Автономная власть государства: истоки, механизмы и результаты

[стр. 3—33 бумажной версии номера] [1]

Этот очерк пытается уточнить истоки, механизмы и результаты автономной власти, которой государство обладает по отношению к основным группам гражданского общества. Хотя аргументация здесь излагается в достаточно общем виде, она опирается на большой и еще продолжающийся исследовательский проект, посвященный развитию власти в человеческих обществах[2]. На данный момент мои обобщения, относящиеся к аграрным обществам, довольно смелы, но относительно индустриальных я буду более сдержан. Я определяю государство, а затем следую тому, что это определение подразумевает. Две значимые компоненты определения, централизованность и территориальность, обсуждаются по отношению к двум типам государственной власти, которые обозначены как деспотическая и инфраструктурная. Автономия как деспотической, так и инфраструктурной власти преимущественно вытекает из уникальной способности государства предоставлять территориально централизированную

форму организации.

Сегодня нет необходимости доказывать, что большинство общих теорий государства были ложными, поскольку являлись редукционистскими. Они сводили истоки государства к предсуществующим ему структурам гражданского общества. Это, по-видимому, справедливо в отношении марксистской, либеральной и функционалистской традиций в теории государства, каждая из которых рассматривала государство главным образом как арену борьбы классов, групп влияния и индивидов, а в функционалистской версии — как воплощение общей воли (в более современной терминологии — базовых ценностей, или нормативного консенсуса). Хотя такие теории расходятся по многим пунктам, их объединяет отрицание того, что в руках государства может находиться значительная автономная власть. Однако, несмотря на вполне содержательную критику такого редукционизма[3], равно как и самокритику, проистекающую из постоянного использования термина «относительная автономия» в работах современных марксистов[4], сохраняется странное нежелание эту автономию анализировать.

Одно из препятствий на этом пути было по своей сути политическим. Основная альтернативная теория, которая очевидным образом признает автономию государства, ассоциируется с довольно неприглядной политикой. Имеется в виду милитаристская традиция в теории государства, получившая воплощение в начале ХХ века в работах преимущественно немецких авторов — таких, как Людвиг Гумплович, Густав Ратценхофер и Карл Шмитт. Они видели в государстве физическую силу, и, поскольку, по их мысли, она была движущей силой всех общественных процессов, милитаристское государство доминировало над экономическими и идеологическими структурами, которые выделяли редукционистские теории. Но научные достоинства их теорий были вскоре поглощены политическими ассоциациями с социал-дарвинизмом, расизмом, прославлением государства, а затем и с фашизмом. Ирония истории заключалась в том, что милитаристская теория потерпела поражение на поле битвы от объединенных сил марксистской России и либерально-демократических и функционалистских западных союзников.

С тех пор мы мало что слышали непосредственно об этой теории. Но ее косвенное влияние ощущалось, особенно в последнее время, благодаря работам таких немецких авторов, как Макс Вебер, Отто Хинтце, Александр Рюстов, Франц Оппенгеймер, на каждого из которых в той или иной степени повлияла немецкая милитаристская традиция.

Я не призываю вернуться к этой традиции даже в ее теоретическом плане, поскольку при ближайшем рассмотрении она также оказывается редукционистской. Государство само по себе — по-прежнему ничто: оно лишь является воплощением физической силы в обществе. Государство не представляет собой арену, на которой разрешаются внутренние экономические и идеологические вопросы, — скорее это арена, на которой мобилизуется военная сила для использования внутри страны, но прежде всего в международных отношениях.

Обе эти теории обладают определенными достоинствами, но обе они неполны. Что же произойдет, если мы объединим их в единую теорию? Мы получим преимущественно дуальную теорию государства.

Она будет содержать два измерения: внутренний экономический/идеологический аспект государства и военный, международный аспект. В современной ситуации в сравнительной социологии, где преобладает веберианство, испытавшее сильное влияние марксизма, анализ отношений внутри государства скорее всего сосредоточился бы на классовых отношениях. Но, поскольку на государство воздействуют в этом случае два типа групп влияния, возникает определенное пространство, в котором государственная элита может маневрировать, противопоставлять интересы классов интересам военных фракций и других государств, тем самым обеспечивая себе автономную сферу и долю автономной власти. Объединение этих двух теорий позволяет нам провести предварительный анализ автономии государства.

Именно к такому выводу пришла теория государства, представленная в работе Теды Скочпол «Государства и социальные революции»[5], которая в равной степени опирается на идеи Маркса и Вебера. Скочпол с энтузиазмом ссылается на двухмерную схему государственной организации Отто Хинтце, которая заключается, «во-первых, в структуре социальных классов, во-вторых, во внешнем порядке государств по отношению друг другу и во всем мире в целом», — последнее проинтерпретировано Скочпол в терминах военной силы. Эти два «основных набора задач» выполняются «совокупностью административных, полицейских и военных организаций, возглавляемых и более-менее координируемых исполнительной властью», для которой из общества извлекаются ресурсы. Эти ресурсоемкие административные и принуждающие организации являются «основой государственной власти как таковой». Подобная власть может быть использована с той или иной степенью автономии против правящего класса, против внутренних партий «голубей» или «ястребов» или против иностранных государств[6]. Сходной точки зрения придерживаются Чарльз Тилли[7] и Энтони Гидденс[8].

Я не хочу совершенно отказываться от этой двухмерной схемы, в которую я сделал собственный вклад в виде детального анализа английских государственных финансов в 1130—1815 годы[9]. Все эти работы выходят за рамки редукционизма. Их идеи могут получить дальнейшее развитие, что позволит проникнуть в суть проблемы автономии государственной власти, ее природы, степени и последствий. Но, чтобы сделать это, мы должны совершить более радикальный и в каком-то смысле парадоксальный разрыв с редукционизмом.

В этой статье я буду доказывать, что государство — это просто арена, место, и именно в этом источник его автономии.

Определение государства

Понятие государства, безусловно, не является четко определенным. Основная проблема состоит в том, что большинство определений включают в себя два различных уровня анализа: «институциональный» и «функциональный». Государство может быть определено исходя из образующих его институтов или осуществляемых им функций. Преобладающим является смешанный, но главным образом институциональный подход, впервые предложенный Максом Вебером. С этой точки зрения, государство включает в себя четыре основных элемента:

1) совокупность различных институтов и представляющего их персонала;

2) централизация, предполагающая, что политические отношения исходят из центра;

3) территория с четко определенными границами;

4) монополия на введение обязательных для исполнения правовых норм, подкрепленная монополией на средства физического насилия[10].

Исключая последнее из этих положений, мы будем следовать данному определению. Но все же оно содержит в себе разнородные элементы, преобладающим из которых является институциональный: государство отличает прежде всего центральное положение его дифференцированных институтов. Однако это определение содержит также и функциональный элемент: сущностью функций государства является монополия на установление обязательных для исполнения правовых норм. Тем не менее основной интерес для нас будут представлять та совокупность централизованных институтов, обычно называемая государством, а также власть их административного персонала, высший слой которого может быть обозначен термином «элита государства». Основной вопрос, стоящий перед нами, связан с природой власти, которой обладают государства и их элиты. Отвечая на этот вопрос, я буду противопоставлять элиту государства и группы, основания власти которых лежат вне государства, в «гражданском обществе». В соответствии с моделью власти, принятой в данной работе, они могут быть разделены на три типа: идеологические, экономические и военные группы.

Следовательно, вопрос состоит в том, что представляет собой власть элиты государства в отличие от власти идеологических движений, экономических классов и военных элит.

Что мы понимаем под «властью государства»? Как только мы начинаем размышлять над этой банальной фразой, мы сталкиваемся с двумя различными смыслами, в которых могут обладать властью государства и их элиты. Можно обозначить как

деспотическую власть элиты такие действия, которые эта элита в состоянии предпринять, не вступая в какие-либо переговоры с группами гражданского общества. Различия в масштабах такой власти могли быть столь огромны, что мы не будем пытаться измерить их сколько-нибудь точно. Китайский император как сын неба «владел» всем Китаем и мог поступить по своему усмотрению с любым индивидом или группой на своей территории. Римский император так же обладал властью, которая была в принципе неограниченной, если не считать незначительной сферы, номинально контролируемой сенатом. Некоторые европейские монархи эпохи абсолютизма претендовали на безграничную власть. Современная советская партийно-государственная элита как «попечитель» интересов масс так же обладает значительной деспотической властью. Деспотическая власть может быть наглядно измерена способностью правителей «рубить головы с плеч» и без хлопот удовлетворять свои прихоти с помощью подручных. Деспотическая власть — это именно то, что в литературе обычно подразумевается под «автономной властью».

Но существует и второй смысл, в котором можно говорить о «власти государства», особенно в современных капиталистических демократиях. Мы можем называть инфраструктурной властью способность государства проникать в гражданское общество и обеспечивать выполнение политических решений на всей своей территории. Такая власть была сравнительно слабой в упомянутых государствах прошлого, но она получила значительное развитие во всех индустриальных обществах. Когда сегодня жители стран Запада жалуются на усиление власти государства, это не стоит принимать на счет деспотической власти. Прошли лишь сорок лет с момента принятия всеобщего избирательного права в некоторых развитых капиталистических государствах, а политические права этнических меньшинств и женщин продолжают расширяться. Высказываемое недовольство более справедливо в отношении инфраструктурной власти государства. Такая власть сегодня огромна. Государство может оценивать размер нашего дохода и благосостояния в целом, облагать их налогами; государство хранит обширную информацию о своих гражданах; оно в состоянии навязать свою волю в любом месте на собственной территории; его влияние на экономику очень значительно; оно даже обеспечивает многих из нас средствами к существованию (государственная служба, пенсии, пособия и так далее). Государство проникает в повседневную жизнь в большей степени, чем когда-либо ранее в истории. От Аляски до Флориды, от Шетландских островов до Корнуолла — нигде не скрыться от инфраструктурной власти современных государств.

Но кто контролирует подобные государства? В целом в странах капиталистической демократии существование «автономной элиты государства» менее вероятно, чем в обществах прошлого. В этих странах большинство политических руководителей являются выборными и сменяемыми. Считаем мы демократию подлинной или нет, лишь немногие станут оспаривать тот факт, что политики в значительной степени контролируются группами гражданского общества, а также подчинены требованиям закона. Ричард Никсон или Жак Шабан-Дельмас[11] могли не платить налоги, другие современные публичные политики могли накапливать значительные богатства, посягать на гражданские права своих оппонентов и держаться за власть, используя недемократические методы. Но они не могут экспроприировать или убивать политических противников и отважиться на ниспровержение Конституции, частной собственности или индивидуальных свобод. Когда такое все-таки случается, мы воспринимаем это как переворот, революцию или грубое нарушение норм. Если мы обратим внимание на государственных чиновников, то так же не обнаружим существенной автономной власти над гражданским обществом с их стороны. Возможно, следует отметить, что тайные решения политиков и бюрократов нередко вторгаются в нашу повседневную жизнь самым бесцеремонным образом. Но их способность изменить основные правила игры и перераспределить власть внутри гражданского общества крайне незначительна без поддержки мощного социального движения.

Таким образом, государства в условиях капиталистической демократии слабы в одном смысле, но сильны — в другом. Они слабы «деспотически», но сильны «инфраструктурно». Следует четко различать эти два типа государственной власти. Первое из этих понятий означает власть элиты государства над гражданским обществом. Второе — способность государства проникать в гражданское общество и централизованно координировать его деятельность посредством своей инфраструктуры. Второй тип власти допускает возможность того, что само государство — просто орудие сил гражданского общества, то есть что оно совсем не имеет деспотической власти. Эти два измерения власти аналитически могут считаться автономными. На практике между ними, конечно, может существовать определенная взаимосвязь. Например, чем сильнее инфраструктурная власть государства, тем больше объем обязательных для исполнения правил и, следовательно, тем выше вероятность деспотической власти над отдельным индивидом, а также, возможно, над маргинальными группами и меньшинствами. Все инфраструктурно мощные государства, включая капиталистические демократии, сильны по отношению к индивидам и более слабым социальным группам, но капиталистические демократии слабы по отношению к доминирующим группам — по крайней мере в сравнении с государствами прошлого.

Эти два измерения государственной власти дают нам четыре идеальных типа.

		Инфраструктурная координация
		Слабая	Сильная
Деспотическая власть	Слабая	Феодальное	Бюрократическое
	Сильная	Имперское	Авторитарное

Феодальное государство является наиболее слабым, поскольку оно обладает малой степенью как деспотической, так и инфраструктурной власти. Средневековое европейское государство, приближавшееся к этому идеальному типу, находилось под контролем монарха, независимых феодалов, духовенства и городов. Имперское государство обладает собственным аппаратом управления, но имеет лишь ограниченные возможности воздействия на гражданское общество без помощи других групп, пользующихся властью. Оно соответствует понятию патримониального государства, которое использовалось Максом Вебером[12] и Рейнхардом Бендиксом[13]. Такие государства древности, как Египет, Ассирия, Персия и Римская империя, приближаются к этому типу. У меня были сомнения по поводу использования термина бюрократическое государство, поскольку он часто вызывает негативные ассоциации. Однако бюрократия обладает большими организационными возможностями, но она не может ставить свои собственные цели; бюрократическое государство контролируется группами гражданского общества, а их решения осуществляются с помощью государственной инфраструктуры. К этому типу приближаются современные капиталистические демократии. Авторитарное государство предполагает более институциолизированную форму деспотизма, в которой соперничающие группы не могут избежать рамок инфраструктуры государства и не существуют отдельно от государства (что отличает бюрократический тип). Вся власть в обществе сосредоточена в руках государства. Оно обладает значительной деспотической властью над группами гражданского общества и развитой инфраструктурой для ее осуществления. В той или иной степени к этому типу приближаются нацистская Германия и Советский Союз. Но они, по-видимому, пожертвовали определенной частью инфраструктурного контроля ради усиления деспотической власти. Это не означает отрицания того факта, что такие государства содержат в себе конкурирующие группы влияния, которые могут иметь опору в «гражданском обществе». Но в авторитарном государстве власть осуществляется директивами его органов, поэтому такие группы соревнуются за непосредственный контроль над государством. Иначе обстоит дело в капиталистических демократиях, где власть правящего класса пронизывает все общество, а государство в целом принимает правила игры и принципы капиталистической экономики.

Все это идеальные типы. Но мой выбор реальных исторических примеров, приближающихся к ним, вскрывает две основных тенденции, требующие объяснения. Во-первых, происходил долговременный рост инфраструктурной власти государства, огромный толчок которому дало развитие индустриального общества, но который заметен и в доиндустриальную эпоху. Во-вторых, в каждый исторический период происходили значительные изменения в степени деспотической власти — недеспотические государства существовали в конце четвертого тысячелетия до нашей эры в Междуречье («примитивная демократия» ранних городов-государств), в первом тысячелетии до нашей эры в Финикии, Греции и Риме, в средневековых республиках и городах, а также и в современном мире. История деспотизма была историей колебаний, а не непрерывного развития. Почему же существует такое расхождение в одном измерении власти при устойчивом развитии в другом?

Развитие инфраструктурной власти государства

Рост инфраструктурной власти государства относится к средствам осуществления политического контроля. Я не буду перечислять ее главные исторические ступени. Вместо этого я дам примеры некоторых техник отправления политического контроля, которые помогли эффективному проникновению государства в социальную жизнь и каждая из которых имеет за собой длинную историю развития.

1) Разделение труда между основными сферами деятельности государства, которые координируются из центра. Его в миниатюре можно наблюдать на полях сражений, где разделение на пехоту, кавалерию и артиллерию, осуществленное государствами, обычно позволяло разгромить противника, у которого рода войск были смешаны, — по крайней мере, в высокоинтенсивных сражениях.

2) Грамотность, давшая возможность выстроить передачу сообщений на государственной территории, а также кодифицировать и хранить своды законов. Гидденс[14] подчеркивает такой аспект государственной власти, как «хранение».

3) Чеканка монет, установление мер и весов позволяет совершаться гарантированному государством товарообмену.

4) Скорость коммуникации, транспортировки людей и ресурсов посредством строительства и поддержания дорог, кораблей, средств связи и тому подобного.

Очевидно, что государства, способные использовать относительно более высокоразвитые формы перечисленных «техник», обладают бóльшими возможностями для инфраструктурного проникновения. Столь же очевидно, что история знает примеры секулярного процесса инфраструктурных усовершенствований.

Вместе с тем ни одна из этих техник не принадлежит исключительно государству. Все они часть общего социального развития и расширения человеческих возможностей по коллективной мобилизации ресурсов. Общества в целом, а не только государства, увеличивают свою власть. Совершенно не обязательно, что такие техники существенно меняют отношения между государством и обществом или открываются впервые только одним из них.

Таким образом, государственная власть в каком бы ни было смысле не происходит из особенных только для нее техник или средств. Все разнообразие таких средств можно разделить на три основных типа: военные, экономические и идеологические. Они характеризуют любые социальные отношения. Государства используют их все сразу, не добавляя каких-то иных средств, характерных только для него. Редукционистские теории становятся возможными именно потому, что государства зависят от ресурсов, которые можно найти и в рамках гражданского общества. Если эти теории и неправильны, то не потому, что государство манипулирует средствами управления, недоступными другим организациям и группам. Государство не является автономным в этом смысле.

Действительно, если эти средства используются в любых социальных отношениях, это только подтверждает, что государство лишь в редких случаях значительно расходится с гражданским обществом. Давайте рассмотрим, что происходит, когда государство открывает новые техники осуществления политического контроля. Характерным примером является грамотность. Первые шаги по распространению грамотности в Месопотамии и, возможно, также в других основных случаях независимого возникновения цивилизации были сделаны внутри государства. В этом отношении государства упорядочили и упрочили два вида возникающих норм: право на частную собственность и права и обязанности общин. Первые пиктограммы и логограммы дали возможность писцам храмов первых городов-государств совершенствовать их систему учета, записывая, кто и чем владеет, кто и что должен общине. Это упрочило социальные отношения, распространившиеся по окружающей территории, и централизовало их. Затем письменность была упрощена до слоговой клинописи, используюсь преимущественно государственной бюрократией и выполняя те же функции. Она стала важной частью роста первых империй третьего и второго тысячелетий до нашей эры, таких, как Аккадское царство. Грамотностью обладали только бюрократы, охранявшие систему правосудия и коммуникации, предоставляя таким образом инфраструктурную поддержку деспотизму, хотя, по-видимому, в некотором подобии союза с экономическим классом собственников.

В дальнейшем польза письменности стала понятна и группам гражданского общества. Во время череды ее новых упрощений до алфавитного письма и появления пергамента в начале первого тысячелетия до нашей эры эпоха преобладания государства закончилась. Первопроходцами в открытии новых техник политического контроля теперь стали не деспотические государства, а децентрализованные группы земледельцев, деревенских жрецов и купцов, организованные в рыхлые федерации городов и племен, как например арамейцы, финикийцы и греки. Начиная с этого момента власть таких федераций могла оспорить власть империй. То, что начиналось как средство деспотизма, продолжилось, подтачивая его, когда эти средства вышли за рамки государства. Государства больше не могли контролировать свои собственные изобретения. Это является чертой всех подобных нововведений, какой бы исторический период мы ни взяли. В наше время мы можем привести в пример статистику, изначально принадлежавшую государству, а впоследствии используемую как метод сбора информации любыми крупными организациями, особенно капиталистическими корпорациями.

Однако нетрудно найти и обратные примеры, когда государства брали на вооружение инфраструктурные техники, открытые гражданским обществом. Индустриализация предоставляет сразу несколько примеров использования Советским Союзом средств коммуникации, надзора и учета, разработанных западными капиталистическими предприятиями (в партнерстве с их государствами). Здесь уже то, что задумывалось в рамках гражданского общества, обернулось государственным деспотизмом. Инфраструктурные техники распространяются вовне тех организаций, которые их изобрели.

Необходимо сделать два вывода. Во-первых, во всей истории развития инфраструктурной власти нет техник, которые принадлежали бы только государству или только гражданскому обществу. Во-вторых, существуют своего рода колебания значения этих акторов в социальном развитии. Я надеюсь показать, что это не просто колебания, а диалектика.

Очевидный вопрос: если инфраструктурная власть является общей чертой общества, при каких обстоятельствах происходит ее апроприация государством? Почему государство в одних ситуациях приобретает деспотическую власть, а в других — нет? Где находятся истоки автономной власти государства? Мой ответ будет состоять из трех частей: необходимости государства, множественности его функций и его территориально централизованного характера. Первые две разработаны в недавних социальных теориях. Третью часть я считаю нововведением.

Происхождение государственной власти

Необходимость государства

Только примитивные общества могут обходиться без государства. В истории не существовало сложных цивилизованных обществ без центров, производящих обязательные к исполнению нормы, пусть и в ограниченных масштабах. Если мы рассмотрим случаи феодальных государств, то увидим, что даже они обычно появляются из более сильных централизованных предшественников, чьи порядки так или иначе поддерживаются слабыми преемниками. Феодализм возникает или в виде попытки приостановить распад когда-то единого государства (как было в Китае или Японии), или в качестве раздела добычи среди победивших завоевателей[15]. Западноевропейский феодализм воплощал в себе обе эти истории, хотя и в разных пропорциях в зависимости от региона. Законы европейских феодальных государств были усилены нормами, происходившими из римского права (особенно имущественного), из христианских кодексов поведения, из германских представлений о преданности и чести. Таков лишь мимолетный взгляд на процесс, к которому я еще вернусь — постоянной диалектики движения между государством и гражданским обществом.

Общества, обретшие государства, обладали более значительными шансами на выживание. Мы не имеем перед собой примеров безгосударственных обществ, далеко отошедших от примитивного состояния, но зато есть множество примеров государств, вобравших или уничтоживших такие общества. Когда безгосударственные общества завоевывали те, что обладали государствами, они либо развивали собственные государственные структуры, либо приводили покоренных к регрессу. На это есть социологические объяснения. Существуют только три альтернативных основы для социального порядка: сила, обмен и обычай. Сам по себе ни один из них не является эффективным в долгосрочной перспективе. В одном случае возникают обстоятельства, которым неадекватен обычай, в другом — торг становится неэффективным и разрушительным. Даже голая сила, как показал Парсонс, может в конце концов оказаться недостаточной. Принимаемые как должные и одновременно обеспеченные силой правила стратегически необходимы, чтобы связывать чужаков друг с другом. Необязательно, чтобы все правила были установлены одним государством-монополистом. Хотя случай феодализма является крайним выражением этой тенденции, большинство государств существуют в цивилизациях со множеством центров власти, которые также предоставляют определенные нормативные правила поведения. Тем не менее большинство обществ склоняются к тому, чтобы некоторые правила, особенно касающиеся защиты жизни и собственности, устанавливались монопольно и являлись прерогативой государства.

Автономная власть государства в конечном счете происходит именно из этой необходимости. Деятельность госслужащих нужна как обществу в целом, так и отдельным группам, получающим выгоду от существующих законов, выполнение которых обеспечивается государством. Из этого в свою очередь вытекает возможность эксплуатации населения — рычаг для достижения узких государственных интересов. Используется ли рычаг, зависит от многих условий, для анализа которых мы еще не ввели в анализ наличие кадровых госслужащих с их собственными интересами. Но потребность [общества в правилах] — первоисточник государственной власти.

Многообразие функций государства

Вопреки утверждению редукционистских теорий большинство государств на практике не ограничивались исполнением какой-либо единственной функции. Их функции являлись чрезвычайно многообразными. Как допускает двухмерная модель, мы можем выделить внутренние (экономические, идеологические) и внешние (военные) функции государства. Но существуют также различные виды деятельности, каждый из которых является функциональным для определенных социальных групп. Это можно проиллюстрировать обращением к четырем, вероятно, наиболее распространенным формам государственной деятельности.

1) Поддержание внутреннего порядка. Это может отвечать интересам всех, по крайней мере всех законопослушных, граждан государства. Данная функция может также ограждать большинство от узурпации со стороны групп, обладающих социальным и экономическим могуществом. Но, возможно, наибольшее значение имеет здесь защита существующих отношений собственности от неимущих масс. Эта функция, по-видимому, служит прежде всего интересам экономически доминирующего класса.

2) Военная оборона либо агрессия, направленная против внешних врагов. «Партия войны» редко включает в себя все общество или даже один определенный класс внутри него. Оборона может быть действительно коллективной; агрессия обычно опирается на более специфические интересы. Такие интересы могут разделяться «младшими сыновьями», не имеющими прав наследства, либо какой-то фракцией аристократии, купечества или капиталистов. В системе нескольких государств война обычно втягивает межгосударственные союзы, сложившиеся на основе общности религии, этнического происхождения или политической философии. Эти интересы лишь в редких случаях могут быть сведены к экономическому классу.

3) Поддержание транспортной и коммуникационной инфраструктуры: дороги, судоходные реки, системы информационного обмена, денежного обращения, мер и весов, рыночной торговли. Хотя лишь немногие государства монополизировали все эти виды деятельности, все государства отвечали по крайней мере за некоторые из них, регулируя их из центра. Это соответствовало «общим интересам» и более специфическим интересам групп, занятых в торговле.

4) Экономическое перераспределение: распределение ограниченных материальных ресурсов между различными экологическими нишами, возрастными группами, полами, регионами, классами и так далее. Эта функция заключает в себе сильный элемент коллективизма. Тем не менее во многих случаях перераспределение затрагивает специфические группы, особенно экономически неактивные, зависящие от поддержки государства. Экономическое перераспределение имеет также международное измерение, поскольку государство обычно регулирует внешнюю торговлю и валютный обмен — единолично или в союзе с другими государствами. Это также создает особую группу влияния внутри торгового слоя, которая, однако же, редко приходит к согласию по вопросам торговой политики.

Эти четыре задачи необходимы для всего общества либо для входящих в него групп влияния. Наиболее эффективно они осуществляются управленческим персоналом централизованного государства. Выполнение этих задач ставит государство в функциональные взаимоотношения с разнородными, часто взаимно пересекающимися группами, между которыми оно может маневрировать. Любое государство, включенное в многообразные властные отношения, может противопоставлять друг другу различные группы влияния.

Следует отметить, что один из примеров такой стратегии «разделяй и властвуй» часто являлся предметом социологического анализа. Это относится к «переходному государству», действующему в условиях глубоких экономических преобразований в процессе перехода от одного способа производства к другому. При этом не существует единого господствующего класса, а государство может использовать противоречия между традиционными группами влияния и вновь возникающими группами. Такое положение дел рассматривалось в обеих классических теориях стратификации. Маркс анализировал попытки Луи Бонапарта натравливать друг на друга фракции промышленного и финансового капитала, мелкой буржуазии, крестьянства и пролетариата, чтобы расширить собственную власть. Это «бонапартистское балансирование» особо подчеркивалось Никосом Пуланзасом[16], хотя Маркс (как и Пуланзас) недооценивал способность Бонапарта добиться успеха[17]. Макс Вебер был поражен способностью прусского государства использовать утрачивающий экономическое влияние класс землевладельцев (юнкерства), чтобы удерживать власть в том политическом вакууме, который был создан нерешительностью поднимающихся буржуазного и пролетарского классов[18]. В обоих случаях разнообразные группы нуждались в государстве, но ни одна из них не могла захватить над ним контроль. Другим примером может служить развитие абсолютизма в Европе. Монархи противопоставляли друг другу феодалов и буржуазию, землевладельцев и горожан. В особенности различались военные функции государства и функции, выполняемые по отношению к экономически господствующим классам. Государства использовали войну как средство уменьшения своей зависимости от классов[19].

Все это знакомые примеры маневрирования государства между классами или фракциями классов. Но возможности такого маневрирования гораздо более значительны, если государство вовлечено в многообразные отношения с группами, более узкими, а в ряде случаев более широкими, чем классы. Поскольку большинство государств исполняют различные функции, они могут осуществлять разные формы маневрирования, которые могут стать основанием их власти.

Территориально централизованный характер государства

Определение государства выделяет его институциональный, территориальный, централизованный характер. Это является важнейшей предпосылкой власти государства. Как отмечалось, государство не обладает специфическими средствами осуществления власти, отличными от экономических, военных и идеологических. Средства, используемые государством, представляют собой лишь комбинацию этих форм, которые также являются средствами осуществления власти во всех социальных отношениях. Однако власть государства не сводится к ним также и в ином социопространственном и организационном смысле. Только государство обладает централизованной властью над определенной территорией. В отличие от экономических, идеологических и военных групп гражданского общества, властные ресурсы элиты государства исходят из центра и охватывают четко ограниченную территорию. Государство является местом, включающим центр и контролируемую единую территорию. Поскольку основные формы автономной власти государства проистекают из этой его особенности, важно показать, что государство действительно отличается социопространственно и организационно от основных властных групп гражданского общества.

Центры экономической власти — корпорации, торговые дома, поместья, плантации и так далее — обычно находятся между собой в отношениях конкуренции или конфликта. Верно, что по своей внутренней структуре некоторые из них (например, современная корпорация или поместье средневекового феодала) могут быть относительно централизованы. Но, во-первых, они ориентируются на использование экономических возможностей, которое не подчинено четко установленным правилам. Во-вторых, сфера действия современных и некоторых исторических экономических институтов не является территориальной. Они не осуществляют общего контроля над определенной территорией, но контролируют специализированную функцию, которую стремятся распространить за пределы государственных границ при наличии соответствующего спроса. Корпорация «Дженерал моторс» не управляет территорией вокруг Детройта — она управляет сборкой автомобилей и контролирует некоторые стороны экономической жизни своих сотрудников, акционеров и потребителей. В-третьих, в тех случаях, когда экономические институты являлись территориально централизованными (как феодальное поместье), они либо были подчинены контролю имперского государства, либо принимали на себя политические функции (судопроизводство, содержание военных формирований), отбирая их у слабого феодального государства и становясь тем самым «минигосударствами». Таким образом, государство не может быть просто орудием классов, поскольку оно действует в ином территориальном масштабе.

Аналогичные замечания могут быть сделаны относительно идеологических групп влияния, например религий. Идеологии, если они не являются государственными, обычно проникают даже более диффузно, чем экономические отношения. Внутри территории государства они распространяются через сети коммуникации среди различных категорий населения (классы, возрастные когорты, городское и сельское население и так далее). Они также часто пересекают государственные границы. Идеологии могут создавать централизованные институты, подобные церкви, но эти институты обычно организованы в большей степени функционально, чем территориально. Идеологические движения обладают не только духовной, но и социопространственной «трансцендентностью», что является противоположностью территориальным границам государства.

Справедливо, что военная власть в значительной степени пересекается с государством, особенно в государствах современных, которые монополизируют средства организованного насилия. Тем не менее целесообразно провести различие между этими двумя формами власти. Нет возможности остановиться здесь на этой проблеме подробно[20]. Можно сделать лишь два простых замечания. Во-первых, не всякие военные действия наиболее эффективно организуются централизованно: партизанские отряды и феодальные дружины дают пример сравнительно децентрализованной военной организации, которая успешно действовала во многие исторические периоды. Во-вторых, сфера эффективного контроля военной власти не охватывает единой территории. Скорее для него можно выделить два различных радиуса действия.

Военный контроль за повседневным поведением людей требует такого высокого уровня организованного принуждения, логистической поддержки и изъятия прибавочного продукта, что это реализуемо только в рамках тесных связей с вооруженными силами в местностях, обладающей значительными запасами материальных ресурсов. Такие области не распределены равномерно по территории государства, а сконцентрированы в очагах и вдоль линий сообщения. Отсюда военный контроль, например, за крестьянскими хозяйствами оказывается малоэффективным.

Второй радиус позволяет осуществить не столько управление повседневным поведением, сколько расширить границы внешнего подчинения для значительно более обширных территорий. В этом случае население не будет прекращать выплату дани, выполнение ритуалов подчинения, предоставление военной помощи (или по крайней мере не будет восставать), потому что это может привести к карательной операции. Данный радиус действия военной власти обычно был намного более широк, чем территория политического контроля, как великолепно показал Оуэн Латтимор[21]. Такое положение дел остается верным и в наши дни, учитывая возможности современных вооружений. Это верно и для сверхдержав в более узком смысле: они могут устанавливать дружественные режимы и дестабилизировать враждебные, используя лояльные местные военные элиты и собственные военизированные формирования, но не могут подчинить эти режимы своему прямому диктату. Примером может быть британская военная экспедиция на Фолклендские острова, способная нанести поражение аргентинскому режиму и делегитимизировать его, но неспособная обеспечить островам политическое будущее. Логистика «концентрированного принуждения», то есть военной власти, отличается от территориально централизованного государства. Значит, мы должны различать их как два разных способа организации власти. Милитаристская теория государства ложна, потому что военная организация не совпадает с организацией государства.

Организационная автономия государства лишь частична, и во многих случаях она оказывается довольно незначительной. «Дженерал моторс» и капиталистический класс в целом, католическая церковь, феодальные лорды или американские военные способны были влиять на государство, опорой которого они являлись. И все же эти группы не могли сами исполнять функции государства, если только не меняли своей собственной социопространственной и организационной структуры. Автономная власть государства проистекает из этого различия. Даже если какое-то государство должно лишь институционализировать отношения между данными социальными группами, это достигается путем концентрации ресурсов в руках института, который обладает иными социопространственными и организационными чертами по сравнению с этими группами. Гибкость и быстрота действия предполагают концентрацию власти для принятия решений и постоянство персонала. Децентрализованные нетерриториальные группы влияния, которые прежде всего и создают государство, в меньшей степени способны его контролировать. Территориальная централизация обеспечивает государство потенциально независимой основой мобилизации власти, необходимой для общественного развития и существующей только в распоряжении самого государства.

Если мы объединим факторы необходимости государства, множественности его функций, его территориально централизованного характера, то сможем объяснить его автономную власть. За счет этих факторов элита государства получает независимость от гражданского общества, которая, не являясь абсолютной, все же не менее значима, чем власть любой другой группы. Власть данной элиты не может быть сведена к власти других групп ни «здесь и сейчас», ни «в пределе». Государство — это не просто арена классовой борьбы, орудие классового господства, фактор социальной сплоченности, выражение основных ценностей, центр процессов социального распределения, институционализация военной силы (как это имеет место в различных редукционистских теориях). Государство представляет собой особую социопространственную организацию. И поэтому мы можем рассматривать государства как акторов, олицетворенных государственными элитами с их волей к власти, и применять своего рода теорию рационального действия к анализу государственных интересов, что и было предложено Маргарет Леви[22].

Механизмы приобретения государством автономной власти

Разумеется, само по себе наличие государственных интересов не объясняет всей полноты действительной власти государственной элиты. Группы гражданского общества, хотя и организованные немного иначе, могут во многом контролировать ее. Но приведенные нами принципы позволяют сформулировать две гипотезы для объяснения различий во власти государства и гражданского общества:

1) Инфраструктурная власть государства происходит из общественной полезности территориальной централизации, которая не может быть обеспечена собственными силами гражданского общества.

2) Степень деспотической власти государства происходит из невозможности групп гражданского общества контролировать уже установленные формы территориальной централизации.

Следовательно, существуют две фазы в развитии деспотизма: рост государственной централизации, а затем утрата контроля над ней. Сначала централизация, потом эксплуатация подданных — именно в таком порядке.

Так как государства осуществляют такое разнообразие социальной деятельности, то существуют множество способов, с помощью которых они могут завладеть непропорционально большой частью возможностей общества по инфраструктурной координации. Я укажу на три относительно бесспорных примера обретения инфраструктурной власти: за счет экономического перераспределения, за счет применения вооруженных сил для обороны или нападения и посредством постановки задач «догоняющего развития». Все они принадлежат к условиям, благоприятствующим территориальной централизации социальных ресурсов.

Как утверждают антропологи и археологи, государства, перераспределявшие материальные ресурсы, были особенно распространены в ранней истории до того, как стал возможен товарообмен. Разные экологические ниши поставляли свой прибавочный продукт в центральное хранилище, которое впоследствии стало государством. Этот факт остается спорным[23], но тем не менее разделяется многими археологами[24]. «Военный путь» был, пожалуй, наиболее признаваемым среди теоретиков XIX — начала XX века, таких как Герберт Спенсер[25], Людвиг Гумплович[26] и Франц Оппенгеймер[27]. И хотя они преувеличивали его значение, нет сомнений, что большинство древних империй обрели инфраструктурную власть посредством использования централизованной, высокоорганизованной, дисциплинированной и хорошо оснащенной военной силы для защиты и завоевания. Рим — наиболее известный нам пример[28]. Хорошо известна и тактика отстающих в индустриальном развитии государств конца XIX — начала XX века, таких как Франция, Пруссия, Япония и Россия, на вызов их более развитых соперников. Кумулятивное развитие обеспечивалось за счет централизации и мобилизация экономических ресурсов, государственных субсидий и защищаемых заградительными тарифами государственных предприятий[29]. Имеются и более ранние параллели: например, из истории Ассирии и ранней Римской республики, имитировавших достижения предшественников, но более централизованным способом.

Отметим, что во всех перечисленных случаях не экономическая или военная необходимость как таковые увеличивали роль государства. Скорее это происходило из-за полезности экономической или военной территориальной централизации в конкретных исторических условиях. Были и другие типы экономики (например, рыночный обмен) или военной организации (например, феодальная кавалерия или колесницы, оборона замков), которые способствовали децентрализации и таким образом — уменьшению государственной власти. Во всех приведенных примерах основные центры гражданского общества свободно наделяли инфраструктурной властью свои государства. Мое объяснение тем самым начинается в функционалистском духе. Но функции затем присваиваются, и возникает деспотизм. Гипотеза состоит в том, что гражданское общество добровольно отдает ресурсы, а потом теряет контроль и подавляется государством. Как же это происходит?

Давайте для начала рассмотрим избитую тему происхождения государства. В некоторых теориях потеря власти «гражданским населением» является по сути дела автоматической. К примеру, милитаристские теории происхождения государства полагают, что военные лидеры автоматически конвертируют свою временную — в военное время — легитимность в постоянную принудительную власть в мирное время. Как показал Пьер Кластрэ[30], примитивные общества предпринимают значительные меры предосторожности, чтобы их военные лидеры не стали постоянными угнетателями. Похожим образом перераспределительное государство имело множество сдержек против узурпации вождями власти, что сделало его дальнейшее развитие проблематичным. Кажется, что постоянное, принуждающее государство в общем не развивалось в поздней доисторической эпохе. Только в нескольких необычных случаях (связанных с региональными последствиями ирригационного земледелия) «чистые» государства появлялись эндогенно, а затем распространяли свое влияние[31]. Проблема, по-видимому, состоит в том, что централизованные функции могли быть использованы для эксплуатации подданных только при наличии необходимых организационных ресурсов, которые могли появиться только в цивилизованных, стратифицированных, государственных обществах.

Однако если такие общества уже сложились, то наращивание государственной власти в них происходило более явно. Особенно это заметно по увеличению военных завоеваний. Мы достаточно знаем о раннем Риме и других ранних государствах, чтобы расширить спенсеровское понимание «принудительной кооперации». Спенсер считал, что завоевание может передать новые ресурсы в руки захватчиков, что позволяет им получить некоторую степень автономии от групп, появляющихся в этом процессе. Но его аргумент можно распространить также на сферу земледелия. В доиндустриальных условиях увеличение продуктивности труда предполагало напряжение усилий, что легче всего достигалось с помощью принуждения. Военизированная экономика могла увеличить производительность и принести выгоду всему гражданскому обществу (или по крайней мере господствующим группам). Очевидно, что в условиях аграрной экономики принуждение не могло использоваться в рутинном режиме за исключением сфер наиболее концентрированного труда: ирригационного земледелия, возделывания плантаций, горнодобывающих и строительных работ. Это требовало централизованной военной мощи, поскольку централизованные режимы были эффективнее в использовании минимальных военных ресурсов для получения максимального эффекта.

Этот феномен требует разъяснения. В другой своей работе я назвал его «военным кейнсианством» из-за эффекта мультипликатора, производимого военной силой[32]. Этот эффект усиливал деспотическую власть государства над гражданским обществом, потому что задействовал централизованную принудительную кооперацию, в противном случае недостижимую. Данный феномен является примером того, как централизация увеличивает объем доступных обществу ресурсов, а потому ни одна из групп гражданского общества не препятствовала данному процессу. Вместе с тем централизация увеличивает и личные ресурсы влияния государственных элит, которые затем могли быть использованы деспотически против гражданского общества.

При условии, что деятельность государства порождает дополнительные ресурсы, оно обладает логистическими преимуществами. Территориальная централизация давала эффективные мобилизационные возможности для концентрации этих ресурсов против любой социальной группы, даже обладающей превосходящими силами. Группы гражданского общества могут на самом деле поощрять усиление государства. Если государства поддерживают сложившиеся отношения производства, то господствующие классы заинтересованы в эффективной государственной централизации. Если государства защищают общество от внешней агрессии или борются с преступностью, то они могут рассчитывать и на более широкую поддержку. Естественно, что степень централизации будет различаться по своей полезности для интересов гражданского общества в зависимости от способов производства или масштабов проводимых военных операций. Согласно Шмуэлю Эйзенштадту[33], централизация может быть обнаружена и в сфере идеологии. Государство и те интересы, которым оно служило, всегда искали поддержки своему господству в претензии на «универсализм» на своей территории в противоположность частным и партикуляристским связям с родами, поселениями, классами, церквями и тому подобным. На практике государства склонялись к удовлетворению интересов как раз частных групп, но в случае публичной репрезентации себя подобным образом они растеряли бы все претензии на исключительность и легитимность. Государства получали таким образом то, что Эйзенштадт называет «свободно обращающимися ресурсами», не связанными ни с какими частными группами интересов и перемещающимися по всему обществу, понимаемому территориально.

Все это может выглядеть внушительным списком возможностей государства, но все же вплоть до XX века достижения автономной власти были в целом довольно ограниченными и шаткими. Здесь мы сталкиваемся с фундаментальными логистическими и инфраструктурными ограничениями централизованных режимов в экстенсивных аграрных обществах. Таким образом, мы возвращаемся к тезису о значительно большей зоне охвата карательных военных действий по сравнению с политическим управлением. Не углубляясь в детальные расчеты, которые можно почерпнуть из важных работ Дональда Энгельса[34] и Мартина ван Кревельда[35], мы можем заключить, что в ближневосточных империях вплоть до Александра Великого армия могла продвигаться без логистической поддержки максимум на 60—75 миль. Александр и римляне смогли увеличить эту дистанцию до почти ста миль, что оставалось максимумом до XVIII века, когда значительное увеличение продуктивности аграрного сектора в Европе расширило «тыловую базу». До этого момента более дальнее передвижение требовало нескольких фаз кампании или договоренностей с местными союзниками о снабжении, что случалось даже чаще при наличии у них политического влияния. Такое влияние усиливалось, если у деспотичного правителя возобладало желание управлять территориями политическими средствами, без постоянного присутствия армии. Поэтому даже наиболее притязательные из них прибегали к услугам местной знати. Все экстенсивные общества были на самом деле «территориально федеративными». Их имперское управление всегда было намного слабее, чем традиционно представлялось, что теперь широко признано специалистами[36].

Итак, в данном случае мы сталкиваемся с примерами двух противоположных тенденций: военной централизацией, за которой следует федеративная фрагментация. Соединяя их, мы получаем диалектическое развитие. Если принудительная кооперация была успешной, то возрастали и инфраструктурная, и деспотическая власть государства, но возрастают и инфраструктурные ресурсы всего общества. Логистические ограничения означали, что новая инфраструктура не могла быть сохранена в пределах существующего «политического тела» государства. В таких режимах ее агенты постоянно «растворялись» в гражданском обществе, унося с собой государственные ресурсы. Военные трофеи, пожалования земли, доходы от государственной службы, налоги, грамотность, чеканка монет проходили двухэтапный цикл от государственной к «частной» собственности. Хотя и бывали случаи наступавшего из-за фрагментации коллапса, в большинстве своем гражданское общество могло использовать ресурсы, институализированные деспотическим государством, и без последнего. Арамейцы, финикийцы и греки заимствовали и развивали технологии, открытые деспотическими государствами Ближнего Востока, а христианская Европа — Римской империей.

Приводимые мною примеры в основном относятся к военному делу, потому что их относительно просто описывать. Это было общей диалектикой в аграрных обществах. Другими словами, происходило не просто колебание между имперским и феодальным режимами (как считали Вебер, Каутский и многие другие), но они были переплетены в диалектическом процессе. Многообразные инфраструктурные техники изобретаются деспотическими государствами, а затем заимствуются гражданским обществом (и наоборот). Далее появляются новые возможности для централизованной координации, и процесс повторяется заново. Такие тренды столь же заметны в обществах раннего Нового времени, как и в античных обществах, из которых я почерпнул большинство примеров.

Подобное видение отвергает простые противопоставления государства и гражданского общества или частного и общественного, распространенные в современных идеологиях. Оба полюса были переплетены на протяжении долгого времени. В частности, это позволяет взглянуть на крупную частную собственность и власть правящих классов как на продукт фрагментации успешных деспотических государств, а не только усилий гражданского общества. Автономия классов и государства друг от друга постоянно колебалась диалектически. Не существует никакой общей формулы «вневременнóй» степени автономии деспотической власти государства.

Современная ситуация менее ясна. Властная инфраструктура совершила огромный скачок вперед после индустриальной революции. Промышленный капитализм разрушил «территориально федеративные» общества, заменив их повсюду нациями-государствами, на чьи территории проникают единообразный контроль и структуры надзора, как доказывает Гидденс[37]. Логистическое проникновение на территорию экспоненциально росло на протяжении последних полутора столетий.

Что случается, если государство получает контроль над теми институтами, которые исторически были разделены между капиталистическими предприятиями, церквями, благотворительными организациями и так далее? Является ли это концом диалектики, поскольку государства могут теперь сохранять за собой все, что приобрели? Разумеется, в макроисторической перспективе Советский Союз может контролировать агентов на периферии в такой степени, которая была решительно невозможна для любого ранее существовавшего государства. Более того, хотя степень эффективности авторитаризма СССР может часто преувеличиваться (например теоретиками «тоталитаризма»), централизующие тенденции в нем совершенно новы по форме и масштабам. Борьба групп не носит ни децентрализованного характера, как в капиталистических демократиях, ни фрагментированного, как в аграрных империях. Борьба крайне централизована и выражается в столкновении сил «либералов», «технократов», «военно-промышленного комплекса» в Президиуме Верховного Совета. Данные группы не могут ускользнуть от государства, как мятежники в аграрных обществах. Они не могут бороться вне государства, как обычно делают капиталисты и рабочие. Существует ли это авторитарное государство «над» обществом деспотически, принуждая его с помощью своих автономных властных ресурсов? Или в более мягких терминах оно является, во-первых, местом, где наиболее мощные социальные силы противостоят друг другу и достигают компромисса, а во-вторых, принудительным аппаратом, склоняющим к компромиссу всех остальных? Эти вопросы длительное время обсуждаются советологами, и я не буду притворяться, что знаю на них ответы.

Бюрократические государства Запада также представляют собой проблемы. Они во многом остались теми же самыми, что и до начала экспоненциального роста инфраструктурной власти. Но, как бы они ни увеличивали своих инфраструктурных возможностей, им не удалось обуздать децентрализованных сил капиталистического класса — своего главного соперника. Сегодня такие агенты, как транснациональные корпорации и международные банковские институты, обладают похожими чертами капиталистической рациональности, что и их предшественники сто лет назад. Государственные элиты не приобрели большей автономии, несмотря на инфраструктурные возможности. Я снова коснулся нерешенных теоретических вопросов о современных обществах, но и здесь не могу предложить решение. Возможно, чтобы определить, закончилась ли диалектика аграрных обществ с индустриальной революцией, требуется куда более длительная историческая перспектива по сравнению с той, которой обладает наше поколение.

Таким образом, влияние государственной автономии на деспотическую власть было неоднозначным. В смысле традиционной теории результаты могут быть разочаровывающими: государство не обладало значительной властью или каким-либо фиксированным уровнем власти вообще на постоянной основе. Однако я проанализировал любопытные процессы другого рода. В аграрных обществах государства могли использовать свою территориальную централизацию, но недолго и ненадежно, потому что деспотическая власть создавала себе противовес в гражданском обществе. В индустриальных обществах возникновение авторитарных государств свидетельствует о значительно большем потенциале деспотизма, но это так же противоречивый и неоднозначный процесс. В капиталистических демократиях совсем немного признаков автономной власти государства деспотического типа.

Возможно, следуя традиционной теории, мы все это время искали автономную власть не в том месте. Обратившись в дальнейшем к рассмотрению инфраструктурной власти, мы увидим, что дело именно в этом.

Результаты: инфраструктурная власть

Любое государство, которое получает или эксплуатирует общественные блага, будет обеспечено инфраструктурной поддержкой. Это позволяет ему законодательно и при помощи силы регулировать заданное множество социальных и территориальных взаимоотношений и устанавливать внешние границы. Новые рубежи, сразу же включающиеся в уже существующие социальные взаимодействия, стабилизируются, регулируются и усиливаются универсальными правилами, монополизированными государствами. В этом смысле государство ставит территориальные пределы социальным отношениям, чья динамика лежит вне его самого. Пуланзас часто утверждает, что государство — это арена, конденсация, кристаллизация, сумма социальных отношений внутри территории. Однако, несмотря на видимость этого, наша точка зрения не соответствует его редукционистскому взгляду, так как он упускает активную роль государства. Только оно может вызвать огромные социальные изменения, консолидируя территорию, что не было бы возможно без его участия. Важность этой роли пропорциональна инфраструктурной власти: чем больше активное вмешательство, тем больше территоризация социальной жизни. Огромная инфраструктурная реорганизация возникает даже тогда, когда каждый шаг государства по направлению к деспотизму вызывает упорное сопротивление со стороны групп гражданского общества. Каждое рутинно регулируемое государственными институтами столкновение групп гражданского общества между собой или с политическими элитами ведет к сосредоточению этой борьбы на территориальной плоскости, создает территориализованые механизмы для ее подавления или смягчения, а также дробит как локальные, так и транснациональные социальные отношения.

Приведу пример. Начиная с XIII века два существенных социальных процесса способствуют увеличению степени территориальной централизации в Европе. Во-первых, военное дело постепенно благоприятствовало армейской командной структуре, способной к рутинной и сложной координации специализированной пехоты, кавалерии и артиллерии. Феодальное войско, состоявшее из рыцарей, их слуг и немногочисленных наемников, постепенно оказалось невостребованным. В свою очередь это запустило «экстрактивно-принудительный цикл» поставки людей, денег и продовольствия в действующие части (cм. блестящий очерк Стивена Файнера[38]). В конце концов, только территориально централизованные государства могли обеспечивать себя такими ресурсами, а княжества, епископства и союзы городов проиграли им в этом. Во-вторых, европейская экономическая экспансия приняла капиталистическую форму и потребовала: а) роста военной защиты за рубежом, б) более комплексного регулирования собственности и рыночного обмена, в) развития коллективных форм собственности, как например прав на общую землю. Владельцы капиталистической собственности искали помощи государства в этих делах. Так европейские государства шаг за шагом приобретали все более значительную инфраструктурную власть: регулярное налогообложение, монополию на военную мобилизацию, постоянную бюрократическую администрацию, монополию на законотворчество и правоприменение. В длительной перспективе, несмотря на периоды абсолютизма, государства не смогли приобрести деспотическую власть таким способом, потому что это увеличило также инфраструктурные возможности групп гражданского общества, особенно капиталистических собственников. Это было особенно заметно в Западной Европе. Как только геополитический баланс склонился в сторону Запада — в первую очередь к Британии, — слабые в деспотическом аспекте государства стали общей моделью для Нового времени. Государства правили совместно с капиталистическим классом и обычно в его интересах.

Тем не менее данный процесс содействовал появлению совершенно другого типа государственной власти, инфраструктурной по своей природе. Когда капитализм сформировался в качестве доминирующей экономической системы, он представлял собой набор из множества территориально сегментированных систем производства и обмена, в значительной (но не в полной) мере определенных границами государства и сферой его зарубежного влияния. Система наций-государств нашей эпохи не является продуктом капитализма (как и феодализма), рассматриваемого исключительно в «производственной» плоскости. В этом смысле она может быть названа «автономной», хотя и возникшей в результате появления и распространения капиталистических отношений в границах предшествующих государств. Государства феодальной Европы изначально были слабы и в деспотическом, и в инфраструктурном смысле. В XII веке даже наиболее могущественные из них потребляли менее 2% ВВП, созывали децентрализованное ополчение в лучшем случае от 10 до 20 тысяч человек на месячную военную кампанию, не могли собирать регулярные налоги и разрешали только малую часть социальных конфликтов — в общем, находились на периферии жизни большинства европейцев. И все же эти хилые образования обрели решающее значение в структурировании мира, в котором мы живем сегодня. Потребность в территориальной централизации привела к переустройству европейского, а потом и всех остальных обществ. Сегодня от наследников этих маленьких государств зависит баланс атомной угрозы.

В сегодняшней международной экономической системе нации-государства являются коллективными экономическими акторами. На страницах большинства книг по политической экономии нам встретятся акторы вроде «Соединенных Штатов», «Японии» или «Соединенного Королевства». Конечно, присутствие в международном пространстве ряда коллективно организованных акторов, наций-государств, не обязательно означает существование общих «национальных интересов». Бесспорна только экономическая роль наций-государств, которая состоит в поддержании отдельного внутреннего рынка, денежного обращении, введения пошлин и квот, поддержки местного труда и капитала. Воистину вся политическая экономия пропитана понятием «гражданского общества» и его территориальной привязки. Территориальность государства создала социальные силы, которые живут собственной жизнью.

В этом примере расширяющаяся территориальность не подразумевает увеличение деспотической власти. Западные государства были слабы в этом аспекте в XII веке и остаются таковыми до сих пор. Но наращивание инфраструктурного проникновения колоссально увеличило территориальную связность. Кажется, это общая характеристика социального развития. Мы можем также отметить похожую тенденцию и для деспотической власти, хотя и намного менее сильную. Деспотическое государство без сильной поддержки инфраструктурной власти может только претендовать на территориальность. Как Римская и Китайская империи, оно может строить стены для сдерживания подданных внутри, а «варваров» — снаружи, но с ограниченным и непостоянным успехом. Итак, мы опять можем выделить диалектику. Расширение инфраструктурной власти территоризирует социальные отношения, а потеря государством ресурсов в пользу гражданского общества децентрализует и детерриторизирует их. Может ли второе случиться в современном капиталистическом обществе с поднимающимися транснациональными компаниями, пережившими упадок двух гегемонов, Великобритании и Соединенных Штатов, — один из наиболее обсуждаемых вопросов в современной политической экономии. Здесь я вынужден оставить его открытым.

Заключение

В этом очерке я попытался доказать, что государство — это арена, место, и именно в этом заключаются происхождение и механизмы его автономной власти. Государство, в отличие от основных акторов гражданского общества, территориально ограничено и централизовано. Общества нуждаются в том, чтобы часть их деятельности регулировалась через централизованную территорию. Это верно для господствующих экономических классов, церквей, идеологических движений и военных элит. Все они передоверяют государственным элитам властные ресурсы, которых не способны воспроизводить в силу нецентрализованного и нетерриторизированного социопространственного основания своей власти. Такие ресурсы государственной власти и степень предоставляемой ими автономии могут быть невелики. Однако, если государственное использование присвоенных ресурсов генерирует дополнительное их число (к чему стремятся сами группы гражданского общества), степень властной автономии государства возрастает. Таким образом, автономная власть государства — это продукт полезности увеличенной территориальной централизации социальной жизни в целом. Она может значительно варьироваться в истории, а с ней варьируется и сила государств.

Я различал два типа государственной власти: деспотическую и инфраструктурную. Первая — власть государственной элиты над гражданским обществом — обычно и подразумевается под «властью государства» в научной литературе. Я привел примеры того, как территориальная централизация экономических, идеологических и военных ресурсов увеличивала деспотическую власть государства. Однако государства редко способны удерживать ее надолго. Достижения деспотизма обычно были неустойчивы, потому что государствам недоставало эффективной инфраструктуры для проникновения в социальную жизнь и ее регулирования. Когда государства увеличивали свои «частные» ресурсы, те обычно присваивались акторами гражданского общества. В результате происходили колебания между имперскими/патримониальными и феодальными режимами, впервые проанализированные Максом Вебером.

Сосредотачиваясь на инфраструктурной власти, мы можем понять, что эти колебания являлись на самом деле диалектикой социального развития. Разнообразные инфраструктуры власти были впервые применены деспотическими государствами, которые затем «растворялись» в гражданском обществе, увеличивая общую социальную власть. В первом томе «Источников социальной власти» я предполагаю, что ключевой частью социального развития в аграрных обществах была диалектика между централизованными авторитарными структурами власти, представленными лучше всего доминирующими империями, и нецентрализованными, диффузными структурами вроде цивилизаций со множеством центров власти. Роль государств в социальном развитии колебалась, то активизируя, то замедляя его.

Я также подчеркивал второе последствие инфраструктурной власти государства. Когда она увеличивается, также увеличивается территориальность всей социальной жизни. Это обычно остается незамеченным в социологии из-за незыблемого статуса ее главного концепта — «общества». Большинство социологов и других людей, использующих этот термин, понимают под «обществом» территорию государства. Мы слышим «американское общество», «британское общество», «римское общество» и так далее. То же самое верно для таких терминов, как «общественная формация» или (в меньшей степени) «социальная система». Однако значение государственных границ для того, что мы понимаем под обществами, всегда частично и существенно различалось. Медиевисты не определяют «общество» изучаемого ими периода в государственных границах, а используют более широкие обозначения вроде «христианского» или «европейского общества». Это изменение между Средневековьем и Новым временем является одним из определяющих аспектов великих модернизационных трансформаций, так же, как текущее отношение между национальными государствами и «мир-системой» становится ключевым для нашего понимания общества конца XX века. Насколько территориализированы и централизованы общества? Это наиболее значительная теоретическая проблема, которая позволяет нам уловить силу государства над социальной жизнью, в отличие от старых дебатов о деспотической власти государственных элит над классами и другими элитами. Государства находятся в центре нашего понимания того, что такое общество. Там, где государства сильны, общества относительно территориализированы и централизованы. Это наиболее общее утверждение, которое мы можем сделать об автономной власти государства.

Перевод с английского Андрея Герасимова и Михаила Масловского под общей редакцией Михаила Масловского

---

[1] Перевод осуществлен по изданию: Mann M. The Autonomous Power of the State: Its Origins, Mechanisms and Results // Idem. States, War and Capitalism: Studies in Political Sociology. Oxford: Blackwell, 1988. P. 1—32.

[2] Idem. The Sources of Social Power. Vol. I: A History of Power from the Beginning to 1760 AD. Cambridge: Cambridge University Press, 1986.

[3] Wolin S. Politics and Vision. Boston: Little, Brown and Company, 1961.

[4] Poulantzas N. Pouvoir politique et classes sociales. Paris: Maspero, 1972; Therborn G. What Does the Ruling Class Do When It Rules. London: New Left Books, 1978.

[5] Скочпол Т. Государства и социальные революции. Сравнительный анализ Франции, России и Китая. М.: Издательство Института Гайдара, 2017.

[6] Там же. C. 36—39; Hintze O. The Historical Essays. New York: Oxford University Press, 1975. P. 183.

[7] Tilly Ch. As Sociology Meets History. New York: Academic Press, 1981. Ch. 5, 8.

[8] Giddens A. A Contemporary Critique of Historical Materialism. London: Macmillan, 1981.

[9] Mann M. State and Society, 1130—1815: An Analysis of English State Finances // Idem. States, War and Capitalism… P. 73—123.

[10] См. определения государства, приведенные в: Eisenstadt S.N. The Political Systems of Empires. New York: The Free Press, 1969. P. 5; MacIver R.M. The Modern State. Oxford: Clarendon Press, 1926. P. 22; Weber M. Economy and Society. New York: Bedminster Press, 1968. P. 64.

[11] Жак Шабан-Дельмас (1915—2000) — премьер-министр Франции (1969—1972), отправленный в отставку из-за подозрений в неуплате налогов. — Примеч. перев.

[13] Bendix R. Kings or People: Power and the Mandate to Rule. Berkeley: University of Californian Press, 1978.

[15] Lattimore O. Feudalism in History: A Review Essay // Past and Present. 1957. № 12. P. 47—57.

[16] Poulantzas N. Op. cit.

[17] Perez-Diaz V. State, Bureaucracy and Civil Society: A Critical Discussion of the Political Theory of Karl Marx. London: Macmillan, 1979.

[18] Lachman L. The Legacy of Max Weber. London: Heinemann, 1970. P. 92—142.

[19] Скочпол Т. Указ. соч.; Trimberger E. Revolution from Above: Military Bureaucrats and Development in Japan, Turkey, Egypt and Peru. New Brunswick, N.J.: Transaction Books, 1978.

[20] Полное обоснование см. в: Mann M. The Sources of Social Power… Ch. 1.

[21] Lattimore O. Studies in Frontier History. London: Oxford University Press, 1962.

[22] Levi M. The Predatory Theory of Rule // Politics and Society. 1981. № 10. P. 431—465.

[23] Service E. Origins of the State and Civilization. New York: Norton, 1975.

[24] Renfrew C. The Emergence of Civilization: The Cyclades and the Aegean in the Third Millennium B.C. London: Methuen, 1972.

[25] Spencer H. Principles of Sociology. London: Macmillan, 1969.

[26] Gumplowicz L. The Outlines of Sociology. Philadelphia: American Academy of Political and Social Science, 1899.

[27] Oppenheimer F. The State. New York: Free Life Editions, 1975.

[28] Hopkins K. Conquerors and Slaves. Cambridge: Cambridge University Press, 1978.

[29] Гершенкрон А. Экономическая отсталость в исторической перспективе. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2015.

[30] Clastres P. Society against the State. Oxford: Blackwell, 1977.

[31] Mann M. The Sources of Social Power… Ch. 2—4.

[33] Eisenstadt S.N. Op. cit.

[34] Engels D.W. Alexander the Great and the Logistics of the Macedonian Army. Berkeley: University of California Press, 1978.

[35] Creveld M. van. Supplying War: Logistics from Wallenstein to Patton. Cambridge: Cambridge University Press, 1977.

[36] Геллнер Э. Нации и национализм. М.: Прогресс, 1991. Гл. 2; Kautsky J.H. The Politics of Aristocratic Empires. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1982; Giddens A. Op. cit. P. 103—104.

[38] Finer S. State and Nation-Building in Europe: The Role of the Military // Tilly Ch. (Ed.). The Formation of National States in Western Europe. Princeton: Princeton University Press, 1975.

«Он был лидером в деспотической системе» 50 лет назад умер Хрущев. Как он свергал врагов и сам стал жертвой заговора?: Политика: Россия: Lenta.ru

Ровно 50 лет назад, 11 сентября 1971 года, скончался Никита Хрущев — один из главных мировых политиков XX века, бывший первый секретарь ЦК КПСС и председатель Совета министров СССР. Он строил метро в Москве и критиковал авангардистов, осваивал целину и подавлял восстание в Венгрии, переселял людей из коммуналок и стал тем, кто начал процесс развенчания культа личности Сталина. Хрущев не скрывал своего участия в массовых репрессиях. Но именно он открыл ворота тюрем и лагерей, а первые годы его правления называли оттепелью. В годовщину смерти Хрущева «Лента.ру» поговорила с его правнучкой, профессором кафедры международных отношений New School в Нью-Йорке, Ниной Хрущевой. Она рассказала о заговоре, который плел за спиной Хрущева Леонид Брежнев, описала изнанку жизни советских политиков и передала для публикации уникальные фото правителей СССР.

«Лента.ру»: Никиту Сергеевича вы как-то назвали ярким окном в суровом доме Нины Петровны, его жены, — поскольку он разрешал детям делать все, что угодно. Чем же был суров дом некогда первой леди СССР?

Хрущева: Разумеется, мои воспоминания отличаются от маминых, Сергея или Рады (сын и дочь Хрущева — прим. «Ленты.ру»). Вот они действительно знали суровый дом Нины Петровны тех времен, когда Никита Сергеевич был занят партработой. По словам мамы, в их семье не были приняты нежности. Считалось, что люди должны мыслить и действовать рационально. Хрущевы-старшие в присутствии детей называли друг друга по имени и отчеству. При нас такого уже не было: хозяева дома превратились в бабушку и дедушку (после гибели своего сына от первого брака Леонида в 1943 году Хрущев удочерил его дочь Юлию и позже воспитывал Нину как внучку — прим. «Ленты.ру»).

На фоне своей супруги Хрущев выглядел добряком?

Нина Петровна была очень организованной. Помню, когда Никита Сергеевич уже был на пенсии и мы приезжали на дачу в Петрово-Дальнее, нас заставляли заходить в дом через кухню. И там сразу давали стакан «полезного» морковного сока, а дети его очень не любят.

Однажды приехали гости. И нам с сестрой стало скучно. Мы убежали в кабинет, где стоял большой желтый диван. Из него выпирали пружины. В общем, мы начали на нем прыгать. Выходило высоко, почти как на батуте. И вдруг вошла мама: что это мы позволяем себе в дедушкином кабинете?! Сам он тоже пришел на шум. Думали, сейчас нас убьют. Однако Никита Сергеевич разрядил ситуацию: «Они прыгают за меня. Ведь если я сам начну, диван развалится». То есть Хрущев был веселым человеком.

Мы привыкли считать его жестким и авторитарным — достаточно вспомнить посещение выставки авангардистов в Манеже. Каким он на самом деле был?

Я бы никогда не назвала его авторитарным человеком. Авторитарными были Сталин и Молотов. А Хрущев был партийным начальником, грубым и прямым. Таким, кто все знает и по любому поводу дает советы.

А еще Никита Сергеевич был деспотом. Не Малютой Скуратовым, но — лидером в деспотической системе

Я сейчас пишу книгу о нем и в последнее время читаю много архивных документов, стенограммы различных заседаний. Так вот, Хрущев постоянно обзывал своих подчиненных и коллег. На пленуме ЦК КПСС в 1957 году, когда громили антипартийную группу, высказался о [Лазаре] Кагановиче: «Он кричал как африканский лев, а теперь стал как побитая кошка. А что крестьяне делают с кошкой? Толкают в говно». Это, конечно, шокировало, но было совершенно по-человечески. На том же пленуме о Хрущеве говорили: он резкий и грубый, но абсолютно в этом смысле русский.

Молотову он тоже мог высказать в таком тоне?

Как-то Вячеслав Михайлович ему говорит: вы еще не подтвердили план, что мы догоним Америку по молоку и мясу, а уже растрезвонили о нем на всех собраниях. Хрущев отвечает: коровы распоряжениям ЦК не подчиняются. До Никиты Сергеевича подобного с трибун Кремля не слышали. Он был свой в доску и абсолютно понятный.

Стиль Хрущева ни в коем случае не авторитарный. Авторитаризму сопутствует страх. При Никите Сергеевиче страха не было. Могло быть недовольство, сомнение. Многим он надоел

Почему испортились отношения Хрущева с Кагановичем? В середине 1930-х они же вместе работали в Москве, строили метро. Именно вашего прадеда Каганович рекомендовал после себя на посты первого секретаря горкома и обкома ВКП(б).

Действительно, Каганович тащил Хрущева наверх как своего протеже. Они успешно работали, поскольку Никита Сергеевич был исполнительный и преданный. Думаю, что благодаря этим качествам Сталин его и не убил. Хрущеву можно было доверить любую работу и быть уверенным, что он все сделает. Относились к нему замечательно. Уже потом всех раздражало, что Хрущев совершенно непретенциозный. Хотя Кагановичу и другим это его качество, наоборот, было на руку. Они полагали, что Хрущев не станет соревноваться с ними. Считали его этаким олухом из деревни, рукастым и сообразительным, но без особых амбиций. И он это грамотно подогревал: сам называл себя «аграрником», «народником», даже «кукурузником».

Не разгадали они Никиту Сергеевича…

Да. Каганович выполнял у Сталина роль очистителя конюшен. Сначала его жертвой пал [Станислав] Косиор (генеральный секретарь ЦК Компартии Украины в 1928-1934 годах и первый секретарь ЦК КПУ в 1934-1938 годах — прим. «Ленты.ру»). А в 1947 году, по-видимому, пришел черед и Хрущева, который очень любил Украину и недостаточно яро боролся с национализмом. Каганович приехал в Киев «чистить», однако надолго не задержался. Хрущева в итоге оставили.

А после смерти Сталина Каганович был уже на сходе. На первом плане находились Лаврентий Берия и Георгий Маленков. Кстати, с Хрущевым Георгий Максимилианович сначала очень дружил. Дети даже называли последнего — Матрас Максимилианович. Чувствовали, что он постоянно подкладывается под власть… Нина Петровна кричала на детей: как можно с таким неуважением относиться к членам партии и правительства?! Запрещала им говорить подобные вещи.

Дружба помогла Хрущеву и Маленкову объединиться против Берии?

Они все его очень боялись. Причем самым смелым был Хрущев. Он, кажется, и возглавил проект по удалению Берии. Другим бы духа не хватило. Они отличались. Берия — гений, Никита Сергеевич — просто талантливый человек. Думаю, остальные «сталинские соколы» хотели использовать Хрущева в своих целях и после удаления Берии забрать власть. Но не вышло.

И Маленков возглавил Совет министров, а Хрущев — КПСС.

После Сталина партия оказалась практически без сил. Никто не хотел ей руководить. Поэтому Маленков и взял себе Совмин. Но Хрущеву удалось восстановить роль партии. И когда Молотов, Маленков, Каганович и остальные это заметили, было поздно. Пленум 1957 года, на котором заклеймили антипартийную группу, был не прохрущевским, а антисталинским. Когда Хрущева попытались снять сталинскими методами, новые партийцы, выходцы из регионов, уже переставшие испытывать страх, не дали этого сделать. И хотя антипартийная группа вряд ли собиралась вернуться к сталинизму, решение снять первого секретаря секретно и авторитарно их погубило. И карьере Молотова, Маленкова и Кагановича пришел конец.

Есть мнение, что три-четыре года пребывания на вершине власти значительно меняют личность человека. Так произошло и с Хрущевым?

Да, к 1958-му он превратился в единоличного лидера. Практика коллективного руководства вновь ушла в прошлое. Так устроена любая наша система: вертикаль власти существовала всегда. Зачем Хрущеву нужно было добавить пост председателя Совмина к уже имевшейся должности первого секретаря ЦК КПСС? Они убрали [Николая] Булганина, имевшего отношение к антипартийной группе, и закрепили две позиции за одним человеком. Только Анастас Иванович Микоян, который всегда возражал Хрущеву, пытался предупредить: «Не надо этого делать, ничем хорошим совмещение не закончится». В своих мемуарах, к слову, Хрущев назвал занятие двух постов огромной ошибкой. Дескать, не мог отказаться, поскольку был слишком уверен в своих силах.

Сместить Хрущева в составе антипартийной группы в 1957 году пытался и Маленков…

Прежде они очень любили друг друга. И когда временно жили рядом в центре Москвы, даже проделали в заборе калитку, чтобы самым коротким путем ходить в гости. Но потом политика потребовала, и до свидания. Маленков уехал в Усть-Каменогорск директором электростанции.

Сын Маленкова Андрей Георгиевич очень не любит Хрущева. По его словам, Никита Сергеевич однажды приехал к Сталину и ползал на коленях, умоляя не расстреливать Леонида за то, что тот якобы по неосторожности застрелил офицера. Выдумка или правда?

Писала об этом миллион раз. Стыдно… Даже не могу комментировать. Все уже неоднократно было разоблачено и доказано. Лично я гадостей про Маленкова или Молотова говорить не буду. У них были свои недостатки, у Хрущева — свои.

Когда эти дети и внуки из-за обид продолжают пересказывать отвратительные слухи, которые никогда не подтверждались и были созданы КГБ в конце 1960-х годов, когда Леонид Брежнев хотел вернуть Сталина обратно на щит, мне хочется даже не плакать, а кричать от гнева

Моя мама всегда говорила: людям не хватает своей славы. И они клевещут на других… Леонид не был предателем, а Никита Сергеевич никого не хватал за коленки. Я не буду пересказывать всю историю. Если интересно, ее можно найти в моей книге «Пропавший сын Хрущева, или когда ГУЛАГ в головах», вышедшей два года назад.

На чем строится опровержение этой версии?

Есть документы. Леонид уехал на фронт, переучился на летчика-истребителя. Как говорили Герои Советского Союза Степан Микоян и Александр Щербаков, знавшие Леонида, невозможно сначала провиниться, а затем пересесть из бомбардировщика в истребитель. Это элитное пилотирование! То есть после какого-либо проступка тебя не повысят. Леонид погиб в бою 11 марта 1943 года, когда служил в 18-м гвардейском истребительном авиаполку 1-й воздушной армии на Западном фронте.

По разным источникам еще гуляет байка о том, что Леонид перелетел к немцам и стал с ними сотрудничать. Для чего ее тиражируют?

Они могут делать все, что угодно. Таким образом на них держится штамп сталинизма. Хрущев был самым активным в разоблачении Сталина, хотел покаяться. Он говорил: «И ты, Вячеслав, и ты, Лазарь: у нас же руки по локоть в крови!» Хрущев был готов это признать, другие — нет. В общем, потомки продолжают шпынять Никиту Сергеевича. Да, он их обыграл. У него были нужные качества, у конкурентов — не было. Тот же Маленков был умным и исполнительным человеком. Как пишет Микоян в своих мемуарах, ходил за Сталиным с блокнотом, и как только тот открывал рот, моментально начинал записывать. Андрей Георгиевич от обиды рассказывает о Хрущеве мерзкие и грязные небылицы, которых не было и не могло быть.

Насколько правдоподобно отставка Хрущева в октябре 1964 года показана в фильме Игоря Гостева «Серые волки», консультантом которого выступил Сергей Хрущев?

Я не поклонница данного фильма, но заговор действительно был. Я только что разобрала мамин архив, в котором очень много дедушкиных документов и писем, газет того времени и фотографий. Особенное впечатление произвели на меня снимки Брежнева, который приехал к Хрущеву на отдых в августе или сентябре 1964-го. Леонид Ильич очень любил купаться, поэтому много фотографий из бассейна. Официально он должен был обсудить с Никитой Сергеевичем вопросы политики. На самом же деле — и это подтверждают снимки — хотел понять, пойдут ли региональные партийцы против заговора. Иными словами, Брежнев ехал рекрутировать людей на заговор, но делал вид, что хочет лишь целовать Хрущева во всякие места и демонстрировать покорность. Все это страшно интересно.

Хрущев же заранее знал о подготовке его смещения со всех постов?

Есть такая версия, и косвенно ее подтверждал Микоян.

Но дед то ли не поверил, то ли настолько уже забронзовел, что не принял информацию всерьез. Кто, мол, осмелится меня снимать?! Если он действительно знал, но не верил, это, конечно, полный идиотизм

Хрущев же на протяжении всей своей карьеры видел, как сметали людей. И сам смел многих, включая Берию. Кстати, это Никита Сергеевич вообще считал главным достижением своей жизни.

Может, Хрущев просто устал и не хотел бороться за сохранение власти?

Так думала моя мама. Власть — утомительная вещь. Разумеется, сыграла свою роль овладевшая Хрущевым звездная — вернее, кремлевская — болезнь. При этом мама мне рассказывала, что он сам собирался уйти в 1965 году. Хотя многие знатоки, и среди них Леонид Млечин, уверены, что Хрущев бы не ушел. Хотеть-то он, может, и хотел. Но как бы это сделал? Не было прецедента.

Но ведь незадолго до октябрьского пленума Хрущев заговорил о сменяемости власти, так?

Да. А кто из окружения такое захочет? Все дорожат своими местами. Еще на пленуме в 1957-м Хрущеву выдвинули претензии: вы плохо высказались о Ворошилове. «Я хорошо отношусь к Клименту Ефремовичу, — парировал дед. — Но ему 76 лет. Надо дать дорогу молодым. Я и сам хочу на пенсию — чайку попить». На минуточку, это 1957 год! «Мы цепляемся за власть, как вошь за воротник», — тоже его слова. К концу своего правления Хрущев надоел всем соратникам, даже Микояну, который был его главным противовесом и одновременно самым близким другом. Они от него просто устали.

Борис Ельцин тоже устал — и в 1999-м ушел добровольно… Отставка все-таки надломила Никиту Сергеевича?

У Ельцина были другие проблемы… Кстати, вот, в «Серых волках» Ролан Быков изобразил Хрущева пьяным. Чушь! Он никогда не был пьяным. У Никиты Сергеевича даже была специальная рюмка с очень толстым дном, чтобы много спиртного не поместилось.

Другое дело, все были навеселе, когда их Сталин заставлял пить во время своих застолий. Хрущев подсветил это в мемуарах. Во время войны надо куда-то лететь, а перед военными стыдно. Им же не станешь объяснять, что пришлось напиться у Сталина.

В общем, пьяницей Никита Сергеевич не был. А у Бориса Николаевича имелась эта проблема. Но в любом случае требуется великая смелость, чтобы добровольно оставить пост. За это я Ельцина очень уважаю.

Первый секретарь ЦК Компартии Украины Петр Шелест утверждал, что Брежнев предлагал физически устранить Хрущева. Верите?

Не знаю… Шелест приезжал к Хрущеву вместе с Брежневым и [членом Политбюро Николаем] Подгорным в 1964-м — они тоже есть на фотографиях.

Кстати, в 1957 году, когда с антипартийной группой все уже было ясно, Каганович позвонил Хрущеву: «Никита, пожалей нас!» «Лазарь Моисеевич, ты так и не отошел от сталинизма. Мы дадим тебе работу по специальности». То есть идеи убийства там возникали постоянно. Но времена постепенно менялись.

Наверное, Брежнев боялся Хрущева, который был не просто непредсказуемым, но и очень активным. Однако своей популярности к моменту отставки Никита Сергеевич лишился. Уже грянул Новочеркасск с лозунгом «Хрущева на колбасу!» и расстрелом рабочей демонстрации. Активно ходили шутки про кукурузника… Считаю, 1957 год стал переломным моментом. И семь лет спустя никто бы не поддержал идею ликвидации партийного деятеля, пусть и неугодного остальным.

Существует байка о том, что во время перелета из Пицунды в Москву в октябре 1964-го Хрущев якобы хотел посадить самолет в Киеве и собрать украинскую армию. Это стопроцентная выдумка. Он покорно ехал на пленум, потому что партия сказала: «Надо».

Каким же тогда человеком был Брежнев?

Видным и обаятельным. Любил фасад. Страна увидела это, когда Леонид Ильич сменил название своей должности с первого секретаря на генерального. Чтобы быть, как Сталин.

Чем занимался Хрущев на пенсии?

Фермерством. Несколько дней назад я ездила посмотреть, что стало с дачей в Петрово-Дальнем. Дачу уничтожили — видимо, от страха, что из нее выйдет дух XX съезда… Все смели и сравняли с землей, на всякий случай, чтобы удостовериться, что от Хрущева ничего не осталось. На самом деле осталась одна-единственная яблонька. Когда-то она была частью небольшого сада за домом. Хрущев разбил его сам. Он постоянно заставлял нас работать на тыквенных грядках, в парниках. С тех пор я больше не видела патиссонов. Работа в оранжерее отвлекала Никиту Сергеевича. Характер у него был совершенно неуемный до самого конца. Как колобок все время куда-то стремился. То «мирное сосуществование», то «мы вам покажем Кузькину мать!»

Важнейшим делом заключительного этапа жизни Хрущева стали мемуары — ценнейший источник по истории страны. Помните, как он работал над их созданием?

Знаю, что идею подал мой папа Лев Петров, журналист АПН (Агентство печати «Новости» — прим. «Ленты.ру»). А потом к делу подключился Сергей. Мемуары получились очень аутентичными. Туда вошли выражения, которые обычно использовал Хрущев. Эти воспоминания — действительно документ эпохи. Допускаю, что Сергей их немного подправил, чтобы его отец выглядел лучше. Мне греет сердце, что они довольно честные. Более честные, например, чем мемуары Серго Берии или Анастаса Ивановича Микояна. А у Хрущева и хвастовство проявляется, и самоуверенность, и весь его бесконечно кипящий характер.

Никита Сергеевич вряд ли надеялся на публикацию мемуаров?

Абсолютно. Диктовал для будущих поколений. Но поскольку мой папа был журналистом-международником, надежда, конечно, существовала.

Многие отвернулись от Хрущева после отставки. Кто-то из друзей его навещал?

Нет. Но приезжали друзья Сергея из научного мира. А моя мама, представитель богемной интеллигенции, привозила [поэта Евгения] Евтушенко и переводчика Виктора Суходрева, который работал с Хрущевым, а затем с Брежневым. Суходреву, кстати, сделали выговор за визит к Никите Сергеевичу. Но не уволили, ведь он был высококлассным специалистом. А физик-ядерщик Лев Арцимович передал Хрущеву стихи Мандельштама «Мы живем, под собою не чуя страны», написанные от руки. Там имелась приписка: «Спасибо за то, что освободили нас от кремлевского горца».

После смерти дедушки КГБ изъял стихи из его сейфа. Мама тогда предупредила Арцимовича, что у него могут возникнуть неприятности. «Я уже старый, мне все равно», — ответил ученый

Владимир Высоцкий сам пришел к маме с просьбой устроить ему встречу с Хрущевым. Они беседовали о разном. «Хорошо сидим! — сказал Высоцкий. — А выпить у вас не найдется?» «Молодой человек! Пьянство — это плохо», — ответил Никита Сергеевич, который сам когда-то был председателем общества трезвости.

Как изменились его бытовые условия?

Никита Сергеевич и Нина Петровна не состояли тогда в официальном браке. Но бабушку Нину все равно отовсюду выкинули, лишили привилегий. Хотели забрать квартиру. Через Викторию Петровну Брежневу, с которой бабушка до 1964 года очень дружила, Леониду Ильичу заявили протест. Супруга Брежнева позвонила [преемнику Хрущева на посту председателя Совета министров СССР Алексею] Косыгину. В итоге все оставили… Нине Петровне дали дом в Жуковке по соседству с Молотовым. Она говорила: вот раньше были на «ты», а теперь не здороваемся. Я тоже была знакома с Вячеславом Михайловичем.

И какое впечатление он на вас произвел?

Очень сильное. В конце 1970-х Молотов спросил: «Ты внучка Леонида, дочка Юли?» «Да», — ответила я и очень удивилась, потому что для всех я была внучкой Никиты Сергеевича. Молотов мне сказал, что Леонид не был предателем. Честно сказать, я была в шоке.

В день похорон Хрущева в газете «Правда» вышла маленькая заметка о кончине «пенсионера союзного значения». И ни строчки о том, кем он был

Тогда оцепили весь Новодевичий монастырь. Боялись, что народ решит проститься с Никитой Сергеевичем. При Хрущеве была определенная свобода, которой не стало при Брежневе. И люди это чувствовали.

Никита Сергеевич умер в субботу. Микоян узнал о случившемся только в понедельник из газеты. В самом конце похорон, когда гроб закопали и играла траурная музыка, от него пришел венок.

Вам лично нравится черно-белый памятник работы Эрнста Неизвестного на могиле Хрущева?

Величайшее произведение. Оно появилось потому, что государство отказалось само делать памятник. Косыгин дал денег семье: «Хотите — воля ваша». Неизвестный планировал выбить на постаменте просто «Хрущев». Но ему запретили: сильно смахивало на «Ленин». И тогда Неизвестный написал имя и отчество усопшего, а также годы жизни. Кстати, после изготовления памятник долго не хотели ставить на кладбище. Наконец бабушка позвонила Косыгину: «Я умру, а памятника нет».

Впоследствии Неизвестный не любил говорить об этом своем творении. Потому что все знали его только по памятнику, хотя он много чего еще сделал. Скульптор злился и на Хрущева, и на монумент.

Какая ирония: после своей смерти Никита Сергеевич оказался окружен интеллигенцией, с которой он не всегда был мил и хорош. А другой лежит у Кремлевской стены… Воистину, у Бога есть чувство справедливости: Хрущева он похоронил на Новодевичьем кладбище как человека.

Деспотическая власть Арины Петровны🔥 — Салтыков-Щедрин М. Е

Господа Головлевы роман о семье, но, в первую очередь, это роман о подлинных и мнимых ценностях, о том, для чего живет человек на Земле. В Господах Головлевых автор исследует природу того, что неумолимо отдаляет людей друг от друга Он исследует такие стремления, которые начинаются с исступленного желания наилучшим образом устроить свой дом, обеспечить будущее своего рода. Дом, семья, род вот ценности подлинные, а не мнимые. И именно им самозабвенно отдает всю свою яркую жизненную одаренность родоначальница и глава семейства Арина Петровна Головлева.

/> И вроде бы добивается успеха: могущество головлевского рода неоспоримо. Она сама это горделиво осознает: Какую махину выстроила!. Но когда цель, как кажется, достигнута, выясняется, что она была иллюзорной, что все потеряно, а жизнь, своя собственная и близких, была бессмысленно принесена в жертву. Роман, посвященный упорному созиданию семейной твердыни, кончается полным человеческим крахом: опустением дома и распадом родственных связей.
Итак, в романе изображена семья, состоящая из главы Арины Петровны и ее детей. Головлева властная и энергичная помещица, хозяйка всего имения, натура сложная и целеустремленная, но испорченная беспредельной властью над семьей и окружающими. Она единолично правит всем имением, превратив мужа в ненужный придаток и калеча жизнь постылым детям. Ее страсть накопительство. Со всевозможными приобретениями, обогащением связаны самые яркие воспоминания жизни Арины Петровны. И дети, в который раз слушая ее повествования об этом, воспринимают слова маменьки как увлекательную сказку.
Денежные отношения главная, самая прочная нить, которая связывает Арину Петровну и ее сыновей Степана, Павла и Порфирия. Старший сын, Степан, от природы наблюдательный и остроумный, но бездеятельный, постылый Степка-балбес, спился и умер. Другой сын Павел со временем возненавидел общество живых людей и жил в своем фантастическом мире наедине с самим собою. Так и протекала его безрадостная жизнь, пока верх над ним не взял смертельный недуг.
Младший сын, Порфирий, пожалуй, самая выдающаяся фигура в этом семействе. Деспотическая власть Арины Петровны, материальная зависимость от матери воспитали в нем лживость и угодничество. Порфирий с детских лет умел опутать доброго друга маменьку паутиной лжи и подхалимажа, за что и получил от других членов семьи прозвища Иудушка и кровопийца. Прозвища эти как нельзя лучше отражают его сущность. Не Иуда, а именно Иудушка, поскольку он был лишен размаха настоящего Иуды-предателя. За свою никчемную жизнь Порфирий не совершил ни одного настоящего поступка
Предательство и подхалимство вот характеризующие его черты. Он предает всех и всегда. Все Иудушкины поступки настолько мелки и ничтожны, что вызывают негодование и омерзение. Даже обращаясь к Богу, он откровенно практичен. Господь для него нечто вроде высшей инстанции, к которой можно обращаться со своими гнусными прошениями.
Так почему же головлевский род обречен на вымираниеПочему мать и дети так и не нашли общего языкаОтвет совершенно ясен: деспотизм, привычное подавление личности младших повлекло за собой неумение головлят распорядиться собственными судьбами. Будущие крушения, детей подготовлены здесь, в родных стенах. В богатый, но ненавистный родной угол головлевская молодежь возвращается только погибать.
В конце романа Щедрин показал опустевшую и обезлюдевшую твердыню, в которой есть все. Не пустодомом живу! хвастается Иудушка, но в то же время здесь никого нет. Пугающий своей силой образ тишины, ползущие по дому тени вовсе не случайно повторяются в романе.
И потрясает сцена Иудушки с мертвыми душами: покойной матерью, братьями, давно умершими слугами. Отвернувшись от живой жизни, герой общается с призраками, пока внезапное пробуждение одичалой совести не заставит его с ужасом спросить: Что такое сделалось! где. все. Вся тяжесть ответственности за гибель рода Головлевых падает на Порфирия. Его же Салтыков заставит и очнуться за всех. Иудушка, наконец, понимает, что есть настоящие человеческие отношения, законы человеческой связи. Он осознает эгоистическую разъединенность головлевского рода и ответ за все многочисленные семейные грехи возьмет на себя. Порфирий сам вынесет себе смертный приговор его найдут замерзшим недалеко от могилы матери.
Это особенно касается Порфирия Петровича Головлева Иудушки. Он попадает в паутину собственного пустословия, становясь жертвой и палачом одновременно. Свое безразличие к спившемуся брату Степке-балбесу Иудушка также пытается скрыть за пустыми фразами, уговаривает мать лишить наследства нерадивого сына. Не без участия Иудушки Степан был обречен на полуголодное затворничество. Смерть брата приближает Порфирия Петровича к роковому одиночеству. История умертвий находит продолжение в судьбе другого брата Иудушки Пашки тихони. Сцена свидания Порфирия Петровича с умирающим братом показывает всю внутреннюю пустоту и равнодушие Иудушки. За его религиозными речами кроется лишь меркантильный интерес. Павлу казалось, что Порфирий опутывает его невидимой паутиной, от которой трудно дышать, которая приближает его и без того скорую кончину. Даже на самого близкого человека свою мать Порфирий Петрович смотрит глазами не любящего сына, а богатого помещика, отводя ей роль бессловесной приживалки. Правда, вначале Иудушка льстит матери, заискивает перед нею, стараясь создать видимость любящего и заботливого сына, пытаясь стать ее душеприказчиком. И как только добивается своего, сразу же теряет интерес и уважение к матери; она теперь ему не нужна лишний рот. Так же перешагнет он и через своих детей, Петеньку и Володеньку, отказав им в помощи, заменяя ее пустыми и длинными письмами. Порфирий Петрович прекрасно понимает, что обрекает сыновей на смерть, но нет в его сердце любви и сострадания, милосердия и сочувствия.
Семейные узы, сыновний и отцовский долг все это для него пустые фразы. Лишь стяжательство, жажда наживы имеют для него смысл. Но никакой логики в его действиях нет. Для чего ему богатство, кому он хочет его оставить, кого осчастливитьНикого близких нет рядом. Лишь спившаяся племянница бередит его душу, рассказывая о своей жизни на театральных подмостках и рисуя картину гибели Любиньки. Ради чего он жил, что и кому оставит после себяЗадает ли Порфирий Петрович себе подобные вопросыНет. Он старается спрятаться от жизни за пустословием. Боясь прозрения, он прячется за видимостью жизни.
Салтыков-Щедрин создает достаточно сложный и трагический образ. Жизненный путь Иудушки это постепенная утрата им связи с реальностью, с живыми людьми, а затем мучительный путь прозрения на пороге жизни, когда почти раздетым пойдет он в ночь на могилу матери. А может быть, это лишь горячечный бредАвтор не дает однозначного ответа, оставляя решение за читателями.
Произведения Салтыкова-Щедрина, написанные им на злобу дня, благодаря ярчайшему таланту сатирика пережили десятилетия, но не утеряли своей силы. Они изобличают и смеются, борются с пошлостью и фальшью, пустопорожней болтовней и бездушием, косностью и невежеством.
Блистательная сатира Михаила Евграфовича, к сожалению, актуальна и сегодня, так как отрицательные типы, созданные его бессмертным талантом, удивительно живы и в наши дни. Но рассмотреть их и найти методы борьбы с ними помогает великий писатель.

М.Е. Салтыков-Щедрин и современность

25 авг. 2021 г., 16:13

Захожу в музей известного писателя девятнадцатого века М.Е.Салтыкова-Щедрина в селе Спас-Угол, рассматриваю экспонаты, вчитываюсь в записи великого сатирика. Поражает одна из его цитат: «Литература изъята из законов тления. Она одна не признаёт смерти». Действительно, «рукописи не горят», и творчество писателей будет жить вечно. «Почему?» – спросите вы. Несмотря на то, что человечество существует уже многие века, люди ошибаются, грешат, стремятся исправиться, стать лучше, пытаются найти смысл жизни. И именно литература помогает бороться с человеческими пороками и совершенствоваться, помогает ответить на многие вопросы, волнующие человечество.  Проблемы, которые поднимали писатели прошлых веков, актуальны и сегодня.

Читаю произведения М.Е. Салтыкова-Щедрина и понимаю, насколько его эпоха и современность близки. В романе «История одного города» писатель высмеивает самодержавно-крепостнический строй, при существовании которого не будет светлого будущего для народа. Люди, находящиеся у власти, погрязли в коррупции и жадности, они эгоистичны и жестоки. Автор осуждает градоначальников города Глупова. Богдан Богданович Пфейфер, «ничего не свершив, сменен в 1762 году за невежество». У Брудастого в голове вместо мозга действует «органчик», периодически наигрывающей два окрика: «Разорю!» и «Не потерплю!» Онуфрий Негодяев «размостил вымощенные предместниками его улицы и из добытого камня настроил монументов». Перехват-Залихватский «въехал в Глупов на белом коне, сжег гимназию и упразднил науки». Один правитель «лучше» другого. Писатель-сатирик создал аллегорические портреты правителей, которые не позволяли России развиваться, а лишь делали видимость полезной деятельности.

Автор осуждает не только их, но и простой народ, который терпит самодурство, коварство и жестокость власти. Сатирик понимает, что людям мешает рабская привычка к бездумному повиновению. Нельзя не согласиться, что русский человек – выносливый и крепкий. Он, чтобы не навлечь беды на себя и на свою семью, мирится и живёт под таким гнётом. Но остаётся безразличным к происходящему. В современном мире подобная ситуация очень знакома нам.

Ещё одну, по-моему, важную проблему современности затрагивает Михаил Евграфович – бессмысленность жизни простого обывателя, человека, боящегося перемен, можно встретить в сказке «Премудрый пескарь». В ней Салтыков-Щедрин изображает пескаря, который всю жизнь дрожал, боясь выйти наружу из «своей норы». В итоге прожил «с лишком сто лет» бесполезной, никчемной жизни. Только перед смертью задумывается пескарь об этом: «Кому он помог? Кого пожалел, что он вообще сделал в жизни хорошего? Жил–дрожал и умирал – дрожал». К сожалению, в наше время тоже много ленивых, равнодушных, а главное трусливых людей, не способных бороться за счастье. Например, многие не могут отказаться от стабильной, хотя и малооплачиваемой работы, которая не способна удовлетворить их потребности. Они мучаются, переживают, каждый день ходят на нелюбимую работу, но боятся что-либо предпринять. А могли бы изменить свою жизнь, и были бы счастливы. Они просто плывут по течению и зачастую не приносят реальной пользы обществу. Бессмысленное существование пескаря помогает нам задуматься о своей собственной жизни: «Что я делаю не так? Как это исправить? В чем смысл моего существования?» Сказка помогает нам понять, что необходимо приносить радость другим людям, жить не только для самого себя, но и для окружающих, стараться приносить реальную пользу обществу, не бояться перемен и всего нового.

Роман «Господа Головлевы» тоже современен. И сейчас важна тема взаимоотношений в семье. В произведении мы видим гибель дворянской семьи Головлевых. Глава семейства Арина Петровна – властная и энергичная помещица. Поражает её умение увеличивать капиталы. Копить и богатеть – вот единственная цель, которая целиком поглощает все ее силы и внимание. Других страстей и привязанностей у нее нет. Страшно становится, когда видишь, как она ради богатства превращает в каторгу жизнь крестьян. Лишает себя покоя и комфорта, держит впроголодь своих детей.

Удивляет спокойствие и безжалостность, с которыми Арина Петровна наблюдает, как разоряются и умирают в нищете её дети. И только в конце жизни перед ней встал горький вопрос: «И для кого я припасала! Ночей не досыпала, куска недоедала… для кого?»

Деспотическая власть Арины Петровны привела к тому, что дети стали зависимы от произвола «маменьки». Они лгали и льстили, лишь бы угодить. Этими качествами особенно отличался Порфирий Головлев, получивший от других членов семьи прозвища «Иудушка» и «Кровопийца». Иудушка с детских лет сумел «опутать доброго друга маменьку» паутиной лжи, подхалимства и еще при жизни завладел всем богатством. Образ Иудушки стал символом пустословия и лжи.

В наше время некоторые семьи тоже стремятся накопить побольше денег, забывая о важных душевных качествах. Взаимное подозрение, недоверие, ложь, лицемерие царит в них. Вот Салтыков-Щедрин и заставляет читателя задуматься о том, к чему может привести слепое накопительство.

Как известно, сейчас возникает большое количество споров и конфликтов в обществе о значении людей по цвету кожи, разрезу глаз, но для Салтыкова-Щедрина всё это не имело никакого значения. Для сатирика намного важнее внутренний мир и душевные качества личности, поэтому Михаила Евграфовича можно назвать прогрессивным писателем, так как его мысли и взгляды в статье «Июльское веянье» о национализме, антисемитизме и ложном патриотизме актуальны. Автор презирает националистическое высокомерие, уважительно относится к народу любой расы. По его мнению, каждый человек в мире равен друг другу.

 Писатель размышляет и о значении патриотизма. «Анти-патриоты» – это относительно небольшая, но активная группа. На оппонентов они смотрят исключительно свысока – дескать, граждане с патриотическими взглядами – это глупая «вата», которой манипулирует власть». Салтыков-Щедрин считает: чтобы быть истинным патриотом, не обязательно слепо следовать указам верховной власти. Необходимо искать проблемы внутри системы государства и пытаться их решить. Писатель душою всегда был с Россией, ненавидел и отмечал многие её пороки. Он жалел простой народ и верил, что он способен на великие дела. «Я люблю Россию до боли сердечной и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России». Радует, что есть такие писатели, как Салтыков-Щедрин, которым небезразличны проблемы не только государства, семьи, но и отдельного человека.

Уверена, Салтыков-Щедрин в своём творчестве поднимал темы, важные не только для его современников, но и для будущих поколений. Жизнь циклична, и похожие проблемы остаются с нами на долгие годы. Таким образом, труды писателя становятся бессмертными, к ним следует чаще обращаться современному человеку, ведь произведения Салтыкова-Щедрина могут заставить активно действовать. А это, несомненно, сделает жизнь людей лучше.

 

Мареева Ирина Дмитриевна, 16 лет, 10класс, МОУ Запрудненская гимназия
Руководитель: Журавлева Елена Ивановна

 

Источник: http://intaldom.ru/novosti/m-e-saltykov-shchedrin-195-letie-pisatelya/m-e-saltykov-shchedrin-i-sovremennost

Труд быть человеком. Яков Кротов – о работе свободы

Власть развращает как? Трудно быть человеком. Деспотическая власть – это якобы разделение труда. Один берёт на себя труд пахать, другой – труд воевать, третий – труд молиться, четвёртый – труд дирижировать всеми остальными. Это не разделение труда, это обман и самообман.

Обман, что молитва – это труд. Не всё, что бывает трудно, труд. Расстреливать людей трудно, кормить грудью трудно, но первое – антитруд, а второе – просто труд. Если веруешь, молишься. Молитву, как секс, другому не передоверить. Секс же не труд, разве что с точки зрения физики, которой всё равно, какие именно тела и какое именно движение. С войной другое дело: её просто не должно быть. Это самообман, что без неё науки не расцветут и колосья не заколосятся.

Феодальное «разделение труда» вполне было кое-где преодолено только в 1848 году. Появились граждане. А тянет назад, тянет! Так появился тоталитаризм ленинский, муссолиниевский, гитлеровский, маоистский, и прочая, и прочая, и прочая. Вторичное средневековье. Когда исчезают «долги наши» и вместо «наше» появляется жутковатое «каждому своё». Физик? Делай атомную бомбу, а права человека забудь. Крепи, а направить – я сам направлю.

Несвобода внешняя всегда следствие того, что люди носят несвободу в себе как сырое яйцо в ложке

Андрей Сахаров поэтому гений человечности, а не потому, что не воровал лампочек из лаборатории и обсуждал нравственные проблемы физики. Спустя полвека создался миф, что физики были смелее лириков, что физики были прямо все такие диссиденты. Ай бросьте! Смелее был десяток на пять тысяч, это статистически ничтожно. Это ещё полбеды, забыли, что физики не хуже гуманитариев служили деспотизму, занимаясь псевдоборьбой за мир. Пока Сахаров был в ссылке, колесили по миру за деньги Кремля, произносили речи про мир и разоружение. И церковные иерархи, и шахматисты, и все-все-все. На площадь сколько физиков вышло? Горбаневская лирик, Бабицкий, Богораз лингвисты, Делоне и Файнберг филологи, Баевская историк, Дремлюга – неизвестно, с какого факультета его выгнали, а стал бизнесменом. Физик один – Литвинов.

Верный признак несвободы, когда физики и археологи при слове «этика» начинают обсуждать этические проблемы физики и археологии, а духовенство – про эвтаназию, геев и искусственное прерывание беременности. Замечу, что последнее имеет место быть и в свободных странах. Несвобода внешняя всегда следствие того, что люди носят несвободу в себе как сырое яйцо в ложке: с трудом, боясь уронить и разбить, сосредоточив всё внимание на том, что надо просто кокнуть и выкинуть.

Никто никому ничего не должен, а работать свободу надо. Всем вместе и каждому в отдельности. Не «над свободой» – никто не выше свободы. Поглощать несвободу и возвращать в атмосферу свободу. Вот что такое «Бирнамский лес пошёл». Конечно, страшно идти бирнамским лесом. А жить политическим аутистом, гражданским скопцом не страшно? Глаза боятся, руки боятся, ноги боятся, разве что желчный пузырь в поте лица своего трудится на пару с мочевым, а в итоге политика и вообще жизнь превращаются в свадьбу вяленой воблушки с премудрым пескарём.

Поэт с гражданином частушки поют, и плод у такого брака – та самая несвобода, против которой они якобы стебутся, и она папочку с мамочкой к себе на службу определяет, заботится о них, без циников деспотизм неполный. Трудно быть человеком. Невозможно быть человеком. Сволочью нет проблем, а человеком – затык. А что удивляться? Человек начинается там, где заканчивается возможное. Свобода начинается там, где заканчиваются мещанство, цинизм и конформизм. Жизнь начинается там, где заканчивается смерть, и каждый сам проводит черту и сам переходит границу от смерти в жизнь.

Яков Кротов – историк и священник, ведущий рубрики «Между верой и неверием» на сайте Радио Свобода

Высказанные в рубрике «Право автора» мнения могут не отражать точку зрения редакции

Кругом «деспоты» и «тираны»: историческая правда России от РВИО

В наши дни в информационной войне против России часто делается акцент на то, что власть в Кремле тираническая или деспотическая. Этой технологии уже скоро 500 лет – впервые в Европе её распространили в XVI веке, т.е. в то время, когда у власти в главных европейских странах стояли действительно деспотические, абсолютистские режимы. Если же копнуть поглубже в историческую реальность, всё выглядит совсем иначе.

Как не перепутать тирана с деспотом

Множество стереотипов и штампов о современной России имеют весьма давнее происхождение. Тут и тезис об агрессивных русских (его только что, 28 июня, в который раз повторил британский министр обороны Майкл Фэллон), и рассказы о существовании у этих самых русских жестокой тирании и деспотической власти. Для современных западных журналистов и политологов тирания и деспотия – абсолютные синонимы.

Между тем тирания как форма правления была известна ещё в древнем мире. Знаменитые философы Платон и Аристотель критиковали её ещё в IV веке до нашей эры. Тираническое правление считалось неправильной монархией – в отличие от правящих династий тираны обычно приходили к власти при поддержке народа, но удерживались наверху недолго, даже если им иногда случалось передать эту власть по наследству. Понятно, что традиционные правители не любили выскочек-тиранов и тиранию презирали.

Деспотию стали ругать значительно позже, уже в XVIII веке, когда французские вольнодумцы типа Монтескьё стали решительно выступать против абсолютной монархии. Неограниченное правление, по мнению философов, называется деспотическим или тираническим, а французам необходима умеренная власть. Философы в истории разбирались мало, и разбираться, чем деспот отличается от тирана, они не стали. На самом деле деспот в отличие от тирана – правитель вполне законный. В Византии, например, в XII веке деспотом вполне официально именовался второй человек в государстве после императора.

Иван Грозный и компания

К нам же слово «деспотический» приходило не раз. Уже после падения Византии оно добралось до Москвы транзитом через Европу, и в XVI веке стало означать правление жестокое и опять-таки тираническое. Во время Ливонской войны (1558 – 1583) едва ли не самым страшным тираном и деспотом Европы объявили Ивана Грозного: мол, придёт русский царь на европейские просторы, установит здесь свои порядки и примется всех угнетать.

Источник слухов, распространяемых через «летучие листки» (листовки), был понятен – царь был одним из кандидатов на освободившийся трон в Варшаве, а королевская должность там была выборной. Вот и боялись в Польше и Литве, что выберут им в правители московского государя. Ну а дальше нехитрая технология информационной войны без видимых изменений сохраняется уже пятое столетие. «Деспотами» и «тиранами» стали почти все цари из династии Романовых и в особенности Пётр Великий, Екатерина II, Николай I и Александр III. Дальше без особых перемен в тональности с той же позиции оценивались «вожди коммунистической тирании» – Ленин, Сталин, Андропов. О Владимире Путине всё то же самое пишут уже семнадцать с половиной лет и писать, вероятно, будут дальше. Технология-то древняя, временем проверенная. Только к современной России с её конституционным строем никак не применимая…     

Страхи деспотического режима. Что грозит критикам Кадырова в Европе

В странах Европы живут порядка 200 тысяч выходцев из Чечни – часть из них уехала во время войны, другие спасались от репрессий со стороны нынешних властей. Живущие в Европе чеченцы с тревогой следят за преследованиями тех, кто выражает несогласие с политикой главы республики Рамзана Кадырова. Последний из таких случаев – предотвращение покушения на живущего в Австрии ютьюб​-блогера Сайд-Хусейна Магомадова.

В июне австрийские спецслужбы предотвратили попытку убийства оппонента главы Чечни Сайд-Хусейна Магомадова, который критиковал Кадырова и людей из его окружения. Об этом сообщал чеченский оппозиционный телеграм-канал 1ADAT, не указывая источник информации.

По предварительным данным, были задержаны двое подозреваемых в подготовке покушения, один из них – уроженец Чечни. Источник Кавказ.Реалии в Австрии подтверждал эти сведения. Однако официального подтверждения этой информации пока нет.

Киллером выступал житель Австрии Муса Хаджимурадов, который должен был привести в действие взрывное устройство под автомобилем Магомадова, сообщал без ссылок на источники оппозиционный блогер Тумсо Абдурахманов.

Предполагается, что Хаджимурадов мог быть связан с человеком из окружения Кадырова – Шаа Турлаевым. Имя Турлаева 17 раз упоминается в обвинительном заключении прокуратуры Вены по факту убийства в 2009 году другого критика Кадырова – Умара Исраилова.

Осенью 2020 года живущие в Чечне родственники Сайд-Хусейна Магомадова записали видеообращение, в котором извинялись за члена своей семьи и просили прощения у главы республики Рамзана Кадырова.

Магомадов не был в классическом понимании блогером, критикующим власть в Чечне. В ютьюбе он появился неожиданно и говорил нелицеприятные вещи о людях из близкого окружения Кадырова. Ставка в выступлениях делалась на оскорбления тех, о ком Магомадов говорил. Впоследствии канал, где он вещал, был удален.

Это не первый случай такого рода блогерства в чеченской диаспоре в Европе. Ролики, в которых ведущий оскорбляет приближенных Кадырова с употреблением ненормативной лексики, в массе не вызывали симпатий у чеченцев, но людям нравилось, что хотя бы кто-то говорит что-то против Кадырова. Одним из первых таких блогеров стал 44-летний Имран Алиев (известный как Мансур Старый). Он был убит 30 января 2020 года во Франции.

Впоследствии в Австрии блогер Анзор из Вены (Мамихан Умаров) записал три десятка видео, где рассказывал, как на него вышли кадыровцы и через него пытались устранить неугодных им чеченцев в Европе. В свои видео он включал аудиозаписи разговоров, подтверждающие его слова. Умаров также оскорблял тех, к кому обращался. Он был убит в июне 2020 года.

«Им нет дела до международного права»

На фоне сообщений о раскрытии покушения в Вене в чеченской диаспоре снова встал вопрос о безопасности в странах Европы, заявил в разговоре с Кавказ.Реалии руководитель Ассамблеи чеченцев Европы Аслан Муртазалиев.

«Российские спецслужбы сотрудничают с определенным кругом лиц, чтобы достичь своих целей в отношении чеченцев. Убийствами блогеров пытаются запугать критиков, тем самым показывая страх перед правдой, нежелание слышать голос разума. Нападения и покушения приводят к тому, что на смену им (блогерам. – Прим. ред.) приходят новые люди», – полагает Муртазалиев.

Страх перед критикой свойственен деспотическим режимам, отмечает чеченский активист Адам Осмаев.

«Эти режимы не ограничены во власти, и им нет дела до международного права. Просто раньше это делали (убивали критиков. – Прим. ред.) в определенном месте, например, перед Кремлем, а сегодня – по всему миру. Удивляет другое: лидеры Запада позволяют это делать диктаторам, хотя могли бы давно остановить, введя, например, эмбарго на нефть», – говорит Осмаев.

Проблема безопасности критиков власти не ограничивается только чеченской диаспорой, полагает аналитик Центра стратегического анализа и института Центральной Европы Томаш Баранец.

«К примеру, в марте 2021 года во Франции было совершено нападение на азербайджанского блогера, критикующего власть в Баку, Мохаммеда Мирзали, – говорит Баранец. – Азербайджанская диаспора в странах Европы также не чувствуют себя в безопасности. Такого же рода покушения случаются и на критиков из других стран. Поэтому проблему тех, кто критикует политику властей в своих странах, стоит рассматривать в контексте широкого понимания свободы слова».

«И это проблема для самой Европы, перед которой стоит вопрос о том, как реально защитить беженцев от давления извне», – добавляет собеседник.

История убийств чеченцев-оппозиционеров

Одно из первых убийств чеченцев за пределами России было совершено на Ближнем Востоке. 13 февраля 2004 года в Катаре был убит бывший и.о. президента сепаратистской Ичкерии Зелимхан Яндарбиев.

Всплеск убийств и нападений на чеченских активистов в Европе и в Азии совпадает с приходом Рамзана Кадырова на пост главы Чечни.

• 13 января 2009 года в центре Вены расстрелян 26-летний Умар Исраилов.
• 8 сентября 2017 года в центре Киева убит гражданин Грузии, этнический чеченец Тимур Махаури.
• 30 октября 2017 в Киеве года расстреляна чеченка Амина Окуева.
• В Берлине 23 августа 2019 года застрелен Зелимхан Хангошвили.
• Во Франции январе 2020 года зарезан блогер Имран Алиев (Мансур Старый).
• В пригороде Вены в июле 2020 года расстрелян Мамихан Умаров (Анзор из Вены).

Оппонентов чеченской власти убивали и в Турции. Гаджи Эдильсултанов и Ислам Джанибеков были убиты в 2008 году, Али (Муса) Асаев – в 2009-м, Берг-Хаж Мусаев, Рустам Альтемиров и Заурбек Амриев – в 2011-м, Медет Унлю – в мае 2013-го, Абдулвахид Эдильгериев – в ноябре 2015-го, Руслан Исрапилов – в мае 2016-го.

***

В 2020 году Государственный департамент США опубликовал ежегодный доклад о ситуации с правами человека за рубежом. Чечня в нём упоминается 48 раз. В числе основных нарушений, зафиксированных в республике за 2020 год, Госдепартамент указывает внесудебные казни, преследование ЛГБТ-людей, «повсеместные пытки» со стороны сотрудников правоохранительных органов, а также устранение политических оппонентов Рамзана Кадырова внутри республики и за границей.

Главные новости Северного Кавказа и Юга России – в одном приложении! Загрузите Кавказ.Реалии на свой смартфон или планшет, чтобы быть в курсе самого важного: мы есть и в Google Play, и в Apple Store.

Напряжение между деспотической и инфраструктурной властью: военный и политический класс в Нигерии, 1985–1993 гг.

AFRICA WATCH 1992 Нигерия: противоречит самому себе. 21 апреля 1992 г.

AKINOLA, A.A. 1990 «Производство двухпартийной системы в Нигерии». Журнал Содружества и сравнительной политики 28: 309–327.

Google ученый

БАБАНГИДА, ИБРАХИМ 1991 На их завтра мы дали сегодня: Избранные речи IBB, Том II.Ибадан: Книги Сари.

Google ученый

BADEJO, BABAFEMI A. 1997 «Партийное формирование и партийное соревнование». В «Переход без конца », под редакцией Ларри Даймонда, Энтони Кирк-Грин и Оейли Ойедиран, 171–192. Боулдер: Lynne Rienner Publishers.

Google ученый

БЬЕНЕН, ГЕНРИ 1978 «Политики под военным управлением в Нигерии». В Армия и партии в Африке 211–231: Нью-Йорк: Africana Publishing.

Google ученый

ЧАЗАН, НАОМИ 1982 «Новая политика участия в тропической Африке». Сравнительная политика 14: 169–189.

Артикул Google ученый

АЛМАЗ, ЛАРРИ 1995 «Нигерия: безгражданское общество и спуск в преторианизм», В Политика в развивающихся странах, 2-е издание . Под редакцией Ларри Даймонда, Хуана Дж.Линц и Сеймур Мартин Липсет. Боулдер: Lynne Rienner Publishers.

Google ученый

ДАДЛИ, БИЛЛИ Дж. 1982 Введение в правительство и политику Нигерии . Лондон: Макмиллан.

Google ученый

FORREST, TOM 1995 Политика и экономическое развитие в Нигерии : 2d Edition . Боулдер: Westview Press.

Google ученый

HAGOPIAN, FRANCES 1996 Традиционная политика и смена режима в Бразилии .Нью-Йорк: Издательство Кембриджского университета.

Google ученый

HAGOPIAN, FRANCES 1994 «Традиционная политика против образования государства в Бразилии», В Государственная власть и социальные силы под редакцией Джоэля Мигдала, Атула Кохли и Вивьен Шу. Нью-Йорк: Издательство Кембриджского университета.

Google ученый

HAGOPIAN, FRANCES 1992 «Компромиссная консолидация: политический класс в переходный период Бразилии.”В Проблемы демократической консолидации под редакцией Скотта Мэйнваринга, Гильермо О’Доннелла и Валенсуэлы. Нотр-Дам: Университет Нотр-Дам Press.

Google ученый

HUNTINGTON, SAMUEL 1968 Политический порядок в меняющихся обществах . Нью-Хейвен: издательство Йельского университета.

Google ученый

ИОНВБЕР, ДЖУЛИУС и ОЛУФЕМИ ВАУГАН 1985 «Демократия и гражданское общество: программа перехода Нигерии, 1985–1993» в Демократия и политические перемены в Африке к югу от Сахары , под редакцией Джона Вайзмана.Лондон: Рутледж.

Google ученый

ДЖОЗЕФ, РИЧАРД 1987a Демократия и добендальская политика в Нигерии . Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Google ученый

ДЖОЗЕФ, РИЧАРД 1987b «Принципы и практика нигерийского военного правительства» В Военные в африканской политике , под редакцией Джона Харбесона, 67–92. Нью-Йорк: Praeger.

Google ученый

КУКА, МЭТЬЮ ХАССАН 1993 Религия, политика и власть в Северной Нигерии . Ибадан: Spectrum Books Limited.

Google ученый

ЛЬЮИС, ПИТЕР 1996 «От пребендализма к хищничеству: политическая экономия упадка в Нигерии». Журнал современных африканских исследований 34: 79–103.

Google ученый

ЛЬЮИС, ПИТЕР 1995 «Гражданское общество, политическое общество и демократические неудачи в Нигерии.Документ, представленный на заседании Американской ассоциации политических наук в Чикаго.

ПИТЕР ЛЬЮИС 1994 «Эндшпиль в Нигерии? Политика неудавшегося перехода к демократии ». по делам Африки 93: 323–340.

Google ученый

LUCKHAM, ROBIN 1994 «Военные, милитаризация и демократизация в Африке: обзор литературы и проблем». Обзор африканских исследований 37:

МАНН, МАЙКЛ 1993 Источники социальной власти: Том II .Нью-Йорк: Издательство Кембриджского университета.

Google ученый

МИГДАЛ, ДЖОЕЛ, АТУЛ КОХЛИ и ВИВИЕНН ШУ (ред.) 1994 Государственная власть и общественные силы . Нью-Йорк: Издательство Кембриджского университета.

Google ученый

MIGDAL, JOEL 1988 Сильные общества и слабые государства . Принстон: Издательство Принстонского университета.

Google ученый

МИЛЗ, УИЛЬЯМ 1988 Выборы в Нигерии: взгляд широких масс .Боулдер: Lynne Rienner Publishers.

Google ученый

NWOKEDI, EMEKA 1994 «Переход к демократии в Нигерии: объяснение аннулированных президентских выборов 1993 года». Круглый стол 330: 189–204.

Артикул Google ученый

ОЛУКОШИ, А.О. и I. AREMU 1988 «Структурная перестройка и подчинение рабочих в Нигерии: повторное рассмотрение роспуска Нигерийского трудового конгресса», Обзор политической экономии Африки 43.

OSAGHAE, EGHOSA 1997 «Выборы в национальное собрание 1992 года» в Переходный период без конца под редакцией Ларри Даймонда, Энтони Кирк-Грина и Ойели Ойедиран, 237–256. Боулдер: Lynne Rienner Publishers.

Google ученый

OYEDIRAN, OYELE и ADIGUN AGBAJE 1991 «Двухпартийность и демократический переход в Нигерии». Журнал современных африканских исследований 29 : 213–235.

Google ученый

ПАНТЕР-КИРПИЧ, КИТ (изд.) 1978 Солдаты и нефть: политическая трансформация Нигерии . Лондон: Cass and Co.

Google ученый

ПРОЧИТАЙТЕ, ДЖЕЙМС 1991 «Новая конституция Нигерии 1992 года: Третья республика». Журнал африканского права 35: 174–193.

Артикул Google ученый

РИММЕР, ДУГЛАС 1994 «Нигерия меняет курс». Africa Insight 24: 99–109.

Google ученый

РОТИМИ, АДЖАИ ОЛА и ДЖУЛИУС О. ИХОНБЕР 1994 «Демократический тупик: ремилитаризация в Нигерии». Квартал для стран третьего мира 15: 669–689.

Google ученый

СКЛАР, РИЧАРД 1983 «Демократия в Африке». Обзор африканских исследований 26 стр. 11–24.

Артикул Google ученый

СУБЕРУ, РОТИМИ 1997 «Кризис и коллапс: июнь – ноябрь 1993 года» в Переход без конца , под редакцией Ларри Даймонда, Энтони Кирк-Грина и Оейли Оэдиран, 281–299.Боулдер: Lynne Rienner Publishers.

Google ученый

СУБЕРУ, РОТИМИ 1994 «Демократический спад в Нигерии». Текущая история 93: 213–218.

Google ученый

ВАУГАН, ОЛУФЕМИ 1991 «Вождь, политика и социальные отношения в Нигерии». Журнал Содружества и сравнительной политики 29: 308–326.

Google ученый

WIARDA, HOWARD J.1994 «Демонтаж Корпоратиса». Мировые отношения 156: 199–203.

Google ученый

ЙОРОМС, ГАНИ ХОСЕС 1993 Процесс демократизации в Нигерии: миф против реальности . Джос: Darkrock Ventures Limited.

Google ученый

определение деспота в The Free Dictionary

«Мы правим сердцами самых могущественных людей — мы правим» С деспотической властью все гигантские умы.Таким образом, тирания — это, как уже было сказано, монархия, где один человек имеет абсолютную и деспотическую власть над всем сообществом и каждым его членом: олигархия, где верховная власть государства принадлежит богатым: демократия, напротив, это то место, где это есть у тех, кто ничего не стоит или ничего не стоит. Я в долгу перед ней пробудившейся любовью к морю, которая с дрожью ее быстрого маленького тела и жужжанием ветра под ногами ее латинских парусов, проникала в мое сердце с какой-то нежной жестокостью и подчинила мое воображение своей деспотической власти.Убежденный, как вы, должно быть, на основании того, что я уже говорил вам об Августе и Софии, что никогда не было более счастливой пары, мне не нужно думать, сообщать вам, что их союз противоречил склонностям их жестоких и милосердных родителей; которые тщетно пытались с упорным упорством заставить их вступить в брак с теми, кого они когда-либо ненавидели; но, обладая Героической стойкостью, достойной того, чтобы их относили к себе и восхищались, они оба постоянно отказывались подчиняться такой деспотической Силе.Том услышал сообщение с настороженным сердцем; поскольку он знал весь план бегства беглецов и место их нынешнего укрытия; — он знал смертоносный характер человека, с которым ему приходилось иметь дело, и его деспотическую власть. Правительство будет заклеймено как порождение темперамента, склонного к деспотической власти и враждебного принципам свободы. Сосредоточение их в одних и тех же руках и есть определение деспотического правительства. Британская корона осуществляет реальную и деспотическую власть над более крупными часть этой обширной страны, и генерал-губернатор размещен в Калькутте, губернаторы в Мадрасе, Бомбее и Бенгалии, а также вице-губернатор в Агре.Пуритане опасались, что он возьмет на себя деспотическую власть. Войны, гильотина и изгнание сократили ее до двух, одна из которых была деспотической в ​​ее правительстве, по крайней мере в теории; возможно, на практике временами это было немного так. Принц Саксен Лейницер все еще сохранял подобие королевской власти в государстве, которым его предки управляли с деспотической властью. Свобода Джо, лишившая фламандцев права на условно-досрочное освобождение, стала настолько деспотичной и такой большой, что его жажда завоеваний не знала границ.

Что такое деспотическая власть? — Mvorganizing.org

Что такое деспотическая власть?

Деспотизм (греч. Δεσποτισμός, деспотизм) — это форма правления, при которой единоличное правит с абсолютной властью. В разговорной речи слово «деспот» уничижительно относится к тем, кто использует свою власть и авторитет для угнетения своего населения, подданных или подчиненных.

Что означает деспотизм?

1a: деспотическая абсолютная (см. Абсолютный смысл 2) власть и власть, осуществляемая правительством: правление деспота, превышение закона — деспотизм, от которого восстают свободные люди — С.Б. Петтенгилл.

Какой форт был известен как деспотическая власть короля?

Бастилия — парижская крепость, официально известная как Бастилия Сен-Антуан. Он играл важную роль во внутренних конфликтах Франции и на протяжении большей части своей истории использовался королями Франции в качестве государственной тюрьмы. Это был символ деспотической монархии.

Что символизировал Бестиль?

Бастилия, взятая штурмом вооруженной толпы парижан в первые дни Французской революции, была символом деспотизма правящей монархии Бурбонов и занимала важное место в идеологии революции.

Что символизировала Бастилия Класс 9 Mcq?

Бастилия была символом социальной несправедливости, неравенства и абсолютной монархии.

Почему все ненавидели Бастилию?

Бастилию все ненавидели, потому что она олицетворяла деспотическую власть короля. Крепость была снесена, а ее каменные фрагменты проданы на рынках всем желающим сохранить на память о ее разрушении.

Какой был очень короткий ответ 9-го класса Бастилии?

Бастилия — парижская крепость, официально известная как Бастилия Сен-Антуан.Он играл важную роль во внутренних конфликтах Франции и на протяжении большей части своей истории использовался королями Франции в качестве государственной тюрьмы.

Что такое десятина для 9 класса?

Десятина — это налог, взимаемый церковью и составлявший десятую часть сельскохозяйственной продукции.

Какие 3 десятины?

Три вида десятины

• Левитская или священная десятина.
• Праздник десятины.
• Бедная десятина.

Что означала десятина?

Ответ: Десятина была религиозным налогом, взимаемым с христиан и мусульман.Сумма, которую было приказано пожертвовать, составляла 10% или 1/10 годового дохода физического лица или учреждения. С прекращением влияния церкви в политических делах эта практика была отменена во второй половине 17 века.

Какой налог — десятина?

Полный ответ: Десятина: Десятина была налогом, в котором одна десятая часть сельскохозяйственных продуктов уплачивалась церкви, собираемая духовенством. Следовательно, в понимании Франции «десятина» была религиозным налогом, взимаемым церковью, и составляла десятую часть сельскохозяйственной продукции.

Как правильно отдавать десятину?

Всегда давайте то, что можете. Согласно метке 12: 41-44 рассказывается, как человек, у которого были наличные, отдавал десятину сумму, которую они должны были отдать десятиной, в результате чего получилась тонна наличных денег. Когда пришло время бедной вдове отдать десятину, она положила 2 гроша. Иисус провозгласил ее приношение высшим достоинством, поскольку она отдала все, что у нее было.

Доля десятины — валовая или чистая?

Делая десятину с нашего валового дохода, Бог получает первые плоды, и это та часть, которую Он призвал нас вернуть.

Какие преимущества дает десятина?

Истина такова:

• Преимущество десятины: вы можете испытать Бога.
• Преимущество десятины: учит расставлять приоритеты.
• Преимущество десятины: она полезна для здоровья в целом.
• Преимущество десятины: помогает при мышлении «изобилие».
• Недостаток десятины: изначально у вас будет меньше денег.

Накажет ли меня Бог, если я не буду давать десятину?

Он не накажет вас, если вы не дадите десятину.Есть большая разница в уплате десятины и отдаче десятины. Бог не дал нам ничего заплатить Ему, потому что все было заплачено Его Сыном, Иисусом Христом. Бог никого не обязывает платить ему десятину.

Как десятина может изменить вашу жизнь?

Десятина и пожертвования помогли мне стать более самоотверженным. Десятина сделала меня более самоотверженным не только в финансовом отношении, но и в других областях. До десятины каждый доллар, который у меня был, был моими деньгами. Я перешел от управления своими долларами к распоряжению деньгами Бога.Часть распоряжения деньгами Бога — это давать.

Что Бог говорит о десятине?

Leviticus 27: 30-34 И каждая десятая часть земли из посаженных семян или плодов деревьев посвящена Господу. А если у человека есть желание вернуть хоть какую-то из отданных им десятых долей, пусть отдаст еще пятую.

Что Иисус говорит о церкви?

Церковная община Иисуса состоит из людей, которые служат Богу. Эти люди будут найдены в каждой деноминации.Их можно будет найти в официальных церквях и за их пределами. Иисус не оставил никаких инструкций об организации наших церквей или церковных мероприятий.

Откуда взялась десятина в 10%?

Десятина уходит корнями в библейский рассказ об Аврааме, который подарил десятую часть военной добычи Мелхиседеку, царю Салима. В Ветхом Завете евреи приносили 10% своего урожая на склад в качестве плана помощи нуждающимся или на случай голода.

Подпишитесь, чтобы прочитать | Файнэншл Таймс

Разумный взгляд на мировой образ жизни, искусство и культуру

• Проницательные чтения
• Интервью и отзывы
• Кроссворд FT
• Путешествия, дома, развлечения и стиль

Выберите вашу подписку

Испытание

Попробуйте полный цифровой доступ и узнайте, почему более 1 миллиона читателей подписались на FT

• В течение 4 недель получите неограниченный цифровой доступ премиум-класса к надежным, отмеченным наградами бизнес-новостям FT

Подробнее

Цифровой

Будьте в курсе важных новостей
новостей и мнений

• MyFT — отслеживайте самые важные для вас темы
• FT Weekend — полный доступ к материалам выходных
• Приложения для мобильных устройств и планшетов — загрузите, чтобы читать на ходу
• Подарочная статья — делитесь до 10 статьями в месяц с семьей, друзьями и коллегами

Подробнее

ePaper

Цифровая копия печатного издания

с простой навигацией.

• Прочтите печатное издание на любом цифровом устройстве, можно прочитать в любое время или загрузить на ходу
• Доступно 5 международных изданий с переводом на более чем 100 языков
• FT Magazine, журнал How to Spend It и информационные приложения включены
• Доступ к предыдущим выпускам за 10 лет и к архивам с возможностью поиска

Подробнее

Команда или предприятие

Премиум FT.com доступ для нескольких пользователей, с интеграцией и инструментами администрирования

Премиум цифровой доступ, плюс:

• Удобный доступ для групп пользователей
• Интеграция со сторонними платформами и CRM-системами
• Цены на основе использования и оптовые скидки для нескольких пользователей
• Инструменты управления подпиской и отчеты об использовании
• Единый вход на основе SAML (SSO)
• Специализированный аккаунт и команды по работе с клиентами

Подробнее

Узнайте больше и сравните подписки содержание раскрывается выше

Или, если вы уже являетесь подписчиком

Войти

(PDF) Изучение взаимосвязи между инфраструктурной и принудительной государственной способностью

20

Заметки об участнике

Джессика Фортин-Риттбергер — профессор сравнительной политики факультета политических

Науки Зальцбургского университета (Австрия).Ее исследовательские интересы включают гендерную политику,

политических институтов и их измерение, влияние избирательных правил, а также влияние

возможностей государства на демократизацию. Ее работы публиковались, в частности, в Европейском журнале

политических исследований, демократизации, политики Европейского Союза и сравнительных политических исследований

.

Примечания

1. Бек и Хадениус, «Демократия и государственная способность»; Браттон, Do Free Elections Foster

Capable Government; Карбоне и Мемоли, «Способствует ли демократизация консолидации государства

?»; Карозерс, «Как возникают демократии»; Шаррон и Лапуэнте, «Производит ли демократия

качество правительства?»; Фортин, «Есть ли необходимое условие

для демократии?»; Фукуяма, Государственное строительство; Гжимала-Буссе, Восстановление Левиафана;

Hellman et al., Захватить государство, поймать день; Холмс, «Когда меньше государства означает меньше

свободы»; Хубер и др., «Парадоксы современной демократии»; Кифер и

Stasavage, «Проверки и противовесы, личная информация и достоверность

обязательств»; Линц и Степан, Проблемы перехода к демократии и консолидации;

Мёллер и Скаанинг, «Государственность прежде всего?»; Норрис, «Как заставить демократическое управление работать»;

О’Доннелл, «О государстве, демократизации и некоторых концептуальных проблемах»; Пржеворски,

Устойчивая демократия; Роуз и Шин, «Демократизация в обратном направлении»; Тилли,

Демократия; Вайнгаст, «Экономическая роль политических институтов».

2. Манн, Источники социальной власти.

3. Фортин, «Есть ли необходимое условие для демократии?».

4. Альберт и Менальдо, «Принуждение»; Беллин, «Устойчивость

авторитаризма»; Левицкий и Вэй, Конкурентный авторитаризм; Росс, «Мешает ли нефть

демократии?»; Скочпол, Государства и социальные революции; Ульфедлер, «Natural-

Ресурсное богатство и выживание автократии».

5. Манн, Источники социальной власти, 59; Мигдал, Сильные общества и слабые государства.

6. Манн, Источники социальной власти; Капорасо и Левин, Теории политической экономии

; Фукуяма, Государственное строительство; Скочпол, Государства и социальные революции.

7. Манн, Источники социальной власти, 59. Исходный термин Манна — деспотическая власть.

В статье рассматриваются как принудительная, так и деспотическая власть как единое понятие.

8. Карозерс, «Как возникают демократии»; Фукуяма: «Прежде всего государственность»; Холмс, «Когда

меньше государства означает меньше свободы»; Huber et al., «Парадоксы современной

демократии»; Линц и Степан, Проблемы перехода к демократии и консолидации;

Мёллер и Скаанинг, «Государственность прежде всего?»; О’Доннелл, «О государстве, демократизации и

некоторых концептуальных проблемах»; Пржеворский, Устойчивая демократия; Роуз и Шин,

«Демократизация в обратном направлении»; Тилли, Демократия.

9. Бэк и Хадениус, «Демократия и государственная способность»; Браттон, Do Free Elections Foster

Capable Government; Карбоне и Мемоли, «Способствует ли демократизация консолидации государства

?»; Шаррон и Лапуэнте, «Производит ли демократия качество правительства

?»; Гжимала-Буссе, Восстановление Левиафана; Hellman et al., Захвати государство,

Лови день; Кифер и Стасэвадж, «Проверки и противовесы, личная информация и надежность обязательств

»; Норрис, «Как заставить демократическое управление работать»; Weingast,

«Экономическая роль политических институтов».

10. Браттон и Чанг, «Государственное строительство и демократизация в Африке к югу от Сахары»; Фортин,

«Есть ли необходимое условие для демократии?».

11. Леви, «Состояние изучения государства».

Для автократов и других людей коронавирус — шанс получить еще больше власти

ЛОНДОН — В Венгрии премьер-министр теперь может править указом. В Великобритании у министров есть то, что критик назвал «слезящимися» полномочиями задерживать людей и закрывать границы. Премьер-министр Израиля закрыл суды и начал навязчивую слежку за гражданами. Чили отправила военных на площади, когда-то занятые протестующими. Боливия отложила выборы.

По мере того, как пандемия коронавируса останавливает мир и встревоженные граждане требуют действий, лидеры по всему миру обращаются к исполнительной власти и захватывают практически диктаторскую власть при незначительном сопротивлении.

Правительства и правозащитные группы соглашаются, что в эти чрезвычайные времена требуются чрезвычайные меры. Государствам нужны новые полномочия, чтобы закрыть свои границы, ввести карантин и отслеживать зараженных людей. По словам конституционных юристов, многие из этих действий защищены международными нормами.

Но критики говорят, что некоторые правительства используют кризис общественного здравоохранения как прикрытие для захвата новых полномочий, которые имеют мало общего со вспышкой болезни, с небольшими гарантиями, гарантирующими, что их новые полномочия не будут злоупотреблены.

Законы быстро вступают в силу в широком спектре политических систем — в авторитарных государствах, таких как Иордания, в нестабильных демократиях, таких как Венгрия, и в традиционных демократиях, таких как Великобритания. И есть несколько положений о прекращении действия, чтобы гарантировать, что полномочия будут отменены, как только угроза минует.

«У нас может быть параллельная эпидемия авторитарных и репрессивных мер, если не сразу, а сразу после эпидемии здравоохранения», — сказала Фионнуала Ни Аолайн, Специальный докладчик ООН по борьбе с терроризмом и правам человека.

Поскольку новые законы расширяют государственный надзор, позволяют правительствам задерживать людей на неопределенный срок и нарушать свободу собраний и выражения мнений, они также могут влиять на гражданскую жизнь, политику и экономику на десятилетия вперед.

[Прочитано: По мере того, как коронавирус охватывает Россию, возвращается вековая отрава: питье ]

Пандемия уже меняет нормы. Системы инвазивного эпиднадзора в Южной Корее и Сингапуре, которые при нормальных обстоятельствах вызвали бы осуждение, получили высокую оценку за замедление распространения инфекции.Правительства, которые первоначально критиковали Китай за то, что он поместил миллионы своих граждан в изоляцию, с тех пор последовали их примеру.

Премьер-министр Израиля Биньямин Нетаньяху уполномочил агентство внутренней безопасности своей страны отслеживать граждан с помощью секретного хранилища данных мобильных телефонов, разработанного для борьбы с терроризмом. Отслеживая передвижения людей, правительство может наказать тех, кто нарушает постановление о изоляции, тюремным заключением на срок до шести месяцев.

И, приказав закрыть национальные суды, г.Нетаньяху отложил свою запланированную явку, чтобы предъявить обвинения в коррупции.

В некоторых частях мира новые законы о чрезвычайном положении возродили старые страхи перед военным положением. На прошлой неделе Конгресс Филиппин принял закон, который предоставил президенту Родриго Дутерте чрезвычайные полномочия и 5,4 миллиарда долларов на борьбу с пандемией. Законодатели смягчили предыдущий законопроект, который позволял президенту брать на себя управление частным бизнесом.

«Это безграничное предоставление чрезвычайных полномочий равносильно автократии», — говорится в заявлении филиппинской правозащитной группы «Озабоченные юристы за гражданские свободы».Юристы отметили, что г-н Дутерте однажды сравнил Конституцию страны с «клочком туалетной бумаги».

Некоторые штаты используют пандемию для подавления инакомыслия. В Иордании после того, как чрезвычайный «закон об обороне» предоставил его офису широкие полномочия, премьер-министр Омар Раззаз заявил, что его правительство будет «твердо бороться» со всеми, кто распространяет «слухи, измышления и ложные новости, которые сеют панику».

Премьер-министр Таиланда Прают Чан-оха взял на себя полномочия вводить комендантский час и подвергать цензуре средства массовой информации.Журналистов там подали в суд и запугали за критику реакции правительства на вспышку.

В то время как сам вирус, возможно, охладил желание протестующих толпиться на публичных площадях, объявление Чили о «состоянии катастрофы» и присутствие военных на городских улицах приглушили бушующее инакомыслие, сотрясавшее нацию в течение нескольких месяцев.

Пандемия также сорвала запланированные выборы. В этом месяце Боливия приостановила долгожданные президентские выборы, намеченные на начало мая.Спорные выборы в прошлом году вызвали жестокие протесты и вынудили президента Эво Моралеса уйти в отставку.

Временный президент, которая пообещала выполнять только функции временного смотрителя, с тех пор консолидировала власть и объявила о своем плане баллотироваться на выборный срок. Избирательный суд страны заявил в четверг, что он проведет выборы в период с июня по сентябрь.

В Соединенных Штатах Министерство юстиции обратилось к Конгрессу с просьбой о наделении широкими полномочиями, включая план по отмене правовой защиты для лиц, ищущих убежища, и задержанию людей на неопределенный срок без суда.После того, как республиканцы и демократы отказались, департамент сократил свои расходы и представил более скромное предложение.

Правозащитные группы говорят, что правительства могут продолжать поглощать больше власти, в то время как их граждане отвлекаются. Они обеспокоены тем, что люди могут не признать права, которые они уступили, до тех пор, пока не станет слишком поздно для их восстановления.

Некоторые чрезвычайные законопроекты были приняты так быстро, что у законодателей и правозащитных организаций не было времени их читать, не говоря уже о том, чтобы обсуждать их необходимость. Защитники прав также подвергли сомнению скорость, с которой штаты разрабатывали объемные законопроекты.

У некоторых правительств есть набор желаемых полномочий, «готовых к работе» в случае чрезвычайной ситуации или кризиса, сказала г-жа Аолайн, специальный докладчик ООН. Они заранее разрабатывают законы и ждут, «когда представится возможность кризиса», — сказала она.

Далеко не ясно, что станет с законами о чрезвычайном положении, когда кризис пройдет. В прошлом законы, принятые в спешке, такие как Патриотический акт, последовавший за терактами 11 сентября, пережили кризисы, которые они должны были решать.

Со временем указы о чрезвычайных ситуациях проникают в правовые структуры и становятся нормой, сказал Дуглас Рутцен, президент Международного центра некоммерческого права в Вашингтоне, который отслеживает новые законы и указы во время пандемии.

«Создать аварийные электростанции действительно легко, — сказал г-н Рутцен. «Их действительно сложно разобрать».

«Настоящая диктатура»

Пандемия может быть благом для правительств с автократическим уклоном.

В Венгрии новый закон предоставил премьер-министру Виктору Орбану право обходить парламент и приостанавливать действие действующих законов.Г-н Орбан, объявивший в этом месяце чрезвычайное положение, теперь имеет единоличное право прекратить чрезвычайное положение. Парламент, две трети мест которого контролируются его партией, одобрил закон в понедельник.

Критики говорят, что новый закон может позволить правительству г-на Орбана еще больше подорвать демократические институты и преследовать журналистов и членов оппозиции. Закон навсегда внесет поправки в две статьи Уголовного кодекса, которые еще больше ограничат свободу выражения мнений и будут наказывать людей за нарушение карантинных приказов.Он также приостановит все выборы и референдумы.

Согласно одной из мер, любому, кто распространяет информацию, которая может помешать правительственным мерам в ответ на эпидемию, грозит до пяти лет тюрьмы. Законодательство предоставляет прокурору широкие полномочия по определению того, что считается искаженной или ложной информацией.

«Законопроект вызывает тревогу», — сказал Даниэль Карсай, юрист из Будапешта, который сказал, что новый закон вызвал «большой страх» среди венгров, что «администрация Орбана станет настоящей диктатурой.

«В этом отношении нет достаточного доверия к правительству», — сказал он.

Другие указали на послужной список правительства по продлению действия законодательства о чрезвычайном положении на долгое время после кризиса. Один из таких указов, выпущенный пять лет назад в разгар миграционного кризиса в Европе, все еще действует.

«Сногсшибательные державы»

Крепкие демократии также используют пандемию для расширения своего влияния.

Великобритания имеет долгую историю демократии и устоявшиеся демократические обычаи.Тем не менее, законопроект о коронавирусе, который прошел через парламент с головокружительной скоростью, дает правительственным министерствам право задерживать и изолировать людей на неопределенный срок, запрещать публичные собрания, включая протесты, и закрывать порты и аэропорты, причем без особого надзора.

Представляя законопроект в парламенте, министр здравоохранения Мэтт Хэнкок назвал его «отходом от того, что мы делаем в мирное время». Он сказал, что эти меры будут «строго временными и соразмерными угрозе, с которой мы сталкиваемся.

Но некоторые положения — названные полномочиями Генриха VIII в честь печально известного монарха 16 века — предоставят правительству неограниченный контроль. По словам критиков, закон дает широкие полномочия пограничникам и полиции, что может привести к бессрочному задержанию и усилению политики «враждебной среды» в отношении иммигрантов.

«Обсуждение каждого пункта могло длиться месяцами, а вместо этого все обсуждается в течение нескольких дней», — сказал Адам Вагнер, юрист, консультирующий парламентский комитет по правам человека.

«Все пытались просто прочитать его, не говоря уже о должной критике», — сказал он о законе, который насчитывает 340 страниц.

«Это потрясающие силы, которые раньше невозможно было представить в мирное время в этой стране», — сказал Силки Карло, директор правозащитной группы Big Brother Watch. Она назвала эти меры «драконовскими».

Г-жа Карло опасается, что Великобритания «перейдет от кризиса к кризису, от паники в отношении здоровья к панике в отношении здоровья, а затем обнаружит, что мы проиграли.»

« Мы рискуем легко оказаться в постоянном чрезвычайном положении », — сказала она.

Репортаж предоставил Бенджамин Новак из Будапешта; Ханна Бич из Бангкока; Джейсон Гутьеррес из Манилы; Джули Туркевиц из Боготы, Колумбия; Анатолий Курманаев из Каракаса, Венесуэла; и Рана Свейс из Аммана, Иордания.

Древние государства и инфраструктурная держава

Под редакцией Клиффорда Андо и Сета Ричардсона

320 страниц | 6 х 9 | 20 илл.
Ткань 2017 | ISBN 9780812249316 | 75 долларов.00-е | За пределами Северной и Южной Америки £ 60,00
выпусков электронных книг можно приобрести у избранных онлайн-продавцов.
Том из серий «Империя» и «После

«.

«Эта книга — чрезвычайно ценное и интересное предприятие. Она предлагает убедительные и провокационные интерпретации действий и эффективности государственной власти в древнем мире» — Невилл Морли, Университет Эксетера.

В то время как древние государства часто характеризуются с точки зрения Силы, которыми они утверждали, что обладают, авторы этой книги утверждают, что на самом деле они были фундаментально слабыми как в применении силы вне войны, так и в инфраструктурных и регулирующих полномочиях, которые такая сила теоретически защищала.В книге Ancient States and Infrastructural Power выдающаяся группа ученых исследует способы, которыми ранние государства создавали свою территориальную, правовую и политическую власть до того, как у них появилась возможность применять ее.

Сборник объединяет греческих и римских историков со специалистами по ранней Месопотамии, поздней античной Персии, древнему Китаю, вестготской Иберии и империи инков для сравнения различных моделей государственной власти по регионам и дисциплинам. Как полис стал органом, регулирующим права собственности? Почему китайские и персидские государства поддерживали аристократию, которая иногда бросала вызов их автократии? Как Вавилон и Рим продвигали государство как хранителя моральных благ? Как в мирах без четких границ общества от Рима до Византии стали разделять правовую и социальную идентичность, основанную на концепциях территории? От империи инков до вестготской Иберии, почему практика данников укрепляла территориальные представления о членстве?

Авторы рассказывают о том, как штаты впервые заявили и развили способность определять границы, продвигать законы и устанавливать политическую идентичность; и они исследуют, как присвоенные государством полномочия стали рассматриваться как их естественная и нормальная сфера.

Соавторы : Клиффорд Андо, Р. Алан Кови, Дамиан Фернандес, Энтони Калделлис, Эмили Макил, Ричард Пейн, Сет Ричардсон, Ван Хайченг, Джон Вайсвейлер.

Клиффорд Андо — профессор Дэвида Б. и Клары Э. Стерн, профессор классики, истории и права Чикагского университета и научный сотрудник кафедры библейских и древних исследований Университета Южной Африки.

Сет Ричардсон — ассириолог и историк, главный редактор журнала Ближневосточных исследований Чикагского университета.

Перейти в корзину | Просмотрите заголовки Penn Press в исследованиях древности | Присоединяйтесь к нашему списку рассылки

.