция между дифференциальной амплитудой для сравнения сильных и слабых состояний во временном окне 250–450 мс с субъективными оценками от слабого состояния во время обработки ЭЭГ (более высокие баллы соответствуют более подходящему поведению). ∗∗ p <0,01. Бонферрони сделал поправку на множественные сравнения.

Исследование 3

Чтобы проверить, может ли мобильность по месту жительства влиять на несоциальные нарушения, мы провели Исследование 3 в качестве контрольного исследования. Сорок студенток ( M возраст = 19,27 лет, SD = 1,72, возрастной диапазон: 18–26 лет) были приняты на работу из Университета Сунь Ятсена. Все участники были правши и имели нормальное или скорректированное зрение.Каждый участник получил компенсацию в размере 50 юаней.

До сеанса ЭЭГ материалы и процедуры соответствовали описанным выше для Исследования 2. На сеансе ЭЭГ была принята задача семантического нарушения, основанная на установленной парадигме (см. Рисунок 3). В задании на нарушение семантики было представлено несколько семантически правильных или неправильных предложений, и участников попросили оценить, были ли эти предложения правильными или неправильными. Девяносто сегментированных предложений субъект-глагол-объект, включая 45 семантически правильных и 45 неправильных предложений, были случайным образом распределены по трем прогонам.Каждый запуск длился 4 мин (дополнительные таблицы S9, S10). В каждом прогоне участникам было предложено представить ситуацию в первом вопросе и выполнить задание, за которым следовало 30 испытаний, по 15 испытаний для каждого семантического условия. Каждое испытание начиналось с фиксации 550–1000 мс. Затем короткие фразы, выделенные из предложения, показывались по 400 мс каждая с фиксацией 100 мс между двумя короткими фразами. После того, как все предложение было представлено целиком, за фиксацией продолжительностью 800 мс последовал 3-секундный экран ответа (на расстоянии просмотра 80 см), во время которого участники оценивали правильность предложения, используя указательные пальцы обеих рук на заднем плане. клавиатура.Мы нацелены на ERP, вызванные экраном, на котором были представлены объекты (например, (пшеница), экран с красной рамкой на рисунке 3) после поведения (например, (проклято)). Вся процедура изображена на дополнительном рисунке S2. Кнопки ответа были уравновешены между испытуемыми.

Рисунок 3. Задача на нарушение семантики. Каждое испытание начиналось с фиксации 550–1000 мс. Затем короткие фразы, выделенные из предложения, показывались по 400 мс каждая с фиксацией 100 мс между двумя короткими фразами.После того, как предложение было представлено целиком, была показана фиксация длительностью 800 мс, после чего последовал экран ответа на 3 секунды, во время которого участники оценивали правильность предложения, используя указательные пальцы обеих рук на клавиатуре на расстоянии просмотра 80 см. Компоненты ERP были созданы на экране с красной рамкой.

Сбор и анализ данных ЭЭГ

были такими же, как и для исследования 2, за исключением того, что испытания, содержащие неправильные ответы, были исключены перед фильтрацией, а данные для каждого участника были усреднены для двух семантических условий (правильные противневерно). Среднее значение приемлемых испытаний для участников составило 80,7% ± 10,5%.

Результаты

Исследование 1

Мы использовали статистическое программное обеспечение SPSS 22.0 для анализа всех данных для всех исследований. В исследовании 1 были собраны исторические данные о мобильности участников по месту жительства и использовалась задача оценки нарушения социальных норм, чтобы проверить взаимосвязь между исторической мобильностью по месту жительства и восприятием поведения, нарушающего социальные нормы. Задача оценки нарушения социальных норм была адаптирована из Mu et al.(2015) и включили три типа поведения, отсортированных по субъективным оценкам участников: подходящее, слабо нарушающее социальные нормы (WSN) и строго нарушающее социальные нормы (SSN) поведение. Мы рассчитали баллы для поведения WSN и SSN, используя исходные рейтинговые баллы для этих двух типов поведения за вычетом исходных баллов соответствующего поведения. В следующих исследованиях последовательно использовались одни и те же методы расчета. Средние значения, стандартные отклонения и корреляционная матрица всех переменных показаны в дополнительных таблицах S1 – S3.

Регрессионный анализ показал, что историческая мобильность проживания была значимо связана с рейтингом WSN (WSN: β = 0,17, p = 0,029), но незначительно значимо связана с рейтингом SSN (SSN: β = 0,15, p = 0,051, таблица 1). Мы проверили, влияет ли пол на связь между мобильностью и нарушениями норм, и результаты показали, что эта связь была значимой для WSN (β = 0,17, p = 0,023, дополнительная таблица S4).Затем мы использовали отдельный регрессионный анализ для двух гендерных групп (дополнительный рисунок S1). Для женщин более высокая мобильность по месту жительства соответствовала более слабому восприятию WSN (β = 0,32, p = 0,002, таблица 2) и SSN (β = 0,25, p = 0,020). Мобильность по месту жительства не была связана с нарушениями нормы для мужчин (WSN: β = -0,05, p = 0,674; SSN: β = 0,05, p = 0,691). В истории мобильности по месту жительства не было гендерных различий (мужчины: 1.40 ± 0,82, самка: 1,34 ± 0,85, т = 0,46, р = 0,645). Эти результаты были согласованы после контроля возраста, местоположения (город / село), ​​годового дохода и субъективного SES.

Таблица 1. Коэффициенты регрессионного анализа в исследовании 1.

Таблица 2. Коэффициенты регрессионного анализа, проведенного отдельно для самок и самцов в исследовании 1.

Мы также рассчитали взвешенную мобильность населения на основе административного деления.Мы присвоили разный вес баллам жилищной мобильности в зависимости от административного деления. В частности, миграциям между городами внутри провинций был присвоен вес 1, а миграции между провинциями в пределах одной и той же части Китая (т. Е. Южный / северный Китай) — вес 2, а миграции между частями Китая или между странами — вес 3. Наконец, мы рассчитали общие баллы этих трех типов миграций как взвешенную историю жилищной мобильности.С помощью этого показателя мы обнаружили согласованные результаты, указывающие на то, что история мобильности в жилых помещениях значимо коррелировала с WSN и SSN у женщин ( r = 0,319 и 0,247, p = 0,002 и 0,02), но не у мужчин ( r = -0,014 и -0,004, p = 0,974 и 0,691, дополнительный рисунок S1).

Исследование 2

Хотя снижение субъективно подходящих оценок нарушений социальных норм в условиях проживания в мобильных условиях поведенческого эксперимента можно объяснить снижением восприятия нарушений социальных норм, обнаруженная нами закономерность также может быть результатом сопоставимого восприятия, но более высокой толерантности к социальным нормам. нарушения.Связан ли этот эффект с уменьшением обнаружения, требует дополнительных доказательств. В исследовании 2 использовалась методика электроэнцефалографии (ЭЭГ) для изучения основных нейронных механизмов мобильности по месту жительства при нарушениях социальных норм путем изучения N400, нейронного маркера для выявления нарушений социальных норм. Если N400 в двух условиях мобильности различается, то на выявление нарушений социальных норм влияет жилищная мобильность. Поскольку в исследовании 1 наблюдалась значительная взаимосвязь между мобильностью по месту жительства и нарушениями социальных норм для женщин, в исследовании 2 мы сосредоточили внимание на женщинах.Основываясь на гендерных результатах исследования 1, в настоящем исследовании мы сосредоточились на женщинах.

Для компонента N400, вызванного целевым экраном, отображающим поведение, для выполнения анализа использовались дифференциальные ERP для контрастов между слабо неподходящими (WI) / сильно неподходящими (SI) условиями и подходящими условиями (WIA и SIA, соответственно) . Мы выполнили 2 × 2 (мобильность в жилых помещениях [мобильная, стабильная] × норма [WIA, SIA]) с повторными измерениями ANOVA для центральной и теменной областей.Значительный основной эффект наблюдался для мобильности в жилых помещениях ( F (1,40) = 4,66, p = 0,037, η p 2 = 0,10). Основной эффект для норм был незначительным ( F (1,40) = 0,69, p = 0,412, η ​​ p 2 = 0,02; подробные результаты для каждого электрода представлены в дополнительной таблице S6. наблюдалась взаимосвязь между мобильностью населения и нормами в центральной и теменной областях ( F (1,40) = 6.23, p = 0,017, η p 2 = 0,14). Апостериорный анализ показал, что дифференциальные ERP для WIA были значительно более отрицательными в стабильном состоянии, чем в мобильном состоянии ( t (40) = -3,13, p = 0,003), и между ними не наблюдалось значительных эффектов. два условия мобильности по месту жительства для дифференциальных ERP для SIA ( t (40) = -0,55, p = 0,583), которые показали, что мобильность по месту жительства может снизить восприятие слабых нарушений (см. рисунок 2).

Чтобы изучить взаимосвязь между субъективными оценками участников (дополнительная таблица S5) и нейронными реакциями на состояние WI, мы провели корреляционный анализ. Результаты показали, что дифференциальные амплитуды между условиями SI и WI (SIWI) отрицательно связаны с субъективными оценками слабых нарушений в условиях подвижности ( r = -0,56, p = 0,011). Эта связь не была обнаружена для стабильного состояния ( r = 0.27, p = 0,226). Иерархический регрессионный анализ также подтвердил, что мобильность жителей смягчает связь между рейтингами слабых нарушений и дифференциальными ERP для SIWI в центральной и теменной областях (β = -0,403, p = 0,004).

Исследование 3

Чтобы проверить, может ли мобильность по месту жительства влиять на несоциальные нарушения, мы провели исследование 3, в котором использовалась задача семантического нарушения (Mu et al., 2015).

В этом исследовании участников случайным образом распределили по условиям мобильности или стабильности по месту жительства, и они выполнили задание на семенное нарушение.Показатели точности для всех участников задания на семантическое нарушение были выше 80%. Для амплитуды N400 мы использовали 2 × 2 (мобильность в жилых помещениях [мобильный, стабильный] × семантическое нарушение [правильно, неверно]) ANOVA с повторными измерениями. Более отрицательный N400 был выявлен в семантически неправильном состоянии, чем в правильном ( F (1,38) = 9,73, p = 0,003, η p 2 = 0,20, см. Рисунок 4), и основной эффект не наблюдался для мобильности по месту жительства и взаимодействия между мобильностью по месту жительства и нарушением (мобильность по месту жительства: F (1,38) = 0.40, p = 0,529, η p 2 = 0,01; взаимодействие: F (1,38) = 1,96, p = 0,170, η p 2 = 0,05).

Рисунок 4. Возможные результаты, связанные с событием (ERP) для семантических нарушений. (A) Большие средние ERP для семантически правильных и неправильных условий для стабильных жилищных условий в центральном регионе. Топография показывает распределение эффекта N400 для неправильных условий на 250–450 мс в стабильных жилых условиях. (B) Общие средние ERP для семантически правильных и неправильных условий в мобильных жилых условиях в центральном регионе. Топография показывает распределение эффекта N400 для неправильного состояния на 250–450 мс в условиях мобильного жилого помещения.

Обсуждение

Наше исследование изучило взаимосвязь между исторической жилой мобильностью и нарушениями социальных норм. Кроме того, мы манипулировали мобильностью по месту жительства и обнаружили, что она влияет на нейронные реакции на нарушения социальных норм.

Нарушения жилищной мобильности и социальных норм у женщин

Наши результаты показали, что историческая мобильность по месту жительства коррелировала со снижением выявления как слабых, так и сильных нарушений социальных норм поведения среди женщин в исследовании 1. После включения мобильности в жилые дома нейронный компонент нарушения социальных норм был подавлен в контексте нарушение было слабым. Результаты настоящего исследования показывают, что восприятие социальных норм у женщин является гибким, что может способствовать их адаптации к изменяющейся среде.Предыдущие исследования гендерной уязвимости к изменению климата показали, что женщины наиболее уязвимы среди уязвимых групп к экстремальным климатическим ситуациям из-за их недопредставленности в распределении социальных ресурсов (Ferdous and Mallick, 2018; Goodrich et al., 2019). Подобные ситуации возникают в процессе мобильности, особенно в контексте традиционной китайской культуры, такой как традиционные гендерные нормы, когда женщины остаются дома и неравенство в получении возможностей для получения образования (Fan, 2003).Кроме того, предыдущие исследования показали, что недопредставленные группы меньшинств более ориентированы на других, а в государственных научных учреждениях исследовательские микрокультуры действуют как контекст социализации для недостаточно представленных студентов-естественников и интегрированы в их личные научные нормы (Thoman et al., 2017). Таким образом, из-за своей неадекватной способности оказывать сильное влияние на окружающую среду, женщины могут принять новые социальные нормы, которые сформулированы в более разнообразной группе, и это влияние очевидно на стадии выявления.Однако было проведено недостаточно исследований, чтобы изучить, как психологический и социальный статус девочек-подростков изменяется в процессе мобильности по месту жительства, что является достойной темой для будущих исследований.

Тем не менее, мы не обнаружили существенной связи между мобильностью по месту жительства и восприятием сильного нарушающего социальные нормы поведения среди женщин в исследовании 2. Это может быть связано с тем, что эффект сильных нарушений не был таким сильным, как эффект слабых нарушений, и, возможно, не был детектируется в текущем размере выборки с мощностью 80%.Мы предположили, что сильные нарушения социальных норм частично совпадают с нарушениями моральных норм, а слабые нарушения социальных норм — нет. Моральные нормы усвоены, и независимо от обстоятельств поведение, нарушающее моральные нормы, является неправильным (Bicchieri and Muldoon, 2014). Таким образом, восприятие нарушений моральных норм должно быть негибким. Что касается социальных норм, люди могут установить связь между ситуацией и нормативным поведением, и эти ассоциации могут усиливаться, так что нормативное поведение возникает автоматически при изображении ситуации (Aarts and Dijksterhuis, 2003).В таких обстоятельствах, если поведение нарушает норму, поведение является серьезным нарушением, которое можно легко обнаружить. С другой стороны, нарушение моральных норм причиняет другим вред как физически (Royzman et al., 2009), так и эмоционально (Bicchieri, 2005). Некоторые виды поведения SSN, такие как «громкий смех на похоронах», могут причинить эмоциональный вред обиженному. Таким образом, восприятие серьезных нарушений социальных норм может быть менее зависимым от социального контекста, чем слабые нарушения социальных норм. Влияние мобильности по месту жительства на восприятие сильного поведения, нарушающего социальные нормы, требует дальнейшего изучения.

Нейронный механизм, лежащий в основе влияния мобильной мобильности на нарушения социальных норм

На нейронном уровне поведение WI вызывало больше отрицательных дифференциальных N400 в стабильных жилых условиях, чем в мобильных жилых условиях у женщин, тогда как никаких различий в отношении серьезных нарушений социальных норм не наблюдалось ни в одном из условий жилой мобильности. В предыдущих исследованиях эффекты N400 наблюдались для социальных несоответствий, таких как стереотипы (White et al., 2009) и аффективные несоответствия (Goto et al., 2013; Fong et al., 2014), а также несоциальные несоответствия, включая семантические нарушения (Proverbio and Riva, 2009) и тест Струпа (Rebai et al., 1997). В нашем исследовании результаты N400 могли отражать обнаружение нарушений социальных норм, о чем свидетельствуют несоответствия между ожидаемым и наблюдаемым поведением в данной ситуации. Кроме того, отрицательная корреляция между дифференциальными ERP для условий SI и WI и субъективной оценкой слабых нарушений в мобильных условиях указывает на то, что мобильность ослабляет обнаружение слабых нарушений социальных норм.Эти результаты убедительно свидетельствуют о том, что на выявление нарушений социальных норм влияет мобильность. Если бы мобильность влияла только на толерантность людей, они все равно могли бы обнаруживать несоответствующее поведение; таким образом, нисходящее регулирование привело бы к присвоению им соответствующих рейтингов. Однако, согласно нашим выводам, обнаружение слабо нарушающего поведения было изменено в условиях мобильного жилого дома. Таким образом, причина, по которой мобильность увеличивает субъективную оценку слабых нарушений на поведенческом уровне, заключается в том, что мобильность снижает восприятие людьми ситуаций слабого нарушения, а не то, что мобильность увеличивает их терпимость к ситуациям слабого нарушения.

Наши результаты ERP из исследования 2 и наши поведенческие данные из исследования 1 последовательно предполагают, что мобильность по месту жительства снижает выявление слабых нарушений социальных норм. Следует также отметить, что мобильность по месту жительства влияет на внешнее поведение, а также на психологические процессы на нейробиологическом уровне. Предыдущие исследования показали, что разнообразный опыт приводит к когнитивной гибкости и нарушению норм (Ritter et al., 2012). Люди, которые живут в условиях мобильной связи, могут быть вовлечены в различные контексты и могут сталкиваться с необычными проблемами или ситуациями.В результате они могут стать более гибкими в когнитивном отношении с нарушениями социальных норм, а это означает, что они могут стать менее чувствительными к этим нарушениям. Примечательно, что мобильность по месту жительства не повлияла на обнаружение семантических нарушений, как показано в исследовании 3, что указывает на то, что влияние мобильности по месту жительства на выявление нарушений социальных норм следует определенной закономерности.

Теоретические последствия и направления на будущее

Социальные изменения влияют на людей посредством смешанных подходов, и люди реагируют по-разному в зависимости от микрокультуры и макрокультуры, с которой они сталкиваются.Результаты настоящего исследования показывают, что изучение влияния мобильности по месту жительства на социальное познание позволит учитывать гендерные различия. Изменения в социальном познании и социальном статусе могут быть переданы следующему поколению посредством взаимодействия между членами семьи (McGinn et al., 2018; Tuccio and Wahba, 2018). Женщины играют значительную роль в влиянии на ценности и взгляды детей из-за их ответственности за обучение и воспитание следующих поколений, особенно в контексте традиционной китайской культуры (King and Bond, 1985).Можно было бы провести дополнительные исследования, чтобы изучить, как влияние мобильности по месту жительства на социальное познание женщин передается и передается из поколения в поколение.

Психологические последствия могут привести к изменению поведения. Хотя снижение восприятия нарушений социальных норм может помочь женщинам адаптироваться к изменяющейся среде и слиться с ней, это также может привести к «побочным эффектам», таким как усиление контрнормативного поведения. Исследования показали, что низкая моральная чувствительность связана с усилением антиобщественного поведения (Blair, 1997; Thornberg and Jungert, 2013).На нервном уровне дорсальная и вентральная префронтальная кора, миндалина и угловая извилина активируются во время выполнения задач морального суждения и представляют собой некоторые из основных областей, в которых антисоциальные люди имеют функциональные или структурные нарушения, что позволяет предположить, что антисоциальное поведение частично вызвано нарушениями в областях мозга, связанных с моральными суждениями (Raine and Yang, 2006). Другими словами, неспособность воспринимать поведение как нарушение морали из-за поражения мозга может привести к антиобщественному поведению.Наши исследования показали, что мобильность по месту жительства влияет на восприятие нарушений социальных норм на психологическом уровне. В будущих исследованиях следует изучить, вызывает ли снижение чувствительности к социальным нормам из-за мобильности поведение, нарушающее социальные нормы.

Важно отметить, что психика и социальная экология взаимны, и эта взаимная конституция является связующим звеном социоэкологической психологии (Oishi and Graham, 2010). Наше исследование показало, что мобильность по месту жительства снижает способность человека обнаруживать нарушения социальных норм, что может привести к нарушению социальных норм поведения.Нарушители социальных норм в стабильной среде проживания могут столкнуться с суровыми наказаниями и могут быть не в состоянии сохранить свое лицо, что может побуждать к более частым переездам. В этом случае нарушения социальных норм могут способствовать более высокой мобильности в обществе.

Другой вопрос, требующий внимания, — это динамическое влияние мобильности по месту жительства на индивидуальные суждения о нарушениях норм, особенно в обществах, которые быстро развиваются (например, в Китае). Частота мобильной мобильности, закодированная в настоящем исследовании, учитывает дальность действия мобильной связи (т.е., перемещение внутри провинции или перемещение между провинциями), и результаты остаются неизменными. В будущем стоит исследовать, повлияет ли мобильность в более широком диапазоне (например, международная или межкультурная мобильность) на восприятие нарушения социальных норм по-разному. В эпоху глобализации последствия бытовой мобильности требуют дальнейшего изучения. Эта область исследований может помочь в решении определенных вопросов в человеческом обществе.

Заявление о доступности данных

Наборы данных, лежащие в основе описанных открытий и использованные для заключения рукописи, включены в дополнительные материалы.Другие данные в этом проекте также доступны по запросу соответствующему автору для квалифицированных исследователей.

Заявление об этике

Все участники дали письменное информированное согласие, и исследование было одобрено Департаментом психологии Комитета по этике Университета Сунь Ятсена.

Авторские взносы

QK и SL разработали исследование. QK, YZ и YX проводили эксперименты. QK, ZK и SL проанализировали данные. Рукопись написали QK, ZK, MY, LH и SL.Все авторы прокомментировали рукопись.

Финансирование

Работа поддержана грантами Научного фонда Министерства образования Китая (проект 17YJCZh221), Фонда естественных наук провинции Гуандун (проект 2017A030310553) и Национального фонда естественных наук Китая (проект 31800916).

Конфликт интересов

Авторы заявляют, что исследование проводилось при отсутствии каких-либо коммерческих или финансовых отношений, которые могут быть истолкованы как потенциальный конфликт интересов.

Дополнительные материалы

Дополнительные материалы к этой статье можно найти в Интернете по адресу: https://www.frontiersin.org/articles/10.3389/fpsyg.2019.02654/full#supplementary-material

Список литературы

Aarts, H., и Dijksterhuis, A. (2003). Тишина библиотеки: среда, ситуативная норма и социальное поведение. J. Pers. Soc. Psychol. 84, 18–28. DOI: 10.1037 // 0022-3514.84.1.18

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Эштон, W.А. и Фюрер А. (1993). Влияние гендерной и гендерной идентификации участника и типа ресурса социальной поддержки на поиск поддержки. Половые роли 28, 461–476. DOI: 10.1007 / bf00289608

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Биккьери, К. (2005). Грамматика общества: природа и динамика социальных норм. Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Google Scholar

Блэр, Р. Дж. Р. (1997). Моральное мышление и ребенок с психопатическими наклонностями. чел. Индивидуальный. Diff. 22, 731–739. DOI: 10.1016 / s0191-8869 (96) 00249-8

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Боско, Н., Джаккерини, С., и Меринголо, П. (2019). Гендерный взгляд на молодых людей, ищущих помощи. J. Prevent. Intervent. Commun. 19, 1–15. DOI: 10.1080 / 10852352.2019.1624353

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Каслс, С., де Хаас, Х., Миллер, М. (2013). Эпоха миграции-международных движений в современном мире. Бейзингсток: Пэлгрейв Макмиллан.

Google Scholar

Себаллос, Н. А., Хьюстон, Р. Дж., Смит, Н. Д., Бауэр, Л. О., и Тейлор, Р. Е. (2005). N400 как индекс семантических ожиданий: дифференциальные эффекты алкогольной и кокаиновой зависимости. Прог. Neuro Psychopharmacol. Биол. Психиатр. 29, 936–943. DOI: 10.1016 / j.pnpbp.2005.04.036

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Чайка, М., Де Хаас, Х. (2014). Глобализация миграции: стал ли мир более миграционным? Внутр.Мигр. Ред. 48, 283–323. DOI: 10.1111 / imre.12095

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Фан, К. С. (2003). Миграция из сельских районов в города и гендерное разделение труда в переходном Китае. Внутр. J. Urban Reg. Res. 27, 24–47. DOI: 10.1111 / 1468-2427.00429

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Фаул, Ф., Эрдфельдер, Э., Ланг, А.-Г., и Бюхнер, А. (2007). G Power 3: гибкая программа статистического анализа мощности для социальных, поведенческих и биомедицинских наук. Behav. Res. Методы 39, 175–191. DOI: 10.3758 / bf03193146

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Фердоус Дж. И Маллик Д. (2018). Нормы, практика и гендерная уязвимость в нижнем течении бассейна реки Тиста, Бангладеш. Environ. Dev. 31, 88–96. DOI: 10.1016 / j.envdev.2018.10.003

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Фишер, К., Бассок, М., и Остерхаут, Л. (2010). «Когда два плюс два не равно четырем: связанные с событием потенциальные ответы на семантически несоответствующие арифметические словесные проблемы», Труды 32-й ежегодной конференции Общества когнитивных наук , Остин, Техас.

Google Scholar

Фишер, С., и Худ, Б. (1988). Факторы уязвимости при переходе в университет: самооценка истории мобильности и половые различия как факторы психологического расстройства. руб. J. Psychol. 79, 309–320. DOI: 10.1111 / j.2044-8295.1988.tb02290.x

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Фонг, М. К., Гото, С. Г., Мур, К., Чжао, Т., Шадсон, З., и Льюис, Р. С. (2014). Переключение между Mii и Wii: влияние культурного прайминга на социальный аффективный N400. Cult. Мозг 2, 52–71. DOI: 10.1007 / s40167-014-0015-7

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Гудрич, К. Г., Пракаш, А., Удас, П. Б. (2019). Гендерная уязвимость и адаптация в Гиндукушских Гималаях: выводы исследования. Environ. Dev. 31, 1–8. DOI: 10.1016 / j.envdev.2019.01.001

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Гото, С. Г., Андо, Ю., Хуанг, К., Йи, А., и Льюис, Р. С. (2010). Культурные различия в визуальной обработке смысла: обнаружение несоответствий между объектами заднего и переднего плана с помощью N400. Soc. Cogn. Оказывать воздействие. Neurosci. 5, 242–253. DOI: 10.1093 / сканирование / nsp038

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Гото, С. Г., Йи, А., Ловенберг, К., и Льюис, Р. С. (2013). Культурные различия в чувствительности к социальному контексту: обнаружение аффективного несоответствия с помощью N400. Soc. Neurosci. 8, 63–74. DOI: 10.1080 / 17470919.2012.739202

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Хайни, Д. Л., Саут, С. Дж., И Бозе, С. (2006). Мобильность по месту жительства и попытки самоубийства среди подростков: анализ на индивидуальном уровне. Sociol. Q. 47, 693–721. DOI: 10.1111 / j.1533-8525.2006.00063.x

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Hechter, M. и Opp, K. (ред.) (2001). Социальные нормы. Нью-Йорк, Нью-Йорк: Фонд Рассела Сейджа.

Google Scholar

Хо, В. Т., Руссо, Д. М., и Левеск, Л. Л. (2006). Социальные сети и психологический контракт: структурные дыры, сплоченные связи и убеждения относительно обязательств работодателя. Hum. Relat. 59, 459–481. DOI: 10.1177 / 0018726706065370

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Международная организация по миграции, (2015). Мировая миграция 2015: Мигранты и города: новые партнерства для управления мобильностью. Женева: Международная организация по миграции.

Google Scholar

Йонссон, Г. (2009). Сравнительный отчет: тенденции миграции в Африке. Программа африканских перспектив в области мобильности человека. Оксфорд: Институт международной миграции.

Google Scholar

Джордан, К. Б. и Ревенсон, Т. А. (1999). Гендерные различия в преодолении бесплодия: метаанализ. J. Behav. Med. 22, 341–358.

PubMed Аннотация | Google Scholar

King, A.Y.C., и Bond, M.H. (1985). «Конфуцианская парадигма человека: социологический взгляд», в «Китайская культура и психическое здоровье» , ред. У. С. Ценг и Д. Ю. Х. Ву (Сан-Диего, Калифорния: Academic Press), 29–45.

Google Scholar

Кутас, м., и Федермейер, К. Д. (2011). Тридцать лет и их количество: поиск смысла в компоненте N400 событийного потенциала мозга (ERP). Annu. Rev. Psychol. 62, 621–647. DOI: 10.1146 / annurev.psych.093008.131123

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Лун, Дж., Оиши, С., и Тенни, Э. Р. (2012). Мобильность в жилых помещениях снижает предпочтения эгалитарных помощников по сравнению с лояльными. J. Exp. Soc. Psychol. 48, 291–297. DOI: 10.1016 / j.jesp.2011.09.002

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Магдол, Л. (2002). Гендерно ли переезд? Влияние мобильности по месту жительства на психологическое благополучие мужчин и женщин. Половые роли 47, 553–560.

Google Scholar

Макгинн, К. Л., Руис Кастро, М., и Линго, Е. Л. (2018). Учимся у мамы: данные из разных стран, связывающие материнскую занятость и результаты взрослых детей. Работа нанять. Soc. 33, 374–400.

Google Scholar

Му, Ю., Китайма, С., Хан, С., Гельфанд, М. Дж. (2015). Как воспринимается культура: культурные различия в потенциальных возможностях нарушения социальных норм, связанных с событиями. Proc. Natl. Акад. Sci. США 112, 15348–15353. DOI: 10.1073 / pnas.1509839112

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Оиши, С. (2010). Психология влияния мобильности по месту жительства на личность, социальные отношения и благополучие. Перспектива. Psychol. Sci. 5, 5–21. DOI: 10.1177/1745691609356781

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Оиси С., Кесебир С., Мяо Ф. Ф., Талхельм Т., Эндо Ю., Учида Ю. и др. (2013). Мобильность в жилых помещениях увеличивает мотивацию к расширению социальных сетей: но почему? J. Exp. Soc. Psychol. 49, 217–223. DOI: 10.1016 / j.jesp.2012.10.008

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Оиши, С., Талхельм, Т. (2012). Мобильность по месту жительства, что показывают психологические исследования. Curr. Реж. Psychol. Sci. 21, 425–430. DOI: 10.1177 / 0963721412460675

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Proverbio, A. M., and Riva, F. (2009). Компоненты ERP RP и N400 отражают семантические нарушения при визуальной обработке действий человека. Neurosci. Lett. 459, 142–146. DOI: 10.1016 / j.neulet.2009.05.012

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Риттер, С.М., Дамиан, Р.И., Саймонтон, Д.К., ван Баарен, Р.Б., Стрик М., Деркс Дж. И др. (2012). Разнообразие опыта повышает когнитивную гибкость. J. Exp. Soc. Psychol. 48, 961–964. DOI: 10.1016 / j.jesp.2012.02.009

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Ройзман, Э. Б., Лиман, Р. Ф., и Барон, Дж. (2009). Несентиментальная этика: к содержательному объяснению различий между моральными и общепринятыми. Познание 112, 159–174. DOI: 10.1016 / j.cognition.2009.04.004

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Сэмпсон, Р.Дж., Рауденбуш С. В. и Эрлз Ф. (1997). Окрестности и насильственные преступления: многоуровневое исследование коллективной эффективности. Наука 277, 918–924. DOI: 10.1126 / science.277.5328.918

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Томан Д. Б., Мурагиши Г. А. и Смит Дж. Л. (2017). Исследуйте микрокультуры как контексты социализации для недостаточно представленных студентов-естественников. Psychol. Sci. 28, 760–773. DOI: 10.1177 / 0956797617694865

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Торнберг, Р., и Юнгерт, Т. (2013). Поведение свидетеля в ситуациях запугивания: базовая моральная чувствительность, моральная неприязнь и самоэффективность защитника. J. Adolesc. 36, 475–483. DOI: 10.1016 / j.adolescence.2013.02.003

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Туччио, М., и Вахба, Дж. (2018). Возвратная миграция и перенос гендерных норм: данные с Ближнего Востока. J. Comp. Экон. 46, 1006–1029. DOI: 10.1016 / j.jce.2018.07.015

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Ван, К.С., Люнг А. К. Я. (2010). Культурная динамика поощрения честности и наказания за обман. чел. Soc. Psychol. Бык. 36, 1529–1542. DOI: 10.1177 / 0146167210385921

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

White, K. R., Crites, S. L. Jr., Taylor, J. H., and Corral, G. (2009). Чего ждать? Оценка несоответствия стереотипов с помощью компонента N400 ERP. Soc. Cogn. Оказывать воздействие. Neurosci. 4, 191–198. DOI: 10.1093 / сканирование / nsp004

PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Дифференциальная ассоциация, теории деформации и контроля

Дифференциальная ассоциация, деформация и Теории управления

Социальные сети Теория обучения : люди узнать методы и отношения к преступлению от близких и интимных отношения с криминальными сверстниками.Преступление — это выученное поведение. Люди рождаются хорошо и научись быть плохим.

Социальные сети обучение может включать в себя фактические методы совершения преступления, а также психологические аспекты преступности.

Теория дифференциальной ассоциации (Сазерленд, 1939)

Теория дифференциальной ассоциации Сазерленда крупный социологический вклад в криминологию; похож по важности на напряжение теория и теория социального контроля.Все эти теории объясняют отклонения в терминах социальных отношений людей.

Сазерленд утверждает, что превышение определений, благоприятствующих отклонению, по сравнению с определениями неблагоприятный для правонарушений делает человека девиантным, в то время как общение с другими людьми.

Уголовный поведению можно научиться и научиться во взаимодействии с другими девиантными людьми. Благодаря этой ассоциации они изучают не только методы совершения определенных преступлений, но и также конкретное обоснование, мотивы и так далее.Эти ассоциации различаются частота, продолжительность и т. д. Теория дифференциальной ассоциации объясняет, почему человек стремится к девиантному поведению. Его утверждение наиболее полезно, когда объяснение влияния сверстников среди девиантной молодежи или особого механизма становясь определенным преступником.

Майор принцип дифференциальной ассоциации утверждает, что человек становится правонарушителем, потому что превышения определений, благоприятствующих нарушению закона, над определениями неблагоприятный для нарушения закона.Другими словами, преступное поведение возникает, когда человек получает больше сообщений в социальных сетях в пользу преступного поведения, чем просоциальные сообщения.

9 Базовый Принципы:

1. Изучено преступное поведение.

Это означает, что преступное поведение не унаследованный как таковой; также человек, который еще не обучен преступлениям, делает не придумывать преступное поведение.

2. Уголовное поведению учатся во взаимодействии с другими людьми в процессе коммуникация.

3. Основная часть изучения уголовного поведение происходит в интимных личных группах. Отрицательно это означает, что безличное общение, такое как фильмы или газеты, играет относительно неважное участие в преступном поведении.

4. Когда становится известно о преступном поведении, обучение включает в себя (а) приемы совершения преступления, которые иногда очень простой; (б) конкретное направление мотивов, побуждений, рационализаций, и отношения.

5. Специфическая направленность мотивов и приводы извлечены из определений юридических кодексов как благоприятных или неблагоприятный.

6. Человек становится делинквентным из-за избытка определений, благоприятствующих нарушению закона над определениями, неблагоприятными для нарушения закона.

Это принцип дифференциальной ассоциации. Когда люди становятся преступниками, они делают это не только из-за контактов с криминальными структурами, но и из-за изоляция от антикриминальных паттернов.Отрицательно это означает, что ассоциация который является нейтральным в том, что касается преступления, оказывает незначительное влияние на генезис преступного поведения.

7. Дифференциальная ассоциация может различаться по частоте, продолжительности, приоритету и интенсивность.

Приоритет кажется быть важным главным образом благодаря своему избирательному влиянию и интенсивности. иметь дело с такими вещами, как престиж источника преступника или антикриминальный паттерн и эмоциональные реакции, связанные с ассоциацией.

8. Процесс обучения преступному поведению в связи с преступным и антикриминальным паттерны включают в себя все механизмы, которые задействованы в любых других обучение. Отрицательно, это означает, что обучение преступному поведению не ограничивается процессом имитации. Например, соблазненный человек узнает о преступном поведении по ассоциации, но обычно это не описывается как имитация.

9. Пока преступное поведение является выражением общих потребностей и ценностей, а не объясняется этими общими потребностями и ценностями, поскольку некриминальное поведение выражение тех же потребностей и ценностей.Воры обычно воруют, чтобы надежные деньги, но также и честные работники работают, чтобы заработать деньги.

Теория управления (Хирши, 1969)

У всех есть потенциал стать преступником, но большинство людей контролируются их облигациями обществу. Преступление возникает, когда силы, связывающие людей с обществом, ослабленный или сломанный.

Люди рождены плохими и должны контролироваться, чтобы быть хорошими.

Люди подчиняются закон, потому что поведение и страсти контролируются внешними силами. Без контроля можно совершать преступные действия.

Человек поведение контролируется его или ее привязанностью к общепринятым учреждения, люди и процессы. Если это обязательство отсутствует, люди свободны нарушать закон и проявлять девиантное поведение; незавершенные не сдерживается угрозой судебного наказания.

Hirschi связал наступление преступности с ослаблением связей, связывающих людей обществу. Все люди являются потенциальными нарушителями закона, но находятся под контроль, потому что они опасаются, что незаконное поведение повредит их отношениям с друзьями, родителями, соседями, учителями и работодателями. Без этих социальных облигаций, человек свободен для совершения преступных действий.

Элементы социальные связи: (i) привязанность, (ii) приверженность, (iii) участие и (iv) вера.

Приложение — это моральная связь с другими людьми, и охватывает такие концепции, как совесть, суперэго и интернализация норм. Это отражает интерес одних к другим. Принятие социальных норм и развитие социального сознания зависит от привязанности к другим людям. Хирши рассматривает родителей, школу и сверстников как важные социальные институты для персона. Привязанность принимает три формы: привязанность к родителям, к школе и сверстникам.Изучая привязанность к родителям, Хирши обнаружил, что подростки воздерживаться от правонарушений из-за последствий, которые, скорее всего, производят, таким образом помещая такие отношения между родителем и ребенком в опасность. В некотором смысле это действует как главный сдерживающий фактор для участия в делинквентность. Однако сила такого сдерживающего фактора во многом будет зависеть от глубина и качество родительско-дочернего взаимодействия. Количество времени, которое ребенок и родители проводят вместе не менее важно, в том числе близость в разговоре и идентификация, которая может существовать между родителем и ребенком.При изучении связи со школой, Хирши обнаружил, что неспособность хорошо учиться в школе связаны с правонарушением через серию цепных событий. Он утверждал, что академическая некомпетентность приводит к плохой успеваемости в школе, что приводит к неприязнь к школе, что приводит к неприятию учителей и авторитета, который приводит к правонарушению. Он утверждал, что привязанность к школе зависит от того, как человек ценит учреждение и как его принимают коллеги и учителя.Хирши также отметил, что он нашел те привязанность к родителям и школе затмевает связь со сверстниками.

Обязательство относится к частным инвестициям в общепринятые направления действий, то есть поддержка и участие в социальных деятельность, которая привязывает человека к моральному или этическому кодексу общества. Теория управления Хиршиса утверждает, что люди, вкладывающие средства в жизнь, собственность и репутация менее склонны к совершению преступных действий, которые ставят под угрозу свое социальное положение.Отсутствие приверженности к такому общепринятому ценности заставят человека участвовать в правонарушении или преступных действиях.

Участие касается озабоченности деятельностью, которая подчеркивают общепринятые интересы общества. Хирши утверждает, что люди, активно участвующие в обычных занятиях, не оставляют времени на совершать правонарушения или преступные деяния. Он считает, что участие в учебе, семья, отдых и т. д., изолирует несовершеннолетнего от потенциальных правонарушителей поведение, которое может быть результатом безделья.К ним относятся, например, домашнее задание в отличие от курения и выпивки.

Вера имеет дело с признанием ценности общества система, которая влечет за собой уважение к законам, а также к людям и учреждениям, которые обеспечивать соблюдение таких законов. Хирши утверждал, что люди, живущие в общих социальных настройки разделяют схожие человеческие ценности. Если такие убеждения ослаблены или отсутствуют, человек с большей вероятностью совершит антиобщественные поступки. Кроме того, если люди верят, что законы несправедливы, эта связь с обществом ослабевает и вероятность совершения повышается правонарушение.

Теория деформации: Merton

Преступление — это функция конфликта между целями людей и средствами, которые они могут использовать для их легального получения. В то время как цели у всех одинаковые. достижение этих целей зависит от класса. Следовательно, низшие классы испытывают гнев, разочарование и негодование, называемые напряжением. Эти люди могут либо принять их состояние и прожить свои дни как социально ответственные но не вознагражденные граждане, или они могут выбрать альтернативный способ достижения успех, такой как воровство, насилие или торговля наркотиками.

Жители неорганизованная центральная часть города чувствует себя изолированной, разочарованной, изолированной экономический мейнстрим, безнадежный и в конечном итоге рассерженный и разъяренный, то есть напряжение.

Штамм ограничены в богатых классах, потому что образовательные и профессиональные возможности доступны. В социально дезорганизованных районах напряжение возникает из-за законных пути к успеху закрыты. Чтобы снять напряжение, бедных людей могут заставить либо используют девиантные методы для достижения своих целей, такие как кража или наркотики торговли людьми или отвергать общественно принятые цели и принимать девиантные цели, такие как быть жестким и агрессивным.

Теория деформации

Мертонов начинается с наблюдение, что, хотя богатство — широко распространенная цель Америки, общество все же не предоставлять каждому достаточно возможностей для достижения этой цели. В идеале успех достигается за счет образование и упорный труд, успех, достигнутый незаконными способами, нарушают социальные нормы.

Учреждение культуры

Цели Значит

И.Соответствие + +

II. Инновации + —

III. Ритуализм — +

IV. Ретреатизм — —

В. Восстание +/- +/-

Мертон обсуждает, что соответствие является наиболее распространенным и распространенным адаптации, это очевидно, поскольку общество стабильно. Когда люди приобщаются к целям общества, и игра по правилам приводит к соответствию общественному цели и средства.Конформист — это тот, чей опыт в обществе приводит к принятию культурно предписанные цели и социально законные средства достижения этих целей.

г. Наименее распространенной адаптацией к обществу является отступничество, при котором индивидуум отвергает как цели, так и средства общества. Мертон помещает в эту категорию психоневротиков, психотиков, хронических больных. аутисты, парии, изгои, бродяги, бродяги, бродяги, хронические пьяницы и наркоманы. Отклонение отступников — это их нетрадиционный образ жизни, и их предполагаемое отсутствие желание.

Адаптация II теории Мертона, инновация, предполагает попытку культурного достижения утверждал цели, правда, нестандартными способами. Корпоративные преступления, подделка форм IRS или торговцы наркотиками будут примеры новаторов. Эта категория людей принимают культурные цели своего общества, но отвергают культурные средства достижения этих целей. Такое нововведение является результатом напряжения, которое испытывает, когда Значение, придаваемое успеху, превышает средства для достижения успеха.Отклонение возникает тогда, когда новаторы выбирают незаконные средства для достижения одобренных культурой целей.

Адаптация III, ритуализм, подразумевает, что люди снимают напряжение, которое они испытывают, с помощью отказ от культурных целей при соблюдении культурных норм и средств. Мертон предполагает, что ритуализм распространен среди люди со скромным социальным положением, у которых мало возможностей построены цели, но боятся рискнуть тем, что они имеют, через инновации. Эти люди считаются девиантными в отказываются от своей цели успеха, но все еще считаются хорошими гражданами из-за их соблюдения правил.

Адаптация V, бунт, как и отступничество, отвергает как культурные цели, так и культурные ценности. средства. Повстанцы, однако, выступают за радикальные альтернативы существующему общественному порядку, предлагающие новые, не одобряемые ценности и нормы. Некоторые стремятся сделать это через политическую революцию или продвижение нетрадиционных религиозных групп. Такой подход считается отклоняющимся из-за его благосклонность к контркультуре и уходу от устоявшегося общества.

Дюркгейм влияние: теория аномии

Корни Теория деформации восходит к дюркгеймовскому понятию аномии без норм.An общество аномии — это общество, правила поведения которого, называемые нормами, нарушены или становятся неработоспособными в периоды быстрых социальных изменений. Сдвиг в традиции и ценности создают социальные беспорядки. Установленные нормы начинают разрушаться и теряют смысл. Если происходит разделение между ожиданиями населения и что реально могут дать экономические и производительные силы общества, складывается кризисная ситуация, которая может проявляться в ненормальности.

Аномия подрывает и ослабляет функцию социального контроля общества.Если общество станет аномальный, он больше не может устанавливать и поддерживать контроль над своими популяциями хочет и желает. Два элемента культуры взаимодействуют, создавая потенциально аномальные условия: (i) культурно определенные цели и (ii) социально определенные средства для их получения. Социальная адаптация: (i) соответствие, (ii) инновации, (iii) ритуализм, (iv) отступничество и (v) восстание.

Социальное неравенство приводит к восприятию аномии. Разрешить цели — значит конфликт и разгрузить их чувство напряжения, некоторые люди вводят новшества, воруя или вымогая деньги, другие отступают к наркотикам и алкоголю, другие восстают, присоединяясь к революционным группы, в то время как третьи вовлекаются в ритуальное поведение, присоединяясь к религиозный культ.

Предлагая что социальные условия, а не отдельные личности, порождают преступления, Мертон во многом повлиял на направление снижения преступности.

В 1990-е годы наблюдается возрождение интереса к деформации и аномии.

Адаптация к нарушениям анимации во время понимания на слух

Понимание речи требует, чтобы читатели и слушатели сочетали входящие слова и фразы с фоновыми знаниями, чтобы сформировать представление лингвистического ввода.Это более сложный процесс, чем может показаться, поскольку он включает в себя интеграцию новой информации в развивающуюся репрезентацию дискурса по мере ее получения, подавление нерелевантной информации, которая может быть активирована, и разрешение двусмысленностей и конфликтов, присутствующих в языке (Gernsbacher, 1996; Кинч, 1988; Лонг, Джонс и Моррис, 2006). Одним из примеров, подчеркивающих сложность дискурса, является различие между тем, что означает слово, и тем, как оно может использоваться для ссылки на конкретную сущность в контексте.Это различие не редкость в понимании языка. Напротив, это очень важно для понимания языка в целом. Например, сохраненное представление слова «банан» имеет набор семантических характеристик, которые составляют его значение (например, [неодушевленный] [съедобный] и т. Д.). Однако в контексте слово может иметь характеристики, которые верны только для определенного экземпляра этого слова (например, контекст может указывать, что банан спел или что банан нарезан). Таким образом, необходимо сочетать сохраненные характеристики слов с информацией, относящейся к их использованию в контексте.Однако что происходит, когда способ использования слова в контексте конфликтует с сохраненными знаниями о словах? Например, ребенка, одетого в костюм банана, можно назвать «бананом», требуя от читателя или слушателя применить одушевленные характеристики к слову, которое обычно считается неодушевленным, для успешного понимания.

Предыдущие исследования изучали, как слушатели и читатели интерпретируют входящее слово, когда характеристики значения слова противоречат характеристикам, которые были применены к конкретному экземпляру этого слова в контексте.Ньивланд и Ван Беркум (2006) представили участникам короткие рассказы, в которых некоторые истории изображали неодушевленные существа (например, арахис), ведущие себя так, как если бы они были одушевленными. Хотя это может показаться необычным обстоятельством, придуманным для экспериментальных целей, этот тип конфликта часто возникает на естественном языке и, похоже, не приводит к трудностям понимания. Например, мультфильмы регулярно показывают нарушения анимации, но их легко понять (Filik & Leuthold, 2008; Nieuwland & Van Berkum, 2006).В своем исследовании Nieuwland и Van Berkum (2006) измерили связанные с событием потенциалы (ERP) для критических слов, которые нарушали или не нарушали ограничения анимации (например, «Психотерапевт утешал яхту / моряка» в рассказе о обезумевшей яхте). / матрос). Наиболее релевантной ERP в этом исследовании была N400, которая представляет собой отклонение в отрицательном направлении, которое достигает пика примерно через 400 мс после появления слова или аналогичного значимого стимула и модулируется относительной легкостью семантической обработки (Kuperberg, 2016; Kutas & Federmeier, 2011; Kutas & Van Petten, 1994; Kutas, Van Petten, & Kluender, 2006; Swaab, Ledoux, Camblin, & Boudewyn, 2012).Их результаты показали большую амплитуду N400 критических слов в неодушевленном состоянии (например, яхта) по сравнению с одушевленным состоянием (например, моряк) в первом предложении рассказов, отражая, что на данный момент слова в этом состоянии, похоже, обрабатываются. как нарушение анимации. Однако по мере продолжения историй эффект ослабевал, предполагая, что трудности обработки, связанные с тем, что считалось бы нарушением анимации вне контекста, уменьшались, когда контекст разрешал нарушения.Более того, во втором эксперименте Ньивланд и ван Беркум (2006) продемонстрировали, что контекст функционирует, чтобы «нейтрализовать» эти нарушения одушевленности, а также полностью изменить ожидания. В частности, они продемонстрировали, что приписывание анимированного дескриптора неодушевленному объекту было предпочтительнее неодушевленного дескриптора, если эта сущность служила персонажем в контексте истории (например, предпочитая арахис, чтобы быть влюбленным (меньший N400), а не ). соленый (крупнее N400) после нескольких предложений, в которых арахис описывался как мультипликационный персонаж).Как заявили авторы, «иногда может быть проще интегрировать глобально согласованную лексико-семантическую аномалию, чем« правильную »фразу, которая правдоподобна в отношении реальных знаний, но не имеет ничего общего с предшествующим дискурсом» ( Nieuwland & Van Berkum, 2006, с. 1109).

Результаты этого и других подобных исследований сыграли решающую роль в демонстрации способности контекста влиять на то, как мозг обрабатывает входящие слова (Filik & Leuthold, 2008; Nieuwland & Van Berkum, 2006; van Berkum, Zwitserlood, Hagoort, & Brown , 2003).Быстрое использование контекста было воспроизведено в многочисленных исследованиях, и сейчас общепринято, что ожидания, порождаемые дискурсом, оказывают мощное и непосредственное влияние на обработку входящих слов. Контекст может даже модулировать активацию семантического представления слова, когда это значение не имеет отношения к контексту (Kutas et al., 2006; Swaab et al., 2012; Van Berkum, 2010). Многие исследования ERP начали фокусироваться на том, как отдельные элементы дискурса комбинируются и взвешиваются при интерпретации слов.Например, Сян и Куперберг (2015) продемонстрировали, что ожидания, основанные на контексте, могут быть быстро (в пределах предложения) отменены с помощью одного семантического индикатора, который предвещает неожиданный ввод (например, уступчивое связующее вроде «даже так…»), но что есть могут возникнуть некоторые затраты на обработку этого разворота. Аналогичным образом, Boudewyn, Long и Swaab (2015) показали, что слушатели быстро (в пределах пары слов) корректируют ожидания на основе глобального контекста после того, как встретят даже одно слово, которое не соответствует этим ожиданиям.Однако, опять же, эта гибкость имеет ограничения и сопряжена с некоторыми издержками на обработку. Сосредоточившись на обработке эмоциональной информации в контексте, Делани-Буш и Куперберг (2013) обнаружили небольшие амплитуды N400 эмоциональных слов независимо от того, соответствует ли эмоциональная валентность (приятная или неприятная) контексту, в котором они появляются, что предполагает влияние контекста. эмоциональная обработка текста может быть более ограничена, чем неэмоциональная обработка текста (Delaney-Busch & Kuperberg, 2013). Эти примеры служат для иллюстрации того, что влияние контекста на обработку входящего слова зависит от специфики как информации, содержащейся в этом контексте, так и самого слова.

В текущем исследовании нашей целью было изучить несколько аспектов обработки дискурса во время установления сложного представления контекста. Для этого мы основывались на парадигме, разработанной Ньивландом и Ван Беркумом (2006), которую мы обсуждали выше, в которой представлены истории в мультяшном стиле, в которых неодушевленные сущности (например, перец) ведут себя так, как если бы они были одушевленными. Мы расширили рамки исследования, чтобы изучить множество элементов обработки дискурса, включая тематическое назначение ролей, местоименную ссылку и лексико-семантику.В частности, мы исследовали ERP, вызванные словами в начале, середине и конце коротких отрывков. ERP предоставляют точное по времени окно в нейронную обработку входящих слов; Здесь мы сосредоточились на N400 и P600, двух хорошо изученных компонентах ERP, связанных с обработкой языка. Как отмечалось выше, N400, по-видимому, указывает на относительную простоту семантической обработки, так что облегчение лексико-семантической обработки снижает амплитуду N400. Сниженная амплитуда N400 отражает облегченную обработку текста, которая может происходить в зависимости от лексических свойств слов, повторения и семантического прайминга, а также от того, как ожидается, что слово получит свое значение в контексте (подробные обзоры N400 см. В Kuperberg, 2016 ; Кутас и Федермайер, 2011; Кутас и Ван Петтен, 1994; Кутас и др., 2006; Swaab et al., 2012). Напротив, P600 представляет собой позитивное отклонение с немного более поздней задержкой, обычно примерно через 600 мс после начала слова. Обычно это обнаруживается, когда слово или аналогичный значимый стимул требует некоторой дополнительной обработки, например, с синтаксически аномальными или сложными структурами, или с конфликтом между синтаксически продиктованным значением предложения и значением, полученным ошибочно из других сигналов (например, реструктуризация / разрешение конфликта / обновление процессов, которые могут потребоваться при получении фразы «есть» в «на завтрак яйца будут есть» (Kim & Osterhout, 2005; Kolk & Chwilla, 2007; Kolk, Chwilla, van Herten, & Oor, 2003; Kuperberg, Sitnikova, Caplan, & Holcomb, 2003; Nakano, Saron, & Swaab, 2010).Мы использовали амплитуду N400 для отслеживания степени, в которой контекст способствовал семантической обработке, и P600 в качестве индикатора обнаружения и / или разрешения конфликта между структурными ожиданиями, основанными на сохраненном значении слов, и ожиданиями, основанными на контексте. Ниже мы подробно описываем экспериментальные манипуляции, гипотезы и ожидаемые результаты.

Мы создали вымышленные отрывки из четырех предложений, в которых мы манипулировали типом персонажа, используя либо неодушевленные, либо одушевленные сущности в качестве главных персонажей (см. Пример в Таблице 1.Полный набор стимулов можно найти на следующем веб-сайте: swaab.faculty.ucdavis.edu). Первые три предложения содержали модификаторы, предикаты и местоимения, которые обычно относятся к одушевленным существительным (например, «дружелюбный», «любимый», «он»). Для неодушевленных персонажей это служило для создания конфликта между значением слов (например, перец по определению неодушевленным) и контекстно-зависимым значением (например, перец играет тематическую роль агента в мультфильме) . Основываясь на предыдущих исследованиях, мы ожидали, что точное представление дискурса, в котором персонажу была отведена тематическая роль агента, будет четко определено четвертым и последним предложением.На этом этапе мы манипулировали предикатами так, чтобы они требовали либо одушевленных, либо неодушевленных аргументов, создав четыре сюжетных условия (таблица 1): оживить существительное / оживить предикат, оживить существительное / неодушевленный предикат, неодушевленное существительное / оживить предикат, неодушевленное существительное / неодушевленное предикат. . Важно отметить, что до этого момента в конце рассказов (то есть в первых трех предложениях) все персонажи были объединены в пары с одушевленными предикатами.

Таблица 1. Примерный набор стимулов, представляющий все четыре типа историй

Наша общая гипотеза заключалась в том, что обработка входящих слов, хотя изначально и руководствовалась сохраненной лексико-семантической информацией, по мере развертывания историй будет все больше определяться контекстом.Мы исследовали ERP по всем четырем предложениям устных историй: (1) Предикаты в предложениях 1 и 2; (2) Предложение 3 Местоимения; (3) начальные НП в предложениях 2 и 4; и (4) Предикаты предложения 4. Мы резюмируем наши прогнозируемые результаты для каждого контраста ниже.

  1. (1) Предикаты

    в предложениях 1 и 2: мы предположили, что неодушевленные персонажи будут рассматриваться как нарушения анимации в предложении 1, но что слушатели быстро адаптируются так, что трудности с назначением тематических ролей и лексико-семантической обработкой будут наблюдаться для состояния неодушевленного персонажа в предложении 1. Предложение 1, но будет рассеяно предложением 2.Основываясь на предыдущих выводах (Nakano et al., 2010), мы ожидали, что на это будут указывать большие амплитуды N400 и / или P600 в неодушевленном состоянии по сравнению с живым состоянием для предикатов Предложения 1. Для предложения 2 мы предсказали, что адаптация к неодушевленным персонажам снизит влияние нарушения анимации на предикаты по сравнению с первым предложением.

  2. (2)

    Местоимения Предложения 3: Мы исследовали местоимения Предложения 3, чтобы оценить адаптацию к нарушениям одушевленности во время установления местоименной ссылки (например,g., «он», имея в виду перец). Предыдущие исследования показали, что местоимения, которые не соответствуют полу антецедента, имеют больший P600 (Hagoort & Brown, 1999; Osterhout, Bersick, & McLaughlin, 1997; Schmitt, Lamers, & Münte, 2002). Основываясь на этих выводах, мы ожидали, что трудности с отнесением неодушевленного существительного к местоимению (по сравнению с одушевленным существительным) будут отражены увеличением амплитуды P600.

  3. (3)

    Начальные НП в предложениях 2 и 4: Предыдущая работа обнаружила уменьшение амплитуды N400 для одушевленных по сравнению с неодушевленными НП с начальными предложениями (Muralikrishnan, Schlesewsky, & Bornkessel-Schlesewsky, 2015; Nakano et al., 2010; Weckerly & Kutas, 1999). Это было интерпретировано как предпочтение (на английском языке) одушевленных существительных в позиции субъекта (т.е. сочетание ожидания порядка субъект-глагол-объект и ожидания того, что начальным NP предложения будет назначена тематическая роль агента). Основываясь на этих предыдущих выводах, мы ожидали, что эффект анимации будет обнаружен на N400 в предложении 2, но может быть уменьшен в предложении 4 как функция адаптации к контексту рассказа.

  4. (4)

    Предикаты в предложении 4: предикаты в предложении 4 давали возможность воспроизвести Nieuwland и Van Berkum (2006) путем сравнения одушевленных предикатов с неодушевленными в состоянии неодушевленного существительного (e.g., перец был паническим по сравнению с острым). Мы предсказали, что к предложению 4 понимающие приспособятся к неодушевленным персонажам, так что большая амплитуда N400 будет найдена для неодушевленных предикатов по сравнению с одушевленными предикатами в состоянии неодушевленного существительного (несмотря на то, что это противоположно тому, что можно было бы ожидать вне контекста). Кроме того, мы включили истории в условие одушевленного существительного, чтобы изучить взаимодействие предварительно сохраненных семантических знаний (об анимации) и значения, полученного из контекста.Мы наблюдали такое взаимодействие на амплитуде N400 в предыдущей работе (Boudewyn, Gordon, Long, Polse, & Swaab, 2012; Boudewyn et al., 2015; Camblin, Gordon, & Swaab, 2007). Однако в текущем исследовании адаптация к неодушевленным персонажам в ходе рассказов может привести к аналогичной схеме эффектов N400 в условиях неодушевленных и одушевленных существительных (т. Е. Аналогичному эффекту N400 ( острый > запаниковал ) после оба перец и дядя ).В качестве альтернативы, в той степени, в которой эти факторы взаимодействуют, чтобы повлиять на обработку входящих слов, мы можем видеть взаимодействие на амплитуде N400, которое привязано по времени к предикатам Предложения 4.

Аффективная адаптация социальных норм в дизайне рабочего места

Резюме: Офисы открытой планировки — обычное дело в современных организациях. Эти типы рабочих мест требуют, чтобы люди делили общее пространство, где нарушение (явно или неявно заявленных) социальных норм может привести к проявлениям невежливости.Если ничего не сделать, чтобы избежать этих ситуаций, плохие чувства могут привести к снижению продуктивности и сотрудничества, а в долгосрочной перспективе — к более серьезным проблемам, таким как конфликты и агрессия. Критический обзор литературы показывает влияние невежливости на рабочем месте и необходимость внутреннего механизма возмещения ущерба. Вдохновленные конвергенцией повсеместных, адаптивных и аффективных вычислений, мы спроектировали и разработали саморегулирующуюся платформу для успешных коллективных действий, основанную на совместной адаптации и справедливой информационной практике, которую мы назвали MACS.MACS решает проблему невежливости и направлен на улучшение качества работы на общих рабочих местах. В этой диссертации представлены все исследования, которые привели к разработке MACS. Путем анализа онлайн-анкеты мы собрали информацию о невежливости на совместных рабочих местах, о том, как люди справляются с такими ситуациями, и осведомленности о нецивилизованном поведении. Мы пришли к выводу, что основная проблема при совместном использовании рабочего места — это шум, и большинство людей будут пытаться изменить свое собственное поведение, а не противостоять нецивилизованному человеку.Интерфейс MACS на основе аватаров был разработан с целью повышения самосознания и определения соответствующих социальных норм, обеспечивая при этом хороший пользовательский опыт (UX). Аватары, созданные на основе изображений людей, а не фотографий, использовались для того, чтобы тон MACS оставался легким и относительно ненавязчивым, но при этом создавал самосознание. Финальная версия MACS прошла тестирование UX, где 6 человек были засняты во время выполнения заданий в MACS. Предполагаемый рабочий процесс и пользовательские интерфейсы для поддержки беспрепятственного прохождения рабочего процесса были подтверждены пользовательским тестированием UX.Есть некоторые предварительные доказательства того, что извинение вызовет сочувствие в MACS. Наконец, этот тезис предлагает руководящие принципы проектирования рабочих мест, которые основаны на совместном создании и изменении социальных норм, а также способы обеспечения их соблюдения. В этом смысле MACS можно также рассматривать как прототипический пример социотехнической системы, используемой в качестве платформы для успешных коллективных действий.

% PDF-1.5 % 1 0 obj > >> эндобдж 4 0 obj / CreationDate (D: 20180830105809 + 08’00 ‘) / ModDate (D: 20180830105809 + 08’00 ‘) /Режиссер >> эндобдж 2 0 obj > эндобдж 3 0 obj > эндобдж 5 0 obj > / ExtGState> / XObject> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / MediaBox [0 0 595.38 808,02] / Содержание [27 0 R 28 0 R 29 0 R] / Группа> / Вкладки / S / StructParents 0 / Аннотации [30 0 R] >> эндобдж 6 0 obj > / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / MediaBox [0 0 595.38 808.02] / Содержание 31 0 руб. / Группа> / Вкладки / S / StructParents 1 >> эндобдж 7 0 объект > / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / MediaBox [0 0 595.38 808.02] / Содержание 32 0 руб. / Группа> / Вкладки / S / StructParents 2 >> эндобдж 8 0 объект > / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / MediaBox [0 0 595.38 808,02] / Содержание 33 0 руб. / Группа> / Вкладки / S / StructParents 3 >> эндобдж 9 0 объект > / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / MediaBox [0 0 595.38 808.02] / Содержание 34 0 руб. / Группа> / Вкладки / S / StructParents 4 >> эндобдж 10 0 obj > / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / MediaBox [0 0 595.38 808.02] / Содержание 35 0 руб. / Группа> / Вкладки / S / StructParents 5 >> эндобдж 11 0 объект > / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Аннотации [36 0 R] / MediaBox [0 0 595.38 808,02] / Содержание 37 0 руб. / Группа> / Вкладки / S / StructParents 6 >> эндобдж 12 0 объект > / ExtGState> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Аннотации [38 0 R 39 0 R 40 0 ​​R 41 0 R 42 0 R 43 0 R 44 0 R 45 0 R 46 0 R] / MediaBox [0 0 595.38 808.02] / Содержание 47 0 руб. / Группа> / Вкладки / S / StructParents 8 >> эндобдж 13 0 объект > / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Аннотации [48 0 R 49 0 R 50 0 R 51 0 R 52 0 R 53 0 R 54 0 R 55 0 R 56 0 R 57 0 R] / MediaBox [0 0 595.L7fv4M * & ϕtE | ¬lV @: ہ. $ I

3.2J: Народные обычаи и нравы — Социальные науки LibreTexts

  1. Последнее обновление
  2. Сохранить как PDF
  1. Ключевые моменты
  2. Ключевые термины

Цели обучения

  • Различать народные обычаи и нравы

Социальные нормы или правила, которые соблюдаются членами сообщества, могут существовать как формальные, так и неформальные правила поведения.Неформальные нормы можно разделить на две отдельные группы: народные обычаи и нравы. Народные обычаи — это неформальные правила и нормы, нарушение которых не является оскорбительным, но ожидается, что они будут соблюдаться. Нравы (произносится как more-ray ) также являются неформальными правилами, которые не записываются, но в случае их нарушения приводят к суровым наказаниям и социальным санкциям в отношении отдельных лиц, например, социальным и религиозным исключениям.

Уильям Грэм Самнер, один из первых социологов США, признал, что одни нормы важнее для нашей жизни, чем другие.Самнер ввел термин , нравы, для обозначения норм, которые широко соблюдаются и имеют большое моральное значение. Нравы часто воспринимаются как табу; например, большинство обществ считают, что взрослые не вступают в половые отношения с детьми. Нравы подчеркивают мораль, разделяя добро и зло, и в случае нарушения имеют тяжелые последствия.

Уильям Грэм Самнер, 1840–1910: Уильям Грэм Самнер ввел термины «народные обычаи» и «нравы». «

Самнер также ввел термин folkway для обозначения норм более рутинного или случайного взаимодействия.Сюда входят идеи о подходящих поздравлениях и правильной одежде в различных ситуациях. По сравнению с моралью нравов, обычаи диктуют, что можно считать вежливым или грубым поведением. Их нарушение не влечет за собой наказаний или санкций, но может сопровождаться выговорами или предупреждениями.

Пример различения этих двух: мужчина, который не носит галстук на официальном званом обеде, может удивить нарушением народных обычаев; если бы он приехал только в галстуке, он нарушил бы культурные традиции и вызвал бы более серьезный ответ.

Ключевые моменты

  • Социальные нормы или правила, которые соблюдаются членами сообщества, могут существовать как формальные, так и неформальные правила поведения. Неформальные нормы можно разделить на две отдельные группы: народные обычаи и нравы.
  • И «нравы», и «народные обычаи» — это термины, введенные американским социологом Уильямом Грэмом Самнером.
  • Нравы различают добро и зло, а народные обычаи проводят грань между добром и грубостью. В то время как народные обычаи могут вызвать недоумение, если их нарушить, нравы диктуют мораль и имеют тяжелые последствия.
.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *