Оппозиция объективного и психологического описаний событий познаваемого нами мира возникла задолго до самой психологической науки и связана с особым характером тех оснований, на каких возникло вообще научное знание как таковое. Поиск объективного метода изучения психологических явлений лишь воспроизводит её в обострённой форме. Поиск этот предпринимали многочисленные направления и школы психологии. Он продолжается и сейчас. Ясно, что он имеет не только лишь академический или философско-гносеологический, но и практический, прикладной смысл. Задача данной статьи и состоит в том, чтобы рассмотреть в этом плане методологические основания и предпосылки современных психологических исследований.

Различные варианты решения проблемы объективного и психологического колеблются между двумя полюсами: либо объективность метода достигается ценой отказа от понимания психической реальности, либо сохранение психического достигается ценой отказа от объективности анализа. При этом в обоих случаях психологическое и субъективное отождествляются. В результате создаются трудности и тупики в решении многих вопросов психологии, начиная от частно-методических и заканчивая определением её предмета.

Стремление к поиску объективных методов психологического исследования, равно как и потеря веры в их существование порождают в психологии беспрецедентные для любой другой науки по-своему разнообразию формы редукции психического. При этом расширяющиеся полезные междисциплинарные связи психологической науки приводят к потере предмета собственного исследования. Именно так возникли и ныне сосуществуют многочисленные варианты редукционизма: нейрофизиологический, логико-педагогический, информационно-кибернетический, социокультурный и прочие. Кстати, этот утомительный, хотя и далеко не полный перечень скорее мог бы убедить в реальности душевной деятельности как таковой и несводимости её к какой-либо другой реальности просто потому, что таких реальностей слишком уж много. В то же время перечень этот свидетельствует о неистребимости наивных попыток обыденного сознания «искать не там, где потеряли, а там, где светлее». Этому способствуют и некоторые укоренившиеся иллюзии, получившие в психологии силу якобы незыблемых истин. Иллюзии эти тем страшнее, что обычно они прямо не высказываются, хотя и подразумеваются.

В психологии, например, кажется обычным рассматривать любой психический процесс, будь то восприятие, память, мышление, как имеющий предметно-смысловое содержание. Но уже сложнее обстоит дело с протяжённостью этих процессов во времени и их пространственностью. Первая сложность связана с тем шокирующим свойством психического, что оно трансформирует время, сжимая его или растягивая и даже заставляя «течь вспять». Поэтому учёные предпочитают временную протяжённость психического оставить искусству, которое, впрочем, неплохо справляется с ней и умеет не только «остановить мгновение», но и показать в нём настоящее, прошлое и будущее. Но основная трудность относится к возможной пространственности психических процессов и их продуктов. Ведь в случае искусства ясно, что стоит нам мысленно лишить, например, изобразительные его жанры пространства, как мы тем самым уничтожим его. Но почему же мы с лёгкостью необыкновенной проделываем подобную варварскую процедуру с психической реальностью? Нам напомнят, что о пространственности психического в соответствии с декартовым противопоставлением души и тела говорить вовсе не принято. Итак, мы получаем следующую картину. Психическое обладает предметно-смысловой реальностью, которая, существуя во времени (да и то передаваемом в компетенцию искусства), не существует в пространстве. Отсюда обычно и возникает банальная идея поместить эту странную реальность, то есть психическое, в пространстве мозга, как прежде помещали его в пространство сердца, печени и так далее. Ведь обыденному сознанию легче приписать нейрональным механизмам мозга свойства предметности, искать в них информационно-содержательные отношения и объявить предметом психологии мозг ¹, чем признать реальность субъективного, психического и тем более признать за ним пространственно-временные характеристики.

Нужно сказать, что подобный ход мысли можно обнаружить не только у физиологов, но и у психологов. Следствием его является то, что в психологии термин «объективное описание» употребляется в качестве синонима термина «физиологическое описание», а «психологическое» — в качестве синонима «субъективное».

Проблема психологического исследования осложняется и тем ещё, что в нём чрезвычайно запутано отношение различных уровней языка, на котором мы вообще говорим о психическом. Мы имеем в виду наличную в психологии, как и в каждой науке, систему абстракций, определений, терминов, допущений и теоретических посылок, имеющую различный вид в зависимости от уровня, на котором ведётся исследование, и изменяющуюся с каждым новым шагом анализа. Отношение посылок и допущений, связанных с такими переходами, может составлять серьёзную проблему, часто не осознаваемую исследователем, хотя он всегда имеет дело с этими системами, а не непосредственно с самой действительностью. Это приходится подчеркнуть, потому что различие предпосылок, допущений, изменение смысла одних и тех же терминов на различных уровнях анализа постоянно дают о себе знать — независимо от того, сформулировали мы их ясным и эксплицитным образом или нет. Так вообще происходит во всякой науке, особенно же в исследованиях жизненной, человеческой реальности.

Дело прежде всего в том, что о человеке, о его мире (социальном, культурно-историческом, психологическом), о том, что, как и почему он в нём делает и что вообще происходит с ним, мы в принципе знаем только из того, что произошло на основании суждений и осознаваемых состояний самого агента действия. Это и ставит с особой остротой вопрос о языке описания. Ясно, что в определённом смысле можно рассматривать события и явления мира как материально (через вещественный результат действия) или идеально (через речь) сообщаемое выполнение или воплощение человеком определённых содержаний и смыслов. Этим сообщенным человек выделяет себя в качестве субъекта, который сам входит в состав процессов мира. Природа же нам ничего не сообщает, не говорит с нами ни на каком языке. Физик резонно скажет нам, что она ничего такого просто не содержит, что природные явления никоим образом не выделяют себя индивидуально. Ведь нельзя же предположить, что, например, состояние атома экранируется (осознанием) в нём и этим сообщается нам, представляется в качестве явления. А вот в случае живых, наделённых сознанием существ мы именно это предполагаем, даже если в итоге нам удаётся выделить исследованием нечто отличное от того, как это нечто пережито, осознано, то есть от языка внутреннего («захотел, чтобы», «почувствовал, что», «увидел, что» и тому подобное, выраженное субъектом или нами «вчитываемое» в него). И как бы далеко мы ни прошли назад во времени, мы не найдём эти существа вне культуры, сознания и языка.

Иными словами, у исследуемой реальности есть ещё и язык в самом широком смысле этого слова, и она никоим образом не дана познанию вне его. Эту реальность нельзя в чистом виде наблюдать отдельно от её же языка, кроме разве что хорошо известных случаев патологической полной реактивности поведения, крайнего распада деятельности и сознания. Любое, самое вынужденное действие или состояние в целостном (а не разъятом на отдельные мёртвые функции) поведении человека дано нам в том виде, как оно есть после деятельностно проработанной, рефлектированной части событий. Мы знаем о том, что происходило, через эту часть и после нее — независимо от того, были ли эти психические проработки и сознание всего лишь отблеском какого-либо автоматизма, причинной физической цепи и тому подобным или нет.

А нас не могут не интересовать характер источников и происхождение наших знаний. Они интересуют нас в том числе и потому, что внимание к возможному источнику исходного знания, к его границам обнаруживает за, казалось бы, чисто эпистемологическими условиями знания действие и проявление существенного онтологического обстоятельства, радикально исключающего какой бы то ни было эпифеноменализм. Оно состоит в том, что изучаемые события и явления необратимы, что в силу своего экспериментального закрепления в теле живых существ и эволюции (или самообучения) последних посредством этого закрепления мир не может вернуться в прежнее состояние, что невосстановимы и жизненно-информационно потеряны части гипотетической «доязыковой» ситуации. Эти части никаким чудом не появятся и в языке, описывающем события извне, помимо языка самого «эпифеномена». Или же, претендуя на знание их, внешнее описание не будет иметь отношения к происходящему, будет изучать нечто иное, несовместимое с определением изучаемого явления. Это просто вытекает из положения чувствующих или наблюдающих существ в системе природы, частью которой они сами являются.

Мы пока не обсуждаем, чтó в итоге мы знаем. Пока важно то, как мы знаем, откуда получаем нашу эмпирию. А получаем мы её необратимым образом. Это часть опытного явления, данного нам в наблюдении или эксперименте (тщательный анализ способов экспериментальных фиксаций обнаружил бы то же самое и в физике). Вообще не может быть опыта, из которого такой механизм образования эмпирических данных можно было бы устранить. А в науке мы ведь строим знание именно о предметах опыта, и никакого другого в ней не может быть. Для психолога даже в первом приближении ясно, что уже в самом нашем объекте мы имеем необратимость, отличающую изучаемые процессы как от большинства физических процессов, так и от произвольных умственных, наблюдательных и тому подобных конструкций их субъективного носителя, агента. Без учёта этого, проведённого вплоть до самых последних деталей исследования нельзя построить экспериментальную, а не спекулятивную или эмпирически наблюдательную, психологическую науку. Ибо именно необратимость хода вещей, включающих в себя действия субъективности, и делает эту субъективность реальностью. Познать её как таковую — единственная возможность для психологии как науки объективно развернуть субъективное и задать его в действиях вещей мира. Иначе нам не пройти сквозь призраки, создаваемые неуловимой внутренней инстанцией, которая отделяет, экранирует нас от фактически имеющего место, от естественного хода явлений и его механизмов, вынуждая или спиритуалистически мистифицировать или же механистически редуцировать эту инстанцию. Природа, ставя перед нами препятствие необратимости, этим же актом открывает нам поле объективности. Только это нужно понимать, «уметь этим пользоваться». И уж, во всяком случае, нужно отличать эту реальность в её независимости и самодействии от языка, в каком она выражена. Мы имеем в виду различение, пролегающее внутри субъективности, а не между ей и чем-то другим, лежащим полностью вне её.

* * *

Указанное различение, как и предполагаемое им обращение к источнику наших знаний о субъективности, существенны ещё и потому, что язык реальной жизни, в свою очередь, описывается в языке же — в языке исследователя, по отношению к которому он не является полностью инопорядковым. И если язык исследователя должен выявить в языке жизни реальные механизмы и ход событий, то успех такого дела предполагает умение чётко выделять уровни анализа или уровни языка, видеть факт перехода (не всегда контролируемый) значений из одного на другой. Например, из языка реальной жизни, из его недифференцированной массы совершенно явно тянутся и переходят в язык исследования посылки и допущения относительно его объектов, различные предметные смыслы и операции, истоки происхождения и механизм которых вообще неведомы и которые предстают непосредственно как действительность: «демон меня искушает», «тотем пожелал», «мозг мыслит», «в моей голове родилась мысль» и так далее.

Иными словами, мы сталкиваемся здесь с совокупностью наивных, спонтанных «теорий» психики в самом нашем предмете, с действием обыденного сознания, пронизанного субъективными ссылками на свои генеративные механизмы и источники. И, не отличая живую субъективность от её выражения, от того или иного вида её самоконцептуализации, от знания о ней, тяготеющих в принципе к субстантивированию её в каком-либо носителе, инстанции (а то, что такой инстанцией может оказаться «я» со всеми вытекающими отсюда ассоциациями, есть лишь частный случай, исторически реализуемый в рамках психологизированных культур), мы будем строить лишь мифологию субъективности. Эта мифология может быть и научной, ибо в роли указанных «теорий», представлений о том, как возникают мысли, душевные состояния и переживания, мы, исследователи, можем post festum обнаруживать и самые что ни на есть научные продукты мысли, в терминах которых, ассимилированных субъектом вне их собственного контекста и смысла, начинает протекать реальный психический процесс. Известен факт распространения определённого типа психоневрозов после появления психоаналитического учения, именно того типа, который был сконструирован теоретически внутри этого учения. Точно так же субъективная психическая реальность может переживать и выражаться (и в банальных случаях выражается) в терминах любой заимствованной механистической теории, теории «мыслящих машин» или, того хуже, «гибридного интеллекта», вообще любого представления о человеке-машине. В этом случае в наблюдении мы будем получать сведения о том, что «мозг мыслит», о том, что его «батареи разряжены» и что «его нужно подключить к источнику питания».

Но этого мало. Беда ещё и в том, что принятые тем или иным образом посылки и допущения, уже осуществлённые (например, выбором экспериментального устройства) абстракции переходят в изображаемое и из теоретического сознания исследователя. И, как это ни парадоксально, неразличённость абстракций может разрушать как раз объективность анализа и изображения. Чаще всего за теориями, возводящими свои расхождения чуть ли не в космически значимое столкновение редукционистской (или «эпифеноменалистской») мысли и разного рода спиритуализма, стоит просто непрояснённость самой эпистемологической и онтологической базы того, о чём и как мы вообще что-либо говорим и можем говорить в области исследований психического.

Разъясним это. Разумеется, научный анализ психики не может в своей исходной точке использовать одну очень важную преданную анализу связь и должен разорвать её. Это стихийно спиритуализируемое сращение между предметами человеческих высказываний, восприятий, мнемических образований, представлений, желаний, мотиваций и их «языком внутреннего», принадлежащим субстантивированной инстанции наблюдения, таинственному внутреннему существу, объединяемому и движимому самопроизвольным чувством непосредственного знания. Но мысль, что можно эти предметы и механизмы полностью знать извне, что можно их чётко и раз навсегда единообразно отделить от их внутренних осмысливаний и организации в теле живых существ, реальна только при допущении абсолютного наблюдения. Иными словами, это значило бы приписать Наблюдателю с большой буквы возможность абсолютного сознания, для которого были бы вполне прозрачны и получали бы своё «истинное» значение и вид все психологические состояния, понимаемые, следовательно, Наблюдателем, а не их собственными носителями. Но это именно только допущение, хотя и полезное в массе случаев. Пользуясь им, мы можем производить абстракции в предмете, выбирать именно данные его зависимости, а не другие, исключать действие одних факторов, а действие других представлять в чистом виде, достигая этого, в частности (как, например, в павловской «башне молчания»), и материальной организаций экспериментальной ситуации. Это позволяет контролировать образование слагающих явление сил, позволяет локализовывать и идентифицировать наблюдаемые и другими экспериментаторами воспроизводимые эффекты.

Однако все это возможно лишь до определённого предела. За этим пределом как раз предположение абсолютной системы отсчёта лишает нас такого контроля. Дело в том, что в силу необратимости процессов, связанных с использованием информации, в силу особых свойств живых систем, способных в опыте эволюционировать и самоконтролироваться, наблюдение не может быть абсолютным, и не существует такой реальности, пусть даже гипотетической, в которой были бы следы всех событий и к которой мы могли бы обращаться при конструировании теоретических объектов. А раз так, то именно в силу указанных свойств живых систем немаловажно понимание того, что в опытном исследовании мы имеем дело с вербально или каким-нибудь иным способом (в том числе и материальными экспериментальными воздействиями) сообщаемым испытуемому знанием о его же состояниях или их начальных условиях. Но и вербальное и материальное воздействие ведь кем-то организуется и является кристаллизацией его знаний, а не какой-то божественной чистой мыслью. И напоминание о существовании этого «кого-то» не тривиально, если нет абсолютной системы отсчёта.

Проблема, таким образом, состоит в том, чтобы понятным (то есть операционально и конструктивно для исследователя разрешимым) экспериментальным устройством контролировать как раз актуализируемые объектом изучения индивидуально-цельные состояния. Неразложимые в терминах абсолютного наблюдения извне они-то и имеют место в эксперименте, не говоря уже о том, что сама жизнь сознательных существ «экспериментальна» в широком смысле этого слова. Поэтому исследовательский эксперимент должен не подменять мыслью исследователя практику, жизнь объекта, ибо при такой подмене разрушается собственное бытие изучаемого явления и оно в теоретических выводах сводится к функции мысли исследователя, к описанию происходящего в его собственном уме, выдаваемом за происходящее в предмете (нередкий случай не только в психологии, но и в антропологии, лингвистике и так далее) ².

Например, в итоге многолетней истории и физиологических и психологических исследований стало очевидно, что движение, моторная схема не могут быть усвоены — они должны быть построены субъектом. Н. А. Бернштейн в своё время говорил о том, что упражнение — это повторение без повторения. Тщательный анализ рисунка даже хорошо усвоенных движений (в том числе и анализ их задающих, программирующих, собственно фазических и коррекционных компонентов) свидетельствует об их уникальности, своеобычности. Микроструктурный анализ моторного акта показывает, что его биодинамическая ткань неповторима как отпечаток пальца. Это означает, что строится не только моторная схема, но что на основе этой схемы строится (а не просто повторяется) каждый живой моторный акт. И стимульное подкрепление ничего ровным счётом не означает без этой работы, а она не вытекает однозначно из структуры внешнего стимула. В этом смысле условие понятности происходящего, реализуемое по схеме «стимул — реакция», не является, однако, соответствующим существу дела экспериментом. Должны быть ещё понятия, относящиеся к указанной выше работе, то есть работе по реальному построению изучаемого действия. При этом замечательно, что это не понятия, описывающие работу «я» (ни «я» испытуемого, ни «я» исследователя). Скорее это «оно» работает, а не «я». Когда мы говорим «оно», это не литературная метафора, это попытка условно указать на факт самодействия всего того, что живёт среди вещей, там, в мире объектов, включающих в своё движение также и «испытующие движения», в описании которых и необходимо как-то нейтрализовать почти обязательную для человеческого языка манию персонификаций. В обыденном языке такого рода персонификации неизбежны, но мы говорим о научных понятиях. Иными словами, в приведённом нами примере движение, равно как и психика самостроятся и саморазвиваются. Высаживая семя в почву, мы ведь не пытаемся заменить собой, своим рассуждением её волшебную органическую химию, то есть представить продукт живой, hic et nunc, организации работы звеном аналитической последовательности вывода. Вряд ли какой-либо биолог сочтёт такую работу эпифеноменом!

Сказанное выше о построении движения тем более относится к предметному строению, какое характеризует деятельность в широком смысле слова и, значит, мышление, умение, навыки, эмоции, вообще так называемые психические функции. Конечно, задача науки в том и состоит, чтобы иметь в своём распоряжении (или найти) понятия и термины для той работы жизни, в которой это строение возникает (и каковую в действительности мы и называем практикой, отличаемой от теории и мысли, если, конечно, придать этой категории содержательный смысл, а не обыденный). Но ими неминуемо будут термины особой реальности. Реальность эта, оставаясь субъективной, не поддаётся тем не менее никакому «языку внутреннего», ускользает от него, отличается от него. В то же время она не может быть сведена к актам, действиям какой-либо чистой «знающей» сущности, к её умственным построениям. Иначе необъяснимым и даже скандальным «чудом» для естественнонаучной картины мира была бы, например, точность свободного действия и обеспечивающих его структур (превосходящая, как известно, и точность инстинкта и точность мышления) — как их анализировать, где они возникают, в каком пространстве и времени, в «настоящем моменте» воздействия стимула, а может быть, в повторении таких моментов?

Фактически получается так, что нужно было бы работу, дающую такие структуры, свести сначала к «чистым» ментальным актам, к действиям духовной сущности, а затем — на основе правил научной методологии, которой, естественно, нечего делать с такой неуловимой вещью, — отбросить её в качестве ненужного и даже абсурдного довеска. Таким образом, мы обнаруживаем и в редукционизме и в спиритуализме действие одной и той же посылки, только с обратным знаком. «Мыслит» ли мозг или же «мыслит» гомункулус — это все различные проекции одного и того же субстанционализма, не говоря уже об антропоморфическом характере подобного рода описаний субъективной реальности.

Но психолог может (и должен) обратить себе на пользу тот факт, что реальность субъективного упорно сопротивляется любым своим концептуализациям. Известна, например, невозможность концептуализировать множество оттенков широкой гаммы эмоциональных переживаний, оттенков, запахов и так далее, а с другой стороны, полисемичность разветвления рядов значений и контекстов обыденного языка. Связь между ними и найденными их (само) выражениями и реализациями всегда в высшей степени условна и вольна. Но это «ускользание» (иногда даже поддающееся усилению в эксперименте) и вызывает всё новые и новые поиски, что является условием развития, продуктивности психической жизни, то есть выражением реальности её функций. Поэтому эта упрямая реальность далеко не просто лишь аккомпанемент к чему-то иному, к каким-то другим ещё отношениям, которые считались бы действительными, то есть которые Наблюдатель объявил бы единственно подлинными. Да и что такое в этом случае реальное, то есть происходящее помимо и независимо от состояний познающего субъекта в смысле требований научной картины мира? Ключом к реальному здесь может быть лишь расширенное понятие объективности, способное включить в свою орбиту также и описание предметов, естественные проявления которых содержат в себе отложения субъективно-деятельностных трансформаций действительности. Такое расширение достигается сужением фундаментальных абстракций наблюдения, определяющих место сознательного субъекта в процессах природы, и наложением ограничений на беспредельную, извне задаваемую перспективу (в терминах которой неразложимы как раз основные, интересующие психологию явления) ³. Иначе объективность превращается в полный субъективизм, объект — в функцию сознания исследователя.

К мысли о том, что субъективность есть реальность, независимая от познания её, от того, где, когда и кем она познается, приводят и опыт истории культуры, наблюдение крупных эпох истории человеческого сознавши. Например, уже экскурсы психоанализа Фрейда в древние мифологические системы культуры показывали, что тысячелетиями существовавшая картина предметов и существ воображаемой сверхчувственной реальности, ритуально инсценируемых на человеческом материале и поведении, может быть переведена анализом в термины мета-психологии. Точнее, она может быть переведена в термины знания механизмов воспроизводства и регуляции сознательной жизни, опосредуемого в данном случае принудительным для человека действием особых, чувственно-сверхчувственных, как назвал бы их Маркс, предметов. А отсюда и возможность рассматривать последние, наоборот, как объективированную проекцию первых, как вынесенные в реальность перевоплощения их практического функционирования ⁴. Это, так сказать, психология без «я», сознание реальной жизни, обходящейся без психологически-субъектного объединения в единстве «я», в персонифицированном агенте действий и состояний. Но за этим языком предметов стоит инвариантное относительно любого языка действие представлений, субъективности (в том числе так называемой «бессознательной») — того же рода, что и за языком инстанции «я», который есть лишь частный (и поздний) исторический продукт, лишь одна из психологий, а не Психология как таковая, с большой буквы. Более того, это как бы самой историей проделанная абстракция, выделение процессов в чистом виде, позволяющее нам узнавать и анализировать функционирование субъективности по предметам внешнего субъекту мира, если, конечно, не считать их просто фантазиями и заблуждениями относительно известного нам строения этого мира ⁵. Со времени Фрейда и так называемая историческая психология (И. Мейерсон, Ж. П. Вернан и другие) сделала значительные шаги в этом направлении.

Мы не будем дальше вдаваться в эту проблему. Для хода нашего рассуждения важно, что в приведённом примере независимость психических процессов от внутрикультурных гипотез и теорий вновь указывает на их объективность. А это единственно открывает поле научному методу их изучения, поле, совершенно независимое как от обязательного поиска материальных их носителей в мозгу, так и от каких-либо априорно положенных норм, идеалов, ценностей, «человеческой природы» и так далее. Действительные факты противоречат не столько привлечению к анализу субъективных форм отчёта (оно может быть весьма разным), сколько абстрактному, интеллектуально воспаренному характеру интерпретаций, свойственных и чистой физикалистской мысли с её абсолютным эмпирическим критерием истинности, и априористическим теориям. Поэтому сначала Маркс в XIX веке, а затем все хоть сколько-нибудь интересные в интеллектуальном отношении начинания в XX веке полагают практику versus мысль, внося тем самым нередуцируемое явление жизни в сам объект изучения (и, если угодно, живую, а не только лишь логическую основу в познание) и накладывая соответствующие ограничения на «чистоту» мысли исследователя. Эта существенная оппозиция теперь известна всем, но не всегда осознаются её следствия для психологии: то, что она уничтожает примитивное различение души и тела.

Последовательное проведение её в психологических исследованиях предполагает принятие того факта, что субъективность сама входит в объективную реальность, данную науке, является элементом её определения, а не располагается где-то над ней в качестве воспаренного фантома физических событий, элиминируемого наукой, или за ней в виде таинственной души. Говоря, что субъективность «входит в реальность», мы имеем в виду, что она входит в ту реальность, которая является объективной, каузально организованной по отношению к миру сознания, данному нам также и на «языке внутреннего». Только задав её в самом начале (так же, как и в биологии явление жизни), в трансцендентной по отношению к «языку внутреннего» части, мы может затем выделить объективные процессы (идущие независимо от наблюдения и самонаблюдения), выделить стороны предмета психологического исследования, поддающиеся объективному описанию в случаях, когда неизбежно и, более того, необходимо употребление терминов «сознание», «воление» и так далее. Потом уже поздно соединять сознание с природными явлениями и описывающими их терминами, и мы никогда в рамках одного логически гомогенного исследования не выйдем к месту, где что-то кем-то мыслится, видится, помнится, воображается, узнается, эмоционально переживается, мотивируется. А ведь и помнится, и воображается, и мыслится, и узнается… Маркс в своё время имел весьма серьёзные возражения против созерцательного материализма, которым сознание «берётся вполне натуралистически, просто как нечто данное, заранее противоставляемое бытию, природе» ⁶. Эти возражения сохраняют свою силу и сегодня.

Действительно, само понятие физического причинения, фактических зависимостей, детерминистически задающих наблюдаемые проявления отмеченных сознанием действий и состояний, строится в психологии на основе совершенно иной организации теоретических научных объектов, что не только не ведёт к выпадению психологии из общего стиля объективного познания, но, наоборот, расширяет, как мы уже говорили, общее понятие научной рациональности.

В свете такого построения сознание, психические интенциональные процессы с самого начала привлекаются к анализу не как отношение к действительности, а как отношение в действительности. Теоретические объекты психологии представляют собой объекты данной, особой действительности. Это можно показать простыми соображениями. В деятельности сознательных существ (как бы далеко на оси онтогенеза мы ни полагали точку сознания в собственном смысле этого слова) речь идёт прежде всего об отодвигании во времени решающих актов по отношению к окружающему миру, в том числе удовлетворения собственных органических потребностей. Происходит как бы удвоение и повторение явлений в зазоре длящегося опыта, позволяющем этим существам обучаться, самообучаться и эволюционировать. Психологу независимо от поиска биологических, эволюционно-генетических оснований подобного поведения живых систем достаточно, что такая система отсроченного действия представляет пространство, куда — задолго до итогов процессов, дающих мотивационно, перцептуально, мнемически, эмотивно и так далее организованный внутренний мир сформировавшегося в своих функциях существа, — вторгаются символизирующие вещественные превращения объективных обстоятельств, дающие при этом вполне телесно, а не субъективно действующие образования, развёрнутые вне интроспективной реальности.

Эти материализованные превращения, эти психические замещения вместе с физически случившимся или происходящим — и вне рамок классического различения внешнего и внутреннего — являются естественно развивающимся основанием находимого на другом полюсе мира восприятий, переживаний, содержания интенций, симультанных целостностей гештальта, характериологических личностных формаций и так далее. Иными словами, это уже особые цельные (хотя и явно кентаврические) объекты, для исследователя конечные или первичные и рассматриваемые внутри их собственной индивидуальной истории. Они-то и сохраняются во всём последующем функционировании психики как (порой скрытые) определения, как детерминистические связующие воздействий и побуждений.

Например, психологические исследования памяти и восприятия (в частности, псевдоскопические и инвертоскопические) показывают, что носителями психической детерминации, возможного мира тех или иных перцептивных или мнемических смыслов и значений являются не физически описываемые события внешнего мира (видимые Наблюдателю ⁷) и не какие-нибудь их «внутренние преломления», видимые только субъекту. Такими носителями являются вне индивида развёрнутые деятельностью образования, чувственная ткань, сплетённая квазивещественными превращениями действительности и ставшая органом вычерпывания из неё информации и стимулов. Рассматривая её в качестве телесного органа, мы можем, следовательно, и сознательно-психические проявления рассматривать как отправления и функции этого органа. Только соответствующие термины относятся уже не к органам чувств, анатомо-физиологическим рецепторам, анализаторам и так далее, а к биодинамической и чувственной ткани предметного тела субъектов познания и действия ⁸.

Оно, можно думать, простирается в особое измерение, или «четвёртое состояние», бытия, о котором по меньшей мере можно сказать, что оно не является евклидово-декартовым и явно требует применения понятий сложных гиперпространств, аппарата современных топологий и, возможно, фазовых и ещё более сложных неметризованных представлений пространства-времени.

В рамках данной статьи мы не имеем возможности углубляться в этот чрезвычайно важный вопрос о неевклидовом характере предметностей психической реальности, полей, пространств и поэтому оставляем его для дальнейших исследований и размышлений ⁹. Пока нам важно подчеркнуть ту мысль, что эти многомерные надстройки природных возможностей человека являются тем каркасом, который вписывает человека в естественно-исторический, каузальный, мир. Они несут на себе механизмы мнимостей (кажимостей) ментальной и сознательной жизни. Последние априорно задают некоторые интерпретативно-содержательные смыслы любым конкретным воздействиям и переживаниям. Поэтому и приходится констатировать, что органы, то есть то, о чём мы говорим уже в реальных физических терминах, растут и развёртываются в экстрацеребральной и трансиндивидной реальности ¹⁰. Психические события ведь происходят не в голове, как нейрофизиологические события, и тем более они происходят не там, где протекает жизнь отраженных в них содержаний. Психически-субъективное есть некоторое поле, на котором совместно представлены и определённое предметное содержание, ставшее таковым для сознания в зависимости от формирования указанных выше функциональных органов, экстрацеребральных вещественных символизаций деятельности и биодинамических её схем, и субъект познания, общения и действия. И если голова (мозг) и мир будут всё-таки в конце концов описаны с предельно возможной детализацией в физических (физико-химических) терминах в реальном пространстве и времени, то психическое всё равно окажется особым срезом и аппарата отражения (мозга) и отражаемых в нём состояний и объектов мира, несводимым ни к тому, ни к другому и живущим в квазипредметном измерении бытия. Это особая реальность, и её выделение, развёртка приводящих к ней превращений действия вещей не могут не иметь значения для поиска детерминаций сознания и психики вообще. Кстати, успех такого рода поиска сыграл бы немаловажную роль и в обогащении интеллектуального и методологического инструментария современного научного познания вообще.

Другим примером могут служить более сложные явления личностного формирования целостной жизни индивида. Если, скажем, мы имеем дело с субъектом, у которого врождённый вывих тазобедренного сустава (что само по себе является физическим фактом), то психологически формирующее действие этого «факта» отсылает нас к тому, как он оказался субъективно-деятельно освоен субъектом в совокупности отношений с другими и с собой, как он действует внутри и посредством языка реальной жизни, а не вне его, в чистоте стороннего наблюдения анатомии как физического факта биографии индивида. Только в этом виде органическое нарушение является реальным телом или, если угодно, «органом» жизни, посылающим сигналы детерминации в различные психические проявления и личностные свойства её носителя. И в определённом смысле такая «физика» гораздо ближе определяет психический мир, чем любые свойства нейронов головного мозга и их структур. То же самое относится и к навязчивому и патогенному действию бессознательных представлений, детерминируемых либидинозными телесными (ср. с «чувственной тканью») формациями. Эти формации выявляются психоанализом не из органических повреждений или структуры биологических инстинктов как таковых, а из ушедшей на дно работы субъективности. Они выявляются как существующие в виде совершенно телесной схемы жизненной реальности с её структурными мнимостями-фантомами, с пространственным расположением этих фантасматических значений и фиксаций. Эти структуры и выступают как конкретные сформировавшиеся органы, «тело» протекания и реализации полового желания — «тело», не совпадающее с анатомическим органом. И они абсолютно объективны по отношению к показаниям и самопредставлениям субъекта; наоборот, эти последние могут рассматриваться как искажённая и извращённая транспозиция первых, как симптом их существования и действия.

* * *

Подобные свойства детерминации в области психического, факт включённости субъективности в реальное, от субъекта не зависимое действие мира и необходимость вследствие этого теоретически строить особые объекты (непохожие на физические, но и не психологические в традиционном субъективистском смысле) требуют весьма сложной философской и эпистемологической проработки самих оснований психологического знания. Иначе невозможна теоретическая психологическая наука. Здесь полезно пойти по обычному пути развития предельных представлений, опирающихся на уже обнаружившиеся свойства предметной области, но доводящих их до мыслимо возможного максимального вида. Этим создаётся логическое пространство теории, достаточно гомогенный и замкнутый универсум возможного, позволяющий (в принципе) считать описание отдельных эмпирических проявлений данной предметной области полным и единообразным. В нашем случае таким мыслимо максимально доводимым свойством будет, например, уже упомянутая особенность объектов включать субъективность в своё независимое действие, а результаты его развёртывать вовне тела индивида. Психология имеет теоретически дело с особой действительностью таких объектов, а лишь затем с описанием психики и сознания уже путём интерпретации этих объектов. Средствами последней окажутся, в частности, понятия «превращённости действия», «мнимости», «пространственно-временной развёртки», «оперативных систем» и так далее, в своей совокупности обеспечивающие независимость от внутрипсихологического языка индивидуального сознания, от ненаучных догадок относительно того, как этот «субъект вспомнил, что», «подумал, что», «захотел, чтобы» и так далее.

От такого теоретического подхода зависит, в частности, чтó мы будем считать «фактом», «данностью», «эмпирически имевшим место событием», «эмпирически верифицирующей базой утверждении» в исследовании. В этом смысле, например, вывих тазобедренного сустава не является фактом науки о психике, он является таковым лишь вместе с его интенциональностью и развязанной ей работой (а их как раз нужно реконструировать). Точно так же для психологической теории зрительного восприятия не являются фактом длины и частоты световых волн, как не является её фактом и анатомическое устройство глаза. Речь идёт об особой (явно носящей реконструктивный характер) эмпирии, с особыми неклассическими правилами её данности для теории.

И культурологические, и антропологические, и социально-идеологические, и психологические, и прикладные эргономические исследования последнего столетия, сходясь как бы в одной точке, показывают, что конституирующей, первичной формой этой теоретически конструируемой особой действительности субъективного является квазипредметность последнего. А интерпретативной схемой служит выделение именно предметно-практического тела жизни — той единственной внеиндивидуальной реальности, которая обладает свойством включать в себя субъективность в качестве собственного внутреннего элемента структуры и в то же время не быть мыслью, духовной сущностью. Причём использовать эту практическую реальность, интерпретируя через неё теоретические объекты психики и сознания, мы можем, лишь максимально устранив из неё самой термины сознательного целеполагания, планируемых действий и тому подобного и рассматривая её как замыкающую человека не на его цели и их непрерывную сознательную связь со средствами, а на то, какое место он занимает этой своей активностью в объективном движении реальности, в эволюции Вселенной. Деятельностная точка зрения состоит тогда в строгом проведении мысли, что мы деятельностью, ненамеренными и необратимыми последствиями произведённых ей изменений уже помещены туда, откуда приходят к нам воздействия и определения наших состояний, поддающихся затем выражению на «языке внутреннего» (в терминах цели, мотива, осознаваемого состояния, планируемого акта и так далее).

Разъясним сказанное относительно квазипредметности сознания и её интерпретативной схемы.

Подход к субъективно-психическому как к некоторому квазипредметному образованию, описываемому с привлечением фундаментальных категорий как предметно-смысловых, так и пространственно-временных, не может рассматриваться с точки зрения методологии современной науки как совершенно неожиданный. Необходимым инструментом современной науки является создание наглядных моделей понимания (двойная спираль генетического кода, планетарная модель атома, модели электрона, элементарных частиц, небесных тел). При создании подобных моделей, особенно на исходном уровне, используются не только знаковые и математические средства, но также средства аналогового, картинного замещения объектов, наглядно символизирующего все основные связи последних и живущего уже своей, независимой от рефлексии жизнью. Активное обсуждение этой темы в современной методологии науки означает, по сути дела, признание необходимости и конструктивной роли в познании и эксперименте специфических «понимательных вещей», «интеллигибельной материи», визуализированных понятий, которые, будучи видимыми, слышимыми, осязаемыми и так далее вещами и в то же время артефактами, то есть искусственными созданиями человека, открывали бы пространство доступного для понимания мира.

Придание психической реальности пространственно-временных свойств поэтому не более условно, чем придание ДНК формы двойной спирали, которая является одновременно и видимой вещью и пониманием. И дело здесь не во вспомогательных средствах облегчения процесса представливания, понимания, как это иногда принято считать в методологии науки. Дело в том, что до и независимо от какого-либо научного познания (являющегося лишь специальным и предельно сложным случаем восприятия и понимания мира) так работает наша психика, открывая себе через квазипредметности пространство возможного «мира понимания» и дальнейшего развития в нём (или через него) психических структур.

Возможна аргументация развиваемой мысли и с другой, на первый взгляд неожиданной стороны. Перед современной психологической наукой сейчас поставлены проективные, конструктивные задачи, для решения которых нужны новые средства. Общепризнано, что трудовая деятельность человека в эпоху научно-технической революции стала значительно более сложной, особенно в системах человек — машина. Многие учёные работают в области разработки и оптимизации таких систем, ищут средства синтеза разнородных компонентов — человека и машины в систему. Но если дифференцировать эту задачу, то естественно возникает вопрос: что подлежит синтезу? Рука, глаз, мозг, чистая мысль и соответствующие технические средства?

Специалисты в области психологии труда и эргономики давно работают в других терминах и понятиях, а именно: пространство моторного поля, пространственно-временные свойства зрения, образы, обладающие пространственными характеристиками. Более того, к этим образам применяются и такие термины, как «образ-манипулятор», который в действительности является не образом вообще чего-либо, а практическим заместителем, концентрирующим (комплицирующим) в себе схему действия, где понимание представлено вещественным, непосредственно различимым расположением и пространственными соотношениями «картины».

Большой раздел в современной науке о зрении посвящён формированию образа и действиям с образами. Зрительная картина мира не рождается как пространственная (в качестве образа). Так, слепорождённые, получившие в зрелом возрасте способность видеть мир, сначала видят его непространственным. Такого рода фактов в психологии множество, иное дело, что создание адекватного аппарата для описания пространственных синтезов и флуктуаций как бы на грани предметного, а в сущности, непсихологического мира (ср., например, видимый мир и видимое поле), — дело чрезвычайной сложности и пути его создания лишь едва прощупываются.

Каждый человек имеет множество образов различных пространств: пространство комнаты, улицы, города, театра, музея, картины, парка, леса. Но он может их и не иметь, и в этом вся проблема.

Некоторые свободно ориентируются в микроскопическом, в воздушном и даже в пространстве космоса, с лёгкостью переходят от одного пространства к другому. Далее, неотъемлемой частью наших образов внешних пространств является образ собственной схемы тела, который также чрезвычайно вариативен. Он может включать в себя либо только собственное тело, либо тело плюс орудие (перо, нож, лопату, автомобиль, самолёт, космический корабль и так далее). Эти образы также пространственны, многослойны, динамичны. У субъекта на основе реальных действий создаются именно пространственно-временные конструкции, обладающие как чувственной, так и обязательно биодинамической тканью. И их нужно исследовать и описывать именно в этих терминах и свойствах, которые обычно как раз скрыты от самонаблюдения субъекта, хотя и используются им в высшей степени эффективно в реальной жизни и трудовой деятельности, и в том числе, при определённых условиях, могут служить неосознаваемым источником эмоций, фобий, психотических состояний, галлюцинаций, переживаемых с чувством несомненной достоверности, и так далее.

Скрытость этих свойств (неданность их в самонаблюдении) не случайна. Фундаментальные пространственно-временные формы замаскированы предметно-смысловыми, легко вербализуемыми категориями, которые выполняют ведущую работу в общении. Пространственно-временные формы, входя в чувственную ткань образа, хорошо известны нам как раз практически и освоены нами до развития речи. Поэтому сообщение об этих категориях часто ограничивается указательным жестом, либо они, подразумеваясь, не заслуживают даже жеста.

Эта субъективная непредставленность пространственно-временных категорий и сыграла фатальную в методологическом отношении роль в противопоставлении души и тела, тем более что и Декарту был известен лишь один вид пространства, описываемый в прямоугольных координатах.

Таким образом, мы приходим к заключению, что психическое многослойно как генетически, так и функционально. Субъект действительно удваивает мир, действительно прорастает в «четвёртое измерение» своими квазивещественными «приставками-амплификаторами» (со всеми их установками, образами-манипуляторами, мнимостями, фантомальными схемами и так далее). Но то, что он удваивает его, часто полностью скрывается верхними слоями. Фундаментальные перцептивные категории — пространство, время, движение, форма, цвет, распределение яркостей и тому подобное — служат ему практическими ориентирами, фундаментом его практической деятельности и редко становятся предметом рефлексии. Человек как бы перемещается в мир значений и концептов, рефлектирует по поводу верхних слоёв построенного им мира, сознательно оперируя предметными образами, знаками, словами, символами, смыслами и так далее, хотя совершенно не подлежит сомнению, что фундаментальные перцептивно-динамические категории, вещественно-смысловые образования, ранее освоенные им, он продолжает использовать в скрытой форме ¹¹. Но эта скрытость формы, полезная для субъекта, не освобождает психологию от её вполне сознательного учёта и от поиска путей построения этого удивительного мира психической реальности, развития объективных и вместе с тем психологических методов его исследования. Более того, обращение к этой форме, обратная квазипространственная развёртка скрытого, свернутого — это и есть объективное поле любого психологического исследования, тот предмет, о котором мы можем рассуждать в объективных терминах, не предполагающих никаких гипотез относительно актов наблюдения, умозаключения, переживания, вчувствования, совершаемых гомункулосом, находящимся в подчерепном пространстве. Конечно, воспроизвести и переплавить в таких терминах содержание, традиционно ухватываемое психологическими категориями, такими, как «ощущение», «восприятие», «внимание», «воля», «высшие чувства» и так далее, не так-то просто. Тем не менее именно в этом направлении движется перестройка нашего психологического знания.

Сказанное выше вовсе не представляет собой лишь программу для построения какой-нибудь воображаемой будущей психологии. Истоки подобного понимания можно найти как в истории физиологии, так и в истории психологии. Современная психологическая наука уже сейчас рассматривает субъективное как род (и ряд) исходных, многократно превращённых (в том числе иногда и извращённых) форм предметных деятельностей, имеющих своё происхождение, развитие, строение. Расширяется и уточняется таксономия единиц психологического анализа деятельности (отдельная деятельность, действие, операция, функциональный блок и так далее). При этом выделяемые средствами генетического и функционального анализа единицы вовсе не погружаются исследователем в пространство мозга, не переходят плавным и незаметным образом в единицы физиологического анализа. Соблюдаются методологические требования гомогенности, открытости и неаддитивности таксономической системы, в том числе и таксономии единиц анализа психической деятельности ¹². Оказывается эффективным привлечение категорий системного анализа для описания функциональной структуры психических деятельностей. Функциональная структура рассматривается как закон связи между функциональными компонентами исследуемого объекта. В случае анализа психического под компонентами понимаются локализованные в пространстве (реальном, а не мозга) и в реальном психологическом времени активности, то есть направленные действия, операции или иные фазы процесса деятельности.

Функциональная структура психического не исчерпывается лишь оперативными деятельностными компонентами. В неё входят в качестве компонентов и другие типы единиц анализа психического, порождённые деятельностью. К ним относятся когнитивные (сенсорные и перцептивные эталоны, образы, схемы, символы, значения) и интимно-личностные (потребности, мотивы, цели, смыслы и так далее) компоненты. При этом когнитивные и интимно-личностные продукты психического, составляющие в совокупности предметно-смысловые черты его структуры, характеризуются, так же как и порождающая их деятельность, пространственно-временной определённостью.

* * *

Значение пути, который открывается в результате анализа, проведённого на страницах этой статьи, будет легче понять, если учесть постепенно происходящую смену ориентации психологической науки, которая под влиянием запросов практики трансформирует предмет собственного исследования. Эта трансформация состоит в том, что психологию начинают занимать не только процесс и законы отражения мира, но также законы и процессы порождения нового. Естественно, что проблема психического отражения, его рецептивных и транслирующих свойств была и остаётся фундаментальной. Но справедливо и то, что субъект порождает новые образы, создаёт новые конструкции, схемы, модели и понятия, что пространственно-временные квазивещественные конструкции обладают и генеративной силой. Процесс порождения нового исследуют разные разделы психологической науки, получившие такие наименования, как психология творчества, продуктивное восприятие, визуальное мышление (ср. Н. В. Гоголь — живописное соображение), музыкальное мышление, психология воображения и так далее.

Эти порождённые психические конструкции (ещё до их объективации или фиксации в материале) предстают перед мысленным взором субъекта как вполне реальные, зримые, осязаемые и так далее образования (ср., например, впечатление кажущегося феноменального движения, которого на деле нет; индукция восприятия дополнительных цветов, на сетчатку вовсе не воздействующих; восприятие послеобраза объекта без осознанного восприятия этого объекта и, наконец, предельный случай — явление Мадонны Рафаэлю). Именно потому они и могут служить основой последующей объективации, экстериоризации, реального воплощения. И здесь не меняет дела форма, в которой протекают эти процессы: под контролем сознания или бессознательно. Более того, видимо, нет принципиальной разницы между психическим отражением и психическим порождением. Отражение — это то же порождение (и построение) образа и притом такое порождение, которое не имеет конца, так как психические образы обладают свойством открытости. Поэтому созерцание и наблюдение прекрасного, например, и содержат наслаждение сами в себе. Так же и всякое творчество. К сожалению, идеи деятельности слишком часто лишь декларируются и, например, в инженерной психологии, удивительным образом уживаются с идеями приспособления, адаптации, формы которой расчленяются применительно к человеку и социуму на различные виды — от тотальной до индивидуальной.

Перечисленные в предыдущем разделе оперативные, когнитивные и интимно-личностные единицы психологического анализа исследуются современной наукой в известной мере независимо друг от друга. Но практические задачи организации и проектирования различных видов деятельности (учебной, трудовой, спортивной, игровой и так далее) постепенно приводят к сближению этих различных аспектов исследования психической реальности. Для решения задач проектирования деятельности ключевой проблемой была и остаётся проблема рассмотрения различных компонентов в единой функциональной структуре, которая проявляет себя и для субъекта и для стороннего наблюдателя как объективная целостность, непосредственное и неразложимое образование. Психология в настоящее время накапливает арсенал методов, позволяющих выделять в этих целостностях их элементы и законы связи между ними, прощупывать эти структуры своего рода зондами, разворачивать во времени. Эти методы получили наименование методов микроструктурного, микрогенетического анализа, которые дополняют и развивают методы каузально-генетического исследования и методы формирования психической деятельности.

Неоценимую помощь в исследовании субъективного и психического оказывают нейрофизиология, психофизиология и психофизика (особенно содержательная в противовес классической). Сейчас найдена достаточно богатая номенклатура объективных индикаторов процессов, реализующих функциональные структуры психики (формирование программ предстоящего действия, его реализации, контроля, фиксации промежуточных или конечных результатов, дальнейшего развёртывания деятельности и так далее). Эти индикаторы устанавливаются при помощи чувствительных методов регистрации движений рук, движений глаз, внутренней речи, участия различных областей мозга. Однако непременным условием продуктивности использования всех этих методов является подчинение их анализу предметностей психической реальности в указанном выше смысле. При этом условии использование такого рода индикаторов позволяет не только верифицировать гипотезы о строении деятельности, типах сочетания конституирующих её компонентов, но и оказывается также в высшей степени эвристически полезным, то есть служит основанием для выдвижения новых гипотез.

Нужно лишь остерегаться широко распространённого заблуждения относительно того, что-де физиологические индикаторы единственно и дают объективную информацию о субъективных явлениях, протекающих интрацеребрально и доступных интроспекции, и тем самым позволяют якобы контролировать, верифицировать последнюю. На деле, даже когда мы говорим о функциональных органах, эти органы могут быть интерпретированы совершенно различным образом: либо как интрацеребральные образования, либо так, как их понимал А. А. Ухтомский, а именно, что эти органы являются экстрацеребральными как по способам происхождения, так и по способам своего функционирования, что функциональный орган — это всякое «временное сочетание сил, способное осуществить определённое достижение» ¹³.

* * *

Нетрудно заметить, что в настоящей статье была предпринята попытка развития не только антиредукционистской, но и антименталистской трактовки психического. Несмотря на то, что намерением авторов было как-то представить целостную картину психики, рамки статьи не позволили рассмотреть наиболее важный круг проблем, связанных с эмоционально-волевой сферой, развитием и формированием личности. Наши рассуждения затрагивали преимущественно когнитивную и исполнительную деятельность субъекта, но в реальной жизни эти виды деятельности неотделимы от его эмоционально-волевой и личностной сферы. Новое знание о мире меняет не только когнитивную сферу, но изменяет и познающего субъекта. Именно в этом содержится залог единства познания (обучения) и формирования (воспитания). Новое знание включает в себя также и то, что на его основании может сделать субъект не только с окружающими предметами, но и с самим собой. И не только может, но и должен сделать именно он сам, самолично. Поэтому нам представляется, что предложенное понимание психического имеет самое близкое отношение не только к проблематике порождения психических состояний и образов, но и к идеалу реализации сознательной жизни как целого и в конечном счёте порождения человеческой личности. Именно последнее является главным предметом и объяснительным принципом психологической науки. Иначе может получиться так, что мы научимся понимать в психике всё что угодно, но перестанем в отличие от художников, писателей, старых мудрецов-афористов понимать человека.

Послесловие Владимира Зинченко

В конце 1976 года Александр Романович Лурия попросил меня защитить его от идеологических нападок физиолога М. М. Кольцовой и обязательно опубликовать ответ на её статью (см. выше: сноска 1 в тексте статьи) в журнале «Вопросы философии». Я решил, что сделать это с философом М. К. Мамардашвили будет сподручнее. К счастью, он согласился. Значит, повод к написанию был внешним! Когда мы написали статью, и наш друг и редактор журнала Г. С. Гургенидзе прочёл её, то он предложил привлечь к авторству Алексея Николаевича Леонтьева. А. Н. тоже, к счастью, бегло просмотрел статью и подписал её, чем сильно облегчил (а по сути — обеспечил) прохождение статьи через суровую редколлегию журнала. В январе 1977 года была готова вёрстка статьи, и она должна была появиться в февральском номере журнала. И тут А. Н. внимательно прочёл вёрстку и призвал нас с Мерабом к себе. Он сказал, что сейчас самое время начать работать над статьёй. Мы согласились и встречались 7 или 8 раз в его доме по субботам. Работа состояла в чтении, понимании и редактировании каждой фразы статьи. Каждый «сеанс» заканчивался обильным обедом, которым нас угощала хлебосольная Маргарита Петровна — жена А. Н. В конце апреля состоялся последний сеанс. Все трое подписали исправленную вёрстку. Прощаясь, А. Н. спросил, на кого подействует статья? Ответил Мераб: «Статью замолчат. А подействует она на молодёжь, которая решит, что можно думать и писать и так, как написана статья». А. Н. спросил, будет ли критика? На что Мераб ответил, что критики не будет, так как критики не смогут подняться до уровня авторов. На этом вопросы А. Н. кончились, но на следующий день он позвонил Г. С. Гургенидзе и попросил снять свою фамилию. О мотивах мы могли только догадываться. Спрашивать не стали. Правда, после выхода статьи, по инициативе А. Н. состоялось её вполне доброжелательное обсуждение (хотя недоумений и вопросов было много) на факультете психологии МГУ. Статья вышла в июле 1977 года и в день 75-летия А. Р. Лурия я ему её показал. Через месяц его не стало. Если бы сегодня был жив Мераб Константинович, думаю, он не стал бы возражать, чтобы мы посвятили новую публикацию старой статьи светлой памяти Александра Романовича Лурия — её инициатора.

В. П. Зинченко, декабрь 2004 года.

Министерство образования и науки РФ

ГОУ ВПО «Волжский государственный инженерно-педагогический университет»

Т.А. СЕРЕБРЯКОВА

ЗООПСИХОЛОГИЯ

И СРАВНИТЕЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
Учебное пособие

Нижний Новгород

2011

ББК 88.2

Рецензенты:

Е.Н.Васильева − кандидат психологических наук, доцент

Серебрякова Т.А.

С 32 Зоопсихология и сравнительная психология. – Н.Новгород: ВГИПУ, 2011. – 328 с.

Учебное пособие посвящено актуальным вопросам зоо- и сравнительной психологии, а именно: возникновению, развитию и функционированию психики живых организмов, находящихся на разных уровнях эволюционного развития.

На основе анализа имеющихся исследований, в данном учебном пособии освещаются вопросы, связанные с общей характеристикой психической деятельности животных, рассматривается специфика их инстинктавной и рассудочной деятельности, а также факторы, обусловливающие поведенческие проявления животных, представлен материал, позволяющий в сравнительном плане рассмотреть особенности психики и поведения животных и человека.

Адресовано студентам дневной и заочной форм обучения по специальности «Психология».

ББК 88.2

© ВГИПУ, 2011

ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие…………………………………………………………………………5

Раздел 1. Общая характеристика зоопсихологии как науки……………………..7

1. 
   Предмет, объект, задачи зоопсихологии…………………………7
   
2. 
   Место зоопсихологии в системе психологического научного знания…………………………………………………………………….13
   
3. 
   История становления зоопсихологии как науки………………..15
   
4. 
   Общая характеристика методов зоопсихологического исследования…………………………………………………………….35
   

1. 
   Характеристика форм активности живых организмов………………………………………………………………61
   
2. 
   Понятие об инстинктивном поведении животных………………………………………………………………..67
   
3. 
   История изучения инстинктивных форм поведения животных………………………………………………………………..73
   
4. 
   Внутренние и внешние факторы инстинктивного поведения животных………………………………………………………………101
   
5. 
   Научение как индивидуально-приспособительная деятельность животных………………………………………………………………..116
   
6. 
   Характеристика основных форм, видов и механизмов научения животных………………………………………………………………..123
   
7. 
   Формы психической активности и поведения животных…….140
   
8. 
   Территориальные отношения и поведение животных………..156
   
9. 
   Общая характеристика коммуникативных форм поведения животных………………………………………………………………165
   
10. 
    Проблема интеллектуального поведения животных………….169
    
11. 
    Развитие психической деятельности животных в онтогенезе………………………………………………………………189
    

Особенности постнатального периода развития…………………………………201

Особенности ювениального периода развития…………………………………….219

Раздел 3. Сравнительная психология как отрасль психологического знания………………………………………………………………………….231

3.1. Предмет, объект, задачи сравнительной психологии……………………231

3.2. Проблема эволюции психики в исследованиях ученых…………………246

3.3. Характеристика стадий развития психики………………………………251

3.4. Сравнительный анализ психики человека и высших антропоидов…….284

3.5. Эволюция психики и антропогенез………………………………………301

Сисок литературы………………………………………………………………..316

Словарь терминов………………………………………………………………..318

ПРЕДИСЛОВИЕ
Современная реформа высшей школы ориентирована, прежде всего, на решение задачи создания необходимой системы знаний, обеспечивающих качественную подготовку молодых специалистов-психологов.

является изучение Учебный курс «Зоопсихология и сравнительная психология», входит в цикл обще-профессиональных дисциплин, и может расматриваться как базовая основа системы знаний, формируемых у будущих психологов.

Курс «Зоопсихология и сравнительная психология» является одной из дисциплин системы прикладного психологического знания и ориентирован на изучение эволюции психики, а если говорить более конкретно, − разных аспектов сходства и различия психики животных и сознания человека, что представляет ценный материал для углубления знаний студентов в области психологии и осмысления системности и взаимообусловленности разных форм психической активности в филогенезе.

Данное учебное пособие основывается на основополагающих идеях В.А.Вагнера, А.А.Иванова, З.А.Зориной, К.Э.Фабри, Г.Г.Филипповой и других ученых.

Структурно учебное пособие включает в себя три раздела.

Первый раздел посвящен общей характеристике зоопсихологии как науки и раскрывает вопросы, связанные с определением предмета, объекта, задач данной области научного психологического знания, а также методов, и методик, обеспечивающих развитие зоопсихологии. Также в данном разделе представлен ретроспективный анализ процесса становления зоопсихологии как самостоятельной отрасли психологической науки.

Второй раздел данного учебного пособия ориентирован на подробную характеристику поведения и психики животных. При рассмотрении форм активности животных подробная характеристика дается их инстинктивному поведению, раскрываются внешние и внутренние факторы, обусловливающие инстинктивное поведение. В этом же разделе представлена характеристика основных форм, видов и механизмов научения животных. Научение характеризуется как индивидуально-приспособительная их деятельность.

В третьем разделе раскрываются вопросы, связанные с характеристикой сравнительной психологии, как отрасли научного психологического знания. На основе концептуального подхода А.Н.Леонтьева и К.Э.Фабри, показаны сущностные оснобенности этапов и уровней эволюционного развития психики животных организмов, а также представлены материалы, объективно доказывающие значение социальных факторов в эволюции психики человека.

Для успешного изучения учебного курса «Зоопсихология и сравнительная психология» в данном учебном пособии студентам предлагается список литературы и глоссарий.

Раздел 1. Общая характеристика

зоопсихологии как науки
1.1.Предмет, объект, задачи зоопсихологии

Среди великих загадок природы, к познанию которых с древнейших времен стремился человек, психика животных занимает одно из важнейших мест. «Душевная жизнь», психические качества и поведение животных входили как существенные составляющие в фольклор, религиозные представления и мировоззрение на всех этапах развития человечества. Вопросы изучения психики животных, особенно, отношение психики животных к психике человека, поднимались еще античными мыслителями для построения своих философских концепций.

Выдающийся отечественный мыслитель ХIХ столетия А.И.Герцен писал: «Психология животных должна завершить, увенчать сравнительную анатомию и физиологию; она должна представить дочеловеческую феноменологию развертывающегося сознания» [24, с.11]. В настоящее время исследованием психики животных занимается специальная отрасль психологии − зоопсихология.

Итак: зоопсихология – это наука о психике животных.

Зоопсихология, как и любая другая отрасль научного знания, имеет свой предмет, объект и задачи исследования.

Предметом науки является та область действительности, о которой данная наука должна составить свое знание. Исходя из вышеприведенного определения зоопсихологии, предметом данной науки (в широком смысле) является психика. Однако это весьма общее определение предмета зоопсихологии.

Анализ работ в области зоопсихологии позволяет выделить разные подходы к определению предмета данной науки. Так, Г.Г.Филиппова отмечает, что предмет зоопсихологии включает в себя четыре основные области изучения психики:

1. 
   Определение психики. Следует отметить, что, несмотря на богатейший информационный теоретический и практический материал, накопленный психологической наукой, проблема определения психики была и остается до настоящего времени проблемой спорной, неоднозначной. Объясняется это тем, что психика не материальна: ее нельзя потрогать, непосредственно увидеть, почувствовать и т.д. Не случайно Л.С.Выготский характеризовал психику как «самое сложное, что есть в мире». Для зоопсихологии проблема определения психики является не только теоретической, но и практической. Именно зоопсихология призвана определить «точку отсчета» возникновения психики, дать ответ на вопросы: что есть психика; какие существа обладают психикой, а какие нет? Четкое определение понятия «психика» необходимо и для того, чтобы выделить уровни ее развития и выявить механизмы этого развития. Как отмечает Г.Г.Филиппова, зоопсихология опирается на следующее определение понятия «психика»: психика есть свойство высокоорганизованной живой материи отражать объективную действительность в субъективной форме. По мнению автора, именно такое определение психики позволяет рассматривать ее в эволюционном плане.
   
2. 
   Возникновение психики. Изучаются не только процессы возникновения психики, но и закономерности, механизмы ее развития в филогенезе. Данная область изучения зоопсихологии очень тесно связана с предыдущей. Именно четкое определение того, что представляет собой психика, позволяет определить область зоопсихологических исследований.
   
3. 
   Выделение эволюционных стадий развития психики. Как доказано учеными, психика возникла и развивалась, совершенствовалась в процессе эволюции. В этом развитии исследователи выделяют логические ступени – уровни и стадии развития психики (концепции А.Н.Леонтьева, К.Э.Фабри и пр.).
   
4. 
   Выявление механизмов развития психики в процессе эволюции. Как отмечает Г.Г.Филиппова, для того, чтобы понять весь процесс эволюционного развития психики, определить качественные отличия психики животных от психики человека, представить дальнейший ее филогенез, необходимо хорошо знать закономерности и механизмы этого развития. Эти закономерности развития психики установлены в результате теоретического и эмпирического анализа имеющихся данных о психике как уже вымерших, так и живущих в настоящее время животных (в том числе и предков человека). Именно аналитический подход объективно обусловил возможность выделить основные преобразования, происходящие в психике и поведении живых существ, их взаимоотношениях с окружающей средой. Выделение механизмов развития психики в процессе эволюции не только позволяет дополнить, обогатить знания о психике животных (включая и самого человека), но и спрогнозировать направления ее дальнейшего развития.
   

С предметом тесно связан объект научного познания. Именно объект (те явления, события, факты, которыми наука непосредственно оперирует) позволяет определить область знания, исследуемого наукой.

Как было отмечено выше, психика (предмет зоопсихологического исследования) недоступна для непосредственного познания. Знания о психических проявлениях формируются на основе анализа активности субъекта психики, направленной на взаимодействие с окружающей средой. Применительно к животным активность эта проявляется в их поведении. Именно поэтому объектом зоопсихологии как науки является поведение. О проявлении поведения мы говорим в том случае, когда наблюдаем и фиксируем последовательные целостные акты проявлений (действий или движений). Эти проявления распознаются нами (прислушивается), квалифицируются (замер) и интерпретируются (встревожен или готов к драке). Как отмечает К.Э.Фабри, для зоопсихолога эти фигуры поведения животных имеют информационную ценность, поскольку характеризуют внутреннюю мотивацию поведения у наблюдаемого существа. Исследователь отмечает, что все действия животных очень взаимосвязаны, как бы сцеплены друг с другом. Эти сцепленные действия, ведущие к определенной цели, естественным образом складываются в очень хорошо оформленной последовательности, и возникает впечатление, что животного кто-то или что-то к этой цели ведет. Именно поэтому и оформился термин «поведение».

Если обратиться к своему собственному опыту, о можно отметить, что зачастую мы говорим своим домашним питомцам «Ты себя неправильно (хорошо, плохо) ведешь». Эта фраза заранее предполагает существование особого класса внутренних причин поведения. Такого рода механизм, порождающий внутренние причины действий и вместе с тем контролирующий и видоизменяющий их в связи с постоянным учетом внешних обстоятельств (внешних стимулов), биологи и называют психикой. Кроме того, необходимо отметить, что психика высших животных (к которым, впрочем, принадлежим и мы с вами) предполагает наличие внутреннего механизма выбора способов достижения цели. Не случайно ученые говорят о том, что психика животных неотделима от их поведения.

Вместе с тем, поиск ключа к разгадке тайны соотношения поведения и психики осуществляется до настоящего времени.

Предмет и объект зоопсихологии как науки определяет и круг задач, которые данная наука ставит перед собой и предпринимает попытку решить. По мнению Г.Г.Филипповой, задачи зоопсихологии как науки можно разделить на две категории: теоретические и прикладные (практические).

Теоретические задачи, решаемые зоопсихологией, теснейшим образом связаны с проблемами, типичными для таких фундаментальных наук, как философия и общая психология. Исследуя проблему психики, ее возникновения и развития в процессе эволюции, зоопсихология решает фундаментальный вопрос о соотношении бытия и сознания.

Зоопсихология также решает задачу изучения отдельных психических процессов и функций на низших (по сравнению с человеком) уровнях эволюционного развития. При этом определенное значение имеет моделирование определенных условий, влияющих на психику, что в отношении человека недопустимо. Конечно же, с этической точки зрения, исходя из того, что животные – живые существа, данные эксперименты не этичны. Вместе с тем, именно такие экспериментальные исследования человечество открыло много такого, что служит спасению не только человека, но и самих животных. Например, экспериментальное изучение Г.Харлоу материнской депривации приматов (изолированное выращивание детенышей без матери) легло в основу одной из самых популярных в современной психологии развития теории привязанностей (автором данной теории является Дж.Боулби).

Прикладные задачи зоопсихологии как науки:

1. 
   Использование знаний о психике животных в хозяйственной и бытовой деятельности человека. Так, знания об индивидуальных отношениях со средой и групповом поведении животных позволяют, с одной стороны, оптимизировать их жизнедеятельность, а с другой, − улучшить труд человека. Например, было установлено, что изменение условий содержания и смена людей негативно сказывается на надоях коров. Знания о психических и поведенческих особенностях тех или иных животных используются при их дрессировке, содержании в зоопарках и т.д.
   
2. 
   Использование знаний о психике животных в природоохранной деятельности человека. В настоящее время в заповедниках и заказниках осуществляется целенаправленное разведение редких, а порой и исчезающих видов животных, что невозможно без знания особенностей их поведения и психики. В настоящее время существуют программы поддержания генофонда редких видов животных, когда молодняк выращивается человеком в неволе, а затем выпускается в естественные условия природной среды.
   
3. 
   Использование знаний о психике животных в развивающих и психотерапевтических целях. Так, хорошо известно позитивное влияние общения с животными для психического развития детей. Есть данные и о благотворном воздействии общения с животными на детей, имеющих какие-либо отклонения в психическом развитии (аутизм, детский церебральный паралич и пр.). Однако для того, чтобы это общение с животными принесло позитивные результаты, при подборе животного необходимо учитывать его психологические и поведенческие особенности.
   

Вопросы для самоконтроля:

1. 
   Дайте общую характеристику зоопсихологии как науке.
   
2. 
   Охарактеризуйте подходы к определению предмета зоопсихологии.
   
3. 
   Что является объектом зоопсихологических исследований?
   
4. 
   Какие задачи ставит и решает зоопсихология как наука?
   

1.2. Место зоопсихологии

в системе психологического научного знания

Как отмечает Г.Г.Филиппова, зоопсихология относится к той категории психологического знания, которая сформировалась на основе синтеза, интеграции знаний общей психологии и эволюционной биологии. Таким образом, рассматривая взаимосвязь зоопсихологии с другими науками, необходимо указать на ее теснейшую связь с общей психологией, у которой зоопсихология «заимствует» общую психологическую методологию, концептуальный аппарат, методы анализа научных данных, что позволяет зоопсихологии осуществлять познание психических и поведенческих проявлений животных.

Тесно связана зоопсихология и с психологией развития. Объединяет эти две отрасли научного психологического знания предмет их изучения – психика и все закономерности и механизмы ее развития. Более того, связь эта «взаимовыгодная». Теоретические основы психологии развития составляют методологическую базу зоопсихологии как науки. Используя эволюционно-системный подход, теорию деятельности (А.Н.Леонтьев), культурно-исторический подход и генетический метод исследования (Л.С.Выготский), зоопсихология получает возможность рассматривать психику в аспекте ее эволюционного развития. В свою очередь, исследуя возникновение и развитие психики в процессе эволюции, постигая закономерности и механизмы этого развития, зоопсихология обогащает, расширяет и конкретизирует систему знаний, сложившихся в психологии развития. Особенно тесная связь установлена между зоопсихологией и такими областями психологического знания, как возрастная, перинатальная, историческая, этническая психология и пр. Так, знания об особенностях и закономерностях психической деятельности животных помогают выявить биологические основы развития детской психики, в частности, в сравнительно-психологическом плане – ее генетические корни. Также для решения проблемы развития человеческой психики в онтогенезе исследователям приходится все обстоятельнее, подробнее изучать ранние стадии развития, включая и эмбриональный период, на которых особую роль играют биологические факторы поведения, общие для животных и человека. Зоопсихология вносит свой вклад и в развитие педагогической психологии, поскольку общение детей с животными имеет большое воспитательное и познавательное значение. При таком общении устанавливается сложный психический контакт и взаимодействие между обоими партнерами, что может быть эффективно использовано для умственного и нравственного воспитания детей.

Зоопсихология связана также и с биологией, в первую очередь, с теми ее разделами, которые в эволюционном аспекте изучают биологию поведения. Несомненно, особую роль играет связь зоопсихологии с этологией – наукой о поведении животных. Этологи исследуют механизмы, обусловливающие приспособление животных к условиям среды, как в ходе индивидуального развития, так и в процессе эволюции. Одновременно этология как наука стремится выявить и закономерности изменения поведения животных в процессе филогенеза, а также зарождения новых форм поведения. Только опираясь на полученные этологами знания о биологических аспектах и закономерностях поведения животных, можно с успехом проникнуть в психический мир животного, который всецело подчиняется биологическим закономерностям и отражает биологические связи организма со средой. На основе многочисленных наблюдений и экспериментов этологи создали теорию «биологии поведения», в которой центральное место занимает современная концепция инстинктивного поведения.

Не менее существенными являются связи зоопсихологии с физиологией, особенно нейрофизиологией и физиологией высшей нервной деятельности. Физиология изучает не само психическое отражение, а обусловливающие его процессы в организме. Физиологическое исследование также осуществляется путем анализа поведения, но под другим углом зрения, с другой целевой установкой. Основная задача физиологии – изучение деятельности систем и органов, непосредственно или опосредованно участвующих в поведении животного как целостного организма.

Без данных зоопсихологии, особенно без данных о высших психических функциях животных и особенностях их поведения, не может обойтись и антропология, решая вопросы о происхождении человека.

Зоопсихологические исследования приобретают все большее значение и для медицинской практики, где изучение расстройств психической деятельности животных помогает изучать и лечить нервные и психические заболевания людей.
Вопросы для самоконтроля:

1. 
   Что составляет методологическую основу зоопсихологии как науки?
   
2. 
   Раскройте связь зоопсихологии с другими областями психологического знания.
   
3. 
   С какими отраслями естественнонаучного знания связана зоопсихология?
   

3. 
   История становления зоопсихологии как науки
   

Как и любое знание о мире, знания о психике животных имеют два основных источника: бытовой опыт (ненаучные знания) и специально организованные научные исследования. Не смотря на это, оба эти аспекта информации тесно взаимосвязаны и являются логическим дополнением друг друга.

Раскрывая ретроспективу зоопсихологии как науки, первым этапом следует выделить донаучный период в изучении «нравов» животных, который некоторые ученые характеризуют как этап «анекдотической», мифической зоопсихологии. И это не случайно. Древние люди поклонялись многим животным, животные были для них священными, а значит, мыслящими. Вместе с тем, мифологическое мышление древности не помешало людям одомашнить немалое число видов животных, а также разработать огромное количество технологий охоты на животных, основывающихся на очень тонком знании, понимании их повадок.

Вместе с тем, зарождение научного зоопсихологического знания происходит также в древности. Не случайно, обращаясь к проблеме истории становления зоопсихологии как науки, Г.Г.Филиппова базовым этапом ее развития выделяет античную философию. Основным вопросом, который пытались разрешить мыслители прошлого, был вопрос о душе. Античные философы предпринимали попытку не только дать определение душе, но и выделить формы ее существования. Так, еще в V – IV вв. до н.э. Демокрит говорит о том, что душа материальна, есть у всех предметов и объектов природы, качества души зависят от организации тела. Наличие «духовного начала» у животных признавал и Эпикур (IV – III вв. до н.э.). Более того, мыслитель обращает внимание на то, что душа есть только лишь у тех существ, которые способны ощущать. Таким образом, уже древнегреческие философы рассматривали ощущения как специфический критерий наличия у живого существа психики. Последователь Эпикура Лукреций (II – I вв. до н.э.), отмечает, что душа – субстанция чувственная, и ею могут обладать животные.

Также следует отметить, что еще мыслители древности предпринимали попытки исследовать поведение и психику животных. Еще в трудах Аристотеля (V – IV вв. до н.э.) можно найти не только тщательное описание наблюдений за поведением и строением животных и человека, но и описание результатов экспериментальных исследований их психики и поведения. Например, Аристотель изучал процесс формирования песни у певчих птиц, создавая искусственные ситуации (подкладывая яйца одних видов птиц в гнезда других). В результате проведенных экспериментальных исследований Аристотель делает вывод о способности животных как к врожденному поведению (его мыслитель определяет как неразумное), так и к прижизненному приобретению опыта. Также он говорит о наличии у животных разума, отмечая при этом, что животные различаются по степени разумности.

Продолжением изучения врожденного и приобретенного в поведении животных является учение стоиков (рубеж нашей эры), в рамках которого было сформулировано понятие «инстинкт». Исследуя поведенческие проявления самых разных категорий животных, стоики (Хризипп − I в. до н.э., Сенека-младший − I в. н.э.) приходят к выводу о врожденном неразумном характере их действий, которые направляются влечением к полезному (для животных – приятному) и уводят от вредного (неприятного). Именно стоики выделили основные характеристики инстинктивного поведения животных и обратили внимание на то, что реализация врожденной целесообразной формы поведения регулируется чисто психическими механизмами: животное не может осознать биологической пользы своего поведения, но руководствуется влечением, т.е. переживанием удовольствия и неудовольствия, которое и «ведет» его по правильному пути. При этом само влечение (т.е. способность «нудным способом» испытывать удовольствие) является врожденным.

Как отмечает Г.Г.Филиппова, учение стоиков завершает античный этап развития знаний о психике животных. После застоя Средних веков многие гениальные идеи античных мыслителей «переоткрывались» вновь. Также следует отметить, что обращение к идеям древних мыслителей не утратило своей актуальности и в настоящее время.

Дальнейшее формирование представлений о психике животных связано с развитием психологии в рамках философского знания, а также бурным развитием естествознания и относится к ХVII – XIX вв.

Одним из выдающихся французских мыслителей ХVII столетия, внесшим вклад в становление зоопсихологии как науки, является Р.Декарт. Ученый рассматривает животных как своеобразные живые машины, действующие на основе рефлексов и функционирующие аналогично механическим конструкциям, которые при работе могут выделять тепло, издавать звуки и т.д. Поведение животных Р.Декарт характеризует как ответ организма на внешнее воздействие.

Идеи о присущей природе способности к саморазвитию высказывает голландский философ ХVII в. Б.Спиноза. По его представлению, живое тело является телом мыслящим. Именно мышление направляет движение тела по логике движения других тел, с которыми первое вступает в отношения. Качество мышления непосредственно зависит от качества тела, а конкретнее, от особенностей его взаимоотношений, взаимодействия с другими телами. Усложнение взаимодействий тела с миром объективно обусловливает, по мнению мыслителя, три качественно отличные формы мышления: чувствование (чувственное познание), интеллект (познание рациональное) и интуиция (познание, основанное на проникновении в сущность вещей на процессе озарения). Таким образом, по мнению Б.Спинозы, в разной степени в природе, в мире все является одушевленны.

Весомый вклад в становление зоопсихологии внесен и выдающимися исследованиями в области естествознания. Выдающимся трудом по классификации животных, основанной на сравнении не только внешних признаков, но и их поведения, повадок, является труд К.Линнея «Система природы», вышедшая в свет в 1735 г. При этом необходимо отметить, что классификационные принципы К.Линнея используются и до наших дней. В основу его классификации был положен принцип сходства животных по какому-либо признаку, относящемуся к строению их тела. Например, К.Линней выделил такой таксон, как грызуны. К грызунам он предложил относить всех животных, у которых есть на обеих челюстях по два длинных и постоянно режущих зуба-резца, служащих для разгрызания пищи. Они есть у белок, мышей, крыс, бобров и т.д., и мы охотно называем их грызунами.

Примерно в то же время выходит и первая книга, посвященная изучению нравов животных. Это труд Ю.Х.Хеннинга «О предчувствии у животных» (1783 г.). Ученый не только сообщает те или иные факты из жизни животных, но и пытается дать им объяснение. Он не считает животных умными, сообразительными или думающими существами, но полагает, что они способны довольно тонко и точно чувствовать то, что уже произошло, и предчувствовать то, что должно случиться.

Ж.Ламметри, изучая различных животных, говорит о биологической приспособленности инстинктивных действий и их прогрессивном усложнении от примитивных животных к высшим.

В конце ХVIII – начале XIX столетия проблема разумного поведения животных начинает изучаться экспериментальным путем. Так, французский биолог Ф.Кювье, проводя опыты с животным Парижского зоопарка, предложил различать инстинктивные действия животных и действия, основанные на «уме».

Ж.Б.Ламарк в основу своего эволюционного учения ставит идеи о направляющем воздействии психического фактора. С точки зрения исследователя, на живой организм, в частности, на его поведение, корректирующее воздействие оказывает внешняя среда. Изменение условий внешней среды стимулирует животных к осуществлению упражнений имеющихся органов, что естественным путем приводит к изменению в их строении, которое в дальнейшем наследуется.

К середине XIX века в науке, где уже царствовала естественнонаучная парадигма, складывается так называемое романтическое направление. Представители этого направления «выходят» из библиотек, музеев и кунсткамер, в которых чаще всего занимались их предшественники, исследуя результаты экспериментальных исследований ученых-биологов. Учеными начинают осуществляться достаточно интересные исследования в области зоопсихологии, в результате которых ко второй половине XIX столетия зоопсихология постепенно начинает выделяться из естественных наук в самостоятельное направление научного знания. Так, в 1863 году появляется книга «Жизнь животных», автором которой являлся известный немецкий ученый, одареннейший человек Альфред Брем. С детства А.Брем интересовался природой. Он очень любил природный мир своей родины, любил наблюдать за различными животными, изучать их повадки. Большой интерес у исследователя вызвали животные не типичные для его родной Тюрингии. Будучи очень молодым (всего двадцати лет), он попадает в Африку, которая в то время считалась совсем неизведанным, диким уголком природы. В путешествиях А.Брем провел 5 лет, по прошествии которых возвращается на Родину – в Германию и начинает свою работу над книгой «Жизнь животных». А.Брем категорически утверждал, что необходимо признать наличие у животных «психических способностей». В своей книге он пишет: «Животные бывают храбры и боязливы, бойки и трусливы, решительны или неуверенны, честны или плутоваты, откровенны или замкнуты, горды или скромны, доверчивы или недоверчивы, послушны или надменны, миролюбивы или вздорны, веселы или грустны и т.д.». Если мы посмотрим на эти качества, то отметим, что все они присущи людям. Книга А.Брема – это многотомный труд, «ведущий» читателя в увлекательное путешествие по карте животного мира, предложенной Карлом Линнеем. А.Брем очень подробно описал проявления каждого отряда, каждого класса животных. Книги А.Брема у нас в России выходили неоднократно как пособия «для школы и домашнего чтения».

Приблизительно в это же время, в 1872 г., выходит в свет книга Ч.Дарвина «Выражение эмоций у животных», в которой фактически была сформулирована первая последовательная научная программа зоопсихологических исследований. Однако необходимо отметить, что этот труд также является специфическим обобщением того опыта, который исследователем был накоплен за долгие годы научной деятельности. Первая значительная книга Ч.Дарвина «Дневник наблюдений» была написана еще в 1839 году, через 3 года после пятилетнего путешествия вокруг света в составе научной экспедиции. Если мы перенесемся в историю, то необходимо отметить, что Ч.Дарвину было немногим больше 20 лет, когда он отправился на паруснике «Бигль» в далекое морское путешествие. Он побывал во многих странах мира: Перу, Новой Зеландии, Австралии и т.д. Фантастическая природа тропиков, их растительный и животный мир произвели на ученого огромное впечатление. О многих видах животных в то время в Европе вообще ничего известно не было. Ч.Дарвин задает себе вопрос: откуда возникло это непостижимое разнообразие видов? Кроме того, Ч.Дарвин обнаружил огромное количество разновидностей птиц вьюрков, проживающих на Галопогосских островах. Данное явление ученый отнес к проявлениям эволюции, примером зарождения новых видов животных, только в миниатюрном масштабе. Необходимость птиц приспосабливаться в течение длительного времени к особенностям ландшафта и питания на каждом отдельном острове привели к образованию новых видов. Ч.Дарвин достаточно длительное время размышлял над этим своим умозаключением, и в 1859 году был опубликован его главный труд «Происхождение видов путем естественного отбора, или сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь». Данная книга до настоящего времени считается одним из фундаментальных трудов не только в области зоологии, биологии и эволюции, но и в области зоопсихологии.

И еще имя одного ученого XIX столетия нельзя не назвать. Это французский ученый Жан Анри Фабр, известный энтомолог. В период с 1890 по 1907 годы ученый опубликовывает десятитомник «Энтомологические воспоминания», а в 1906-1914 годы два тома книги «Инстинкты и нравы насекомых». Излюбленным объектом наблюдений и исследований ученого была так называемая песчаная роющая оса аммофила. Привлекло внимание исследователя удивительные проявления поведения этого животного. Ж.А.Фабр очень интересно описывает процесс заботы о будущем потомстве этих животных. Дело в том, что в конце весны самочки осы начинают строить норки в песке на открытом пространстве песчаной почвы. Вырыв норку, оса закрывает в нее вход камешком или маленьким комочком песка и вновь начинает облет пространства, но уже с целью заготовления припасов. Заметив зеленую гусеницу, аммофила подлетает к ней, обхватывает гусеницу задней частью своего тела (а величина тела у этих ос весьма внушительна для насекомого – 2,5-3 см) и жалит. Но яд осы не убивает жертву, а лишь парализует. После этого, оса тащит свою добычу к себе в вырытое гнездо (норку). Кладет у входа, убирает временную «дверь», забирается в гнездо как бы для проверки, вылезает, и пятясь, втаскивает за собой гусеницу внутрь норки. Затем она откладывает на парализованную гусеницу яйцо и вновь выбирается на поверхность. Начинается охота тем же способом. Так продолжается до тех пор, пока камера гнезда не будет полностью заполнена провиантом (от 6 до 8 живых «консервов»). После этого, оса окончательно замуровывает гнездо с 6-8-ю отложенными яйцами. Через некоторое время, из яиц появляются личинки, которые осенью окуклятся, а следующей весной уже полностью развитые осы будут вести себя точно так же, как и их родители, без всякого предварительного обучения.

Врожденность поведения ос Ж.А.Фабр убедительно доказал и на других примерах ос, но питающихся другим «провиантом» − кузнечиками. Наблюдая за проявлениями осы, ученый провел эксперимент. Когда оса подлетала к гнезду, клала добычу и исчезала в норке, ученый отодвинул кузнечика пинцетом от гнезда и стал наблюдать – что произойдет. Оса вылезла, стала искать добычу и, найдя ее в отдалении от своего гнезда, стала подтаскивать к входу. Затем она снова полезла в гнездо, как будто не проделывала этой процедуры несколько минут тому назад. Тогда исследователь вновь отодвинул добычу, и все повторилось опять и так 40 раз. Исходя из увиденного, исследователь посчитал возможным доказать жесткую наследственную координацию действий, некую систему обязательных действий. Эти действия ученый охарактеризовал как примитивные инстинкты, которые характерны для животных, не имеющих настоящего головного мозга. Вместе с тем, ученый говорит и об элементах научения, свойственных насекомым, приобретенном опыте (оса находит вход в свое гнездо).

Из опыта, полученного в результате полевых, так и лабораторных экспериментов, постепенно начинают обобщаться идеи о природе и специфических особенностях психической организации поведения животных. Порой эти идеи кардинально отличались друг от друга. Это связано с тем, что обозначенная проблема привлекала внимание ученых разных областей научного знания, которые рассматривали интересующий предмет – поведение животных, с различных позиций, в различных условиях, исследовали его, применяя разные методы и методики. Таким образом, образовалось несколько научных направлений и школ, основными из которых являются антропоморфизм и механицизм. Механицисты вслед за Р.Декартом считали, что животное – это всего лишь машина, а посему, как, например, утверждал Ф.Мальбранш, собаку можно истязать, не обращая внимания на ее визг – это не больше, чем скрип плохо смазанного механизма.

Сторонникам антропоморфизма, напротив, животное представлялось без малого человеком, существом, способным любить, страдать и рассуждать почти по-человечески.

Следующим этапом в развитии зоопсихологии выделяется конец XIX – начало XX столетия. К этому времени самим ходом развития науки антропоморфический подход был отвергнут, а механистический, напротив, получил дальнейшее развитие в работах Г.Леба, Дж.Б.Уотсона и И.П.Павлова. Заслугой этих ученых явилась формулировка важнейшего правила – любым выводам должно предшествовать наблюдение. Как отмечали ученые, при изучении животных необходимо отказаться от попыток узнать то, что знать не дано, а именно: что собака думает и думает ли она вообще. Но, наблюдая, возможно узнать, что она делает. Данный подход успешно развивался бихевиористами и рефлексологами и в дальнейшем получил название «атомистического» подхода. Его представители пытались выявить так называемые атомы поведения – самые простые, элементарные поведенческие акты, из комбинаций которых и складывается поведение животных.

Так, американский биолог и физиолог Г.Леб считал, что поведение животных аналогично тропизмам (от греческого слова «тропос» – смена направления), которые присущи растениям (повороты листьев растения к свету хорошо известны, их легко можно пронаблюдать). Наиболее известны опыты ученого с гусеницами золотистого шелкопряда. Он помещал гусениц в стеклянную трубку с запаянным концом, который был повернут в сторону солнца, и гусеницы автоматически ползли на свет солнечных лучей, где гибли под воздействием нагрева. Этот автоматизм проявлений, похожий на движения растений, произвел на Г.Леба очень сильное впечатление, и он посчитал, что обнаружил один из «атомов» поведения. Г.Леб также доказывал свою позицию, приводя еще один пример – с летящими на огонь, как на яркий свет, бабочками. Отстаивая свою позицию, ученый не брал во внимание многочисленные диаметрально противоположные проявления подобных животных в естественных условиях (например, гусеницы тутового шелкопряда в естественных условиях ведут себя совершенно иначе – едва начинает припекать солнце, как они, как и любое другое животное, прячутся в тень. Для бабочек, свет электрической лампочки – это искусственно принесенное человеком явление, по сути своей, аномальное, а их фототропизм представляет собой природный механизм ориентации в темноте по относительно неподвижным недосягаемым небесным источникам света (звездам и луне)).

Вместе с тем, учение о тропизмах внесло определенный вклад в изучение способов ориентации животных в пространстве.

В конце ХIХ – начале ХХ столетия идеи об эволюционных изменениях психики животных высказываются английским психологом Г.Спенсером, который отмечает, что уже у низших животных можно выделить элементарные формы психического отражения, проявляющегося в раздражимости. По мере эволюции они трансформируются в более совершенные формы отражения – ощущения и даже некоторые психические явления более высокого порядка. Таким образом, у животных происходит постепенное усложнение психики, сущность которого состоит в приспособлении к усложняющимся условиям окружающей среды.

В конце ХIХ в. проблемами психики животных занимаются и такие известные психологи, как У.Джеймс и У.Мак-Дугалл. В их работах содержится большое количество информации о поведении животных. В частности, обсуждаются проблемы инстинктивных форм поведения и научения животных. Именно исследования этих ученых положили начало выделению экспериментальных исследований психики животных в самостоятельное направление.

Первоначально экспериментальное изучение психики животных как самостоятельное направление психологической науки развивается в Англии (работы Э.Л.Торндайка) и в Америке (работы Р.М.Йеркса, Дж.Б.Уотсона, К.С.Лешли и т.д.) и представляет собой весьма широкий спектр сравнительно-психологических исследований различных сторон психики насекомых, рыб, птиц, крыс, кошек, собак, приматов (то есть разных представителей животных, стоящих на достаточно высоких уровнях эволюционной лестницы). Вместе с тем, следует отметить, что ученые исследуют и психику простейших, одноклеточных животных.

В результате проведения научных исследований в широкую психологическую практику входят такие известные экспериментальные методы, как проблемная клетка, лабиринт и т.д. Более того, работы английских и американских ученых положили начало исследованиям особенностей, закономерностей и механизмов научения животных и позволили сформулировать основные положения теории научения.

В начале ХХ столетия экспериментальное направление в изучении психики животных распадается на две ветви. Ряд исследователей концентрирует свои научные интересы на объективном изучении процессов научения (в дальнейшем это направление зоопсихологических исследований трансформируется в такое научное психологическое направление как бихевиоризм, типичным представителем которого является Дж.Б.Уотсон). Основываясь на теории научения Э.Торндайка и принципах объективного изучения животных, сформулированных Дж.Б.Уотсоном, бихевиористы в качестве универсального объяснительного принципа поведенческих и психических проявлений животных используют формулу «стимул – реакция». Изучение внутреннего субъективного мира животных они считают не только невозможным, но и не целесообразным. Вместе с тем, нельзя не отметить тот факт, что дальнейшее развитие данного направления исследования психики и поведения животных, объективно привело к необходимости изменения, пересмотра их базовых позиций, что приводит к введению таких понятий, как «промежуточные переменные» и «целенаправленность поведения животных» (Э.Ч.Толмен), а также к началу фундаментального исследования когнитивных процессов и внутренних образов-представлений у животных, что послужило развитию в ХХ столетии многих перспективных направлений зоопсихологических исследований.

В начале же ХХ столетия Р.М.Йеркс и его ученики и последователи В.Келлер, У.Гамильтон, Г.Харлоу и др., продолжают развивать сравнительно-психологический подход в исследовании психики животных. Эксперименты О.М.Йеркса с высшими приматами и организованный им первый приматологический центр явились источником фундаментальных исследований интеллекта этих животных, их развития в онтогенезе, особенностей их социального поведения.

Наряду с психологическими исследованиями, много эмпирических данные и теоретических моделей, объясняющих поведение животных, было получено в исследовании физиологии высшей нервной деятельности. Не случайно современные ученые (например, Г.Г.Филиппова), выделяет биологическое направление как самостоятельное направление развития зоопсихологии как науки.

Началом исследований поведения животных в нашей стране по праву считаются работы И.П.Павлова и его учеников, которые полагали, что сложное поведение животных можно расчленить на элементарные единицы – рефлексы. Часть этих рефлексов является наследуемой (безусловные), в значительной степени специфичной для каждого вида животных, а другая часть приобретается в индивидуальном опыте (условные рефлексы) и надстраивается над рефлексами врожденными, постепенно замещая их (например, реакция слюноотделения на показ пищи). Так, основатель Грузинской физиологической школы И.С.Бериташвили изучал «психонервные образы» у животных, полагая, что поведение высших животных в ситуации решения интеллектуальных задач основано на мыслительных представлениях (образах), сформированных в прошлом опыте. Работы Л.В.Крушинского и его последователей посвящены изучению элементарной рассудочной деятельности животных.

Также, обращаясь к истории отечественной зоопсихологической науки, невозможно не обратиться к работам Н.Н.Ладыгиной-Котс, которую современные ученые по праву считают основоположником зоопсихологического научного знания в России. Как отмечает Г.Г.Филиппова, научное творчество Н.Н.Ладыгиной-Котс является образцом умелого сочетания наблюдения и эксперимента, количественного и качественного анализа поведения животных. Еще в 1917-1919 гг. Н.Н.Ладыгина-Котс изучает моторные навыки макаки с помощью метода «проблемной клетки» − экспериментальной установки, снабженной запирающими механизмами, которое животное должно было отомкнуть. Исследователей, которые до нее пользовались этим методом, по существу интересовали лишь скорость решения задачи и «потолок» возможностей животного при последовательном усложнении экспериментальной ситуации. Н.Н.Ладыгина-Котс же воспользовалась «проблемной клеткой» с принципиально иной целью − с целью познания психики обезьяны, изучения ее двигательных и познавательных способностей. И поэтому в ходе эксперимента она следила не только за движением стрелки секундомера, но, прежде всего, за движениями рук подопытного животного, отдавая себе отчет в том, что именно эти движения непосредственно связаны с «душевной жизнью» обезьяны. Исследователь во все времена своей деятельности искала проявления психического в особенностях двигательной активности животного, в конкретных формах воздействия на окружающие его предметы. И в последующих своих работах она убедительно показывала, что зоопсихолог должен изучать не столько то, что делает животное, сколько то, как оно это делает. Н.Н.Ладыгина-Котс предостерегала об опасности ущемления двигательной активности исследуемого животного, ограничения его инициативы и искусственного навязывания определенных движений, так как это неизбежно приводит к искаженным или даже неверным выводам, а одновременно и к утрате ценнейших сведений о психических качествах животного. В связи с этим исследователь всегда относилась с должной осторожностью к результатам изучения психической деятельности животных в одних лишь условиях лабораторного эксперимента, четко видела границы возможностей его применения и дополняла собственные экспериментальные данные результатами наблюдений над свободным, не навязываемым животному поведением.

Огромный вклад в развитие зоопсихологии как науки был внесен выдающимся отечественным ученым, автором первого учебного пособия по зоопсихологии К.Э.Фабри. Профессор факультета психологии МГУ К.Э.Фабри (1923–1990), − один из ведущих зоопсихологов нашей страны. К.Э.Фабри родился в Вене. В 1932 г. он вместе с родителями переехал в Советский Союз, где его отцу, видному деятелю Компартии Австрии, было предоставлено политическое убежище. Перед самой войной К.Э.Фабри поступил на биологический факультет МГУ. Однако учеба была прервана войной. Вернувшись после войны на биофак МГУ, К.Э.Фабри стал одновременно специализироваться по зоологии позвоночных и антропологии, а также посещал занятия на отделении психологии философского факультета МГУ. Его дипломная работа, посвященная сложным формам поведения обезьян, получила особую оценку – «отлично с отличием», и право на публикацию.

Научным руководителем К.Э.Фабри и в студенческие годы, и в годы его первых самостоятельных исследований была Надежда Николаевна Ладыгина-Котс – ведущий отечественный зоопсихолог. Именно у нее он учился тому, как нужно планировать и проводить зоопсихологический эксперимент, вести наблюдения за поведением животных. В 1964 г. К.Э.Фабри уезжает в г.Пущино-на-Оке, где в то время был организован Академгородок, поступает на работу в Институт биофизики, где им и были выполнены оригинальные исследования импринтинга у птиц, существенно дополнившие классические представления о природе этого феномена.

В 1966 г. А.Н.Леонтьев пригласил К.Э.Фабри для чтения лекций по зоопсихологии и этологии на только что организованном факультете психологии МГУ. К.Э.Фабри – автор более 200 научных публикаций. Основная тематика его работ, значительная часть которых выполнена в стенах факультета психологии, раскрывает различные аспекты онтогенеза поведения и психики животных, эволюции психики, психической деятельности приматов, этологические и биопсихологические предпосылки антропогенеза. В 1977 г. К.Э.Фабри за написание учебника «Основы зоопсихологии» была присуждена степень доктора психологических наук. С того времени эта книга выдержала ряд переизданий, оставаясь до настоящего времени основным и практически единственным учебником по зоопсихологии для студентов высших учебных заведений.

В 1985-1989 гг. начинают проводиться прикладные зоопсихологические исследования (как пример можно привести изучение поведения рыб в зоне промышленного лова, проведенное по заказу специалистов в области промышленного рыболовства). Данная работа способствовала изменению отношения к самой рыбе – объекту лова – как к животному, обладающему достаточно высоким уровнем развития перцептивной психики, способному тонко адаптироваться к условиям промысла. В настоящее время в лаборатории зоопсихологии разрабатываются прикладные темы, посвященные психологическим аспектам взаимоотношений горожанина с домашними животными, а также исследованию становления отношений «ребенок–животное».

В настоящее время предприняты попытки междисциплинарного подхода к решению загадок мозга животных в рамках новой науки – нейробиологии, объединяющей усилия множества наук, решающих вопросы о природе поведения животных и о сходствах и различиях поведения животных и человека. На сегодняшний день учеными доказано, что в поведении человека, его психике гораздо больше общего с животными, чем принято думать. Кроме того, изучение животных имеет огромное значение для развития медицины и психологии.

Раскрывая логику развития зоопсихологического знания невозможно не обратить внимания на место этологии в данном процессе.

_{Этология (от греческого ethos − привычка, нрав, поведение и logos − учение) − система достоверных знаний биологических основ, закономерностей и механизмов поведенческих актов животных. При этом поведенческим актом называется целенаправленная деятельность организма, направленная на удовлетворение тех или иных биологических потребностей.}

_{Этология является одним из важнейших разделов биологических наук. Она изучает все направления поведенческих актов животных, взаимосвязи и изменения их в разных условиях окружающей среды и при различном состоянии организма. Этология изучает видовое и индивидуальное развитие поведенческих актов, изменение и приспособление их к постоянно меняющимся внешним условиям, физиологические механизмы, лежащие в основе поведенческих актов. Конечной целью этологии является такое глубокое познание поведенческих актов и их физиологических механизмов, которое обеспечило бы возможность направленного изменения их в желаемом направлении, разработки научно обоснованных технологий ведения отрасли, повышения приплода и сохранности его, экономии трудовых затрат при проведении комплексных зоотехнических и ветеринарных мероприятий, рационального использования пастбищ, кормов, получения высоких показателей продуктивности, избежания потерь животных в экстремальных условиях. На достижение конечной цели этологией ориентировано множество частных, весьма разнообразных задач.}

_{Этология тесно связана с рядом областей знания, базируясь в своих исканиях на данных одних наук и являясь в свою очередь основой для развития других наук. Она опирается на общую биологию, зоологию, эволюционное учение, физиологию, психологию, генетику, экологию. Достижения этологии постоянно используются зоотехнией и ветеринарией, где поле ее приложения достаточно широко. Зоотехния и ветеринария, в свою очередь, пополняют этологию чрезвычайно ценными данными.}

_{Изучение отклонений в поведении животных при неадекватных условиях кормления, содержания и эксплуатации животных, заболеваниях животных способствует пониманию роли отдельных факторов в определении поведения животных, механизмов многих нормальных поведенческих актов.}

_{Этология изучает поведение животных методами наблюдения и регистрации, а механизмы поведенческих актов − физиологическими методами.}

_{Обращаясь к краткой истории этологии как науки, необходимо отметить, что т}ермин «этология» происходит от греческого слова «этос», означающего «характер», «нрав», «привычка», «обычай». Термин «этология» появляется в XVII в. В это время этологом называли актера, изображающего, часто посредством пантомимы, человеческие характеры. В XVIII в. этология означала науку об этике, а в 1843 г. английский философ и экономист Дж.Милль назвал этологией предложенный им раздел психологии, изучающий человеческий характер. В качестве же термина, обозначающего биологическую дисциплину, этологию, впервые ввел в научный оборот биолог Исидор Жоффруа Сент-Илер в 1859 г. как науку о жизни и взаимоотношениях организмов в естественной среде. В 1870 г. французский биолог А. Жиар стал употреблять термин «этология» примерно в том же смысле, что и И.Жоффруа Сент-Илер, однако отделяя при этом этологию как науку о привычках и взаимоотношениях животных от сравнительной психологии, которая, по его мнению, должна изучать чувства, интеллект, движения и ориентацию животных. В начале XX в. этологию стал активно пропагандировать американский энтомолог Уильям Уиллер, заимствовав, как и А.Жиар, этот термин у И.Ж.Сент-Илера. В 1902 г. он определил этологию в качестве исследования «истинного характера» животных, «в их физическом и психическом поведении по отношению к их живому и неживому окружению». Ученый имел в виду изучение «привычек», «особенностей местообитания», «инстинктов», «интеллекта» и в целом образа жизни животных. Таким образом, у У.Уиллера этология объединяла то, что в современном смысле мы называем экологией, и зоопсихологию, которая в то время охватывала изучение поведения и психики. Рассматривая историю становления этологии, нельзя не отметить бельгийского палеонтолога Луи Долло, который в 1895 г. предложил учредить особую науку «этологию» для изучения поведения организмов и активно употреблял этот термин в самом начале XX в. В 20-е и 30-е гг. XX в. термин «этология» продолжал регулярно употребляться зоологами. Этологию определяют как науку, направленную на «изучение целостной жизни особи и ее поведения в естественных условиях» (например, О.Хайнрот определяет этологию как изучение врожденных «привычек и манер» животных, их «языка и ритуалов», которые он объединяет в понятии «коммуникационные системы»). С конца 1940-х гг. «этология» как название новой науки закрепилось за направлением исследований поведения животных, развиваемых школой К.Лоренца и Н.Тинбергена. В своих воспоминаниях Н.Тинберген пишет, что они с К.Лоренцем в 1937 г. решили назвать свое направление исследований, которое они рассматривали как особую дисциплину, этологией, следуя Эрнсту Геккелю – родоначальнику такого научного направления, как экология. К началу 1950-х гг. термин «этология» получает международное признание. В настоящее время этологи определяют термин «этология» как биологическое изучение поведения, или биологию поведения. Данный подход к трактовке понятия «этология» конкретизируется посредством изучения следующих четырех базовых проблем: 1) физиологических механизмов поведения; 2) онтогенеза поведения; 3) эволюции поведения и 4) функций поведения, обеспечивающих выживание животных в их естественной среде. Такой подход к определению этологии, как отмечается современными исследователями, практически полностью соотносится с трактовкой данной науки, предложенным в 1963 г. американским ученым Н.Тинбергеном в статье «О целях и задачах этологии». Вместе с тем, этологию определяют и более кратко – как науку, изучающую поведение животных в их естественной среде обитания. С середины 1980-х гг. ХХ столетия этологи предпочитают рассматривать этологию как основу для будущей единой науки о поведении, считая, что этология играет интегрирующую роль в ее формировании. Также следует отметить, что современные ученые нередко к области изучения этологии относят и человека. Изменение, постепенное расширение предмета этологических исследований связано с выделением различных методологических характеристик данной науки. Так, К.Лоренц, создавший теоретический фундамент этологии, чаще всего определял ее как сравнительное изучение поведения животных и человека, в котором применяются методы, обязательные для всех биологических дисциплин. При этом основной акцент он делал на сравнительном филогенетическом методе. Предметом же изучения К.Лоренц выделяет инстинктивные формы поведения. Теория инстинкта, сформулированная К.Лоренцем, имела дело с такими формами поведения, которые в наибольшей степени подчинены генетическому контролю, то есть приобретены в процессе филогенеза и практически не изменяются в ходе жизни особи под влиянием ее индивидуального опыта. В ряде определений спецификой этологического подхода называют объединение причинного и функционального анализов поведения.

Отличительной чертой современной этологии является ее системный, целостный подход к поведению.

Обобщая вышесказанное, следует обратиться к идеям Г.Г.Филипповой, которая полает, что изначально науки, изучающие в разных аспектах поведение животных, базировались на общей идее различия души животных и человека. Впоследствии они начинают развиваться в рамках эволюционного учения, где психика рассматривается важнейшим фактором эволюции. В ХIХ – начале ХХ столетий выделяется ряд самостоятельных наук (физиология, этология, антропология, психология) и научных направлений, изучающих поведение и психику животных. В конце же ХХ столетия зоопсихологические знания начинают обобщаться, интегрироваться в синтетическую сравнительную науку о психике и поведении, основным вопросом которой вновь является вопрос о сходстве и различиях души животных и человека.
Вопросы для самоконтроля:

1. 
   Назовите источники зоопсихологического знания.
   
2. 
   Раскройте вклад древних мыслителей в становление зоопсихологического знания.
   
3. 
   Какова роль философско-психологического знания для развития зоопсихологии как науки?
   
4. 
   Докажите позитивную роль естественнонаучного знания в развитии зоопсихологии.
   
5. 
   Роль этологии для формирования зоопсихологического научного знания.
   
6. 
   Дайте характеристику зоопсихологических исследований отечественных ученых.
   

Поделитесь с Вашими друзьями: