Теория эмоций Джеймса-Ланге — Психологос

Теория Джеймса-Ланге сформулирована в конце 19 века. Ее авторы — американский философ и психолог Вильям Джеймс и датский медик и анатом Карл Ланге не были знакомы друг с другом и пришли к одинаковым взглядам независимо друг от друга.

В 1884 г. в журнале Mind была опубликована статья Вильяма Джеймса «Что такое эмоция». В ней автор выдвинул неожиданную и парадоксальную гипотезу: если отсечь от эмоции ее внешнее проявление, то от нее вообще ничего не останется. Более того — наблюдаемые признаки есть не столько следствие эмоции, сколько ее причина. В ответ на изменение окружающих условий в организме безотчетно возникает рефлекторная физиологическая реакция — повышается секреция желез, сокращаются определенные группы мышц и т. п. Сигнал об этих изменениях в организме поступает в центральную нервную систему, тем самым порождая эмоциональное переживание. То есть мы плачем не потому, что опечалены, но впадаем в грусть, стоит лишь нам заплакать или даже нахмуриться.

Как использовать эту теорию

Чтобы вызвать приятное переживание, надо вести себя так, словно оно уже наступило. Если у вас плохое настроение — улыбайтесь! Приучайте себя улыбаться, и вы чаще на самом деле будете чувствовать себя жизнерадостным.

Своей улыбкой или хмуростью вы формируете окружение вокруг себя, а это окружение уже влияет и на вас. Люди безотчетно сторонятся хмурых лиц. У каждого хватает своих проблем, и не хочется сталкиваться еще и с чужими. А вот человек с оптимистичной улыбкой на лице всегда встречает отклик и взаимное расположение.

Сильные стороны этой теории

Многие эксперименты ее подтверждают. Например, испытуемых просили оценить предъявлявшиеся им анекдоты и карикатуры. При этом требовалось держать во рту карандаш. Но одни испытуемые должны были удерживать его зубами, невольно изображая подобие улыбки, а другие — губами, отчего лицо принимало хмуро-напряженное выражение. Первая группа сочла предъявлявшиеся им истории и картинки гораздо более смешными.

Немецким психологом Вера Биркенбил предлагала испытуемым в минуту озабоченности или огорчения ненадолго уединиться и попытаться придать лицу радостное выражение: сделайть над собой усилие, заставить уголки губ приподняться и удержать в этом положении 10-20 секунд. Биркенбил утверждает: не было случая, чтобы изначально натужная гримаса не переросла в настоящую улыбку.

Можно уверенно утверждать, что кинестетические ключи запуска эмоций являются действенными. См.→

Слабые стороны этой теории

Набор эмоциональных переживаний человека гораздо богаче и шире, чем спектр телесных реакций.

Одна и та же органическая реакция может сочетаться с самыми разными чувствами. Так, достоверно установлено, что выброс в кровь гормона адреналина вызывает возбуждение. Но это возбуждение может получить различную эмоциональную окраску в зависимости от внешних обстоятельств. В одном эксперименте испытуемым помимо их ведома искусственно повышали содержание адреналина в крови.

При этом одна группа испытуемых находилась в обстановке непринужденного веселья, другая — в угнетающей и тревожной атмосфере. Соответственно и эмоциональные проявления оказались различны: в первом случае это была радость, во втором — гнев.

Человек может дрожать от страха (по Джемсу, «мы боимся, потому что дрожим»). Но известно и то, что дрожь может быть вызвана гневом или даже сексуальным возбуждением. Аналогично, слезы — символ горя и печали. Но бывают слезы от злости и даже слезы радости.

Эмоциональные проявления во многом определяются культурными нормами.

Например, в Японии проявление печали и боли в присутствии лиц более высокого положения рассматривается как демонстрация непочтительности. Поэтому японец, которому делается выговор, должен выслушать его с улыбкой (у нас это, наоборот, сочли бы дерзостью). В Китае издавна принято сообщать старшим и вышестоящим лицам о своем горе с улыбкой, дабы преуменьшить значение несчастья и не беспокоить им почтенное лицо.

У жителей Андаманских островов принято плакать при встрече после долгой разлуки, а также при примирении враждующих сторон.

---

Теория эмоций Джеймса-Ланге (англ. James—Lange theory of emotion) — психологическая теория эмоций, выдвинутая одновременно и независимо друг от друга В. Джеймсом (1884) и датским анатомом Г. Ланге (1885).

Восприятие возбуждающего факта (печальное известие, опасность и т.п.) непосредственно, рефлекторным путем вызывает телесные изменения (кровообращения, дыхания, мимики), а наше чувствование (ощущение) этих изменений есть эмоция. Вместо выдвигавшейся обычно последовательности: причина (стимул) — чувствование — внешнее выражение, эта теория указывает иную последовательность: причина (стимул) — телесное изменение — чувствование; то, что принимается за причину (чувствование), оказывается само следствием (результат телесных изменений). «Мы огорчены, потому что плачем; разгневаны, потому что наносим удары; испуганы, потому что дрожим» (Джеймс).

Ланге особенно выдвигал роль сосудодвигательной системы в возникновении эмоций и приписывал ей первостепенное значение, без нее мы не знали бы «ни радости, ни гнева, ни забот, ни страха».

Сформулированная как закон Джеймса-Ланге, эта теория говорит о возможности управления внутренними чувствами и эмоциями: совершая действия, характерные для того или иного внутреннего чувства, мы обычно начинаем вызывать и само чувство.

Критика Д.—Л. т. э. физиологами (Ч.С. Шеррингтон, У. Кеннон и др.) основана на данных, полученных в экспериментах с животными. Главные из них свидетельствуют о том, что одни и те же периферические изменения происходят при самых разных эмоциях, а также при состояниях, с эмоциями не связанных. Л.С. Выготский подверг эту теорию критике за противопоставление «низших», элементарных эмоций, как обусловленных сдвигами в организме, «высшим», истинно человеческим переживаниям (эстетическим, интеллектуальным, нравственным и др.), будто бы не имеющим никаких материальных оснований.

Подробнее

Джеймс был наделен необычайным даром самонаблюдения и удивительно точного описания его данных. Наблюдая за эмоциональными переживаниями, он обратил внимание на одно важное обстоятельство, основываясь на котором он сделал выводы, характерные для психологической мысли того времени, но совершенно непонятные и удивительные с точки зрения обычных, устоявшихся веками психологических представлений.

Джеймс обратил внимание на то, что, пытаясь описать какую-либо эмоцию, например эмоцию страха, не принимая во внимание и изымая из описания телесные процессы — сердцебиение, бледность, специфические изменения мышечной системы и пр., обычно сопутствующие переживанию страха, оказывается, что, собственно говоря, описывать нечего. Страх представлен в сознании в виде процессов, происходящих в организме испуганного человека: в сознании не подтверждается наличие чего-либо такого, что позволило бы отличить страх, как специфическое эмоциональное переживание, от этих процессов.

То, что мы называет страхом, возникает примерно следующим образом: субъект воспринимает нечто опасное, скажем, встречается лицом к лицу со страшным зверем. Это восприятие тотчас же, рефлекторным путем, вызывает в организме изменения, которые принято считать проявлением страха — мышечное напряжение, сердцебиение, стоящие дыбом волосы… Эти телесные изменения, превращаясь во внутреннее раздражение, вызывают внутренние ощущения. Но они переживаются не в виде отдельных ощущений, а вместе, в комплексе; именно это переживание и называется страхом. Стало быть, страх — это комплекс внутренних ощущений, возникающих на почве исходящего из телесных изменений раздражения. Не будь этого раздражения, не появились бы соответствующие внутренние ощущения и, следовательно, не возник их комплекс, то есть страх. Таким образом, страх появился потому, что у субъекта участилось сердцебиение, волосы встали дыбом, он приготовился убежать.

Согласно Джеймсу, сказанное о страхе можно распространить на все остальные эмоции; исходя из этого, понятно, что имел в виду Джеймс, столь парадоксально формулируя свою теорию: Мы огорчены потому, что плачем, разгневаны потому, что наносим удар, испуганы потому, что дрожим, а не наоборот — мы плачем, наносим удар и дрожим потому, что огорчены, разгневаны или испуганы.

Следовательно, по мнению Джеймса, эмоция представляет собой отражение телесных процессов в сознании; эмоция — всего лишь комплекс внутренних ощущений и не более.

Принципиально так же рассуждает и Ланге. Он тоже убежден в том, что основу эмоций составляют чисто периферические соматические процессы, что эмоции, в сущности, следует считать психическим отражением этих процессов. Однако, по его мнению, в этом случае решающую роль выполняет расстройство иннервации кровеносных сосудов. Из-за аномального расширения или сужения кровеносных сосудов объем кровотока в тех или иных органах нашего тела ненормально увеличивается или уменьшается, и это следует считать первичной причиной так называемых эмоциональных переживаний. Возьмем, например, грусть: Устраните усталость и вялость мускулов, пусть кровь прильет к коже и мозгу, и вы увидите, что появится легкость в членах, а от грусти ничего не останется, — говорил Ланге.

Таким образом, согласно взглядам как Джеймса, так и Ланге, эмоция строится на основе чисто периферических телесных процессов, она по сути представляет собой определенный комплекс ощущений, поэтому нет никакой необходимости наряду с познавательными психическими процессами допускать существование принципиально отличных от них эмоциональных процессов.

В пользу теории Джеймса приводятся следующие соображения:

1. При отсутствии чувствительности внутренних органов — так называемой висцеральной анестезии человек становится эмоционально совершенно индифферентным. Помимо этого, обычный опыт также свидетельствует о влиянии задержки телесных проявлений эмоциональных переживаний на саму эмоцию — обычно в сторону ее ослабления.

2. Воздействие алкоголя или опиума улучшает настроение, а брома — ухудшает. Следовательно, в данном случае эмоциональное переживание возникает исключительно на основе телесных процессов.

3. Болезням вазомоторной системы обычно сопутствуют эмоциональные переживания без какой-либо иной причины: неврастеник переживает совершенно обычный страх, не имея на то абсолютно никаких оснований.

Но все эти аргументы опровергают данные, полученные в ходе экспериментальных исследований последних лет — прежде всего известными физиологами Шеррингтоном и Кенноном.

Шеррингтон перерезал собаке спинной мозг в шейной области и нерв вагус, почти полностью исключив возможность возникновения каких-либо внутренних ощущений. Следовательно, коль скоро теория правомерна, у такого животного не должны возникать какие-либо эмоциональные состояния. Но, как оказалось, животное на соответствующие условия отвечало привычными эмоциональными реакциями: на угрожающую ситуацию — страхом, а на приятную — удовольствием.

На основании этого Шеррингтон пришел к выводу, что эмоциональное переживание возникает без органических ощущений, постольку сущность эмоций никоим образом не может быть сведена к висцеральным процессам.

Аналогичный вывод был сделан и Кенноном. Оперативным путем он полностью вырезал у кошки часть нервной системы, ответственной за висцеральные реакции, сопутствующие эмоции страха или гнева, исключив тем самым возможность возникновения органических ощущений. Затем он поместил подопытное животное в ситуацию страха (показал собаку). Выяснилось, что в этих условиях кошка реагирует точно так же, как до операции — выявляет выраженную реакцию страха, то есть теория Джеймса—Ланге еще раз была опровергнута.

ДЖЕЙМС • Большая российская энциклопедия

• В книжной версии

  Том 8. Москва, 2007, стр. 644

• Скопировать библиографическую ссылку:

  ---

Авторы: Д. А. Леонтьев

ДЖЕЙМС, Джемс (James) Уиль­ям (11.1.1842, Нью-Йорк – 26.8.1910, Чо­ко­руа, Нью-Гэмп­шир, США), амер. пси­хо­лог и фи­ло­соф, один из ос­но­ва­те­лей на­уч­ной пси­хо­ло­гии. По­то­мок ирл. эмиг­ран­тов, стар­ший из 5 де­тей из­вест­но­го тео­ло­га Ген­ри Джейм­са Стар­ше­го, брат пи­са­те­ля Г. Джейм­са. Окон­чил Гар­вард­ский ун-т (д-р ме­ди­ци­ны, 1869). По­сле трёх­лет­не­го кри­зи­са (Д. стра­дал де­прес­си­ей, бу­ду­чи не в со­стоя­нии раз­ре­шить про­ти­во­ре­чие ме­ж­ду ес­те­ст­вен­но-на­уч­ным и ре­лиг. по­ни­ма­ни­ем че­ло­ве­ка) на­чал пре­по­да­вать в Гар­вар­де (с 1873) ана­то­мию и фи­зио­ло­гию, за­тем пси­хо­ло­гию (в 1876 ос­но­вал пер­вую в США ла­бо­ра­то­рию экс­пе­рим. пси­хо­ло­гии) и фи­ло­со­фию.

В 1890 опуб­ли­ко­вал про­сла­вив­шую его кн. «The principles of psychology» (vol. 1–2; в рус. пер. «На­уч­ные ос­но­вы пси­хо­ло­гии», 2003), в ко­то­рой сис­те­ма­ти­зи­ро­вал осн. раз­де­лы пси­хо­ло­гич. нау­ки, вне­ся осо­бый вклад в раз­ра­бот­ку про­блем соз­на­ния, эмо­ций, во­ли и лич­но­сти. Д. рас­смат­ри­вал пси­хич. жизнь как ак­тив­ность, на­прав­лен­ную на при­спо­соб­ле­ние к сре­де, став од­ним из ос­но­ва­те­лей функ­цио­на­лиз­ма в пси­хо­ло­гии. В ак­те са­мо­соз­на­ния че­ло­век об­на­ру­жи­ва­ет в се­бе не­пре­рыв­но ме­няю­щие­ся це­ло­ст­ные со­стоя­ния («по­ток») соз­на­ния, в ка­ж­дом из ко­то­рых он вы­сту­па­ет как субъ­ект, по­знаю­щий Я, вы­де­ляю­щий из это­го по­то­ка ощу­ще­ний, эмо­ций и мыс­лей се­бя как объ­ект, как «моё, при­над­ле­жа­щее мне», т. е. по­зна­вае­мое, «эм­пи­ри­че­ское Я», или лич­ность. По­след­няя вклю­ча­ет «фи­зи­че­скую лич­ность» (те­ло, оде­ж­да, дом и т. п.), «со­ци­аль­ную лич­ность», ори­ен­ти­ро­ван­ную на при­зна­ние со сто­ро­ны др. лю­дей (со­ци­аль­ная лич­ность мно­же­ст­вен­на и вклю­ча­ет ро­ли со­ци­аль­ные, с ко­то­ры­ми иден­ти­фи­ци­ру­ет­ся че­ло­век, – друг, отец, под­чи­нён­ный и т. п.), и «ду­хов­ную лич­ность» (идеа­лы, мыс­ли, чув­ст­во внутр. ак­тив­но­сти и т. п.). Сре­ди важ­ней­ших ха­рак­те­ри­стик лич­но­сти Д. ввёл в пси­хо­ло­гию по­ня­тия «са­мо­оцен­ка», «са­мо­ува­же­ние», «са­мо­то­ж­де­ст­вен­ность». Со­глас­но пред­ло­жен­ной им пе­ри­фе­ри­че­ской тео­рии эмо­ций (т.  н. тео­рия Джейм­са – Лан­ге), эмо­ции от­ра­жа­ют про­изо­шед­шие чуть ра­нее фи­зио­ло­гич. из­ме­не­ния, свя­зан­ные с реф­лек­тор­ной ре­ак­ци­ей на вос­при­ня­тое (мы огор­че­ны, по­то­му что пла­чем, ис­пу­га­ны, по­то­му что дро­жим, и т. п.). Эта тео­рия неск. де­ся­ти­ле­тий оп­ре­де­ля­ла раз­ви­тие пси­хо­ло­гии эмо­ций, по­ка не по­лу­чи­ла экс­пе­рим. оп­ро­вер­же­ния. В пси­хо­ло­гии во­ли впер­вые по­ста­вил во­прос о ме­ха­низ­мах пе­ре­хо­да от пред­став­ле­ний к про­из­воль­ным дей­ст­ви­ям. Явив­шись од­ним из ини­циа­то­ров пси­хо­ло­гич. изу­че­ния фе­но­ме­нов па­ра­пси­хо­ло­гии, спи­ри­тиз­ма, ре­лиг. опы­та как со­стоя­ния соз­на­ния, Д. при­шёл к вы­во­ду, что обыч­ное соз­на­ние че­ло­ве­ка по­доб­но ма­лень­ко­му ост­ро­ву сре­ди океа­на мно­го­об­раз­ных воз­мож­но­стей че­ло­ве­че­ской пси­хи­ки.

В 1890-е гг. центр ин­те­ре­сов Д. сме­стил­ся в сто­ро­ну фи­ло­со­фии. Вслед за Ч. С. Пир­сом Д. раз­ви­ва­ет кон­цеп­цию праг­ма­тиз­ма, со­глас­но ко­то­рой цен­ность лю­бых идей, тео­рий и сис­тем пред­став­ле­ний свя­за­на с те­ми след­ст­вия­ми, ко­то­рые вы­те­ка­ют из них для прак­тич. жиз­ни. Пред­став­ле­ния, ко­то­рые счи­та­ют­ся ис­тин­ны­ми, со­от­вет­ст­ву­ют не «объ­ек­тив­ной ре­аль­но­сти», а ус­пеш­ным ре­зуль­та­там их при­ме­не­ния на прак­ти­ке, вы­пол­няя цен­но­ст­ную и на­прав­ляю­щую функ­ции по от­но­ше­нию к дея­тель­но­сти че­ло­ве­ка. В ча­ст­но­сти, ис­тин­ны­ми сле­ду­ет счи­тать ре­лигиозную ве­ру, ве­ру в сво­бо­ду че­ло­ве­ка, «ме­лио­ризм» – по­зи­цию, про­ти­во­пос­тав­лен­ную край­но­стям оп­ти­миз­ма и пес­си­миз­ма, со­глас­но ко­то­рой бу­ду­щее че­ло­ве­ка на­хо­дит­ся в его ру­ках.

«Ра­ди­каль­ный эм­пи­ризм» Д. ис­хо­дит из по­ня­тия «чис­то­го опы­та» как не­раз­дель­но­го един­ст­ва ду­хов­но­го и ма­те­ри­аль­но­го, ду­ши и те­ла, субъ­ек­та и объ­ек­та. В про­цес­се по­зна­ния этот це­ло­ст­ный «по­ток жиз­ни» в це­лях прак­тич. удоб­ст­ва раз­де­ля­ет­ся на час­ти (фи­зич. и пси­хич. объ­ек­ты и т. п.), и по­зна­ние вы­сту­па­ет как ус­та­нов­ле­ние внеш­них от­но­ше­ний ме­ж­ду эти­ми разъ­е­ди­нён­ны­ми час­тя­ми опы­та. Соз­на­ние, вы­пол­няю­щее важ­ную по­зна­ва­тель­ную функ­цию, не яв­ля­ет­ся осо­бой суб­стан­ци­ей: про­об­ра­зом по­ня­тия «ду­ха» Д. счи­тал обыч­ный про­цесс ды­ха­ния, так что вме­сто «я мыс­лю» мож­но бы­ло бы ска­зать «я ды­шу». Не­замк­ну­тая и не­за­вер­шён­ная «плю­ра­ли­сти­че­ская Все­лен­ная» пред­ста­ёт нам во мно­же­ст­ве форм, и раз­ные ви­ды упо­ря­до­чи­ва­ния опы­та от­ли­ча­ют­ся толь­ко сво­ей от­но­си­тель­ной прак­тической цен­но­стью.

В тру­дах по пе­да­го­ги­ке Д. рас­смат­ри­вал про­цесс вос­пи­та­ния как ор­га­ни­за­цию стрем­ле­ний и на­вы­ков че­ло­ве­ка в оп­ре­де­лён­ные фор­мы по­ве­де­ния, ис­хо­дя при этом из ре­шаю­ще­го влия­ния ин­стинк­тов и эмо­ций. Вы­сту­пал как убе­ж­дён­ный про­тив­ник фор­маль­ных приё­мов обу­че­ния, не за­тра­ги­ваю­щих глу­би­ны пси­хич. жиз­ни уча­щих­ся. Эти воз­зре­ния Д. по­лу­чи­ли раз­ви­тие в праг­ма­ти­ст­ской пе­да­го­ги­ке.

В 1900-х гг. Д. мно­го пу­те­ше­ст­во­вал по Ев­ро­пе и США, вы­сту­пал с лек­ция­ми, в осн. на фи­лос. те­мы. Эдин­бург­ский (1902) и Гар­вард­ский (1903) ун-ты при­су­ди­ли ему сте­пень док­то­ра пра­ва. Д. ока­зал ог­ром­ное влия­ние на пси­хо­ло­гию; в чис­ле фи­ло­со­фов, опи­рав­ших­ся на его идеи, бы­ли Дж. Дьюи, Дж. Г. Мид, Э. Гус­серль, Б. Рас­сел, Л. Вит­ген­штейн и др.

Джеймса-Ланге теория эмоций | Мир Психологии

ДЖЕМСА-ЛАНГЕ ТЕОРИЯ ЭМОЦИЙ

Джеймса-Ланге теория эмоций (англ. James—Lange theory of emotion) — психологическая теория эмоций, выдвинутая одновременно и независимо друг от друга В. Джемсом (1884) и датским анатомом Г. Ланге (1885).

восприятие возбуждающего факта (печальное известие, опасность и т.п.) непосредственно, рефлекторным путем вызывает телесные изменения (кровообращения, дыхания, мимики), а наше чувствование (ощущение) этих изменений есть эмоция. Вместо выдвигавшейся обычно последовательности: причина (стимул) — чувствование — внешнее выражение, эта теория указывает иную последовательность: причина (стимул) — телесное изменение — чувствование; то, что принимается за причину (чувствование), оказывается само следствием (результат телесных изменений). «Мы огорчены, потому что плачем; разгневаны, потому что наносим удары; испуганы, потому что дрожим» (Джемс). Ланге особенно выдвигал роль сосудодвигательной системы в возникновении эмоций и приписывал ей первостепенное значение, без нее мы не знали бы «ни радости, ни гнева, ни забот, ни страха». См. также Выразительные движения. (Б.Е. Варшава, Л.С. Выготский, 1931.) См. Гипотеза мимической (лицевой) обратной связи.

Психологический словарь. А.В. Петровского М.Г. Ярошевского

Джеймса-Ланге теория эмоций — выдвинута независимо друг от друга американским философом и психологом У. Джеймсом и датским медиком К.Г. Ланге (80–90-е гг. XIX в.). Согласно Джеймса-Ланге теории эмоций, возникновение эмоций обусловлено вызываемыми внешними воздействиями изменениями как в произвольной двигательной сфере, так и в сфере непроизвольных актов сердечной, сосудистой, секреторной деятельности. Совокупность ощущений, связанных с этими изменениями, и есть эмоциональное переживание.

По Джеймсу: «Мы печальны потому, что плачем; боимся потому, что дрожим; радуемся потому, что смеемся». Если Джеймс связывал эмоции с широким кругом периферических изменений, то Ланге — только с сосудистодвигательной системой: состоянием иннервации и просветом сосудов. Таким образом, периферические органические изменения, к-рые обычно рассматривались как следствие эмоций, объявлялись их причиной.

Джеймса-Ланге теория эмоций представляла собой попытку превратить эмоции в объект, доступный естественному изучению. Однако, связав эмоции исключительно с телесными изменениями, она перевела их в разряд явлений, не имеющих отношения к потребностям и мотивам, лишала эмоции их адаптивного смысла, регулирующей функции. Проблема произвольной регуляции эмоций трактовалась при этом упрощенно: считалось, что нежелательные эмоции, например, гнев, можно подавить, если намеренно совершать действия, характерные для положительных эмоций.

Основные возражения против Джеймса-Ланге теории эмоций, выдвигаемые в психологии, относятся к механистическому пониманию эмоций как совокупности ощущений, вызываемых периферическими изменениями, и к объяснению природы высших чувств.

Критика Д.—Л. т. э. физиологами (Ч.С. Шеррингтон, У. Кеннон и др.) основана на данных, полученных в экспериментах с животными. Главные из них свидетельствуют о том, что одни и те же периферические изменения происходят при самых разных эмоциях, а также при состояниях, с эмоциями не связанных. Л.С. Выготский подверг эту теорию критике за противопоставление «низших», элементарных эмоций, как обусловленных сдвигами в организме, «высшим», истинно человеческим переживаниям (эстетическим, интеллектуальным, нравственным и др.), будто бы не имеющим никаких материальных оснований.

Словарь психиатрических терминов. В.М. Блейхер, И.В. Крук

Джеймса-Ланге периферическая теория эмоций [James W., 1884; Lange С., 1885] — психофизиологическая теория, связывающая появление эмоций с периферическими изменениями, возникающими сугубо рефлекторно, без непосредственной реакции высших центров на внешние впечатления. Эмоция рассматривается как результат осознания периферических органических изменений — висцеральных, сосудистых, мышечных.

Джеймса-Ланге периферическая теория эмоций была, по сути своей, умозрительной, она не выдержала проверки экспериментальными исследованиями, однако правильно показала значение в генезе эмоций периферических изменений, вегетативных и висцеральных реакций; кроме того, она стимулировала возникновение ряда других нейрофизиологических теорий эмоций.

Неврология. Полный толковый словарь. Никифоров А.С.

Джеймса-Ланге теория эмоций — см. Теория эмоций Джеймса-Ланге.

Оксфордский толковый словарь по психологии

Джеймса-Ланге, теория эмоций — см. теории эмоций.

предметная область термина

 

назад в раздел : словарь терминов  /  глоссарий  /  таблица

Джеймса — Ланге теория эмоций

Джеймса — Ланге теория эмоций

теория, согласно которой эмоциональное состояние человека является производным от состояния его внутренних органов.

1. Малая медицинская энциклопедия. — М.: Медицинская энциклопедия. 1991—96 гг. 2. Первая медицинская помощь. — М.: Большая Российская Энциклопедия. 1994 г. 3. Энциклопедический словарь медицинских терминов. — М.: Советская энциклопедия. — 1982—1984 гг.

• Деэфферента́ция
• Дже́ймса зерни́стость

Смотреть что такое «Джеймса — Ланге теория эмоций» в других словарях:

• Джеймса-Ланге теория эмоций — выдвинута независимо друг от друга американским философом и психологом У. Джеймсом и датским медиком К. Г. Ланге (80–90 е гг. XIX в.). Согласно Д. Л. т. э., возникновение эмоций обусловлено вызываемыми внешними воздействиями изменениями как в… …   Большая психологическая энциклопедия

• Джеймса-Ланге теория эмоций — (W. James, 1842 1910, амер. психолог и философ; G. Lange, 1834 1900, датский психолог) теория, согласно которой эмоциональное состояние человека является производным от состояния его внутренних органов …   Большой медицинский словарь

• Джеймса–Ланге периферическая теория эмоций — (James W., 1884; Lange С., 1885). Психофизиологическая теория, связывающая появление эмоций с периферическими изменениями, возникающими сугубо рефлекторно, без непосредственной реакции высших центров на внешние впечатления. Эмоция рассматривается …   Толковый словарь психиатрических терминов

• ДЖЕЙМСА-ЛАНГЕ ПЕРИФЕРИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ЭМОЦИЙ — [James W., 1884; Lange С., 1885]. Психофизиологическая теория, связывающая появление эмоций с периферическими изменениями, возникающими сугубо рефлекторно, без непосредственной реакции высших центров на внешние впечатления. Эмоция рассматривается …   Толковый словарь психиатрических терминов

• Теория эмоций Джеймса–Ланге — Теория, согласно которой возникновение эмоций обусловлено состоянием внутренних органов и поведенческими реакциями. По мнению Джеймса, «мы печальны потому, что плачем, боимся потому, что дрожим, радуемся потому, что смеемся». При этом Ланге… …   Энциклопедический словарь по психологии и педагогике

• теория эмоций Джеймса-Ланге — философско психологическая теория, рассматривающая возникновение эмоциональных состояний как следствие определенных движений, жестов, физиологичческих изменений, а не наоборот. По У. Джеймсу, мы печальны потому, что плачем; боимся потому, что… …   Энциклопедический словарь по психологии и педагогике

• Двух-факторная теория эмоций — Двухфакторная теория эмоций это теория в социальной психологии, которая рассматривает эмоцию как сочетание двух компонентов (факторов): физиологического возбуждения и когнитивной интерпретации этого возбуждения. Двухфакторную теорию эмоций… …   Википедия

• Двухфакторная теория эмоций — Двухфакторная теория эмоций  социально психологическая теория, рассматривающая эмоции как сочетания двух компонентов (факторов): физиологического возбуждения и когнитивной интерпретации этого возбуждения. Двухфакторную теорию эмоций… …   Википедия

• Психологические теории эмоций — Психологические теории эмоций  теории о природе, структуре, функциях и динамике протекания эмоций или эмоциональных процессов, с точки зрения психологии. Содержание 1 Эволюционная теория эмоций 2 …   Википедия

• Кеннон Уолтер — (1871–1945) американский физиолог. Изучая влияние аффектов на работу внутренних органов, открыл физиологические механизмы эмоционального поведения («Телесные изменения при боли, голоде, страхе и гневе», 1915), показав роль симпатической нервной… …   Большая психологическая энциклопедия

• Эмоция — Эта статья  об одном из видов эмоциональных процессов. О более общем понятии см. Эмоциональный процесс. Эмоция (от лат. emoveo  потрясаю, волную)  эмоциональный процесс средней продолжительности, отражающий… …   Википедия

Книги

• Психология за 30 секунд, Кристиан Джарретт. «Собака Павлова, психоанализ, исследование подчинения Милгрэма, когнитивная терапия Бека… Вы, конечно, знаете, что это такое (или, по крайней мере, слышали), но насколько хорошо вам ясна суть… Подробнее  Купить за 189 руб аудиокнига

Теории эмоций

1. Неврологическая основана на идее, что эмоциональные реакции вызываются активностью головного мозга.

2. Согласно физиологической, эмоции возникают в результате физиологической реакции организма.

3. Когнитивная утверждает, что эмоции есть результат мышления и психической активности.

Опишем некоторые из самых важных современных теорий эмоций.

Теория Джеймса — Ланге

Эта теория эмоций была практически одновременно выдвинута в 1920-х годах сразу двумя учеными: датским физиологом Карлом Ланге и американским психологом Уильямом Джеймсом. Согласно теории, эмоции представляют собой результат физиологической реакции на значимое событие. Теорию Джеймса — Ланге можно разбить на следующую последовательность:

При воздействии внешнего раздражителя включается определенная физиологическая реакция, на ее основе возникает эмоция или эмоциональная реакция, всецело зависящая от интерпретации физиологической реакции. Например, при встрече со львом ваше сердце, скорее всего, начнет бешено колотиться, а тело дрожать. По теории Джеймса — Ланге, далее разум интерпретирует физическую реакцию и приходит к заключению, что вы испуганы.

Надо сказать, впоследствии был выдвинут целый ряд убедительных доводов, опровергающих теорию Джеймса — Ланге, и в современном научном мире у нее мало сторонников. И все-таки психологи и сегодня считают ее весьма ценной и даже приводят примеры в подтверждение ее правоты, например механизм развития фобии или панического расстройства. Скажем, если у человека на какое-либо событие возникла негативная физиологическая реакция, например тошнота, она вполне может переродиться в реакцию эмоциональную, в частности в чувство тревоги, и между этими двумя состояниями возникнет четкая ассоциация. Впоследствии этот индивид, скорее всего, будет стараться избегать любых ситуаций, которые могут привести к негативной эмоции.

Теория эмоций Кэннона — Барда

В 1930-х годах Уолтер Кэннон и Филипп Бард разработали в качестве аргумента против описанной выше теории Джеймса — Ланге свою теорию. По утверждению психологов, физиологические реакции и эмоции происходят одновременно. Эмоция возникает, когда таламус — область головного мозга, контролирующая моторные функции, состояния сна и бодрствования и обработку сенсорных сигналов, — реагируя на конкретный раздражитель, посылает мозгу определенное сообщение, в результате чего происходит физиологическая реакция.

Механизм возникновения эмоции изображен на рисунке ниже.

На органы чувств воздействует некий первоначальный раздражитель. Далее он передается в кору головного мозга, где происходит анализ, как будет направлена эта реакция, что, в свою очередь, активирует таламус, — то есть раздражитель воспринимается и интерпретируется. После этого одновременно возникают две реакции: эмоциональная и физиологическая. Иными словами, при встрече со львом вы почувствуете сильное сердцебиение и дрожь одновременно с сильным испугом.

Теория эмоций Шехтера — Сингера

Двухфакторная теория эмоций Шехтера — Сингера была разработана в 1952 году Джеромом Сингером и Стэнли Шехтером. Она представляет собой пример когнитивного подхода к эмоциям. Согласно этой теории, на первом этапе формирования эмоции происходит физиологическая активация (возбуждение), возникающая в ответ на переживаемое событие. Человеку же необходимо найти причину этой активации, и только потом он сможет охарактеризовать пережитый опыт и «маркировать» его как эмоцию. Например, внезапно услышав за спиной шаги, женщина, идущая ночью по пустынной улице, скорее всего, почувствует дрожь в теле, напряжение мышц и учащенное сердцебиение. Отметив физиологическую реакцию своего организма, она осознает, что в случае опасности ее некому защитить, и, убедив себя в том, что ей грозит опасность, испытает страх.

Теория эмоций Лазаруса

Познавательная теория эмоций, разработанная в 1990-х годах Ричардом Лазарусом, утверждает, что любой эмоции или физиологической

активации организма непременно предшествует мысль. Иными словами, прежде чем у вас возникнет какая-либо эмоция, вы должны осмыслить ситуацию, в которой оказались.

Вернемся к вышеописанному примеру. Когда женщина слышит шаги за спиной, сначала у нее возникает мысль, что ей что-то угрожает — например, что ее преследует грабитель, — и только после этого ее сердце начинает биться быстрее, тело дрожать, и она испытывает негативную эмоцию — страх.

Таким образом, по теории Лазаруса (как, впрочем, и Кэннона- Барда), эмоция и физиологическая активация организма имеют место одновременно.

Теория мимической обратной связи

Появление этой теории связывают с научной деятельностью Уильяма Джеймса, но в 1962 году ее развил Силвен Томкинс. Согласно этой теории, эмоциональное переживание по меньшей мере усиливается обратной связью, возникающей при активации лицевых мышц, которые участвуют в мимической эмоциональной экспрессии; в противном случае мы просто оцениваем событие рассудочно. Иными словами, улыбающийся человек счастлив, нахмуренный — озабочен или опечален. Именно движения лицевых мышц дают мозгу подсказку, на основе которой он идентифицирует источник эмоции, а не наоборот.

Вернемся к нашему примеру. Когда женщина слышит позади себя чьи-то шаги, ее глаза расширяются, а зубы сжимаются. Мозг интерпретирует эти изменения лицевых мышц как выражение страха и сообщает женщине, что сейчас ей страшно.

Исследование Карни Ландиса

В 1924 году психолог-аспирант из Университета Миннесоты Карни Ландис, чтобы лучше понять взаимосвязь между мимикой и эмоциями человека, разработал эксперимент. Ландис хотел узнать, характерна ли для людей, испытывающих одинаковые эмоции, универсальная мимика. Например, будет ли одинаковым у разных людей выражение лица, когда они испытывают отвращение?

Для участия в эксперименте Ландис привлек в основном таких же, как он, аспирантов. Он нарисовал на лицах испытуемых черные линии, чтобы было удобнее следить за мельчайшими движениями их лицевых мышц, а затем на них воздействовали разными раздражителями, которые, по мнению Ландиса, должны были вызвать сильную эмоциональную реакцию. Каждую реакцию исследователь фотографировал. Испытуемые нюхали аммиак, смотрели порнографический фильм, засовывали руку в ведро с лягушками. Но самой потрясающей была финальная часть эксперимента. Участнику давали живую крысу и просили ее обезглавить. Эта идея вызвала у всех искреннее отвращение, тем не менее две трети испытуемых выполнили требование. А за тех, кто отказался отрезать крысе голову, Ландис выполнил задание сам.

Хотя этот эксперимент не выявил абсолютной универсальности в выражениях лиц людей и не обнаружил прямой связи между мимикой и переживаемой эмоцией (отвращением), он во многом предвосхитил результаты другого исследования — широко известного эксперимента с подчинением авторитету Стэнли Милгрема, проведенного сорок лет спустя. Ландис чрезмерно сосредоточился на исследовании мимики испытуемых и не понял, что самым интересным результатом опыта оказалось то, что большинство участников безропотно выполняли даже самые бессмысленные и жестокие распоряжения облеченного властью экспериментатора.

Пол Клейнман: Психология. Люди, концепции, эксперименты

Два понимания повседневности в теории фреймов и допущение Джеймса о необходимости разрешения противоречий Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Александр Костюков

Два понимания повседневности в теории фреймов и допущение Джеймса о необходимости разрешения противоречий

Теория фреймов Ирвинга Гофмана содержит два понимания повседневности, находящихся в противоречии. Согласно первому, повседневность — верховная реальность, а остальные миры — лишь ее менее реальные трансформации; согласно другому, повседневность — одна из множества рядоположенных реальностей, которая, в свою очередь, сама может выступать в качестве результата трансформации других миров. В статье осуществляется историко-теоретический анализ корней противоречия в осмыслении повседневности, а также предпринимается попытка его разрешения.проект содержит два понимания повседневности. Согласно первому, повседневность есть верховная реальность: «…рутинную деятельность надо воспринимать со всей серьезностью — как часть реальности, которая имеет первостепенное значение. Даже если мы […] с головой уходим в фиктивные области бытия, приписывая какой-либо из них статус реальности, то и в этом случае рано или поздно обнаруживается вторичность и ненадежность восприятия, не соответствующего действительному положению вещей. Так может быть прочитан Джеймс и даже Шюц. Делать это столь же удобно, сколь легко» [Гофман, 2003, с. 677]. На особый статус повседневности также указывает понятие первичных систем

Костюков Александр Олегович — слушатель факультета социологии МВШСЭН. E-mail: [email protected].

Автор благодарит Виктора Вахштайна за комментарии к ранней версии текста.

51

фреймов (под самой повседневностью понимается реальность, воспринимаемая посредством первичной системы фреймов).

В рамках второго понимания повседневность—не верховная или первичная, не самая реальная реальность, но одна из множества рядоположенных. Гофман делает акцент на том, что «любое из изображений может быть в свою очередь создано путем копирования нечто такого, что само является макетом, и это наводит нас на мысль, что суверенным бытием обладает отношение, а отнюдь не субстанция. (Бесценная [авторская] акварель, хранимая по соображениям безопасности в папке с репродукциями, оказывается в данном контексте лишь репродукцией.)» [Там же, с. 677, скобки в оригинале]. Несмотря на то, что для транспонирования необходим исходный материал («если нет исходной схемы, то нечего переключать» [Там же, с. 106]), он в свою очередь также может быть результатом трансформации. Таким образом, в мире, где сон является фабрикацией повседневности, а повседневность — транспонированием сновидения, в череде фантазий и ритуалов, галлюцинаций и теоретизирования, статус реальности для Гофмана приобретают сами трансформации (поэтому он предлагает ряд ключей, формул транспонирования и рассматривает типы фабрикации).

Второе осмысление повседневности большей частью представлено в последней главе «Анализа фреймов». Можно предположить, что именно к нему приходит Гофман в завершении работы над своим opus magnum. Как отмечает Л. Хазерлигг, при первом приближении может показаться, что «Анализ фреймов» распадается на две книги: одна включает в себя главы «Введение» и «Заключение», а другая — двенадцать глав, расположенных между ними. «Однако, если мы предположим, что Гофман назвал свои первые и последние главы, учитывая их отношение к главам между ними, мы должны оспорить эту гипотезу „о двух книгах»: в конце концов первая глава действительно начинает все, что идет вслед за ней — даже если начало и все, что за ним следует, будут разниться по тому, как они читаются—и последняя глава действительно подытоживает все, что ей предшествовало» [Hazerligg, 2000, p. 148]. Хазерлигг апеллирует к тому, что «Анализ фреймов» предельно самореферентен, вступление и заключение к нему, оставаясь его главами, призваны фрейми-ровать восприятие основных глав.

Для Гофмана важно и то, что повседневность первична, и то, что она может быть результатом трансформации. Отказ от выдвижения второго тезиса означал бы для Гофмана потерю основного пафоса работы, намерения исследовать формулы переключений и фабрикаций. Отказаться от первого — значило бы лишиться предмета рассуждения. В «Анализе фреймов», что ясно

из подзаголовка, речь идет об организации опыта. Если предположить, что реальностью обладают лишь формулы трансформации, через которые, будто сквозь линзы различной кривизны, протекает луч опыта, о его организации как о существовании устойчивых структур восприятия и воспринимаемого не может идти речь. Тезис о первичности повседневности вводит точку отчета, являющуюся своего рода блокиратором, предотвращающим превращение жизни в фантасмагорию. В конце концов затянувшийся праздник неминуемо превращается в рутину.

Теоретическое напряжение между двумя пониманиями повседневности требует разрешения.

Его наличие не случайно. Эта работа призвана показать, что оно— результат несовместимости допущений, лежащих в основе тезиса о множественности миров и теоретического хода Гофмана, устанавливающего отношения между ними. Для того, чтобы сделать это, потребуется историко-теоретическая реконструкция линии идей Джеймса и Шюца.

Для устранения напряжения будет предпринято смягчение одного из исходных допущений, после чего будут рассмотрены следствия этого хода для теории фреймов и понимания повседневности в ней.

52

Джеймс: допущение о необходимости разрешения противоречий и верховенство повседневности

В статье «Психология верования» («The Psychology of Belief»), ставшей основой 21-й главы «Принципов психологии», Уильям Джеймс ставит проблему реальности как статуса объекта. Согласно Джеймсу, объект предстает в качестве реального при особой установке сознания по отношению к этому объекту, которую он называет верованием. Отказываясь от описания чувства реальности самого по себе, Джеймс задается ключевым для своего рассуждения вопросом: «При каких обстоятельствах возникает эта особая установка сознания?» [James, 1889, p. 325]1. Иными словами, «при каких обстоятельствах мы считаем вещи реальными?» [James, 1905, p. 287].

Джеймс опирается на аксиому о том, что человек склонен верить в реальность любого объекта. Сомнения относительно него, чувство нереальности возникают только тогда, «когда эта

1 Здесь и далее ссылки на более раннюю по сравнению с «Принципами психологии» статью делаются в том случае, если цитируемый фрагмент расходится с текстом книги. Во всех остальных случаях, например, когда фрагменты совпадают, ссылки даются на книгу.

53

вещь опровергается какой-либо другой вещью, о которой мы имеем представление. Опровергающая вещь может в дальнейшем считаться реальной, пока в свою очередь не будет опровергнута каким-либо другим объектом нашей мысли. Любой объект, остающийся неопровергнутым, является ipso facto верным [believed] и установленным в качестве абсолютной реальности» [Ibid., p. 326]. Джеймс делает важное допущение о том, что противоречие между объектами непременно должно решаться: «…мы должны выбирать, какого пути придерживаться, ибо мы не можем продолжать думать двумя противоречащими путями зараз» [Ibid., p. 290]. Оно предваряет следующий этап рассуждения — ответ на вопрос о том, как этот выбор осуществляется.

Для разрешения противоречия объекты сравниваются по степени реальности. Так как они существуют не сами по себе, но связаны с другими объектами, то и сравнение происходит между объектами, представленными в целокупности своих связей.. Таким образом, речь заходит о существовании различных субуниверсумов, или миров, реальностей. Необходимость сравнения в конечном счете заставляет говорить об одном самом реальном мире: «.на деле каждый мыслитель [thinker] выбирает среди разнообразных миров один, являющийся для него миром конечных реалий [ultimate realities]. Объекты этого мира не подлежат обжалованию. Что противоречит верованиям о них, должно попасть в другой мир или исчезнуть» [James, 1887, p. 330]. Этим миром становится мир ощущений, практических реалий — мир повседневности. Что делает повседневность верховной реальностью?

Джеймс предлагает несколько частных ответов на этот вопрос, но все они сводимы к вниманию. «Каждый мир, пока на него обращено внимание, на свой момент реален. Только его реальность ускользает вместе с вниманием»1 [James, 1905, p. 293]. Оно связано и с остротой ощущений, и с напряжением воли, и с эмоциональным и практическим интересом. На этом этапе теоретизирование Джеймса теряет свою стройность, но важно то, что все указанные свойства, накладывающиеся друг на друга, вызывающие внимание и усиливающиеся вместе с ним, в полной мере присущи только миру повседневности—миру верховной реальности.

1 Этот фрагмент цитировался в переведенной статье Шюца «О множественности реальности». Один из переводов отличается по смыслу от представленного: «Каждый мир в тот момент, когда на него направляется внимание, на свой манер реален, только его реальность ускользает от внимания», цит. по [Шюц, 2003, c. 3] Читателю дается возможность сравнения с оригиналом: «Each world whilst it is attended to is real after its own fashion; only the reality lapses with the attention».

В таком понимании повседневность вошла в теоретическое рассуждение. Развитие идей Джеймса приводит нас к фигуре Альфреда Шюца.

Шюц: верховенство повседневности и непроницаемость границы между мирами

Шюц вслед за Джеймсом признает, что реальность вещи дается в ее отношении к субъекту и принимает тезис о множественности реальностей, но для него психологическое исследование Джеймса служит отправной точкой исследования философского, проясняющего предпосылки существования отдельных миров и связи между этими мирами. Так, говоря о реальности мира повседневной жизни, он делает замечание: «.прагматизм по большей части представляет собой наивное описание установки человека в мире рабочих операций повседневной жизни, но не философию, исследующую предпосылки подобной ситуации» [Шюц, 2003, с. 7]. Теперь нам необходимо реконструировать, как Шюц осмысливает повседневность: выявить, что дает ей привилегированный статус верховной реальности и обозначить характер ее отношения с другими мирами.

Если Джеймс говорил о существовании субуниверсумов, то Шюц вводит понятие конечных областей смысла, потому что «именно смысл нашего опыта, а не онтологическая структура объектов конституирует реальность» [Там же, с. 17]. Назвать ряд переживаний конечной областью смысла позволяет их внутренняя совместимость, которая задается особым когнитивным стилем, присущим каждой из них. Таким образом, Шюц, говоря о наличии множества конечных областей смысла, сохраняет джеймсовское допущение о необходимости разрешения противоречия между объектами, приводящее к этому тезису. Что касается понятия когнитивного стиля, то его разложение на элементы позволяет дать описание любой конечной области смысла.

«Неповторимому когнитивному стилю каждой из […] различных областей смысла свойственно […] специфическое напряжением сознания и […] специфическое ероске, преобладающая форма спонтанности, специфическая форма переживания Я, специфическая форма социальности и специфическая временная перспектива»1 [Шюц, 2003, с. 19]. Мир повседневной жизни, как конечная область смысла, соответственно, характеризуется бодрствующим, максимально напряженным сознанием,

54

Все цитаты даются без корректировок.

1

55

выражающимся в полном внимании к жизни, приостановкой сомнения (epoche) рабочей операцией как преобладающей формой спонтанности, переживанием рабочего Я как тотального Я, общим интерсубъективным миром и стандартным временем [Там же, с. 17].

Шюц, отказываясь от онтологического аргумента, делает несколько заходов на обоснование тезиса о верховенстве реальности повседневной жизни. Один из них—аргументация через внутреннее устройство этой конечной области смыслов, соответствующее постулируемому базовому свойству Я.

«Вся система релевантностей, которая управляет нами при естественной установке, основывается на основном опыте каждого из нас: я знаю, что должен умереть, и я боюсь умереть. Такой основной опыт мы предлагаем называть основополагающим беспокойством. Это изначальное предвосхищение, дающее начало всем остальным. Из основополагающего беспокойства вытекают многие взаимосвязанные системы надежд и страхов, желаний и удовлетворений, шансов и рисков, которые побуждают человека при естественной установке стремиться подчинять мир, преодолевать обстоятельства, разрабатывать проекты и реализовывать их.

Но основополагающее беспокойство само по себе — не более чем коррелят нашего существования как человеческих существ в верховной реальности повседневной жизни, поэтому надежды и страхи и соотносимые с ними удовлетворения и разочарования основаны на и возможны только в мире рабочих операций» [Там же, с. 16].

Апелляция к страху смерти (он может быть проинтерпретирован как страх прекращения опыта) в качестве переживания, априорно присущего Я и толкающего его на совершение действий, которые возможны лишь в мире повседневности, обосновывает статус повседневности как верховной реальности ровно в той степени, в которой можно согласиться с тем, что Я испытывает подобный страх.

Другой аргумент Шюца в защиту тезиса о верховенстве реальности повседневной жизни состоит в подведении более глубоких философских оснований. Шюц утверждает с опорой на Гуссерля, что повседневность — единственная конечная область смысла, в которой совпадают предикации существования и предикации реальности. («Противоположностью первых являются предикации несуществования, последних — предикации нереальности, вымысла» [Там же, с. 22]). «Я могу вообразить великанов, волшебников, крылатых лошадей, кентавров, даже perpetuum mobile, но не правильный десятигранник, пока я не упрусь — как я должен был бы поступить при полном бодрствовании — на слепое сопоставление пустых понятий» [Там же, с. 22]. Так, явленное в мире

фантазий, сна или теоретизирования будет по-своему реальным, но, согласно Шюцу, нельзя сказать о существовании объектов этих миров.

Граница мира повседневности, как и границы других конечных областей смысла, непроницаема в том понимании, что между ними невозможен последовательный переход. Для того, чтобы переместиться из одного мира в другой, необходимо осуществить «скачок», пережить «шок», который «является ни чем иным как радикальным изменением напряжения нашего сознания, основанным на различном attention а la vie» [Там же, с. 19]. Шок переживается при засыпании, подъеме театрального занавеса, погружении в мир детской сказки или висящего на стене натюрморта. Это происходит вследствие того, что совместимость переживаний возможна лишь в пределах одного когнитивного стиля, то есть внутри границ только одной из множества конечных областей смысла. «Их конечность предполагает, что не существует возможности соотнесения одной из этих областей с другой путем введения формулы трансформации» [Там же, с. 18].

Именно этот тезис будет оспорен Ирвингом Гофманом спустя почти тридцать лет.

56

Тезисы о множественности миров и формулах трансформации: противоречие в основаниях

Как было сказано во введении, в «Анализе фреймов» можно найти два понимания повседневности. Первое сохраняет за повседневностью особый статус, статус верховной реальности. Именно на него указывает Гофман, когда говорит, что забава или обман, репетиция или фантазия являются «живыми тенями вещей», которые «встроены в механизм движения мира, хотя пригнаны к нему не так плотно, как рутинная повседневная деятельность—деятельность в буквальном смысле слова» [Гофман, 2003, с. 677]. Второе связано с рассмотрением повседневности как одной из множества рядоположенных реальностей, не обладающей привилегированным положением: «повседневная жизнь, сама по себе достаточно реальная, довольно часто оказывается многослойным отображением некоего образца или модели, которые сами являются воплощением чего-то весьма неопределенного в своем бытийном статусе» [Там же, с. 679]1.

1 Представленные понимания повседневности во многом соответствуют тому, что В. Вахштайн назвал онтологистской и релятивисткой программами в социологии повседневности [Вахштайн, 2011, с. 105]. Однако следует проявить осторожность и помнить, что реальность

57

Возникновение двух радикально отличных осмыслений повседневности в рамках одной теории вызвано тем, что последняя содержит тезисы, между которыми нет прямого противоречия, но которые основываются на противоречащих допущениях. Это тезисы о множественности миров и возможности их соотнесения.

В разделе, посвященном Джеймсу, показано, что множественность миров возникает постольку, поскольку сознание, не способное мыслить совместное существование противоречащих объектов (в целокупности их связей), разносит их по различным реальностям. Один из этих миров приобретает господствующее положение. Так, в теоретическом рассуждении появляется повседневность как мир победивших объектов мысли. Такова она для Джеймса и Шюца, такой она прокрадывается в теорию фреймов вместе с тезисом о множественности миров.

Возможность соотнесения миров, введения формул, ключей их транспонирования — теоретическая находка Гофмана. Он пишет: «Джеймс и Шютц забывают пояснить, что повседневность заключается не в том, что индивид ощущает как реальность, а в том, что завладевает им, поглощает и увлекает его; события повседневности можно считать реальными и одновременно нереальными. Обнаруживается структурное сходство между миром повседневности—забудем на время о невозможности создать сколь-нибудь полный каталог миров—и различными иллюзорными „мирами»» [Там же, с. 66]. Именно установление структурного сходства между мирами позволяет говорить о возможности транспонирования и фабрикации, эта возможность неоднократно демонстрируется на страницах «Анализа фреймов».

Возможность трансформации напрямую противоречит тезису Шюца о непроницаемости границы между мирами, о котором шла речь в соответствующем разделе. Как было показано выше, этот тезис не произволен: скачок между мирами есть скачок напряжения внимания от уровня одной конечной области смыслов к уровню другой области. Сознание вынуждено переживать шок, поскольку области конечны, замкнуты, то есть существуют автономно. Постулирование замкнутости миров, которое осуществляет Шюц, — логическое продолжение тезиса Джеймса об их множественности, основывающегося на допущении о необходимости разрешения противоречий между объектами. Занимая в этом вопросе позицию, противоположную

конституируется смыслом опыта, а не онтологией объектов. По крайней мере, это справедливо для Джеймса и бесспорно для Шюца, которых можно отнести к основателям онтологистской программы.

позиции Шюца, Гофман в конечном счете отвергает, казалось бы, незначительное джеймсовское допущение. Но оно в неявном виде было принято им ранее, и именно это приводит к возникновению двух полярных осмыслений повседневности.

Следствие смягчения допущения Джеймса для теории фреймов: продолжающееся переключение

Тот, кто стоит на почве истории теорий, сохраняет иллюзию ее устойчивости, чего лишен совершающий попытку сделать шаг вперед (его подстерегают другие призраки, например, веры в оригинальность). Поэтому дальнейшие размышления несут предварительный характер, их скромная задача — лишь наметить путь, а не проложить тракт.

Поскольку напряжение между двумя пониманиями повседневности упирается в допущение о необходимости устранения противоречия между объектами, работа с этим допущением видится потенциально продуктивной. В теоретизировании Джеймса оно играет инструментальную роль и принимается по большей части на уровне здравого смысла. За ним стоит своя правда: наличие или отсутствие крыльев у кобылы Мэгги — безусловно, серьезный вопрос, требующий однозначного решения. Сходным образом дело обстоит в научной теории: противоречие в осмыслениях повседневности также заставляет делать выбор, но мало того, что он не осуществляется в мгновение, теория фреймов успешно обходилась и без него. (Вопрос о распознавании противоречий останется в стороне.)

Смягчим это допущение. Противоречие между объектами разрешается, но не во всех случаях. Иногда объекты находятся друг от друга на таком расстоянии, преодоление которого не требует резкого, скачкообразного изменения напряжения сознания, если угодно, они находятся на краю миров и требуют к себе внимания, в той или иной степени отличающегося от внимания, которое запрашивают объекты в «ядре» мира. Если сделать попытку визуализации, то граница между мирами продолжает существовать, но в некоторых местах она прерывается, и там можно увидеть, как миры градиентно перетекают друг в друга.

То, что граница между мирами зачастую не может быть четко обозначена, иллюстрируют, к примеру, исследования перформативности научного знания. Д. МакКензи [МасКеп21е, 2007], изучающий перформативность экономической теории, рассматривает следующий случай, в котором проявляется градиентность границы между миром теории и повседневностью биржевых игроков. Он описывает то, как в 1970-х годах с разработкой

58

59

формулы расчета стоимости опционов Блэка — Шоулза — Мертона трансформируется ценообразование на бирже: оценка стоимости и доходности дериватива на тот момент была сложной задачей, и среди игроков начали распространяться листки со стоимостью опционов, рассчитанных в соответствии с теоретической формулой. Они быстро набрали популярность, так как их использование облегчало работу, и через какое-то время цены на бирже стали соответствовать теоретическим расчетам. Повседневность игроков не преобразовалась в одночасье, она изменялась постепенно, по мере того, как к объектам мира повседневности добавлялись объекты, стоящие на его периферии. Экономическая формула относится к миру теории, но можно ли сказать однозначно, к нему или к миру повседневности принадлежит запись этой формулы, рассчитанная по ней стоимость, листки с расчетами на месяц, продающиеся игрокам за $ 300? Дать ответ с полной уверенностью невозможно.

Здесь, как и у Джеймса, рассматривающего субуниверсумы как целокупности связанных между собой объектов мысли, возникает образ миров как сетей (иногда имеющих общие узлы). Это не случайно, так как МакКензи опирается на идеи Мишеля Каллона, оказавшего влияние на разработку акторно-сетевой теории, в рамках плоского мира которой рядоположенность объектов знания и других объектов не вызывает сомнений. Может возникнуть соблазн говорить мирах и фреймах на ее языке, что предлагает Латур [2007] в своей статье «Об интеробъективности». Он пишет: «Для того, чтобы фреймировать взаимодействие, нам необходимы перегородки и укромные места. […] Почему бы не обратиться к чему-то еще — к тем бесчисленным объектам, которые […] повсеместно присутствуют у людей, локализируя или глобализируя взаимодействие? Как можно воспринимать кассу без окошка, стекла, двери, стенок, стула? Разве они в буквальном смысле не образуют фрейм взаимодействия?» [Там же, с. 85, 87]. Латур предлагает буквальное понимание фрейма как каркаса взаимодействия, образованного актантами, встроенными в более широкие сети — миры, системы фреймов. Однако радикально онтологизированное понимание, предложенное Латуром, исключает когнитивный элемент. При этом для Джеймса объекты были объектами мысли; для Шюца в качестве ключевой характеристикой конечной области смысла представлялось напряжение сознание, attention а la vie. Что касается Гофмана, то для него один из элементов фрейма — вовлеченность1. Объекты,

1 «Определения ситуации создаются, во-первых, в соответствии с принципами социальной организации событий и, во-вторых,

безусловно, находятся в связи друг с другом, и для анализа этой связи понятие сети может оказаться продуктивным, однако также нельзя забывать о сознании, внимании, вовлеченности действующего.

Вернемся к теории фреймов. Какие следствия для нее несет смягчение допущения Джеймса? Основное из них состоит в том, что смягчение допущения позволяет говорить о трансформации фреймов как о продолжающемся процессе. В этом смысле заключение в кавычки отрезка деятельности — это, если воспользоваться терминологией Грегори Бейтсона [2000], не всегда результат дискретного считывания метакоммуникативного сообщения вида «это — игра»: может происходить как постепенное закавычивание, так и раскавычивание. С одной стороны, можно, как по щелчку, провалиться в сновидение и проснуться или вместе с поднятием занавеса очутиться в мире театрального действа. С другой, погружение в сон и пробуждение могут происходить постепенно, в этом случае реальные очертания мира размываются и теряются, исподволь сливаясь с объектами мира сновидения и сменяясь ими, текучими и ускользающими объектами, которые вслед за этим так же плавно уступят место яви. Также есть возможность, что научный текст вдруг начнет превращаться в художественный. Дружеское боксирование двух джентльменов может превратиться в драку, причем ни они сами, ни наблюдатель впоследствии не смогут сказать, где закончилось одна форма организации опыта и началась другая, хотя и игра, и драка будут распознаны безошибочно. В подобных примерах метакоммуникативное сообщение не появляется моментально; оно, являясь таким же объектом, проявляется по мере переключения внимания.

Отсутствие явных скобок (которое можно приравнять к их установлению в процессе) между фреймами не превращает организованную деятельность в поток практик. Во-первых, их устранение — частный случай. Во-вторых, наличие общих структурных элементов, позволяющее перейти, минуя скобки, от одного фрейма к другому внутри общей системы фреймов, не позволяет их объединить ввиду наличия двух отличных социальных организаций. Разговор о погоде может перетечь в разговор о политике, но это не отменяет того, что эти типы разговоров могут существовать автономно друг от друга..

60

в зависимости от субъективной вовлеченности (involvement) в них. Словом „фрейм» я буду обозначать все, что описывается этими двумя элементами» [Гофман, 2003, с. 71].

61

Следствия смягчения допущения Джеймса для понимания повседневности в теории фреймов

Вернувшись к допущению Джеймса и его теоретизированию, которое для Гофмана обладало ценностью интеллектуального прорыва, но не рассуждения, на которое можно опереться1, мы можем иначе взглянуть на отношение между реальностями и на мир повседневности в теории фреймов.

Так как переключение может рассматриваться в качестве постепенного снятия актуализации объектов одного мира и актуализации объектов другого мира, то нельзя говорить о том, что мир игры или фантазии — копия, подобие мира реальности повседневной жизни. Это иные миры с иными объектами. В этом смысле повседневность теряет свое верховенство, так как объекты других реальностей независимы от объектов повседневности. Но, что важно, сама повседневность также не может пониматься как результат трансформации другого мира. Таким образом, формула переключения — не формула трансформации одного мира в другой, но описание изменения установки сознания, вместе с которой изменяются и объекты; в одних случаях это изменение может быть описано в понятиях скачка, в иных — осуществляется постепенно.

Возможность градиентного перехода между мирами позволяет говорить о существовании ядра и периферии повседневности. Часто события повседневной жизни, воспринимаемые участниками в первичной системе фреймов, могут начать терять свою обыденность. Это происходит в тех ситуациях, когда им достается нестандартная мера внимания. В одном случае падение кирпича в метре от прохожего вдруг превращается в намек судьбы, в другом—в очередное волнение тусклого мира улицы. Ни участник, ни наблюдатель еще не могут сказать, что произошло что-то большее (или меньшее), чем падение кирпича, однако с перепадами вовлеченности ткань повседневного мира начинает утончаться.

Границы повседневности исторически меняются. Изучение того, как именно происходит оповседневнивание и расповседневнивание опыта, как устанавливается граница между повседневностью и другими реальностями в случае, если она отсутствовала, и как она размывается — отдельная исследовательская задача. Пограничные объекты, связанные с объектами двух миров, теряют

1 «Главный прием Джеймса заключался в инспирирующей игре со словом „мир» (или «реальность»). Но, конечно, речь должна идти не о мире, а о мире непосредственного восприятия отдельного человека. Фактически дело не доходит даже до мира непосредственного восприятия. Не надо умных слов. Джеймс распахнул окна свежему воздуху и свету» [Гофман, 2003, с. 63].

и приобретают связи, связи укрепляются и ослабляются, и в итоге объект из сопредельной зоны попадает в сферу повседневного или выходит из нее. Но каковы характеристики повседневности и можно ли говорить о ней, как о верховной реальности?

Основным свойством мира повседневности, обеспечивающим его верховенство (тут сложно уйти далеко от Джеймса), является внимание к наибольшему по сравнению с другими мирами числу объектов в целокупности связей между ними. При чрезмерной концентрации на объекте, которую проявляют, к примеру, участники спортивных соревнований, объект воспринимается в отрыве от своих связей. Так, в момент взятия веса для тяжелоатлета существуют лишь он и снаряд; посредством актуализации одних объектов мира и снятия актуализации связей с другими объектами он осуществляет переключение первичной системы фреймов в спортивное состязание. В других случаях, например, при переживании религиозного опыта, повседневность также трансформируется, так как чувство единства всего мира, в котором все связано со всем, предполагает чрезмерную актуализацию связей между объектами в отрыве внимания от объектов самих по себе.

При каких обстоятельствах мы считаем вещи реальными? Когда внимание равномерно распределено между объектами и связями между ними. Именно такая установка сознания делает мир повседневности более прочным и устойчивым по сравнению с мирами выдумок, игр, теоретизирования и галлюцинаций. Впрочем, характер связи между объектами и, если угодно, когнитивным стилем, требует прояснения и может стать предметом последующего рассуждения.

62

Библиография

1. Бейтсон Г. Теория игры и фантазии /Экология разума. Избр. статьи по антропологии, психиатрии и эпистемологии. М.: Смысл, 2000. С. 205-220.

2. Вахштайн В. Социология повседневности и теория фреймов. СПб.: Изд-во Европейского университета, 2011.

3. Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта. М.: Институт социологии РАН, 2003.

4. Латур Б. Об интеробъективности //Социологическое обозрение. 2007. Т. 6. № 2. С. 79-96.

5. ШюцА. О множественности реальностей//Социологическое обозрение. 2003. Т. 3. №2. С. 3-34.

6. Hazerligg L. Reading Goffman’s Framing as Provocation of a Discipline //Erving Goffman/G. Fine, G. Smith (eds.). Vol. III. London, Thousand Oaks, New Delhi: SAGE, 2000, р. 137-160.

7. James W. The Psychology of Belief//Mind. 1889. Vol. XIV. № 55. P. 321-352.

8. James W. The Perception of Reality //Principles of Psychology. N. Y.: Henry Colt and Company, 1905, p. 283-324.

9. MacKenzie D. Is Economics Performative? Option Theory and the Construction of Derivatives Markets // MacKenzie D. Do Economists Make Markets? On the Performativity of Economics/F. Muniesa, L. Siu (eds.). New Jersey: Princeton University Press, 2007, p. 54-86.

63

Психология эмоциональных явлений. — Периферическая теория Джеймса – Ланге.

Страница 10 из 21

Периферическая теория Джеймса – Ланге.

Джеймс и Ланге выдвинули независимо друг от друга свою теорию. Джеймс утверждал: «телесные изменения следуют непосредственно за восприятием волнующего факта. Наше переживание этих изменений, по мере того как они происходят, и является эмоцией». Т.е. возникновение эмоций обусловлено вызываемыми внешними воздействиями, изменениями как в произвольной двигательной сфере, так и в сфере непроизвольных актов сердечной деятельности, секреторной и сосудистой. Объект воздействует на орган чувств и воспринимается соответствующим корковым центром, в результате возникает идея этого объекта. Нервные импульсы, мгновенно распространяясь по соответствующим каналам, меняют состояние мышц, кожи, сосудов. Эти изменения превращают объект из воспринимаемого в эмоционально переживаемый. «Мы печальны, потому что плачем, боимся, потому что дрожим» (Джеймс). Джеймс связывал эмоции с широким кругом периферических изменений. Ланге же – только с сосудодвигательной системой (состоянием инервации и просветом сосудов). Таким образом, периферия изменения, которая раньше рассматривалась как следствие эмоций, объявлялась их причиной. Здесь проблема произвольной регуляции эмоций трактовалась упрощенно: нежелательные эмоции можно подавить, если намеренно совершать действия, характерные для положительных эмоций.

Близкой к теории Джеймса-Ланге является теория эмоций Р. Плутчика. Плутчик (Plutchic, 1962) рассмотривал эмоции как приспособительные средства, которые играли важную роль в выживании индивидов на всех эволюционных уровнях. Основные прототипы адаптивного поведения и эмоции, отнесенные к ним, представлены в табл. 1.

Эмоция по Р. Плутчику — это комплексный ответ, соответствующий одному из адаптивных биологических процессов, общих для всех живых организмов. Он рассматривает первичную эмоцию как преходящую и обычно запускаемую внешним стимулом. Существуют физиологические и поведенческие выразительные комплексы деятельности, связанные с каждой эмоцией и с каждой комбинацией эмоций (или вторичной эмоцией). Комплексы для каждой из первичных эмоций на физиологическом и поведенческом уровне определяются как конструкты, истинная природа которых может быть выведена лишь приблизительно. Интересно отметить, что теоретические взгляды Плутчика близки к взглядам Венгера (1950), который, подобно Ланге, придавал большее значение состоянию организма, чем восприятию изменений в организме и последовательности чувств в сознаниии, как это делал Джеймс.

Плутчик утверждает, что его теория эмоций может быть использована при изучении личности в психотерапии. Он предположил, что личностные черты могут рассматриваться как вторичные эмоции, представляющие две или несколько первичных. Плутчик указывал, что восемь первичных эмоций дают 28 парных комбинаций и 56 тройных комбинаций, т. е. всего 84 различные эмоции одного уровня интенсивности. Предположив существование хотя бы четырех различимых уровней интенсивности, мы увеличим это число эмоций до 336. Плутчик думает, что понимание способа смешения эмоций помогает анализу многих важных эмоциональных феноменов. Например, он предлагает следующие формулы: гордость = гнев + радость; любовь = радость + принятие; любопытство = удивление + принятие; скромность = страх + принятие; ненависть=гнев+удивление; вина= страх + радость или удовольствие; сентиментальность = принятие + горе. Социальные регуляторы (феномены суперэго) могут быть поняты в системе Плутчика как сочетание страха и других эмоций, а тревожность — как сочетание страха и ожидания.

Теория эмоций Джеймса-Ланге

Что вызывает эмоции? Какие факторы влияют на то, как переживаются эмоции? Какой цели служат эмоции? Такие вопросы волновали психологов на протяжении сотен лет, и появилось множество различных теорий, объясняющих, как и почему у нас возникают эмоции. Одна из ранних теорий, предложенных исследователями, была известна как теория эмоций Джеймса-Ланге.

Независимо предложенная психологом Уильямом Джеймсом и физиологом Карлом Ланге теория эмоций Джеймса-Ланге предполагает, что эмоции возникают в результате физиологических реакций на события.Другими словами, эта теория предполагает, что люди обладают физиологической реакцией на раздражители окружающей среды и что их интерпретация этой физической реакции затем приводит к эмоциональному переживанию.

Хьюго Лин / Verywell

Как работает теория Джеймса-Ланге?

Согласно этой теории, наблюдение внешнего раздражителя приводит к физиологической реакции. Ваша эмоциональная реакция зависит от того, как вы интерпретируете эти физические реакции.

Пример

Предположим, вы идете по лесу и видите медведя гризли.Вы начинаете дрожать, и ваше сердце начинает бешено колотиться. Теория Джеймса-Ланге предполагает, что вы интерпретируете свои физические реакции и сделаете вывод, что вы испуганы («Я дрожу. Поэтому я боюсь»).

Уильям Джеймс объяснил: «Мой тезис, напротив, состоит в том, что телесные изменения непосредственно следуют ВОСПРИЯТИЮ волнующего факта и что наше ощущение тех же изменений, которые происходят, ЯВЛЯЕТСЯ эмоцией».

В качестве другого примера представьте, что вы идете через темный гараж к своей машине.Вы замечаете, что за вами тянется темная фигура, и ваше сердце начинает бешено колотиться. Согласно теории Джеймса-Ланге, вы интерпретируете свои физические реакции на раздражитель как страх. Поэтому вы пугаетесь и мчитесь к своей машине как можно быстрее.

И Джеймс, и Ланге считали, что, хотя можно представить себе переживание эмоции, такой как страх или гнев, ваша воображаемая версия эмоции будет плоской копией настоящего чувства.

Почему? Потому что они чувствовали, что без реальной физиологической реакции, которая, по их мнению, вызывала эмоции, было бы невозможно испытать эти эмоции «по требованию».«Другими словами, физическая реакция должна присутствовать, чтобы действительно испытать настоящие эмоции.

Воздействие теории Джеймса-Ланге

До появления теории Джеймса-Ланге стандартным было мнение, что первая реакция людей на восприятие была когнитивной. Затем возникли физические реакции как реакция на эту мысль. Вместо этого подход Джеймса-Ланге предполагал, что эти физиологические реакции возникают первыми и что они играют важную роль в переживании эмоций.

Хотя это может показаться небольшим различием в последовательности событий, теория оказала важное влияние на психологию и понимание эмоций. Однако, будучи влиятельными, не все согласились с тем, что физические реакции вызывают эмоции.

Немецкий психолог Вильгельм Вундт был одним из первых, кто критиковал эту теорию. Вместо этого он предположил, что эмоции — это первичная, жестко запрограммированная сенсорная реакция. Вскоре другие исследователи оспорили эту точку зрения и предложили свои собственные теории для объяснения эмоционального опыта.

Теория эмоций Кэннона-Барда, предложенная в 1920-х годах Уолтером Кэнноном и Филипом Бардом, прямо бросила вызов теории Джеймса-Ланге. Теория Кэннона и Барда вместо этого предполагает, что наши физиологические реакции, такие как плач и дрожь, вызваны нашими эмоциями.

Хотя современные исследователи в значительной степени игнорируют теорию Джеймса-Ланге, есть некоторые случаи, когда физиологические реакции действительно приводят к переживанию эмоций. Два примера — развитие панического расстройства и специфических фобий.

Например, человек может испытывать физиологическую реакцию, например, заболеть на публике, что затем приводит к эмоциональной реакции, такой как чувство тревоги. Если между ситуацией и эмоциональным состоянием образуется ассоциация, человек может начать избегать всего, что может затем вызвать эту конкретную эмоцию.

Критика теории Джеймса-Ланге

Одним из основных критических замечаний по поводу теории было то, что ни Джеймс, ни Ланге не основывали свои идеи на чем-либо, отдаленно напоминающем контролируемые эксперименты.Вместо этого теория была в значительной степени результатом самоанализа и корреляционных исследований.

И Джеймс, и Ланге представили некоторые клинические данные в поддержку своей теории. Например, Ланге процитировал наблюдения одного врача о том, что приток крови к черепу увеличивается, когда пациент сердится, что он интерпретировал как поддержку своей идеи о том, что физическая реакция на раздражители приводит к переживанию этой эмоции.

Это были более поздние работы нейробиологов и физиологов-экспериментаторов, которые продемонстрировали дополнительные недостатки теории эмоций Джеймса-Ланге.Например, исследователи обнаружили, что как животные, так и люди, которые испытали серьезную потерю чувствительности, все еще были способны испытывать эмоции.

По мнению Джеймса и Ланге, физиологические реакции должны быть необходимы для того, чтобы по-настоящему испытать эмоции. Однако исследователи обнаружили, что даже люди с параличом мышц и отсутствием чувствительности могут по-прежнему испытывать такие эмоции, как радость, страх и гнев.

Еще одна проблема теории заключается в том, что при проверке с применением электрической стимуляции применение стимуляции к одному и тому же месту не вызывает каждый раз одни и те же эмоции.У человека может быть точно такая же физиологическая реакция на раздражитель, но при этом испытывать совершенно разные эмоции.

Такие факторы, как существующее психическое состояние человека, сигналы окружающей среды и реакции других людей, могут играть роль в результирующей эмоциональной реакции.

Поддержка теории Джеймса-Ланге

Хотя кажется, что теория Джеймса-Ланге должна быть не чем иным, как чем-то, что вы могли бы изучить из-за ее исторического значения, она сохраняет свою актуальность и сегодня, потому что исследователи продолжают находить доказательства, которые подтверждают по крайней мере некоторые части исходных идей Джеймса и Ланге.

Внедрение новых технологий позволило психологии лучше понять, как мозг и тело реагируют на эмоциональную реакцию.

Одно классическое исследование, опубликованное в 1990 году, в некоторой степени поддержало теорию Джеймса-Ланге, обнаружив, что, когда людей просили выражать лица для различных эмоций, они также демонстрировали небольшие различия в своих психологических реакциях, таких как частота сердечных сокращений и температура кожи.

Некоторые другие доказательства в поддержку теории включают исследования сканирования мозга, которые показали, что основные эмоции вызывают определенные закономерности активности в нейронных сетях мозга.

Исследования также показывают, что восприятие внутреннего физического состояния играет роль в том, как люди испытывают эмоции. Одно исследование, например, показало, что участники, которые были более чувствительны к физическим сигналам своего тела, также испытывали больше негативных эмоций, таких как беспокойство.

Слово от Verywell

Эмоции составляют такую ​​огромную часть нашей жизни, поэтому неудивительно, что исследователи приложили столько усилий, чтобы понять, как и почему стоят наши эмоциональные реакции.Теория эмоций Джеймса-Ланге представляет собой лишь одну из самых ранних теорий.

Хотя теории подвергались критике и значительно изменялись за эти годы, идеи Джеймса и Ланге продолжают оказывать влияние и сегодня. Со временем эта теория была видоизменена, и были введены конкурирующие теории эмоций, такие как теория эмоций Кэннона-Барда и двухфакторная теория эмоций Шактера.

Сегодня многие исследователи предполагают, что наши эмоции не являются результатом физических реакций, как предполагали Джеймс и Ланге, а наши эмоциональные переживания изменяются обеими физиологическими реакциями вместе с другой информацией.

Теория эмоций Джеймса Ланге

Американский психолог Уильям Джеймс (1884) и датский физиолог Карл Ланге (1887) независимо друг от друга предложили свои теории эмоций примерно в то же время. Их две теории позже были объединены в то, что сейчас известно как Теория эмоций Джеймса Ланге .

И Джеймс, и Ланге предположили, что эмоции являются результатом физиологических реакций на внешние события. В исследовании Джеймса больше внимания уделялось эмоциям как следствию физиологических изменений, в то время как Ланге подчеркивал эмоции как демонстрацию физиологических изменений.

Что такое теория эмоций Джеймса Ланге?

Теория эмоций Джеймса Ланге утверждает, что эмоции эквивалентны диапазону физиологического возбуждения, вызванного внешними событиями. Два ученых предположили, что для того, чтобы кто-то почувствовал эмоции, он / она должны сначала испытать телесные реакции, такие как учащенное дыхание, учащенное сердцебиение или потные руки. Как только эта физиологическая реакция распознается, человек чувствует эмоцию.

Вот пример из теории Джеймса Ланге:

Вы идете по темной аллее посреди ночи.Внезапно вы слышите странные звуки, и у вас учащается пульс. Согласно теории эмоций Джеймса Ланге, вы придете к выводу, что вы напуганы, потому что ваше сердце бьется очень быстро.

сообщить об этом объявлении

Это не типичный здравый смысл мышления о причинно-следственной связи между переживанием эмоции и ее проявлением. Джеймс и Ланге подчеркнули, что вегетативная активность и действия, вызываемые эмоциональными стимулами, порождают чувство эмоции, а не наоборот.

Согласно теории эмоций Джеймса Ланге, когда кора нашего мозга получает стимулы, которые могут вызывать эмоции, наша вегетативная нервная система и соматическая нервная система запускают наши внутренние органы и скелетные мышцы соответственно. Затем эти системы будут стимулировать наш мозг, который интерпретирует реакцию как переживание эмоции.

Вот еще один пример теории Джеймса Ланге:

Когда вы видите разъяренного быка:

Здравый смысл
Восприятие разъяренного быка → Чувство страха → Физиологические реакции

Джеймс-Ланге View
Восприятие разъяренного быка → Физиологические реакции → Чувство страха

Восприятие стимулов, вызывающих эмоции, сопровождается специфическими физиологическими реакциями, такими как выброс адреналина и реакция полета.Мозг интерпретирует определенные физиологические изменения как эмоцию: «Мне страшно, потому что мое сердце колотится, и я убегаю».

Критика теории эмоций Джеймса Ланге

Исследование, проведенное Мараньоном в 1924 году, показало, что физиологического возбуждения недостаточно, чтобы вызвать эмоцию. Только около двух третей участников, которым вводили адреналин, сообщили о физических симптомах.

Кроме того, были исследования, которые показали, что не все эмоции, за исключением самых сильных и основных, проявляются с определенными физиологическими изменениями.

Уолтер Кэннон, один из самых важных критиков теории эмоций Джеймса Ланге, считал, что для того, чтобы эта теория адекватно описывала эмоцию, необходимо определить различные физиологические реакции для каждой эмоции.

Кэннон добавил, что, поскольку эмоция является физиологической реакцией в теории Джеймса Ланге, один из способов отличить эмоции друг от друга — определить разные реакции на каждую эмоцию.

Некоторые из причин, выделенных Кэнноном относительно того, почему он отвергает теорию эмоций Джеймса Ланге:

• Физиологические переживания эмоций, по-видимому, не отличаются друг от друга в той степени, которая необходима для различения одной эмоции от другой на основе только от реакции нашего тела.
• Физиологический аспект эмоции временами затмевает наше субъективное восприятие эмоции.
• Искусственно созданные физиологические реакции не вызывают эмоций.

Поддержка теории эмоций Джеймса Ланге

В 1953 году Акс заметил, что разные физиологические изменения связаны с разными эмоциями. Например, кажется, что страх связан с физиологическими эффектами адреналина, а гнев — с эффектами норадреналина.

Другое исследование, проведенное Шватцем и др. В 1981 году, также обнаружило различные физиологические реакции на гнев, страх, счастье и печаль.

В 1990-х годах достижения в области технологий позволили психологам изучать телесные реакции, пролив больше света на теорию эмоций Джеймса Ланге и отреагировав на некоторые убедительные критические замечания, представленные Кэнноном.

Используя современные инструменты, исследователи смогли продемонстрировать, что некоторые эмоции связаны с различными паттернами возбуждения вегетативной нервной системы и другими реакциями организма.

В исследовании, проведенном Левенсоном и соавторами в 1990 году, участников просили сделать выражения лица для эмоций страха, гнева, счастья, отвращения, печали и удивления и удерживать эти выражения в течение 10 секунд. Затем исследователи измерили физиологические реакции участников и обнаружили небольшие, но заметные различия в частоте сердечных сокращений, температуре кожи и других физиологических реакциях на разные эмоции.

Все эмоции вызывали изменения в частоте сердечных сокращений и температуре кожи, но они смогли обнаружить, что степень изменения на самом деле является мерой, отличающей эмоции друг от друга.Хотя это открытие не поддерживало всю теорию, оно все же придало некоторую ценность теории эмоций Джеймса Ланге.

Мудаки: теория (8601411248108): Джеймс, Аарон: Книги

[1] теория

¶ Летом 2010 года Стэнли Маккристал, генерал армии США и командующий афганской войной, как сообщается, разгромил гражданское военное руководство США, фактически вынудив президента Барака Обаму попросить его уйти в отставку. Проявление неуважения было поразительным, но более показательными были подробности того, как Маккристал справляется с более мелкими вопросами.Согласно одной истории, Маккристал однажды был проинформирован своим начальником штаба о том, что он был вынужден присутствовать на обеде в Париже с союзниками по НАТО — если не для того, чтобы укрепить слабую поддержку войны, то просто потому, что, как выразился начальник штаба. , «Ужин идет с позицией, сэр». Маккристал поднял средний палец, возражая: «Это связано с позицией?»

Из-за наглого пренебрежения генерал Маккристал меркнет по сравнению с другим генералом, Дугласом Макартуром. Во время Корейской войны Макартур был сам себе законом, как в больших, так и в малых вопросах.Он вызывающе публично поссорился с президентом Трумэном, агитируя за ядерную войну. В их возможной конфронтации на острове Уэйк Макартур зашел так далеко, что прибыл первым, а затем приказал приближающемуся самолету занять зону ожидания. Таким образом, главнокомандующий Макартура прибудет на взлетно-посадочную полосу, оказавшись просителем Макартура.

Объясняя, почему он впоследствии освободил Макартура от его командования, Трумэн сказал: «Я уволил его, потому что он не уважал авторитет президента.Я не увольнял его, потому что он был тупым сукиным сыном, хотя он и был, но это не противозаконно для генералов ». Трумэн, возможно, наносил удары. Он запросто мог назвать МакАртура придурком.

Это не было бы экзотическим обвинением: придурки изобилуют историей и общественной жизнью. Помимо беглых генералов, мы можем думать о таких современных фигурах, как бывший президент Италии Сильвио Берлускони, президент Венесуэлы Уго Чавес или президент Ирана Махмуд Ахмадинежад. Мы можем вспомнить самоуверенного разработчика-артиста Дональда Трампа, сурового поп-музыкального критика Саймона Коуэлла или актера-нарцисса Мела Гибсона.Ублюдков можно встретить ежедневно в кабельных новостях, где ведущие постоянно прерывают своих гостей, а также на ток-радио, где эфирное время отводится комментаторам, преуспевающим на лжи и оскорблениях. Несмотря на то, что это явно унижает общественные дебаты, столь важные для здорового демократического общества, горячие комментаторы становятся богатыми и знаменитыми, явно прекрасно проводя время.

Все это ставит более широкий философский вопрос: что значит быть засранцем? Ответ не очевиден, несмотря на то, что мы часто лично сталкиваемся с людьми, для которых нет лучшего имени.Глупцев можно найти не только в истории и на высоких государственных должностях, но и где угодно — на работе; в выбранном нами клубе; спорт; школа; религиозная группа; круг друзей; и даже, для действительно незадачливых, дома или ближайших родственников. Как бы мы ни старались их избегать, нам часто просто приходится справляться с столкновениями, которые для большинства из нас возникают с большими трудностями и личным напряжением. Этот мудак — не просто очередной надоедливый человек, а очень надоедливый человек — достаточно надоедливый, чтобы вызвать чувство бессилия, страха или гнева.Что еще хуже, мы можем быть не в состоянии понять, почему кто-то должен так беспокоить. Мы можем быть уверены только в том, что «мудак» — подходящее сомнительное имя для этого конкретного человека.

Хотя большинство из нас могло бы воспользоваться советами в управлении мудаками, мы не сможем далеко продвинуться без ответа на наш первоначальный вопрос: что такое для кого-то быть мудаком? По крайней мере, хороший ответ — хорошая теория засранца — был бы интеллектуально интересен. Это дало бы нам идеи, чтобы наконец подумать или сказать, почему некоторые люди так нас беспокоят.Это, в свою очередь, в идеале открыло бы окно в более глубокие аспекты морали и социальной жизни. Мы бы увидели, что придурки говорят о человеческом социальном положении и почему они есть повсюду, в каждом обществе. В идеале хорошая теория была бы практически полезной. Понимание того засранца, с которым мы застряли, может помочь нам конструктивно подумать о том, как лучше с ним справиться. Мы могли бы лучше понять, когда этому засранцу лучше всего сопротивляться, а когда его лучше всего игнорировать, — лучше понять, за что стоит бороться, а за что — нет.

Согласно нашей теории, которую мы вскоре представим, этот засранец обнажает глубокую черту морали, которую философы стремились понять со времен Жан-Жака Руссо до наших дней. Этот мудак отказывается прислушиваться к нашим законным жалобам, и поэтому он бросает вызов идее, что каждый из нас должен быть признан равным с моральной точки зрения. Это объясняет, почему этот засранец так надоедлив, показывая, насколько большое значение мы придаем признанию в неожиданных областях нашей жизни.В следующих главах мы предположим, что более четкое понимание этого поможет в управлении мудаками. Ключ в том, чтобы понять, почему мы легко поддаемся искушению сражаться на чертовых условиях: мы боремся за моральное признание в его глазах. Мы также исследуем более широкие и базовые вопросы социальной жизни человека. Почему засранцы в основном мужчины? Можно ли правильно винить придурков? Почему одни общества производят больше засранцев, чем другие? Действительно ли определенные стили капитализма особенно подвержены засранному производству и, следовательно, социальному упадку? И, наконец, можем ли мы в конечном итоге примириться не только с данным засранцем, но и с человеческим социальным положением, в котором эти засранцы процветают?

что значит быть засранцем?

Наша теория проста: человек считается засранцем тогда и только тогда, когда он систематически позволяет себе пользоваться особыми преимуществами в межличностных отношениях из-за укоренившегося чувства права, которое защищает его от жалоб других людей.(Поскольку засранцы в большинстве своем мужчины, мы сознательно используем местоимение мужского рода «он». Мы предполагаем, что женщины тоже могут быть засранцами. А пока подумайте об Энн Коултер. Мы подробно рассмотрим вопрос пола в главе 4. Таким образом, наша теория состоит из трех основных частей. В межличностных отношениях или сотрудничестве засранец:

(1) позволяет себе пользоваться особыми преимуществами и делает это систематически;

(2) делает это из укоренившегося чувства принадлежности; и

(3) иммунизирован своим правом на жалобы других людей.

Так, например, засранец — это человек, который обычно сокращается. Или кто часто прерывает разговор. Или кто съезжает с полосы движения и съезжает с нее. Или кто настойчиво подчеркивает недостатки другого человека. Или кто чрезвычайно чувствителен к кажущимся обидам, не обращая внимания на свою грубость по отношению к другим. Нечувствительный человек — простой «придурок» — может позволить себе так пользоваться «особыми преимуществами» в таких межличностных отношениях. Что отличает этого мудака, так это то, как он действует, причины, побуждающие его действовать оскорбительно и высокомерно.Этот мудак действует, исходя из твердого убеждения, что он особенный, что обычные правила поведения к нему неприменимы. Он может не использовать намеренно межличностные отношения, а просто сознательно игнорировать нормальные ожидания. Поскольку этот засранец отличает себя от других, он чувствует себя совершенно комфортно, пренебрегая общепринятыми социальными условностями, почти как образ жизни. Самое главное, что он так живет более или менее открыто. Он равнодушен, когда люди возмущенно смотрят на него или жалуются. Он «иммунизирован» против любого, кто высказывается, будучи вполне уверенным в том, что ему мало нужно отвечать на вопросы о том, приемлемы и справедливы ли преимущества, которые он себе позволяет.Более того, он часто сам возмущается, когда возникают вопросы о его поведении. Это, с его точки зрения, может показать, что он не получает заслуженного уважения.

Хотя наша теория является определением термина «мудак», мы должны подчеркнуть, что это не обязательно словарное определение. Это не обязательно утверждение о том, как слово «мудак» обычно используется в какой-то языковой группе (например, говорящих по-английски). Это слово часто используется свободно и по-разному, и мы не предполагаем, что каждый компетентный говорящий по-английски согласится с нашим предложением о значении этого слова.Мы даже не говорим, что большинство ораторов согласятся с этим, что может быть подтверждено или опровергнуто опросами общественного мнения или психологическими экспериментами. Вместо этого наш подход — это тот, который Сократ объясняет Полюсу в «Горгиях» Платона, когда он объясняет, почему спор между ними не зависит от опросов общественного мнения (то, что они называют «компанией»). Полюс спрашивает: «Но не думаете ли вы, Сократ, что вы достаточно опровергнуты, когда говорите то, чего не допустит ни один человек? Спросите у компании.Сократ отвечает:

, вы не должны просить меня подсчитать количество голосов компании [. . . .] Я приведу только одного свидетеля истинности моих слов, и это человек, с которым я спорю; его избирательное право я знаю, как взять; но со многими мне нечего делать, и я даже не обращаюсь к ним. Могу я тогда спросить, ответите ли вы по очереди и приведете ли ваши слова в доказательство?

Другими словами, наше определение является конструктивным предложением. Он пытается сформулировать то, что мы обычно имеем в виду, когда говорим о «придурках», но в конечном итоге опирается или падает на то, отражает ли он важность, которую придурки имеют для нас — где «мы», в первую очередь, — это вы и я.Я предлагаю это определение в свете важности, которую придурки имеют для нас. Вы решаете, согласны ли вы.

Джеймс Милл (Стэнфордская энциклопедия философии)

В отличие от своего знаменитого первенца, Джеймс Милль никогда не писал автобиографий или даже очерков из своей ранней жизни, детали которых оставались неизвестными даже его детям. Что мы действительно знаем, так это следующее. Джеймс Милль родился 6 апреля 1773 года у Нортвотер-Бридж в графстве Форфаршир в округе Логи-Перт в Шотландии.Его отец, Джеймс Милн, был сапожником и небольшим фермером со скромным достатком, тихим, мягким и набожным человеком. Его мать, Изабель Фентон Милн, была более сильной фигурой. Решив, что ее первенец должен добиться успеха в мире, она сменила фамилию с шотландского «Милн» на более английское «Милл» и держала юного Джеймса подальше от других детей, требуя, чтобы он тратил большую часть времени. его часы бодрствования погружены в учебу. Его «единственным занятием», как отмечает его биограф Александр Бейн, «была учеба» (Bain 1882, 7).(Режим, довольно похожий на тот, который его мать наложила на своего старшего сына, позже был наложен на его первенца, Джона Стюарта Милля.) В этом занятии юный Джеймс явно преуспел. До семи лет он проявил талант к ораторскому искусству, композиции и арифметике, а также к латыни и греческому языку. Местный служитель позаботился о том, чтобы Джеймс получил особое внимание в приходской школе. В возрасте десяти или одиннадцати лет его отправили в Академию Монтроуза, где его учителя «всегда превозносили хвалу уму и настойчивости Милля» (Bain 1882, 8).Перед тем, как покинуть Академию Монтроуза в возрасте семнадцати лет, приходской священник и его мать убедили Милля учиться на служение. Решение Милля явно понравилось леди Джейн Стюарт, жене сэра Джона Стюарта из Феттеркэрна, который возглавлял местную благотворительную организацию, основанную с целью обучения бедных, но способных мальчиков для пресвитерианского служения. Милль, обладавший выдающейся квалификацией в обоих отношениях, стал получателем щедрости леди Джейн. Так случилось, что она и сэр Джон как раз искали наставника для своей четырнадцатилетней дочери Вильгельмины.Они предложили работу Джеймсу Миллю; он принял; и когда семья Стюартов переехала в Эдинбург, он сопровождал их.

В 1790 году Милль поступил в Эдинбургский университет, где днем ​​он прошел полный курс обучения, а по вечерам обучал юную Вильгельмину. Каждый опыт оставил свой след. Шотландские университеты в Эдинбурге и Глазго (и в меньшей степени в Абердине и Сент-Эндрюсе) ранее были центром шотландского Просвещения и по-прежнему оставались ведущими университетами Великобритании.Среди их преподавателей были такие знаменитости, как Фрэнсис Хатчесон, Томас Рид, Джон Миллар, Адам Фергюсон, Адам Смит, и — если бы ортодоксальный городской совет Эдинбурга не запретил его прием — включил бы также Дэвида Хьюма. В Эдинбурге Милл особенно восхищался опекой Дугальда Стюарта, который продолжал традиции шотландской моральной философии. Помимо моральной философии, курс Милля включал в себя историю, политическую экономию и классиков, в том числе Платона, любимого философом Милля (Loizides 2013a, ch.3; Лоизидес 2013b). Ум Милля никогда не терял отпечатка своего шотландского образования (Cumming 1962). Как позже заметил его старший сын, Джеймс Милль был «последним выжившим в этой великой школе» (J.S. Mill 1843, 566).

С 1790 по 1794 год Милль служил юной Вильгельмине Стюарт не только учителем, но и товарищем и доверенным лицом. Ее преклонение перед наставником, скорее всего, переросло в любовь, и это чувство, по-видимому, было взаимным. Но, какими бы многообещающими ни были его перспективы, Милль не был аристократом — социальный факт, о котором ему нельзя было забыть.В 1797 году Вильгельмина вышла замуж за представителя своего класса, сэра Уильяма Форбса (не в последнюю очередь, к разочарованию Вальтера Скотта). Вильгельмина умерла в 1810 году, вскоре после рождения второго сына. Говорят, она выкрикивала имя Милля «на последнем издыхании». Милль никогда не забывал ее; он всегда говорил о ней с задумчивой любовью и в 1809 году назвал в ее честь свою первородную дочь. Но это был не единственный достойный упоминания инцидент в семейном деле Милл-Форбс. В июле 1806 года, вскоре после рождения Джона Стюарта Милля (названного в честь шотландского покровителя Милля), первого из девяти детей, Милль бросил вызов Forbes «на честную гонку… в воспитании сына».«Конкурс» будет объявлен «через двадцать лет». Если Милль будет «самым образованным и добродетельным молодым человеком» из двух первенцев, гордый отец признался: «Я не стану вам завидовать, что у вас может быть ваш самый богатый» (Mill to Forbes, 1806). По иронии судьбы, двадцать лет спустя добродетельный сын впадал в уныние, заставляя его усомниться в эффективности отцовской образовательной программы.

После получения первой степени в 1794 году Милль начал учиться на министерство.В течение следующих четырех лет он поддерживал себя, обучая сыновей и дочерей нескольких благородных семей. Одна такая семья даже учредила небольшую пенсию, которая в течение многих лет дополняла доход Милля (Lazenby 1972, 309). Тем не менее, опыт не был счастливым. За неоднократное забвение своего «места» в «приличном обществе» он терпел одно оскорбление за другим. Он с тех пор питал непреходящую ненависть к потомственной аристократии.

К тому времени, когда ему было разрешено проповедовать в 1798 году, Милль, очевидно, начал терять свою веру и к началу 1800-х годов стал беспокойным и разочарованным.В 1802 году в возрасте двадцати девяти лет он уехал в Лондон в надежде улучшить свое положение. В течение нескольких лет после этого он работал независимым автором, журналистом и редактором. С 1802 года и до его назначения помощником экзаменатора корреспонденции в Ост-Индской компании в 1819 году литературные труды Милля были колоссальными. Помимо около 1400 редакционных статей, он написал сотни содержательных статей и обзоров, а также несколько книг, в том числе его History of British India в трех больших томах.Хотя некоторые из них, несомненно, были подвигами любви, большинство из них были работой по необходимости, поскольку Миллю приходилось содержать себя и свою жену Харриет, на которой он женился в 1805 году, и быстрорастущую семью.

В конце 1807 или начале 1808 года Джеймс Милль встретил Джереми Бентама, с которым вскоре заключил политический и философский союз. Эти двое были в некотором смысле родственными душами. Оба желали и работали для религиозной терпимости и правовой реформы; оба выступали за свободу слова и печати; оба опасались, что неспособность реформировать британскую политическую систему — среди прочего, путем ликвидации гнилых районов и расширения избирательного права — приведет к реакционной непримиримости, с одной стороны, и революционным эксцессам, с другой.Но эти двое мужчин были совершенно разного темперамента и происхождения. Бентам, богатый холостяк, был эксцентричным гением и скрытым философом. Бедный, взволнованный и трудолюбивый Милл был более практичным и мирским партнером в этом своеобразном партнерстве. Он также был более ясным писателем и более убедительным пропагандистом утилитаристского дела.

Бентам считал, что погоня за удовольствием и избегание боли являются двумя целями всех человеческих действий. Его философия, утилитаризм, считала, что личный интерес, понимаемый как удовольствие или счастье, следует «максимизировать», а боль «минимизировать» (Бентам, кстати, придумал оба термина).И, как с личным интересом, так и с интересом общества. По словам Бентама, цель законодательства и государственной политики заключалась в том, чтобы способствовать «наибольшему счастью наибольшего числа людей». Милль как бы согласился. Бывший суровым шотландским пресвитерианцем и все еще немного платоником, он смутно относился к чистому гедонизму. Подобно Платону, он расположил удовольствия в иерархии, причем чувственные удовольствия были подчинены интеллектуальным.

Несмотря на различия, Милль оказался самым ценным союзником Бентама.Как лучший писатель и способный защитник, Милль помог сделать идеи и схемы Бентама более привлекательными и популярными, чем они могли бы быть в ином случае. Но он также по-разному повлиял на идеи Бентама. Во-первых, Милль привел Бентама к пониманию важности экономических факторов в объяснении и изменении социальной жизни и политических институтов; во-вторых, он повернул Бентама от пропаганды аристократических реформ «сверху вниз» к более популярному или «демократическому» направлению. Какое-то время их партнерство оказалось плодотворным.Благодаря энергии Милля, идей Бентама и финансовой поддержке утилитарные схемы правовой, политической, уголовной и образовательной реформы получили все более широкую аудиторию и круг сторонников. В этот круг входили, в частности, Фрэнсис Плейс («радикальный портной Чаринг-Кросс»), женевец Этьен Дюмон, историк Джордж Грот, биржевой маклер, ставший экономистом Дэвид Рикардо, и, конечно, не в последнюю очередь — молодой Джон Стюарт Милль . Каждый по-своему вступил в утилитарное дело. Этому способствовало основание Общества распространения полезных знаний, а затем запуск Вестминстерского обзора и основание Университетского колледжа Лондона (где тело Бентама, набитое и помещенное в стеклянный ящик, может все еще можно увидеть сегодня).Эта небольшая группа «философских радикалов» неустанно работала над политическими изменениями, некоторые из которых позже были включены в Закон о реформе 1832 года. Но Бентам и Милль становились все более отчужденными. Бентам был вспыльчивым, и с ним было трудно работать, и Милль не раз подавлял свою гордость, принимая финансовую поддержку и терпя личные упреки со стороны своего старшего партнера.

В 1818 году, после двенадцати лет работы, была опубликована массивная книга Милля «История Британской Индии ».В начале следующего года он был назначен помощником экзаменатора в Ост-Индской компании. Его финансовое будущее наконец обеспечено, Милль больше не нуждался в щедрости Бентама. Двое мужчин виделись все меньше и меньше друг друга. Их политический союз продолжался, даже когда их личные отношения охладились. Их непростая дружба фактически закончилась за несколько лет до смерти Бентама в 1832 году.

Помимо того, что Джеймс Милль был неутомимым реформатором и плодовитым писателем, он дал своему сыну Джону одно из самых сложных образований, когда-либо записанных в анналах педагогики.Милль-старший давал юному Иоанну ежедневные уроки латыни, греческого, французского, истории, философии и политической экономии. Литература и поэзия также преподавались, хотя и с меньшим энтузиазмом (Джеймс Милль, как и Платон, не доверял поэтам и поэзии). Ожидается, что Джон, в свою очередь, будет обучать своих младших братьев и сестер этим предметам. Каждого из них строго и регулярно осматривал их беспощадный отец, и девять детей, как и их мать, жили с ним, опасаясь его упрека. Как позже писал Джон Стюарт Милль: «Я … вырос в отсутствии любви и в присутствии страха» (Дж.С. Милл 1873, 612).

Напряженные отношения Милля с женой и детьми резко контрастируют с его теплыми и сердечными отношениями с другими людьми, особенно с молодыми людьми, которые искали его ради удовольствия от его компании и для энергичной беседы. Как вспоминал Джон Блэк, редактор « Morning Chronicle», «» по случаю смерти Милля в 1836 году:

Мистер Милль говорил красноречиво и впечатляюще. Он прекрасно владел языком, что несло на себе печать его серьезного и энергичного характера.Молодые люди особенно любили его общество … Ни один мужчина не мог наслаждаться своим обществом, не уловив частицу своего возвышенного энтузиазма … Его разговор был таким энергичным и полным в мыслях, таким лаконичным и точным … его разговорные наблюдения или аргументы были бы идеальными композициями (цитируется по Bain 1882, 457).

К сожалению, этого нельзя сказать о сочинениях Милля, которые, как правило, являются сухими и назидательными.

Джеймс Милль всегда пытался писать, как он говорил, «по-мужски откровенно», и в этом ему, безусловно, удавалось.Читатель никогда не затрудняется узнать, каковы его взгляды и в чем заключаются его симпатии. Мужественная простота Милля особенно очевидна в его массивном трехтомном Истории Британской Индии , который начинается с замечательного предисловия, в котором он утверждает, что его объективность гарантируется тем фактом, что он никогда не был в Индии. У него, по его словам, «критическая или осуждающая история», и его суждения об индуистских обычаях и обычаях особенно суровы (Mill 1818, I, x). Он осуждает их «грубую» и «отсталую» культуру за культивирование невежества и почитание суеверий и не оставляет сомнений в том, что он поддерживает сильную дозу утилитаристского рационализма в качестве противоядия.Хотя его History является частично утилитарным трактатом и частично защитой британского вмешательства в дела Индии, это больше, чем сумма этих двух частей. «История » Милля, возможно, более ясно, чем любая из его других работ, показывает продолжающееся влияние его шотландского образования (Rendall, 1982). Критерии, согласно которым Милль судит и критикует индийские обычаи и обычаи, вытекают из взгляда на исторический прогресс, которому он научился, в частности, у Дугальда Стюарта и Джона Миллара.Согласно этой точке зрения, «человек — прогрессивное существо», а образование — главный двигатель прогресса. А это, в свою очередь, помогает объяснить не только резкие суждения Милля об индусах, но и его постоянно повторяющийся акцент на образовании (Mill 1992, 139–84).

Практически все, что когда-либо писал Джеймс Милль, имело педагогическую цель. Он был безжалостным дидактическим писателем, чьи наиболее важные эссе — в частности, Правительство и Образование — принимают форму отрывочных, сжатых, дедуктивных аргументов (Де Марчи, 1983).Это стиль, который его современники либо восхищались, либо ненавидели, что можно увидеть, например, в романе Ф. Д. Мориса Юстас Конвей . Когда бентамит Мортон обнаруживает, что Юстас читает Эссе Милля о правительстве , он спрашивает его мнение о Милле. Юстас ответов:

«Я считаю его едва ли не самым замечательным прозаиком на нашем языке».

«Это не я», — говорит Мортон. «Я безмерно одобряю содержание его трактатов, но стиль кажется мне отвратительным.”

«О!» — говорит Юстас, — «Я не могу разделить материю и стиль… Моя причина восхищения этой книгой заключается в том, что она придает такую ​​фиксированность и реальность всему, что было наиболее смутно блестящим в моих размышлениях — она ​​превращает мечты в демонстрации. »(Цитата по Thomas 1969, 255–56).

Многие читатели Милля были не такими нежными. Томас Бабингтон Маколей критиковал Милля и его товарищей-утилитаристов за «проявление квакерской простоты или, скорее, циничной небрежности и нечистоты стиля.”При этом

они отдают свое понимание… самым подлым и отвратительным софизмам, при условии, что эти софизмы предстают перед ними, замаскированные внешними проявлениями. Похоже, они не знают, что у логики есть свои иллюзии, как и риторика, — что заблуждение может таиться в силлогизме так же, как и в метафоре (Macaulay 1992, 272–73).

Но если стиль рассуждений и писем Милля был простым и неприукрашенным, он был по крайней мере ясным и убедительным. И это, безусловно, добродетель, которой слишком часто не хватает политическим теоретикам.

И действительно, Джеймс Милль считал себя теоретиком, что для него было титулом, который нужно носить с гордостью. Теория, писал он, дает «командный взгляд» на ее предмет и служит руководством для улучшения практики. Теория предшествует практике или «опыту», а не просто выводится из нее. Среди часто противоречивой суматохи внешнего вида теория функционирует a priori , выступая в качестве надежного флюгера и направляющей (Mill 1992, 141). Этот взгляд на теорию широко присутствует во всех его трудах, и в частности в его политических очерках.Самым важным из них — и наиболее спорным — является Правительство .

Справедливо или нет, но современная репутация Милля как политического теоретика основывается на одном-единственном эссе. Эссе о правительстве, как позже писал Милль, предназначалось для того, чтобы служить «исчерпывающим планом» или «каркасной картой», с помощью которой можно было найти свой путь через обширную, разнообразную и часто запутанную и опасную территорию политики (Милл 1820 г.). Правительство, утверждает Милль, всего лишь средство для достижения цели, а именно.счастье всего сообщества и людей, составляющих его. Мы должны начать с предположения, что каждым человеком движет желание испытать удовольствие и избежать боли. Удовольствия и страдания происходят из двух источников: наших собратьев и природы. Правительство имеет прямое отношение к первому и косвенно ко второму: «Его задача — довести до предела удовольствия и до предела уменьшить боль, которую люди получают друг от друга». Тем не менее, «первопричину правительства» следует искать в самой природе, поскольку люди должны вырывать у нее «скудные материалы счастья» (Mill 1992, 4–5).Природа и человеческая природа объединяются, чтобы сделать правительство необходимым. В природе человека не только желать счастья, но и удовлетворять это желание, прикладывая как можно меньше усилий. Поскольку труд является средством обретения счастья, а наш собственный труд причиняет нам боль, мы, если позволим, будем жить за счет труда других. По мере того, как другие наслаждаются плодами моего труда, мой главный стимул к работе, а именно мое собственное счастье, уменьшается, если не уничтожается.

Таким образом, продолжает Милль, основная проблема при разработке действенных политических институтов состоит в том, чтобы максимизировать счастье сообщества путем сведения к минимуму того, в какой степени некоторые из его членов могут посягать на плоды чужого труда и пользоваться ими.Этого не может произойти, утверждает Милль, в монархии (где один правитель эксплуатирует своих подданных) или в аристократии (где правящая элита эксплуатирует простых людей). Невозможно достичь максимального общего счастья в условиях прямой демократии, поскольку время и усилия, необходимые для управления, будут вычтены из времени и усилий, необходимых для участия в производительном труде (Mill 1992, 7–9). Единственная система, которая служит средством достижения индивидуального и коллективного счастья, — это представительная демократия, при которой граждане избирают представителей для обсуждения и принятия законов от их имени и в их интересах.Однако сразу же возникает проблема, как заставить представителей управлять от имени народа, а не от своего собственного. Ответ Милля состоит в том, что частые выборы и короткие сроки пребывания в должности делают маловероятным, что избранные представители будут принимать законы только для собственной выгоды. В конце концов, представители набираются из тех рядов людей, в которые они могут рассчитывать по окончании своего срока полномочий. Учитывая то, что сегодня мы могли бы назвать структурой стимулов представительного правительства, у представителей есть все основания продвигать интересы народа, а не свои собственные.Действительно, в правильно структурированной системе будет «совпадение интересов» между представителями и электоратом (Mill 1992, 22).

4.1 Мельница по представлению

Взгляды Милля на репрезентацию находятся на полпути между двумя противоположными взглядами. С одной стороны, Жан-Жак Руссо и другие теоретики «участия», которые утверждают, что позволить кому-либо представлять вас или ваши интересы равносильно лишению свободы. С другой стороны — различные вигские защитники «виртуального представительства», в том числе Эдмунд Берк, а позже — современники Милля сэр Джеймс Макинтош и Т.Б. Маколей, которые утверждают, что представители, избранные немногими, могут лучше всего представлять интересы многих. По их мнению, для того, чтобы быть хорошо представленным в парламенте, необязательно иметь право голоса или голоса.

Против Руссо и других противников представительства tout court Милль утверждает, что представительное правительство является «великим открытием современности», поскольку оно позволяет немногим эффективно и быстро представлять интересы многих — до тех пор, пока так как многие имеют право голоса для того, чтобы отразить свои взгляды, и, кроме того, могут требовать строгого отчета от немногих за свои действия во время пребывания в должности.Правильно структурированная, такая система служит укреплению свободы, поскольку освобождает большинство людей от обременительной и трудоемкой работы по управлению, тем самым позволяя им продолжать свои более продуктивные индивидуальные занятия и, особенно, продуктивный труд (Mill 1992. , 21).

Но основные аргументы Милля были направлены против тори и вигов, которые защищали «виртуальное представительство» и выступали за медленную и поэтапную реформу репрезентативной системы. Он считает, что сама идея виртуального представительства — это рецепт неправильного управления, коррупции и торжества аристократических или «зловещих интересов» немногих за счет многих.Общественные интересы могут быть представлены только постольку, поскольку общественность или ее значительно увеличенная часть имеет право голоса. Милль — радикальный индивидуалист в том смысле, что он настаивает на том, что каждый человек — лучший, а может быть, и единственный судья в своих интересах. И если — как он также настаивает — общественные интересы — это сумма всех индивидуальных незловещих интересов, из этого следует, что чем шире круг полномочий, тем более представительным является правительство. Милль считал любую защиту сильно ограниченной франшизы и виртуального представительства аргументами против самого представительного правительства. Pace Рикардо, Милль действительно не смог избежать того, чтобы Правительство «выглядело как эссе о реформе парламента» (Ricardo 1820, 211).

4.2 Меритократический «средний ранг»

Мнение Милля о том, что каждый человек является лучшим судьей своих собственных интересов, кажется, резко контрастирует с его похвалой и очевидными привилегиями одной конкретной общности — «среднего ранга … того умного, этого добродетельного ранга … который дает науке, искусства и самого законодательства, их наиболее выдающихся украшений, и является главным источником всего, что возвышало и усовершенствовало человеческую природу … »Именно к этому среднему рангу — предшественнику современной« меритократии »- простые рабочие обращаются за советом. и руководство, особенно в моральных и политических вопросах (Mill 1992, 41–42).Хотя такие замечания поразили многих современных комментаторов как воинствующая защита власти и привилегий среднего класса, на самом деле это совсем не так. Милль редко использует фразу «средний класс», предпочитая вместо этого более архаичную «средний класс». И это еще раз подчеркивает непреходящую важность шотландского образования Милля. Понятие «ранги», подробно проанализированное в книге Джона Миллара «« Происхождение различий рангов »(1806)», произвело глубокое впечатление. «Ранги» Миллара (и Милля) не являются (совсем) «классами» в нашем современном понимании — то есть чисто описательными, довольно разными и нормативно нейтральными социально-экономическими образованиями — но вместо этого предназначены для отбора людей с особыми интеллектуальными качествами. и отметить градации морального и гражданского влияния.

Милл очень тщательно проводит различие между «классом» и «званием». Члены «класса» объединены общими (и обычно эгоистичными или «зловещими») интересами. Члены «среднего ранга», напротив, отличаются больше своим образованием, интеллектом и общественным духом, чем своим богатством или любыми другими социальными или экономическими характеристиками. Их «повсеместно описывают как наиболее мудрую и наиболее добродетельную часть общества, которая, — едко добавляет Милль, — не является аристократическим [классом]» (Mill 1992, 41).Члены среднего звена обязаны своим положением не случайному рождению, а «нынешнему состоянию образования и распространению знаний» среди тех, кто стремится их получить. В этом свете «радикальный портной» Фрэнсис Плейс, биржевой маклер Дэвид Рикардо, богатый филантроп Джереми Бентам, квакерский редактор Уильям Аллен и даже сам Джеймс Милл — хотя и не весь «средний класс» по современным меркам — принадлежали к уважаемому среднему классу. классифицировать. Таким образом, ясно, что идея среднего звания пересекается с видами классового разделения, с которыми мы знакомы сегодня.Следовательно, любая попытка классифицировать Милля как апологета «среднего класса» simpliciter является анахронизмом и довольно неуместной. Вместо этого он является одним из первых защитников, avant la lettre , идеи меритократии, члены которой представляют все классы и слои общества.

4.3 Приемная правительства

Идея, что Милль был апологетом интересов среднего класса, была, конечно, более поздним развитием. Но как насчет взглядов его современников на «Очерк правительства » № ? Из-за столь короткого эссе Милля Правительство оказалось на удивление противоречивым в его дни.Тори и виги считали ее послание дико и даже опасно демократичным, в то время как многие из соратников Милля-утилитаристов, включая Бентама, Джона Стюарта Милля и Уильяма Томпсона, считали, что он не зашел достаточно далеко в отстаивании расширения франшизы. Хотя Милль был более «демократичным» в частных беседах, он публично выступал за расширение права голоса, чтобы включить в него всех мужчин, глав домохозяйств старше сорока лет, оставив их выступать от лица молодых мужчин и всех женщин и представлять их интересы:

Ясно одно: все люди, чьи интересы бесспорно входят в интересы других людей, могут быть исключены без каких-либо неудобств.В этом свете можно рассматривать всех детей до определенного возраста, чьи интересы совпадают с интересами их родителей. В этом свете также можно рассматривать женщин, интересы почти всех которых связаны либо с интересами их отцов, либо с интересами их мужей (Mill 1992, 27).

Это, как позже заметил его старший сын, был «худшим [параграфом], который он когда-либо писал» (J.S. Mill 1961, 98). Большинство критиков Милля быстро ухватились за это, хотя бы потому, что его вывод противоречит двум из часто высказываемых Миллем посылкам, а именно, что каждый из нас лучше всех судит о своих собственных интересах и что любой, кто обладает неограниченной властью, обязательно будет ею злоупотреблять.Как утверждал Уильям Томпсон в своей книге «Обращение к половине человеческой расы , » (1825 г.), посылки Милля указывали на максимально широкое распространение франшизы, а не на исключение «половины человечества», а именно. все женщины.

4.4 «Знаменитая атака» Маколея

Всегда будучи критиком, Милль сам часто подвергался критике, большая часть которой исходила из кругов, враждебных тем радикальным реформам, которые одобрялись Бентам и философскими радикалами. «Очерк о правительстве» Милля впервые появился в 1820 году, а впоследствии был переиздан в выпусках его «Очерков » в 1823, 1825 и 1828 годах, которые охватили все более широкую аудиторию, в том числе (Милль хвастался) «молодых людей из Кембриджского союза. .Опасаясь, что Милль и философские радикалы угрожают делу умеренных реформ, полемисты-виги выступили против Милля. Один из них, сэр Джеймс Макинтош (1765–1832), был старым стойким приверженцем вигов с трудолюбивым и часто напыщенным стилем прозы. Другой, Т. Б. Маколей (1800–1859), был гораздо более молодым и в целом более грозным противником.

«Мельница у правительства» Маколея, опубликованная в мартовском номере журнала The Edinburgh Review за март 1829 года, представляет собой замечательную смесь логической критики, иронии, едкого остроумия и забавной пародии.Эссе Милля о правительстве , о котором сегодня вспоминают, несомненно, в чем-то обязано памятной критике Маколея. Самая замечательная черта критики Маколея состоит в том, что она, по-видимому, в значительной степени отстранена от конкретных политических вопросов, вместо этого сосредотачиваясь на том, что мы в настоящее время называем методологическими вопросами. Против своего старшего противника 28-летний Маколей защищает «исторический» или «индуктивный» подход к изучению политики против абстрактного, антиисторического и «дедуктивного» метода Милля.Маколей утверждает, что мы больше узнаем из «опыта», чем из «теории», и ему лучше всего остерегаться упрощений и «софизмов», которые можно найти в «Очерке правительства » Милля . Самым пагубным из них является «закон», согласно которому люди всегда действуют исходя из личных интересов. Этот закон, возражает Маколей, либо тривиально истинен (потому что логически замкнут), либо явно ложен; в любом случае этого вряд ли достаточно в качестве основы для аргументации в пользу радикальной реформы, не говоря уже о всеобъемлющей теории политики.И если дедуктивная логика Милля не сработает, все здание — включая его якобы «научные» аргументы в пользу радикальной реформы — рухнет вместе с ней (Macaulay, 1992).

То, что Джеймс Милль, яростный полемист, который он был, не ответил быстро и без запретов, кажется удивительным, если не сказать больше. Его старший сын предлагает одно возможное объяснение. В своей автобиографии Дж. С. Милль отмечает, что «меня совсем не устраивало то, как мой отец отвечал на критику Маколея.Он не стал, как я думал, он должен был сделать, оправдываться тем, что сказал: «Я не писал научный трактат о государствах. Я писал статью о парламентской реформе ». Он считал аргумент Маколея просто иррациональным; нападение на способность рассуждать; пример высказывания Гоббса о том, что когда разум против человека, человек будет против разума (J.S. Mill 1873, 165, 167) ».

Тем не менее, рассказ младшего Милля о реакции своего отца на «известное нападение» Маколея (как позже описал его сын) вводит в заблуждение по крайней мере в двух отношениях.Во-первых, Джеймс Милль не мог и, учитывая его собственные предпосылки, не мог различать «научный трактат о политике» и последовательный и убедительный аргумент в пользу «парламентской реформы». Поскольку он считал, что любые реформы, которые были осуществимы и стоили того, могли быть основаны только на достаточно научной теории политики. Эссе о правительстве должно было быть и тем и другим, хотя бы вкратце. Более того, у младшего Милля создается впечатление, что его отец, хотя и был возмущен нападением, так и не ответил Маколею.Но это неправда.

Какое-то время Джеймс Милль безуспешно пытался убедить своего друга и соратника-бентамита Этьена Дюмона ответить «кудрявому хохлатому гребешку, который злоупотребляет только тем, чего не понимает» (Mill to Dumont, 1829b). Тем временем появилась диссертация сэра Джеймса Макинтоша по этической философии (1830), в которой статья Милля «Очерк правительства » была выделена для особого осуждения. В этом не было ничего нового; но что привлекло внимание Милля, так это то, что манера и манера аргументации Макинтоша были заимствованы, как признает автор, у «автора последней критики мистера Ф.Очерк Милля. См. «Эдинбургское обозрение», № 97, март 1829 г. » «Это, — с явным удовольствием говорит Милль, — удобно; потому что ответ, который подходит для сэра Джеймса, отвечает той же цели с Эдинбургским обозрением »(Mill 1992, 305). Конечно, «автор поздней критики», на которого ссылается Макинтош, был не кто иной, как Маколей, которому старший Милл затем переходит к ответу под видом ответа Макинтошу.

В своем ответе Милль повторяет и защищает аргументы, выдвинутые в его Эссе о правительстве : все люди, включая правителей и представителей, движимы главным образом, если не исключительно соображениями личного интереса, и поэтому единственная гарантия хорошего правительства — это можно найти в том, чтобы интересы представителей совпадали с интересами их избирателей.Но, в отличие от хладнокровного, отстраненного и якобы дедуктивного Essay on Government , ответ Милля содержит много язвительности. Он пишет, как школьный учитель, который, потеряв всякое терпение по отношению к тупоголовому ученику, довольствуется тем, что высмеивает его перед более умными одноклассниками. Зрелище не очень красивое и показывает Джеймса Милля в его худшем полемическом состоянии. Несомненно, вопрос о том, может ли такой блестящий ответ достаточным в качестве опровержения и в какой степени, и в какой степени.

Хотя ни одно из других эссе Милля, за исключением, пожалуй, «Церкви и ее реформы» (1835 г.), не оказалось столь спорным, каждое из них расширяет пункты, сделанные мимоходом в «Эссе о правительстве » . Юриспруденция подробно рассматривает права — что они собой представляют, кем они определены и как они лучше всего защищены. В том же ключе и способом, который предвосхищает (и, возможно, повлиял на) О свободе (1859) Свобода прессы младшего Милля, защищает право на свободу слова и дискуссии против аргументов в пользу ограничений и цензуры. Свободное правительство требует свободного обмена идеями и мнениями, а хорошее правительство требует информированных и критически настроенных граждан.Для обоих незаменимый инструмент — свободная пресса.

В эссе « Education» Милл описывает условия, наиболее благоприятствующие воспитанию хороших людей и, в частности, хороших граждан. Гражданское или «политическое образование», — говорит он, — «краеугольный камень арки; от этого зависит сила целого »(Mill 1992, 193). Милль любил цитировать изречение Гельвеция l’éducation peut tout («образование делает все возможным»). И, конечно же, никакой другой политический мыслитель, кроме, возможно, Платона и Томаса Джефферсона, не придавал большего значения образованию, чем Джеймс Милль.Как мы обсуждали в разделе 6, под «образованием» Милль имел в виду не только домашнее образование или формальное школьное образование, но и все влияния, которые влияют на формирование характера и мировоззрения, включая влияние социальных и политических институтов.

В статье Тюрьмы и тюремная дисциплина Милль применяет свою теорию воспитания к реформе пенитенциарной системы. Подобно тому, как характер человека может быть сформирован хорошим образованием, так и характер человека может быть сформирован плохо из-за неправильного образования. Последнее, утверждает Милль, особенно очевидно в криминальном классе.Преступники совершают преступления и попадают в тюрьму за плохое образование. Правильно понимаемое наказание — это своего рода лечебное воспитание, а тюрьма, правильно построенная, дает возможность переделать уродливые характеры заключенных. Тюрьмы и тюремная дисциплина определяет типы наказаний, которые могут отпугнуть правонарушителей или, в противном случае, переформировать и перевоспитать преступников, чтобы они стали продуктивными членами общества. В этом и в других отношениях теория наказания Милля является зеркальным отражением теории Платона.Как и Платон, Милль проводит четкую грань между наказанием кого-либо и причинением ему вреда. Цель наказания — реформировать (буквально переформировать) душу или характер заключенного, чтобы его можно было освободить в обществе, не опасаясь причинения вреда другим. Но причинить кому-то вред — значит сделать ему хуже и даже опаснее для общества (Ball 1995, гл. 7).

Милль представлял общество, населенное активными гражданами, всегда остерегающимися правителей или представителей, которые нарушат их права и лишат их свободы.В конце концов, это центральная тема «Эссе о правительстве », и довод в пользу статьи «Бюллетень » Милля, опубликованной в 1830 году в качестве вклада в общественные дебаты, предшествовавшие принятию Закона о реформе 1832 года. Смешивая логическую проницательность с резкими насмешками, Милль переформулирует и опровергает аргументы против расширения права голоса и введения тайного голосования. Против такой реформы могли выступить только те, у кого зловещие интересы.

Начало девятнадцатого века в Британии было эпохой, когда все больше внимания уделялось образованию, особенно общественному, хотя и не государственному, обеспечению образования для низших слоев населения.Образовательная активность Милля в создании школ для всех началась с его сотрудничества с Бентам и Плейс (Burston 1973, гл. 3). В течение следующих двух десятилетий Милль и его сотрудники (включая Уильяма Аллена, Эдварда Уэйкфилда и Закари Маколея — отца известного критика Милля — а также Джеймса Макинтоша — получившего резкую критику Милля в 1835 году) вообще продвигали дело государственного образования. уровней, от детской школы Роберта Оуэна до планируемой Хрестоматической школы в саду Бентама и, как известно, Лондонского университета — этой «безбожной школы», «колледжа неверных на Гауэр-стрит» ( The Standard , 19 июня 1828 г. (выпуск 340 ), п.2). И хотя Милль старался не привлекать к себе внимания во всех этих начинаниях, «когда приходили трудности, всегда обращались за помощью к нему» (Bain 1882, 86).

Милль нашел хорошее применение своей ручке в выпусках Edinburgh Review , Philanthropist и Eclectic Review на протяжении 1810-х годов в дебатах по системам наблюдения Джозефа Ланкастера (в Лондоне, одобренного Миллем и соавторами) и Эндрю Белла. (при поддержке англиканской церкви). Однако его Essay on Education (первоначально опубликованное в 1819 году) не несет в себе следов этой ожесточенной полемики.Мало того, что Education , как и Government , было написано дедуктивным или синтетическим стилем. Но также абстрактная теоретическая трактовка имела важные конкретные, практические последствия для социальной политики — последствия, на которые, как и в случае с Правительство , Милль только намекал, а не прямо рисовал. Есть и другие сходства между Education и Government . Например, хотя Милль стремился к всеобъемлющему взгляду на образование, он ограничился «скелетом» (Mill 1992, 141).Он также начал свой анализ с определения предмета, связанного с поиском счастья. Целью образования, как он утверждал, является «сделать человека, насколько это возможно, орудием счастья, в первую очередь для него самого, а затем и для других существ» (Mill 1992, 139). Более того, например, Правительство , Education предпочло преуменьшить свою бентамитовскую, радикальную или утилитарную родословную. Для стойкого бентамита было совершенно нехарактерно указывать на то, что счастье «состоит, [еще не] определено» (Mill 1992, 156), тем более что счастье было определено как цель, к которой стремится образование.

Education , как и Government , однако, никого не обманули, в чем заключалась лояльность его автора. Дважды Милль противопоставил два «класса философов»: «Хартли и его последователи в Англии, Кондильяк и его последователи во Франции» и «доктор Рид и его последователи в этой стране, Кант и немецкая школа метафизиков в целом на континенте». Первое разногласие между этими двумя группами философов касалось диапазона того, что Милль называл «простыми чувствами».«Первые мысли, впечатления и идеи, единственные простые или оригинальные чувства. Хотя часто бывает трудно проанализировать «сложное чувство» на составляющие его простые чувства, для этого класса философов восприятие предшествовало зачатию. Второй класс философов не считал впечатления и идеи единственными «изначальными чувствами», неспособными к дальнейшему анализу. Они добавили третью категорию: «те [чувства], которые соответствуют словам помнить, верить, судить , пробел , время и т. Д.Для Милля третья категория «изначальных чувств» усложняла анализ и, следовательно, образование, стирая границы (и порядок) между восприятием и концепцией (Mill 1992, 144). Второе разногласие между этими двумя группами философов возникло при попытке проанализировать конец образования. Первый, как утверждал Милль, признавал скромное или телесное происхождение счастья, прослеживая счастье до простых ощущений и их превращения в идеи. Для них комбинации этих простых чувств составляют все интеллектуальные и моральные феномены человеческой природы.Вторые, утверждал Милль, стремятся к счастью на более высоком уровне, чем «грубые элементы чувства». Для этих философов разум распознает истину, добро и зло независимо от человеческого опыта, «без помощи чувств» (Mill 1992, 157). Было ясно, что Милль встал на сторону бывшей философской группы. Однако для его целей в Education «разрыв» между a posteriori и a priori школами по этому вопросу не имел большого значения. Достаточно было, чтобы его читатели признали связь между счастьем и образованием.

6.1 Мельница о «человеческом разуме»

«Эссе об образовании» очерчивает и предвосхищает основные темы «Анализа » Милля, его наиболее всестороннего исследования того, что его сын позже назовет «этологией или наукой о формировании характера» ( A System of Logic , Book VI; Ball; 2010). Поскольку Джон Стюарт Милль поместил анализ своего отца в обсуждение «априорного взгляда на человеческое знание и способности познания» и его «противоположной доктрины, которая выводит все знания из опыта, а также все моральные и интеллектуальные способности». качества, в основном из направления, данного ассоциациям », давайте на мгновение сосредоточимся на этой работе.Для младшего Милля, как и его собственный A System of Logic , Analysis его отца пытался бороться с философской теорией, которая превращала «каждое закоренелое убеждение и каждое сильное чувство, происхождение которого не запоминается, […] собственный самодостаточный ваучер и оправдание »(JS Mill 1873, 233). В 1869 году Джон Стюарт Милль опубликовал второе издание этого эссе с расширенными комментариями его самого, Александра Бейна, Джорджа Грота и Эндрю Финдлейтера, известного филолога.

Для Джеймса Милля знание приходит из чувственного опыта. Он утверждал, что есть два вида ощущений. Первый вид переживается, когда присутствует чувственный объект. Источниками такого рода переживаний являются чувства и переживание тех ощущений, которые сопровождают мышечную и пищеварительную деятельность. Второй вид переживается, когда чувственного объекта больше нет. Даже после того, как ощущение исчезло, остается некое чувственное содержание, «голый факт»: «копия, образ ощущения, иногда репрезентация или след ощущения», т.е.е. его идея (Mill 1829a, I.40–41). «На протяжении всей нашей жизни, — утверждал Джеймс Милль, — постоянно происходит серия этих двух состояний сознания, называемых ощущениями и идеями». Он подчеркнул, что идеи возникают не из предметов, а из ощущений. И поскольку ощущения являются либо синхронными, либо последовательными, «наши идеи возникают или существуют в том порядке, в котором существовали ощущения», в пространстве (одновременное существование) и / или во времени (предшествующее и последующее существование) (Милл 1829а, И.52, 55–56).

Психология ассоциаций, как это изложено таким образом, исследует связи между опытом, зарегистрированным сознательным разумом, и идеями или цепочками идей, которые возникают в результате регистрации опыта. Сила или слабость ассоциаций между ощущением и идеей или между идеями варьируется в зависимости от того, насколько они постоянны или ярки. Некоторые ассоциации настолько прочны и постоянны, что становятся нерасторжимыми или неразделимыми, объединяя различные аспекты сложного опыта в единый кластер ассоциаций.Яркость части кластера может привлечь внимание сознательного разума. Иногда в кластере преобладает ощущение, иногда идея. Вообще говоря, отмечал Милль, ощущения более ярки, чем идеи, болезненные или приятные ощущения или идеи более ярки, чем безразличные, а более свежие более ярки, чем менее свежие (Mill 1829a, I.60–63). Воспринимающий ум обращает внимание только на часть чувственного опыта как в момент ощущения, так и, следовательно, в его копии, изображении или представлении.В книге «История Британской Индии » Милль использовал этот «закон» человеческой природы, чтобы объяснить, как историку-философу никогда не приходилось ступать в чужую страну, чтобы написать ее историю:

При беглом обзоре становится понятно, что ум, неспособный сосредоточить внимание на бесконечном количестве объектов целиком, привязывается к нескольким; и не обращает внимания на остающееся множество. Но что же тогда являются объектами, к которым разум в такой ситуации предпочитает привлекать? Те, которые попадают в поток его собственных мыслей; те, которые соответствуют его прежним впечатлениям; те, которые подтверждают его предыдущие идеи.

Просеивая различные свидетельства одного и того же явления, как судья, можно, таким образом, составить более полное представление о нем, а не быть фактическим свидетелем (Mill 1818, I.xii-xiv; Loizides 2019b).

По Джеймсу Миллю, человек поддерживает некоторую власть над ощущениями (то есть в контролируемой среде), поскольку они происходят от чувственных объектов. Однако, как указывал Милль, нельзя вспоминать идеи или цепочки идей по желанию: «Мысли приходят в ум непрошеным образом.Но идеи можно связать с чувственными объектами, такими как звуки, запахи, образы и так далее. Таким образом, язык предоставляет знаки, например слышимые и видимые, которые отмечают ощущения и напоминают идеи (Mill 1829a, I.86–89). Таким образом, знания, полученные из прошлого, можно использовать для направления будущего. Например, определенные слова напоминают определенные идеи и цепочки идей. Эти идеи или цепочки идей с дополнительными ссылками или без них могут привести к определенным поведенческим реакциям, например мысли, эмоции, действия. Анализ цепочек ассоциаций определяет связи между вызванными ответами (последний шаг) и реальным опытом (первый шаг).Это практически невозможно сделать в случае неразрывной ассоциации, поскольку ощущения, идеи и цепочки идей сливаются воедино без разбора. Следовательно, хотя большинство детей ассоциируют тьму с призраками, Милль привел пример: «У некоторых эта ассоциация скоро растворяется», у других «она продолжается всю жизнь», особенно с наступлением ночи (Mill 1829a, I.60, 286–87). Даже такой ум, как у Бентама, не смог разрушить такую ​​ассоциацию.

6.2 Формирование характера

Mill’s Education (и Analysis ) подвергся критике за смешение двух разных проектов: эпистемологии и психологии.Путаница, утверждал Виндхэм Хедли Бёрстон, была вызвана неспособностью Милля признать различие синтетическое / аналитическое или концептуальное / эмпирическое (Burston 1973, гл. 5–6; Wilson 1990, гл. 4), критика, которая также была подвергнута критике в его адрес. Сына Система логики . Однако, учитывая, что эпистемология занимается не только тем, что такое знание, но и такими вопросами, как то, как его можно получить и какие когнитивные процессы действительно позволяют получить знание, Джеймс Милл предпринял попытку как в Education , так и в Analysis. может показаться не таким подозрительным, как на первый взгляд с философской точки зрения.Тем не менее, Милль действительно интересовался прежде всего формированием разума, убеждений и поведения «знающего субъекта». Его фундаментальная доктрина в психологии, как сообщил его сын, «заключалась в формировании всего человеческого характера в результате обстоятельств, посредством универсального принципа ассоциации и, как следствие, неограниченной возможности улучшения морального и интеллектуального состояния человечества с помощью образования» (JS Mill 1873, 109, 111). Для Джеймса Милля образование было всемогущим: «если образование не выполняет все, почти нет ничего, что не выполнялось бы» (Mill 1992, 160).

Аргумент Милля был прост: как индивидуальное, так и социальное благополучие зависит от индивидуальных действий. Действия зависят от чувств и мыслей (последний шаг в цепочке ассоциаций перед действием). Таким образом, образование должно быть построено на «знании последовательностей, происходящих в человеческих чувствах или мыслях». Такое знание позволяет наставнику «заставлять ученика иметь место одни чувства или мысли вместо других». Виды умственной преемственности, на которых работает образование, убеждал Милль, «определяют все различие между крайностями безумия и зла и величайшими достижимыми высотами мудрости и добродетели» (Mill 1992, 147; Mill 1813a, 98).Поскольку склонность человека проявляется в последовательностях его идей, цель обучения состоит в том, чтобы «обеспечить постоянное производство определенных последовательностей, а не других», либо посредством повторения и привития определенных привычек, либо посредством ассоциации с идеями. удовольствия или боли, в том числе похвалы и порицания (Mill 1992, 151).

The Essay on Education определил два вида обстоятельств, формирующих характер: физические и моральные. В отличие от моральных обстоятельств, не все физические обстоятельства подчинялись человеческой воле.Тем не менее, как указывал Милль, наиболее важными из них были: «всякое образование бессильно», если питание и труд (и, следовательно, здоровье) не имеют надлежащего качества и количества. Он настаивал на том, что «сама природа запрещает создавать мудрых и добродетельных людей из голодающих» или чрезмерно работающих людей (Mill 1992, 172–174). Что касается последнего, Милль в 1813 году нарисовал поразительно платоническую картину, обсуждая влияние труда на фабричных рабочих:

Запрет на почти весь период времени, который они проводят без сна, когда их глаза и все свои способности день за днем ​​сосредоточены исключительно на одном и том же узком круге объектов и операций, их разум доступен меньшему количеству людей. идей и получают меньше всего, что можно назвать умственным упражнением, чем любой другой набор людей, даже чем дикари в лесу (Mill 1813a, 94).

«Воздействие их положения на их разум, если возможно, еще более прискорбно», чем на их тело, — утверждал он. «Если не будут приняты меры, — подчеркивает он в« Образовании », — с помощью других инструментов образования, чтобы противодействовать« этим ужасным последствиям экономического прогресса, умы »огромной массы людей действительно находятся в опасности. дегенерируют, в то время как другие элементы цивилизации развиваются »(Mill 1992, 173).

Что касается моральных обстоятельств, то вместо того, чтобы тратить время на обсуждение конечных результатов, Милль сосредоточился на общепринятых средних принципах.Он утверждал, что стабильное производство тех мысленных последовательностей, которые служат целям образования, зависит от развития четырех добродетелей: интеллекта, умеренности, справедливости и щедрости. Первые два способствуют индивидуальному благополучию. Интеллект относился к «привнесению в наш кругозор того, что способно и что не может быть использовано в качестве средства», но также «захватывать и комбинировать в нужный момент все, что является наиболее подходящим средством для каждой конкретной цели». В более общем плане рациональная практика требует сбора наблюдений за прошлыми действиями с обоснованными ожиданиями (т.е. что аналогичные причины производят аналогичные эффекты) для конкретных результатов. Умеренность предполагает способность контролировать свои аппетиты и желания, не позволяя им вести к «пагубному направлению», позволяя постоянно преследовать то, что человек «сознательно одобряет». Последние две главные добродетели, справедливость и щедрость, способствуют социальному благополучию, избегая причинения вреда и делая положительное добро другим (т.е. действуя сверхнормативно) соответственно. Конечно, Милль настаивал, что «[в] реальности, поскольку счастье человека связано со счастьем его вида, то, что влияет на счастье одного, должно также, в целом, влиять на счастье другого ( Mill 1992, 154–156, 179; Loizides 2019c).

6.3 Образование, власть и свобода печати

Короче говоря, характер мысли Милля зависит от «направления, данного человеческим желаниям и страстям». В связи с этим «задача хорошего образования» состоит в том, чтобы связать «великие объекты желания» — например, богатство, власть, достоинство — с «замечательными качествами» отдельных людей (например, «великий интеллект, совершенное самообладание и т. -правительственная доброжелательность »), а не злые (например,« лесть, злословие, предательство ») (Mill 1992, 193; Mill 1829a, II.245). Поскольку политические (и правовые) механизмы в обществе очень сильны в укреплении таких ассоциаций посредством различных институтов и практик, «политическое образование» является «краеугольным камнем арки» (Mill 1992, 193). По словам Милля, правительство не только несет ответственность за формирование надлежащих привычек и ассоциаций с хорошими законами, правосудием и искоренением коррупции; но также правительство должно быть привлечено к ответственности, если оно не сделало этого.

Учитывая, что «наше мнение является отцом наших действий», — утверждал Милль в ходе дискуссии о парламентском представительстве, жизненно важно, чтобы люди не принимали мнение других на веру и не позволяли другим выбирать за них то, что в их интересах. .Таким образом, воспитание привычки изучать доказательства, обосновывающие мнения, было весьма важной образовательной задачей (Mill 1826, 10–11, 13–14; Mill 1992, 122, 126–130). Невнимание к свидетельствам сделало невозможным выявление ошибочного мышления, лежащего в основе множества предрассудков. Тем более, что те, «кто стоит на выгодной территории власти», предупреждал Милль, изобрели искусство защиты власти с помощью того, что он называл «логикой власти»: искажение фактов, сокрытие доказательств, умение задавать вопросы, аргумент от авторитета, апеллирующий к страху, и среди прочего, насмешки (Милл 1824, 465).Из-за постоянно присутствующей опасности того, что политические, правовые и социальные институты могут способствовать «привычкам раболепия и терпимости к произволу власти», «Свобода прессы» является жизненно важным противодействующим социальным влиянием и по этой причине «неоценимым благословение »хорошему правительству (Mill 1813b, 211–212, Mill 1992, 117–123; Гринт 2017). Таким образом, пресса функционирует как своего рода «высший и постоянный наблюдатель» за действиями правительства (Mill 1992, 107) посредством уместного распространения похвалы и порицания на государственных чиновников.

6.4 Образование и счастье

Джеймс Милль считал, что «из всех обстоятельств, влияющих на счастье, красоту, порядок и благополучие общества, наиболее важными являются индивидуальный характер» (Mill 1813a, 97). Формирование персонажа было непростым делом. От внутренней до политической сферы, многие институты сыграли свою роль в «возвышении народа»: возвышение «над невежеством, над свинством, над рабством проституток, над угнетением, над религиозным или политическим заблуждением, над униженным пороком, над подчинением себе». иррациональные страсти »(Mill 1813c, 345; Plassart 2008 и 2019).Чтобы адаптировать знаменитую стоическую идею, по мере того, как мы движемся от внутреннего к внешнему концентрическим кругам привязанности и заботы о себе и о других, становится все труднее (невозможно даже без благоприятных физических и моральных обстоятельств) воздерживаться от причинения вреда или делать добро другим. Как мы видели, без сильных ассоциаций разум знающего субъекта с трудом осознает интересы или даже существование других людей за пределами узкого круга его личности, семьи, друзей и окружающих.

Последствия ошибочных ассоциаций, убеждал Милль, требуют «величайшего внимания в образовании и морали»: «любовь наших собратьев» «совершенно бессильна» против «любви к богатству или власти». Хорошее образование укрепляет добродетельные мотивы, так что они «обычно не уступают, когда им противостоит какой-либо другой мотив, даже умеренной силы» (Mill 1829a, II.241). Как он выразился:

Когда великие источники счастья превращаются в ведущие и управляющие Идеи, каждая в своей должной и относительной силе, Образование тогда выполнило свою наиболее совершенную работу; и, таким образом, индивид в наибольшей степени становится источником полезности для других и счастья для себя (Mill 1829a, II.303).

Только когда человек достаточно заботится о том, чтобы пожертвовать той «частью себя, которая требуется для блага нашего вида» (Mill 1818 , V.527), можно направить индивидуальные усилия на поиски социального счастья. Но это не было увлечением ни для ограниченных, ни для слабонервных. По этой причине Милль считал, что никакое великое общественное благо не может «надежно опираться на такую ​​ненадежную вещь, как шанс необычайной добродетели у отдельных людей» (Mill 1816, 248). «Это соответствует опыту человеческой природы, что люди, обладающие властью в руках, являются ангелами и никогда не имеют склонности к угнетению?», — задавался он вопросом (Mill 1813d, 464).

В 1822 году Джеймс Макинтош нашел много замечательного в эссе Милля о правительстве и образовании. Однако Макинтош протестовал, они были основаны на ошибочном методе (Макинтош — Напье, 1822). Менее чем через десять лет Маколей с сокрушительной силой выявил последствия этого метода для «утилитарной логики и политики» Милля. Рассматривая ссору между Миллем и Маколеем сегодня, современный читатель вполне может испытать чувство déjà vu не потому, что вопрос парламентской реформы остается актуальным и своевременным, а потому, что эпистемологические и методологические вопросы, поднятые в ходе этих дебатов, остаются с нами. еще.Какова природа политического знания и как его получить? Какой «наукой» может претендовать «политическая наука»? Какая связь между политической теорией и практикой политики? Ответы Милля скорее напоминают ответы современных теоретиков «рационального выбора» и ответы Маколея их эмпирически мыслящих критиков. В конце концов, Милль утверждает, что любая научная теория, достойная этого названия, должна исходить из конечного набора допущений о человеческой природе, в основе которых лежит аксиома личного интереса.Из них можно сделать выводы о том, как рациональные политические акторы будут (или, по крайней мере, должны) вести себя. Маколей, напротив, утверждает, что люди действуют по разным причинам, включая — но не ограничиваясь ими — соображения личного интереса.

«Эссе о правительстве » Милля и нападение Маколея заработали для своего автора незавидную репутацию вопиющего упрощателя сложных вопросов. И все же Милль не раскаялся, поскольку такое упрощение, по его мнению, было самой целью и точкой теоретизирования.В конце концов, теоретизировать — значит упрощать. Но, как поспешили заметить его критики, одно дело упрощать, а совсем другое — чрезмерно упрощать. В современном отгоне оценки Маколея Джозеф Шумпетер противопоставляет «монументальную и действительно новаторскую, « Историю Британской Индии »Милля и« Очерк правительства », который« может быть описан только как неслыханная чепуха »из-за его упрощенности. предположений и столь же упрощенных выводов (Schumpeter 1954, 254). Более благотворительную оценку предоставил Брайан Барри.Барри наблюдает:

Результаты [рассуждения Милля] могут показаться несколько грубыми, и все же мне кажется серьезным вопросом, является ли политическая теория Джеймса Милля каким-либо большим упрощением, чем, скажем, экономическая теория Рикардо. Разница, конечно, в том, что идеи Рикардо были уточнены последующими теоретиками, тогда как у Джеймса Милля «Очерк правительства » не было преемников до последнего десятилетия или около того (Barry 1970, 11).

Среди этих преемников, по словам Барри, есть такие теоретики рационального выбора, как Манкур Олсон и Энтони Даунс, среди прочих.Алан Райан соглашается. Хотя «в высшей степени неприятный документ», — пишет Райан, — «Очерк Милля о правительстве » «имеет достоинства, которыми нельзя пренебрегать». Одним из них является то, что он «стоит во главе мысли, простирающейся вплоть до Джозефа Шумпетера и Энтони Даунса, линии мысли, которая обеспечивает многие из явных или неявных предположений, с помощью которых мы все еще практикуем политологию» ( Райан 1972, 82–83).

Хотя в одном отношении переоценки Барри и Райана верны, в другом они не соответствуют действительности.Верно, что с методологической точки зрения существует семейное сходство между аксиоматическими дедуктивными рассуждениями Милля в Правительство и, скажем, Энтони Даунсом Экономическая теория демократии (1957). Но важно отметить, что Милль, в отличие от Даунса и других якобы последователей школы рационального выбора, никогда не довольствовался интерпретацией интересов как желаний или «выявленных предпочтений». Напротив, Милль был озабочен различением зловещих и незлых интересов, предоставлением причинных объяснений их происхождения и развития, вынесением суждений о них и попытками изменить условия, которые формируют (или чаще искажают) характеры мужчин и женщин.Отсюда его неизменный интерес к закону, образованию, наказанию, пенологии, психологии и другим направлениям «формирования характера». Цели Милля были не только объяснительными, но и критическими, воспитательными и, по его мнению, освободительными. Смысл почти всего, что он написал — от его массивного «критического, или осуждающего» История Британской Индии до самого короткого эссе, — если позаимствовать фразу из Маркса, не просто понять мир, но изменить его. Не для Милля хваленая «нейтральность ценностей» современной социальной и политической науки.

Теория Джеймса-Ланге — Психология 425

Уильям Джеймс
Notman Studios (фотограф) — [1] MS Am 1092 (1185), серия II, 23, библиотека Хоутона, Гарвардский университет
Уильям Джеймс (11 января 1842 — 26 августа 1910). MS Am 1092 (1185), Series II, 23, Houghton Library, Harvard University Peter Most — Royal Library, Копенгаген Карл Хенрик Ланге (1834-1900), датский врач и психолог
Питер Мост — Королевская библиотека, Копенгаген

Уильям Джеймс и Карл Ланге примерно в одно и то же время разработали две ранние теории эмоций.Джеймс родился в Нью-Йорке и получил медицинское образование, но никогда не занимался медициной. Вместо этого он начал преподавать университетские курсы психологии и теперь считается одним из основоположников психологии. Брат Джеймса, Генри Джеймс, был писателем и написал «Женский портрет». Для получения дополнительной информации о Уильяме Джеймсе перейдите по этой ссылке. В 1884 году Джеймс опубликовал статью «Что такое эмоция?» Карл Ланге был датским врачом (он похож на актера Джуда Лоу!). Его исследования были сосредоточены на неврологических осложнениях, и, в конце концов, в 1885 году он опубликовал книгу под названием «Об эмоциях: психофизиологическое исследование».Джеймс (1884) и Ланге (1885) предложили аналогичные теории о функции эмоции. В конце концов, их идеи были объединены в одну всеобъемлющую теорию под названием «Теория Джеймса-Ланге».

В основе теории Джеймса-Ланге лежит теория эволюции. Под влиянием Дарвина и Джеймс, и Ланге предположили, что эмоции были разработаны для решения адаптивных проблем и, таким образом, функции эмоций увеличивают выживаемость наших генов. Теория Джеймса-Ланге предполагает, что эмоции — это, по сути, то, как наше физическое тело реагирует на вызывающее событие.Кроме того, ярлыки эмоций (например, страх, отвращение, гнев) — это ярлыки, которые мы используем для описания того, как меняется наше тело после того, как происходит вызывающее событие. В частности, Джеймс-Ланге утверждает, что мы сначала замечаем физиологические и поведенческие изменения, и мы используем наши наблюдения за этими изменениями, чтобы обозначить свои эмоции. Согласно Джеймсу-Ланге, наши субъективные ощущения, а не наши когнитивные оценки, представляют собой восприятие поведения тела и физиологических изменений. Например, вы можете заметить учащение пульса (физиологическое изменение) и увидеть себя атакующим (изменение поведения) и, следовательно, прийти к выводу, что вы, должно быть, сердитесь.Ощущение от наших мышц или наших внутренних органов — необходимое условие для возникновения эмоции. Фактически, Джеймс считал, что наши ощущения положительно коррелируют с чувством эмоций — так что по мере того, как наши телесные ощущения уменьшаются, наши эмоциональные переживания в то же время уменьшаются. Сегодня мы знаем, что это утверждение неверно. Некоторые положительные эмоции (например, удовлетворенность) и отрицательные (например, грусть) эмоции связаны с низким уровнем ощущений или возбуждения.

В следующем разделе мы воспользуемся графическим представлением на рисунке 1, чтобы разоблачить теорию Джеймса-Ланге.Обратите внимание на порядок компонентов эмоций в соответствии с гипотезой этой теории.

Рисунок 1.

Графическое представление теории Джеймса-Ланге (Джеймс, 1884; Ланге, 1885)

Как показано ниже, когда происходят вызывающие события (например, присутствие медведя), мозг быстро и автоматически воспринимает изменения в окружающей среде.

Часть графического изображения, объясняющего теорию Джеймса-Ланге.

Затем мозг запускает телесные и поведенческие изменения, как показано ниже. Джеймс и Ланге использовали термин «телесные изменения» для обозначения физиологических изменений, а не изменений в поведении, таких как выражение лица и движения приближения / избегания. Согласно этой теории, телесные изменения происходят в наших органах, таких как желудок и печень. Это правильно — сегодня мы бы концептуализировали эти внутренние изменения как изменения в нашей симпатической и парасимпатической нервной системах. Кроме того, они предполагают, что изменения поведения происходят автоматически и рефлекторно — на этом этапе эмоционального эпизода у нас нет времени сознательно думать о том, как мы должны реагировать на медведя.

Часть графического изображения, объясняющего теорию Джеймса-Ланге.

На приведенном выше рисунке контуры обратной связи представлены пунктирными линиями. Эти петли обратной связи предполагают, что информация об автоматических телесных (физиологических) и поведенческих изменениях быстро и бессознательно передается обратно в мозг. Это общение между нашим телом и мозгом происходит до того, как мы можем сознательно обозначить эмоцию.

После того, как мозг получает информацию об изменениях тела и поведения, мы можем сознательно обозначить эмоцию, как показано ниже.Для Джеймса-Ланге ярлык эмоции вызван нашим восприятием реакции нашего тела (как физиологической, так и поведенческой) на событие. Один из основных постулатов этой теории состоит в том, что эмоции — это ярлыки, которые мы даем тому, как тело (как физиологически, так и поведенчески) реагирует на определенные ситуации. Например, вы замечаете, что потеете и убегаете, и в конце концов сознательно думаете: «Я потею и убегаю, поэтому моей эмоцией, должно быть, является страх».

Часть графического изображения, объясняющего теорию Джеймса-Ланге.

На рисунке ниже представлен пример того, как Джеймс-Ланге описал присутствие медведя, вызывающего эмоцию страха.

Итак, для Джеймса-Ланге, чтобы испытать эмоцию, необходимы изменения тела и поведения. Вы могли заметить, что Джеймс-Ланге не обсуждал когнитивные оценки. Это было одним из критических замечаний их теории. Во времена теорий люди указывали, что петли обратной связи звучали как быстрая бессознательная когнитивная оценка. Сегодня мы знаем, что когнитивная оценка может происходить как на автоматическом, так и на сознательном уровнях

Хотя, возможно, определение Джеймса и Ланге восприятия изменений тела и поведения на самом деле представляет собой комбинацию когнитивных оценок и субъективных ощущений.Таким образом, восприятие изменений тела и поведения может представлять собой когнитивную оценку, тогда как ярлык конкретной эмоции представляет собой субъективные чувства. Фактически, после критики Джеймс пересмотрел свою теорию, чтобы предположить, что после того, как мы самоотчету о наших субъективных чувствах, мы можем испытать медленную когнитивную оценку.

Выявляющий случай наблюдения медведя, объясненный с использованием теории Джеймса-Ланге

Сильные и слабые стороны теории Джеймса-Ланге

Очевидная сила в том, что Джеймс и Ланге были первыми людьми, которые рассмотрели причины наших ярлыков эмоций (хотя Дарвин уже обсуждал эмоции как адаптивные у животных).Кроме того, они были первыми, кто назвал изменения тела и поведения отдельными причинами эмоции.

Основными критиками теории Джеймса-Ланге были Кэннон (1927) и Бард (1934). В то же время они разрабатывали другую теорию эмоций. Одна критика, которую они высказали, заключалась в том, что телесные изменения (помните, что это физиологические изменения!) Происходят медленнее, чем сознательное переживание эмоции. Кэннон и Бард считали, что физиологические и поведенческие изменения могут произойти после того, как у нас уже появится субъективное ощущение.Основываясь на этом предположении, Кэннон и Бард заявили, что телесные изменения в наших органах не могут определять ярлык эмоции. Вместо этого они полагали, что наша интерпретация или восприятие вызывающего события является более сильным определением ярлыка эмоции. Кэннон и Бард были первыми, кто предположил, что наша когнитивная оценка — наша интерпретация вызывающего события — важна для понимания нашего эмоционального опыта. Кэннон и Бард также указали, что определенные телесные изменения могут не соответствовать определенным эмоциям.Например, мы можем испытывать напряжение в животе (физиологическое изменение), когда мы напуганы или взволнованы. Мы можем проявлять подходящее поведение, когда кого-то любим и когда на кого-то злимся. Итак, сегодня мы знаем, что мы не можем использовать одно физиологическое изменение или изменение поведения, чтобы идентифицировать нашу эмоцию.

Еще одна слабость теории Джеймса-Ланге состоит в том, что они смешали два эмоциональных компонента — субъективные чувства и когнитивные оценки. Только после того, как была разработана теория Джеймса-Ланге, психологи обсудили эти два термина как отдельные компоненты эмоции.

Критическая теория и циничная трансформация общества: разговор с Джеймсом Линдси

Albert Mohler:
Это общественное мышление, программа, посвященная интеллектуальному разговору о передовых богословских и культурных проблемах с людьми, которые их формируют. Я Альберт Молер, принимающий вас и президент Южной баптистской теологической семинарии в Луисвилле, Кентукки.

Доктор Джеймс Линдси — общественный интеллектуал, известный автор по ряду тем.Он имеет докторскую степень по математике в Университете Теннесси в Ноксвилле, но его интеллектуальная деятельность выходит далеко за рамки физики и математики. Его шесть книг охватывают самые разные области — от философии и науки до религии и современной мысли. Он также является соучредителем New Discourses. Свою последнюю книгу «Циничные теории: как стипендия активистов сделала все, что касается расы, пола и идентичности, и почему это вредит всем», он написал в соавторстве с Хелен Плакроуз. Это важный критик критической теории и современной культуры.Это демонстрация силы взгляда на интеллектуальный ландшафт, с которым мы сталкиваемся сегодня. Я с нетерпением жду этого разговора с Джеймсом Линдси. Доктор Джеймс Линдси, добро пожаловать в «Мыслить публично».
Доктор Джеймс Линдси:
Ага. Спасибо, что пригласили меня. Я очень рад быть здесь.
Альберт Молер:
Ага. Название вашей новой книги — «Циничные теории» с зачеркнутым словом «критический» и подзаголовком «Как стипендия активистов сделала все, что касается расы, пола и идентичности, и почему это вредит всем».Он написал книгу вместе с Хелен Плакроуз, и она произвела настоящий фурор не только, возможно, в академических кругах, но и в более широкой аудитории. Я предполагаю, что это было частью вашего намерения написать книгу.
Доктор Джеймс Линдси:
Ага. Цель написания книги состояла в том, чтобы попытаться вынести эти идеи за пределы академии. Приятно, если мы сможем заставить академию считаться с выдвинутым нами аргументом, но с нашей точки зрения, для обычных людей более важно понимать этот академический язык и понимать, откуда пришли эти идеи.
Альберт Молер:
Да, потому что, как мы увидим в вашем аргументе, проблема в том, что то, что происходит в кампусе, не остается в кампусе, и это то, что мы сейчас наблюдаем во многих отношениях на улицах. Америки.
Доктор Джеймс Линдси:
Верно. Вот так. Многие люди считают, что университет — это просто удаленное место, куда ходят необычные профессора, преподают свои идеи, свои теории, а затем идут молодые люди, и у них есть опыт учебы в колледже, что бы это ни влечет за собой.Некоторые из них носят академический характер, а многие из них, вероятно, впервые вырастают вдали от дома, и что на самом деле не имеет большого значения, что происходит в университете, но это не так. У идей есть последствия, и идеи концентрируются, они исследуются, развиваются, а затем преподаются в контексте университета, и их преподают людям, которые собираются стать нашими профессионалами, они учат людей, которые будут нашими учителями и так далее. Так что идеи точно не остаются в университете.
Альберт Молер:
Ага. Теперь я хочу вернуться к этому чуть позже, потому что я хочу вовлечь вас в спор о том, почему определенные идеи следуют определенным траекториям из кампуса в популярную культуру, но сдерживая это на мгновение, у нас есть собственный метанарратив. иметь дело здесь. Ваша книга — это не только книга об идеях и анализе. Кроме того, я думаю, что это умно построено вокруг повествования. Для этого также есть временная шкала. Вы должны проработать книгу, чтобы получить эту временную шкалу, но эта временная шкала имеет большое отношение к моей жизни.

Мне 60 лет. Итак, я прибыл в университетский городок как раз в то время, когда большая часть этого обрушилась на берега Соединенных Штатов. Когда мне было 17, 18, 19 лет, я был в одном месте, где я получил полный кабан, пытаясь понять некоторые из этих вещей. На языке появился постмодернизм. Это было действительно интересно для меня, потому что в подростковом возрасте я пытался разобраться с интеллектуальными идеями и очень интересовался философией и теологией, извинялся, просто пытался понять это. Было ясно, что современность — это не то, что планировали ее основатели, и что это был конец Фрэнсиса Фукуямы, конец истории в их собственном понимании.Они достигли этого постоянного момента после просветления.

Ясно, что к 1960-м годам дела пошли наперекосяк. Это было не так, и они распадались быстрее, вероятно, из-за горнилов войны в Европе, но Европа в значительной степени приземлилась в Соединенных Штатах. Чтобы позволить метанарративу развиваться немного дальше, к тому времени, когда я работал над дипломной работой, вся академия находилась в периоде постмодерна, не в каждом академическом, а в академическом настроении. Затем последовало заявление о 19-м, ну не знаю, 99-м, 2005 г., постмодернизм закончился.Я думаю, что один из лучших аргументов, который вы приводите в своей книге, заключается в том, что постмодернизм еще не закончился. Это никогда не было закончено.
Доктор Джеймс Линдси:
Верно. Фактически, я думаю, что там, где у нас были философы постмодерна, особенно Жан-Франсуа Лиотар, который говорил, что мы живем в условиях постмодерна, и он писал, что в 1979 году, я думаю, что сейчас мы действительно живем в условиях постмодерна. Я думаю, что Интернет имеет прямое отношение к этому. Интернет — это игровая площадка постмодернизма, если хотите. Итак, аргумент или суть книги состоит в том, чтобы на самом деле разубедить ученых в том, что постмодернизм умер, и убедить их в том, что произошло то, что он мутировал или изменился.Это стало чем-то другим, и мы выделили трехлетний период между 1989 и 1991 годами, когда эта трансформация действительно произошла.
Альберт Молер:
Ага. Просто глядя на это на временной шкале, проблема с постмодернизмом все время заключалась в том, чтобы спросить, что будет после постмодернизма, но в каждом из этих больших интеллектуальных движений не было возврата к существующему положению вещей. Другими словами, постмодернизм не означал, что модернизм закончился. Я думаю, что Хабермас и другие говорят о гипермодерне.Конечно, Хабермасу это во многом не понравилось, но это был разворот следующего этапа. Это не было отступлением к досовременному состоянию. В академии это было немыслимо. Затем с постмодернизмом, хотя он и был объявлен законченным, он закончился, потому что он победил. Много дискурса, много интеллектуальной среды или американской академии, это не вернулось к рациональности просвещения. Он глубже погрузился в политику.
Доктор Джеймс Линдси:
Это вообще траектория, верно.Вы упомянули Хабермаса. Вы могли бы назвать Зигмунта Баумана и его жидкую современность как следующую эволюцию, и он утверждает, что рационалистический проект постепенно растворил все основы общества, и все, что имело твердость, стало жидким, и что то, что люди называют постмодернизмом, является крайним вариантом этого. тот. Он отвергает идею постмодернизма и говорит, что это модернизм очень поздней стадии. Чтобы ответить на многое из того, что вы только что сказали, я бы сказал, что люди и, возможно, даже люди, которые в первую очередь были архитекторами либерализма, который является философской основой, которая породила современность, возможно, не совсем понимали то, что они создавали, и я не думаю, что большинство людей, поддерживающих свободные и развитые общества, в которых мы живем, теперь полностью понимают, что либерализм должен был быть всегда, независимо от того, подразумевали ли его создатели это или нет, он функционирует.Функционально это всегда было средством разрешения конфликтов между несогласными

В политической сфере мы решили те, у кого была демократия, в экономической сфере, мы решили те, у кого был рынок, и со знанием того, что мы разрешили те, которые были с рациональным обсуждением, рациональными дебатами, способностью попытаться уйти от наших предубеждений, чтобы минимизировать наше влияние, чтобы сравнить одну идею с другой. Итак, мы с вами можем не соглашаться по многим вопросам, и я уверен, что мы согласны. Мы можем делать это определенными способами, которые являются просоциальными и продуктивными, или мы можем делать это менее хорошими, антисоциальными или деструктивными способами.

В качестве средства разрешения конфликтов либерализм позволяет вам продвигать вашу идею, мне — свою идею, вы проверяете мои идеи, я проверяю ваши, и в идеале мы бы срезали пшеницу с плевел этим процессом. Итак, на данный момент я думаю, что постмодернисты, в частности, но также и критические теоретики, которые работали вместе с ними в некоторых отношениях исторически, а не напрямую, неправильно понимали либерализм, и теперь, когда мы находимся в очень постмодернистском состоянии, большинство людей кажется, неправильно понимают, что такое либерализм.Опять же, чтобы быть предельно ясным, потому что мы американцы, мы не имеем в виду демократов или что-то в этом роде. Мы имеем в виду философские основы декларации независимости [перекрестный разговор 00:09:28].
Альберт Молер:
Классический либерализм.
Доктор Джеймс Линдси:
Даже Великая хартия вольностей, Томас Пейн, все они, Джон Локк и так далее. По сути, даже реформация.
Альберт Молер:
Ага. Здесь есть о чем поговорить. Когда мы думаем о постмодернизме и ведем этот разговор, нам нужно определить термины просто в общих чертах, как отказ от метанарратива, который вы упомянули Лиотара, и это идея.Не существует всеобъемлющего повествования, которому в конечном счете несут ответственность все люди и которое придает миру значение. В каком-то смысле это означало бы затмение марксизма и христианства, в частности метанарративов Запада, но это подводит меня к другому моменту, который я интуитивно понял, когда был подростком, пытаясь взглянуть на это. И это снова и снова демонстрируется мне, когда я смотрю на историю мысли на Западе.

После просветления люди надевают это и само просветление, они возлагают эти необычайные надежды на человеческое освобождение в каком-то новом образе мышления, но освобождение никогда не наступает.Итак, вы посмотрите на Деррика Белла. Итак, он крайне критически относится к Движению за гражданские права, потому что оно не привело к освобождению, которое, как они думали, наступит. Философы Просвещения, ну, их внуки думали, что просветление не принесло результатов. Итак, постмодернизм сказал: «Все метанарративы современности не работают». Итак, у вас есть то, что вы называете овеществленным постмодернизмом, и в этом случае у вас есть внуки постмодернистов, говорящие: «Постмодернизм не принес.«Здесь много разочарований.
Доктор Джеймс Линдси:
Верно, и именно поэтому мы назвали книгу «Циничные теории». Наше понимание того, что вы только что описали, состоит в том, что теоретики, особенно постмодернисты, которые были очень разочарованы, очень кратко охарактеризовав постмодернистов как совокупность людей, которые работают в определенное время и в определенном месте, они были марксистами, которые видели, что марксизм терпит неудачу. . Итак, они не могли поверить в либерализм, они не могли поверить в христианство, они не могли поверить в капитализм, и теперь то, во что они верили, также подвело их.Итак, они были очень и очень пессимистичны. То, что мы постоянно видим в этом отказе от метанарративов и так далее, — это тенденция смотреть на эти идеалы так, как будто есть вера в то, что они должны передать все идеально. Очень легко стать циником, когда реальность дает вам пощечину и говорит: «Все не так просто».

Мой соавтор, Хелен, очень красноречиво говорит, что постмодернисты имели бы более разумные доводы, если бы было правдой, что в тот момент, когда на сцену выходит либерализм, все должно было быть либеральным.Конечно, это абсурд. Есть очень сильное ощущение, что они почти так думают о мире: «О. Итак, теперь у нас есть закон о гражданских правах. Итак, расизм должен исчезнуть». Это нереально. Вопрос и причина, и мы видели это, в частности, в генеалогиях Фуко, но вы можете увидеть это сегодня в «Проекте 1619». Вы можете увидеть это практически в любом анализе, о котором мы говорим. Есть такое предположение. Кроме того, я должен поднять идею позитивизма с наукой, что существует вера в то, что наука — это очень сциентистская эра 1940-х и 1950-х годов.Теперь вы даже можете подумать о тех теле- и радиопрограммах, где у них есть этот голос, голос 1950-х годов. Я даже говорю это, и вы понимаете, о чем я говорю.
Альберт Молер:
Совершенно верно.
Доктор Джеймс Линдси:
«У нас есть наука, что мы собираемся полететь на Луну». В нем есть очень уверенная вещь. Если бы мы ожидали, что теперь это означает, что все проблемы будут решены, и, возможно, тон голоса и отношение докладчиков производят такое впечатление, тогда в постмодернизме было бы что-то более разумное, но это в основном циничный читать один шаг от другого.Вы можете взять, скажем, историю сексуальности Мишеля Фуко, и он говорит: «О, христианство ошибалось». Затем мы перешли в сексологию, и это было неправильно, а затем мы перешли к криминальным представлениям об этом, и это было ошибкой. Итак, мы всегда будем ошибаться.

Но вы никогда этого не увидите, ну, мы все еще не идеальны, но у нас это получилось лучше. У вас никогда не бывает таких амбиций, которые, как я считаю, лежат в основе либерального проекта, поэтому я имею в виду, что они всегда говорят, что это должны быть радикалы или какой-то революционер, выступающий против статус-кво.В либерализме, если вы понимаете, что он делает, статус-кво не существует. Всегда есть постоянное состояние обучения и использования этого обучения для размышления об обществе и, надеюсь, от этого лучше.
Альберт Молер:
Ага. Постмодернисты, и здесь я говорю о тех, кто сознательно был частью постмодернизма, особенно в 70-х и 80-х годах. Они были полны огромного разочарования. Я думаю, что отчасти это произошло из-за того, что марксизм как коммунистическая революция потерпел неудачу со стороны пролетариата по экономическим вопросам.Этого не произошло в Западной Европе. Я как раз читал на днях, Роза Люксемберг, и напоминал себе, что разочарование пришло очень рано, так рано, что Ленину пришлось с ним справиться. Почему не было революции в самом промышленно развитом городе на планете, которым в то время был Лондон, и, в частности, почему не было марксистской революции в Германии, потому что это имело бы философский смысл, что это произошло бы там.

Итак, у вас есть огромное разочарование по поводу того, что коммунизм не работает, и затем я хочу перемотать вперед просто для ясности и времени.Я приехал в кампус колледжа в 1977 году. Это был светский университет. Я проработал год в качестве преподавателя в университете во Флориде. В то время Флорида поступала довольно умно. Они думали, что у вас все еще есть обязательная пенсия для академиков в 1977 году. Итак, штат Флорида в основном организовал команды в такие места, как Гарвард, Йель, Браун, и пошел к профессорам примерно в 65 лет и сказал: «Эй, почему бы вам не приехать? работать во Флориде, поступить на новый факультет университета? Фактически вы можете выйти на пенсию во Флориде.Мы оплатим счета «. У меня есть все эти профессора из Лиги плюща, в частности, и из других мест, которые закончили этот университет. Я впервые услышал это, Джеймс.

Они говорили: «Послушайте, вот в чем дело. Ясно, что потребительское пригородное общество рационализированного Запада никогда не позволит Флориде способствовать восстанию пролетариата в марксистской революции, как в классическом марксизме, но это нормально, потому что есть другой способ, чтобы это произошло, не снизу вверх, как у пролетариата.Это будет сверху вниз через учреждения ». Я не слышал имени Грамши в тот момент, но в основном это был Руди Дучке и долгий переход через учреждения. Итак, они говорили:« Послушайте, что мы мы собираемся сделать, это взять марксистский анализ и провести его по всем дисциплинам в академии, а затем по всем институтам ». Я думаю, они думали, что это приведет к немедленной революции в обществе.

Я думаю, если бы мои профессора в 1977 году увидели Америку в 2020 году, они были бы очень разочарованы.Разве это не разочарование, которое, как думает каждое поколение, собирается осуществить?
Д-р Джеймс Линдси:
Я думаю, что это, наверное, правильно. С тех пор, как именно неудачи 1920-х и 1930-х годов, о которых вы говорите, стали повторяющимся циклом, различные академики, которые, прямо говоря, являются очень буржуазным классом людей, решили, что они собираются найти правильный путь. . Они назначают себя королями-философами и собираются найти правильный способ научить всех думать.Они собираются дать им критическое сознание, и это все изменит. Итак, есть эти циклы очень буржуазных теоретиков, которые на самом деле не связаны с реальностью, потому что даже с Марксом, который не был, ну, может быть, вы могли бы сказать, что он буржуазный или нет, есть этот анализ, который указывает на некоторые истины и некоторые вещи, которые неверны.

А еще есть серая зона, где никто не знает, как это работает, и вдруг у нас есть коммунистическая Утопия. Никто еще не решил, как это работает.Между тем, конечно, ученые, которые противятся этому, выяснили, почему этого не будет. Итак, это философия самоубийства. Опять же, цинизм, потому что он затем сосредотачивается на собственных неудачах и обвиняет систему в этих неудачах, он не может сказать, что это наши собственные недостатки мешают нам достичь того, чего мы хотим. Это должны быть гнусные силы. Это должно быть ложное сознание. Это должны быть правящие классы. Это должны быть эти люди, которые внушают всем нам идеологии.

Они не могут понять, что источником их собственного разочарования являются они сами, и тогда они могут проецировать это вовне, и поэтому разочарование нарастает и продолжается в этих циклах, где затем, в конце концов, оно вырывается на сцену, когда мы » мы наблюдаем в 2020 году, как мы видели в 1968 году. Я думаю, что это довольно убедительный анализ рода проблемы, а не только видов, с которыми мы имеем дело в настоящее время.
Albert Mohler:
Оглядываясь назад, можно было бы возразить, что самым удивительным аспектом всего этого является то, что сама критическая теория возникнет в виде разговора, скорее необходимого разговора, в Соединенных Штатах и ​​требует вашей книги, потому что критическая теория, как она начиналась, мы говорим о Франкфуртской школе и всех этих фигурах, это не зашло так далеко в политическом плане даже в Германии, например.Теперь, внезапно, он был возрожден, и теперь он проявляется как взрывоопасный интеллектуальный растворитель, пробивающийся через академию. Как это произошло?
Доктор Джеймс Линдси:
Дело в том, что критическая теория началась, я бы даже сказал, я не согласен с ней, но она началась ответственно. У вас был Хоркхаймер, излагающий концепцию, согласно которой традиционных теорий, означающих рациональность, философию, эмпиризм, необязательно достаточно, чтобы иметь дело с моральными последствиями идей, вытекающих из этого направления исследования.Итак, вам нужно второе измерение для анализа этой критической теории. В частности, мы хотим проявлять максимальную благотворительность и щедрость в их делах. Они буквально смотрели на фашизм и говорили: что-то вызывает фашизм, что-то вызывает геноцид, массовые масштабы, холокост и так далее.

Это отказ от всякого чувства морали, понимание того, что с помощью науки и технологий, возможно, мы сможем это сделать. Итак, вопрос о «должен» полностью снят, и это приводит к истинной лошади.Но их оригинальная формулировка, и вы даже можете найти Герберта Маркузе в 1970-х, который жаловался на это в очень известном интервью, которое он дал на телевидении. Они считают, что это нужно делать очень интеллектуально. Критическую теорию и традиционную теорию следует объединить. Я не хочу спасать критическую теорию или даже кого-либо из этих конкретных критических теоретиков от последствий их идей.

Правда в том, что они, по крайней мере, пытались отнестись к этому более ответственно. Я упомянул Герберта Маркузе.Герберт Маркузе — фигура трансформации, и Соединенные Штаты становятся трансформационным контекстом. Почему не взлетели в Германии? Что ж, я не могу сказать наверняка, но могу догадаться, почему это было успешным в Соединенных Штатах. Вокруг Движения за гражданские права возникла совершенно другая разновидность левого активизма. Если вы читаете «Одномерного человека», Герберт Маркузе очень ясно понимает, что расовые меньшинства — это возможность использовать эту основанную на теории конфликта угнетатель против угнетенного негодования, чтобы попытаться проснуться и достичь освобождения.

Итак, у вас есть этот ход: давайте посмотрим на производство культуры, массовой культуры, элитной культуры, высокой культуры, средней культуры, крадущей революционную волю, популярной культуры, Теодора Адорно в тот момент, говоря такие вещи. Теперь это перешло к другим. Соберем остальных. Соберем, в частности, расовые меньшинства и объединим их. Это явная цитата из Одномерного человека: «Давайте объединим их с радикальной интеллигенцией в университете.«Итак, у вас есть очень умышленный шаг, чтобы сделать это о политике идентичности, которая, очевидно, в 1960-х годах была чрезвычайно актуальной в Соединенных Штатах, но никогда не теряла своей актуальности.

Затем произошло то, что они стали становиться все менее и менее важными, поскольку отголоски эпохи гражданских прав и законодательства о гражданских правах проникали в историю, так что к 1980-м и в начале 1990-х годов их отдача от них серьезно уменьшалась. Итак, вот где вы начинаете анализ их падшего, критического теоретика расы номер один, наряду с Кимберли Креншоу, с критическим теоретиком расы номер два.Буквально их называют двумя основателями, наставником и подопечным Гарвардского юридического факультета, излагающими это новое видение, согласно которому явно каким-то образом динамика угнетения и угнетения так и не была разрешена, что это не имело успеха.

Это не принесло полного расового примирения или полного расового равенства. Итак, чего-то не хватает, и они, например, разработали Critical Race Theory. Проблема расы чрезвычайно болезненна, но мы, конечно, могли бы поговорить о том, как феминистки использовали ее для решения этой проблемы.Мы могли бы поговорить о том, как ЛГБТ, я думаю, в то время это был просто Альянс геев-лесбиянок, использовали это в терминах того, что стало Движением гей-прайда. Итак, вы можете начать изучать различные факторы идентичности. Мы могли бы даже перейти к аспектам социальной модели инвалидности. В конце концов, модный активизм возник из феминизма.

Вы получаете все различные кусочки головоломки, в которой речь идет о политике идентичности. Я думаю, что вектор — это Герберт Маркузе? Герберт Маркузе намеренно сделал это о политике идентичности.Затем он обучил поколение радикалов, включая, очевидно, и открыто, Анжелу Дэвис, черную феминистку, которая тогда вместе с Палестиной еще больше радикализировалась.

Затем вернулся с совершенно новым мышлением, которое положило начало черному феминизму в этой парадигме освобождения. Итак, это действительно подготовило почву для того, чтобы критическая теория сохранила свою актуальность. Итак, у нас с Хелен есть дискуссия, и мы решили, что в тот решающий момент в конце 1980-х и конце 1990-х не имеет значения, был ли постмодернизм мутирован в критическую теорию, использующую постмодернистские инструменты, или это было так. критическая теория подобрала оружие постмодерна? Какой из них главный? Что мы, наконец, решили в течение месяцев и месяцев, месяцев и месяцев дискуссий по этому поводу, она сказала: «Постмодернизм подхватил критическую теорию.Я сказал: «Это критическая теория, которая научилась быть постмодернистской». Решили, что они слились. Они просто слились. Они выбрали этих активистов в 90-х годах, взяли черри из обеих традиций, очень анти-интеллектуально.
Альберт Молер:
Да, это очень легко сделать, потому что они удивительно параллельны в своих надеждах и устремлениях, и они удивительно похожи в том, что все должно укладываться в матрицу угнетения-угнетателя. Кстати, в США приезжает Марк Хаузер.Возможно, он имел наибольшее влияние в Соединенных Штатах. Итак, очаг всего этого переместился из Франкфурта в Беркли, и прямо здесь, в Соединенных Штатах, американцы в значительной степени не подозревали обо всем этом. Вы указываете траекторию, так что давайте предположим, что эти движения слились, но теперь они проходят через каждую дисциплину. И в главе за главой вы действительно очень услужливо излагаете … И я думаю, опять же, это в некоторой степени связано с постколониальной теорией, затем квир-теорией и критической теорией рас, интерсекциональностью, феминизмом и гендерной теорией, а затем с исследованиями инвалидности и ожирения. .

И посмотрите, многие американцы будут шокированы этой последней частью, потому что, как вы говорите, на самом деле в настоящий момент больше в Англии, Великобритании. Тем не менее, это тот мир, в котором мы живем сейчас. Что меня шокирует как богослова и культуролога, так это то, что это явно проявляется сейчас. Вот что другое. Все эти идеи лежали в основе того, что исходило от Голливуда, где, кстати, Марк Хаузер имел огромное влияние. Это всегда был подтекст. Это было только на заднем плане, но теперь это выходит на первый план, и я думаю, что это действительно шокирует.Проведите нас по главам.
Доктор Джеймс Линдси:
Хорошо. Ага. Книга построена так, чтобы объяснить, что такое постмодернизм, вывести его основные принципы и темы. Итак, его можно идентифицировать, чтобы мы могли отслеживать его в истории. И затем он переходит к описанию того, что мы называем прикладным постмодернизмом, когда критическая теория вливалась в постмодернизм или наоборот, и она была упакована для активистов. И то, как это произошло, заключалось в том, что они выбрали по разным причинам, которые, как мне кажется, я уже достаточно хорошо описал, использовать идентичность в системном угнетении, основанном на идентичности, как объективно реальную вещь, которая, очевидно, переживается только субъективно и может быть передана только в терминах субъективные термины.

Прикладной постмодернизм продолжает эти темы и различные принципы постмодернизма, но теперь имеет их в очень активистско-ориентированной манере, когда цель деконструировать все больше не является целью, потому что считается, что вы не можете деконструировать систему угнетения, не имея, Извините, вы не можете деконструировать живую реальность системного угнетения, не имея привилегии находиться вне ее. Итак, это наблюдение изменило курс. В частности, это исходило от черных феминисток.Затем мы переходим к различным теориям. Постколониальная теория произошла в основном от Эдварда Саида, который объединил Франца Фанона, и, как мне кажется, очень радикального психоаналитика, проанализировавшего постколониальный контекст; Бедные с Земли, Черные шкуры, белые маски. Можно даже сказать, что «Антифа» — это сочетание философии Герберта Маркузе и Франца Фанона. И вы можете получить это, читая их книги, где они все время цитируют их и говорят, что это так.

Постколониальная теория хотела исследовать эту динамику угнетения-угнетения с точки зрения Востока в сравнении с Западом или Западом как установление своей собственной добродетели и власти над восточными культурами как варварских, отсталых и суеверных.В то время как Запад просвещен, рационален, научен и цивилизован, и он использовал одновременно анализ Фуко и Деррида, чтобы попытаться перевернуть это, книга Эдварда Саида называлась ориентализмом. И он сказал, что эта конструкция и есть ориентализм, что было очень риторически и политически подкованным ходом, потому что люди, которые учились вне западного контекста, называли себя востоковедами до этого очень нейтрально. Поэтому он сделал всех своих критиков клеймом.
Альберт Молер:
В Государственном департаменте США был целый отдел, известный как востоковед.
Доктор Джеймс Линдси:
Да, именно так. Очень смекалистый ход. И тогда цель состоит в том, чтобы разрушить колониальное мышление. А потом, как только вы начнете говорить, что такие вещи, как использование постмодернистского аспекта этого, этой мысли, знаний, систем, языка, на самом деле являются продуктами западной культуры. И наука, как правило, одна из них, которую называют продуктом западной культуры, что любой, кто занимается этими вещами, теперь колонизирован Западом, и поэтому они должны быть деколонизированы.Теперь вам разрешено использовать постколониальную теорию, чтобы разбирать буквально все, что напоминает рациональное или научное мышление. С точки зрения странной теории, объектом этого будет в основном Джудит Батлер. Конечно, мы могли бы назвать и других персонажей. Целью стало разделение устойчивых категорий пола, гендера и сексуальности, чтобы освободить людей от насилия категоризации, поскольку это называется, что они оказываются такими, какие они есть, и это недопустимо.

Итак, квир-теория родилась из желания исследовать идеи нормального и ненормального и удалить или даже перевернуть представления о том, хороши ли нормальное и ненормальное или нет.Критическая расовая теория возникла в результате критических юридических исследований. Мы упоминали, что минуту назад Деррик Белл и Кимберли Креншоу взяли на вооружение постмодернистские инструменты и использовали очень явный подход, основанный на идее идентичности. Кимберли Креншоу, очень известная, Mapping The Margins. Это ее статья 1991 года, где она говорит, что пересечение… Она не вводит здесь пересечений, но наиболее четко определяет это, чтобы изложить это несколькими годами ранее в другой статье. В этой статье она говорит, что интерсекциональность — понятие временное.Это используется для связи современной политики с теорией постмодерна и того, что она подразумевает под современной политикой, говорит она в начале статьи, как радикал-освободитель.

Другими словами, неомарксистская критическая теория, Парадигма. И она говорит, что теперь мы собираемся признать, что утверждение о том, что я черный, более важно и более ценно, чем утверждение о том, что я — человек, который оказался черным, потому что второе из них первым направляет универсальное человечество, и, как вы говорили, о с пессимизмом здесь, что либерализм потерпел неудачу, этот подход потерпел неудачу, дальтонизм потерпел неудачу.Итак, теперь мы должны постоянно во всем сосредотачиваться на гонке, чтобы попытаться удалить пятно расизма, если хотите. Как будто у них есть такая идея, будто сама ткань общества во всех измерениях окрашена расизмом. И единственный выход, это несмываемое пятно. Вы читаете Деррика Белла, он говорит, что это имеет постоянство.

Вы читаете любой из основных критических текстов по расовой теории, и они начинают с того, что говорят, что расизм — это обычное состояние дел в обществе. Вы читали перегонку Робина ДиАнджело из 2013 года.И она говорит: «Вопрос больше не в том, имел ли место расизм, а в том, как расизм проявился в этой ситуации, чтобы можно было предположить, что он присутствует в любой ситуации?» И анализ заключается в том, чтобы найти это, что, опять же, является очень циничным способом чтения человеческих взаимодействий, явлений или организаций. Таким образом, это очень циничный подход к идее расы, но это также и весьма вызывающий разногласия способ продвижения идей, которые раса должна сделать актуальными, более актуальными, более актуальными и более актуальными, чтобы преодолеть проблему расизм, который они рассматривают как своего рода постоянное пятно на ткани или обществе.

И они не видят способа удалить это пятно, так что сама ткань должна быть снята и переделана критически, чтобы ее не было. Это довольно неприятный подход. Гендерная теория возникла из своего рода феминизма, проникшего в исследования женщин, это своего рода очень сложная история. Много ветвей феминизма. Оказывается, никто из них не ладит. Мы начали эту главу с того, что что-то записали. Бедная Хелен вела хронику примерно 25 различных ветвей феминизма.И я сказал: «Хелен, мы не можем сделать 25. У нас есть два и три, и это слишком много. Мы должны сгруппировать их. Почему-то никто не обратит на это внимания ». Да, гендерные исследования возникли из женских исследований, пытаясь сказать, что актуальным является рассмотрение гендера как социально сконструированного, и продвигать эту идею, насколько это возможно, квир-теория, конечно же, возникла из этой идеи.

Итак, это взаимосвязано, но идея, которая зашла так далеко, что даже в рамках квир-теорий утверждала, что секс также социально сконструирован, все социально сконструировано.Итак, идея состоит в том, чтобы исследовать социальную конструкцию пола и, таким образом, попытаться сделать ее деконструированной и менее значимой. В исследованиях жировых отложений и инвалидности применяется один и тот же образ мышления, особенно первое мышление идентичности, которое мы видим в критической расовой теории, внедрено в эти… Многие методы квир-теории были адаптированы. Они считают, что инвалидность — это ненормальное, а толстая — такая же ненормальная, как общество смотрит на вещи, и поэтому мы должны проводить квир-анализ нормальный-ненормальный. Они вроде тех опоздавших на вечеринку, очень мешанина идей, которые уже были развиты другими теориями.Больше всего людей, конечно, тревожит то, что я столкнулся с этим, и это меня удивляет. Я немного потерял связь. Люди говорят: «Жировые исследования, что это? Это похоже на изучение ожирения? » Это систематическое отрицание идеи ожирения как репрессивного дискурса, созданного медициной для контроля над толстыми людьми. Это теория заговора.
Альберт Молер:
И это реальный аргумент. Я столкнулся с этим, когда был в Лондоне незадолго до COVID-19. А в университетских городках это гораздо более оживленное обсуждение, я бы сказал, там, где нормы медицины сейчас отвергаются как часть капиталистического потребительского заговора.
Доктор Джеймс Линдси:
Верно. Ага. Можно даже сказать, что если бы мы пришли к выводу, что фармацевтические компании наконец-то получили свое, я думаю, нашла бы свой, если хотите, Святой Грааль, извините за эту метафору. Но если бы они нашли пилюлю, которая лечит лишний вес, которая доводит людей до идеального веса, это на самом деле было бы геноцидом жирных кислот. Они так это воспринимают.
Альберт Молер:
Тот же аргумент, который приводится по эту сторону Атлантики, используется все чаще. И я пастырски противостоял этому в прошлом году людьми, которые говорят: «Если бы глухоту или слепоту можно было бы вылечить, это был бы геноцид глухих и слепых.»
Доктор Джеймс Линдси:
Верно. Это настораживает, но я дам вам еще более тревожный. Представьте себе, что та же самая таблетка, которую я только что упомянул в отношении жира, действительно существует. И это было для того, чтобы довести людей до идеального веса. На самом деле это сообщества под названием Pro-Ana, что означает про-анорексию. Нервная анорексия сама по себе, тяжелое расстройство пищевого поведения, которое чрезвычайно опасно и нездорово, особенно для молодых девушек как личность, как личность, на которую нужно опираться, как личность, которую нужно принять.Если бы была изобретена таблетка, которая приводила людей к их идеальному весу, то есть к здоровому весу, а не к весу анорексии, тогда это было бы геноцидом анорексической идентичности.
Albert Mohler:
Но это подводит меня к огромному вопросу, который вы не решаете в своей книге, но он лежит в основе всего. И это то, что если взять западную концепцию человечества, а я собираюсь сказать библейскую концепцию человечества, есть три разных контекста.Он начинается с каждого человека, созданного по образу Бога и находящегося в определенном семейном контексте. А с другой стороны, у вас действительно есть, с другой стороны, вы можете сказать, что самая большая категория — это человечество, поскольку то, что у нас общее, каждый из нас создан по образу Бога, независимо от расы, вероисповедания, этнической принадлежности, исторического положения и так далее. Посередине находится социальный человек или социальное человечество, критические теоретики, и особенно к тому времени, когда вы дойдете до политики идентичности, все станет группой, индивид в значительной степени исчезнет и западный либерализм.И под этим мы имеем в виду, что западный эксперимент и упорядоченная свобода в декларации независимости построены на понимании важности личности и опасения, что индивид будет подавлен обществом, но теперь индивид исчезает в этих групповых идентичностях. .
Доктор Джеймс Линдси:
Верно. Ага. Четвертая из четырех тем, которые мы обозначили в циничных теориях постмодернизма, — это отрицание универсальности человечества, отрицание индивидуальности и предпочтение групповой идентичности в этой школе мысли, они называют это позиционностью.Людей следует понимать с точки зрения их, почти как посланников их групповых идентичностей, которые следует понимать интерсекционально. И поэтому все ваши соответствующие групповые идентичности, которые смешиваются и совпадают, имеют значение, и вы должны признать, что как посланник этих групп, вы не личность, а, скорее, вы их представитель.

Вы должны были бы что-то сказать, например, сказать, что вы черный мужчина, вы должны были бы выйти и сказать: «Ну, как мужчина, я должен хранить молчание и слушать своих соотечественниц.Как черный человек, я могу сказать, что это был мой жизненный опыт угнетения ». Это дает мне уникальное понимание, которое является перекрестным производным того, что ранее придумали феминистки, что называется эпистемологией точек зрения или теорией точек зрения. Теперь у вас есть проблема, когда вы всегда должны говорить как личность, и это потому, что идея, которая пришла из, я думаю, возникла в феминизме …
Альберт Молер:
Слоган.
Д-р Джеймс Линдси:
… и личное дело политическое пошло еще дальше, где теперь есть оба направления.Человек — это их политика. Вот почему, например, вы видите кого-то вроде Канье Уэста в шляпе Make America Great Again. Затем следующее, что вы знаете, — выходит Та-Нехиси Коутс и говорит, что он на самом деле не черный. Он дисквалифицировал себя, и это, конечно, было более подробно объяснено позже нашим другом из New York Times, Николь Ханной Джонс, которая работала над проектом 1619. И она сказала: «Ну, есть разница между черным в расовом и политическом отношении». Что, если вы хотите четко сыграть, это говорит вам о том, что идеология мыслит только в терминах людей, с которыми она согласна.И это единственные люди, которые говорят за это.
Альберт Молер:
Совершенно верно.
Доктор Джеймс Линдси:
Это не говорит о черных, геях или женщинах. Это говорит о социально сконструированных группах. И те люди, которые говорят достоверно в соответствии с теорией, являются подлинными представителями. А это то, чего требует от людей интерсекциональность.
Albert Mohler:
Большинство читателей понимают, что каждый раз, когда вы читаете книгу, вы фактически разговариваете с автором или авторами, что особенно верно для такой книги.А теперь у меня есть возможность поговорить с одним из авторов, и это невероятная привилегия. Но чтение — это привилегия, просто возможность взять книгу и пообщаться с умом другого, это редкая привилегия, и относиться к идеям серьезно и милосердно, но всегда критически в лучшем смысле, читать книгу, читать газетную статью или что-то еще. , потребляя любой артефакт нашей потребительской культуры. Это требует от нас тщательно обдумывать то, что мы делаем, пока мы читаем, и думать о мышлении, когда мы думаем.И это самое интересное.

Интеллектуально критическая теория — это что-то вроде кислоты. И это напоминает мне притчу, которую использовал Дэниел Деннет из Университета Тафтса. И это притча об универсальной кислоте. Он говорил о том, что был подростком и представлял кислоту, которая растворяла бы все, включая контейнер, в котором она находилась, и включая стол, на котором она находилась, пока, в конце концов, весь космос не будет разрушен этой универсальной кислотой. И я думаю, что эта притча разыгрывается здесь, потому что мы видим ее в реальном времени.Я имею в виду, что заголовки на этой неделе говорят о том, что Эллен ДеДженерес находится не на той стороне истории, потому что вы не можете оставаться на левой стороне.
Доктор Джеймс Линдси:
Верно. Это именно то, что есть.
Альберт Молер:
Нельзя оставаться слева. Бетти Фридан, пророчица феминизма второй волны. К 1977 году ей угрожают исключить из движения, потому что она настроена против лесбиянок и видит в этом лавандовую угрозу. Мартина Навратилова сейчас находится на неправильной стороне истории, потому что она считает, что биологические женщины должны соревноваться в женском спорте на самом высоком уровне.Вы не можете долго оставаться в курсе последних событий.
Доктор Джеймс Линдси:
Верно. Ага. Это не идеология, с которой можно идти на компромисс. Многие люди хотят попробовать представить его мягкую версию или что-то еще. Они думают: «Ну, мы можем внести немного. Мы можем использовать это аналитически », но центральным элементом идеологии является соучастие в системах угнетения. Это объект в самом центре. Ранее было сказано, что идеи имеют последствия. У этой идеи есть следствие: все, что связано с системным угнетением, плохо.Это только вопрос времени, когда они выяснят, каким образом вы также замешаны в системном угнетении. Вы не можете пойти на компромисс с этой идеологией. Вы не можете внести немного этого, потому что, если они пойдут на компромисс с вами, если вы попытаетесь найти компромисс с ними, а это очень важно. Кто-то недавно спрашивает меня в Твиттере, какой договор, какое перемирие, какой компромисс мы могли бы пойти, чтобы просто положить этому конец?

Это страх, потому что люди хотят, чтобы хаос прекратился.И ответ — не один, потому что если бы они сказали: «Хорошо, вот…» Если вы сядете с одним из них, например с одним из этих очень радикальных активистов, может быть, Анджела Дэвис, я не знаю, мы просто выберите имя. И вы сказали: «Это все, что я хочу, но я готов сгибаться по X, Y и Z, но я не хочу сгибаться по R, S и Q». И она расписалась под этим. Это будет означать, что она причастна к притеснению R, S и Q, что прямо противоположно тому, что возможно в рамках их идеологии.

Таким образом, единственный способ, которым они могут пойти на компромисс, единственный способ получить что-либо, кроме полного принятия их критического взгляда, освобождения от угнетения, являющегося ключом и единственной моральной ценностью, — это обладать всей властью, иметь все право голоса. все остальное предает их идеологию, все остальное предает их единую основную ценность. Это все равно что повернуться спиной к Богу, и вы, как христианин, поймете, в чем вы можете пойти на компромисс. Нет места для нашей компромиссной частичной позиции.Я думаю, вы знаете о фальшивых документах, которые мы написали пару лет назад, фальшивых академических статьях, и одна из них была переводом главы гитлеровской «Майн кампф». И фраза из этого, которая мне очень понравилась, была: «Полумер не будет».

А вот как это работает, полумер нет. Между тем, потому что он в чем угодно может найти угнетение. Помните, вопрос не в том, имел ли место расизм, а в том, как расизм проявляется в этой ситуации? Потому что он может читать в нем как угодно, и он антиинтеллектуален, и теперь он постмодернистский, и все дело в субъективной истине, а не в объективной реальности.Его можно прикрепить к чему угодно. Он может присоединяться к христианской вере, он может присоединяться к образованию, он может присоединяться к национальным правительствам, он может присоединяться к нашим ядерным лабораториям, очевидно, он может присоединяться буквально ко всему и создавать критическую теорию чего угодно, даже математики. Был долгий летний спор, который, кажется, я начал, о двух плюс два, и независимо от того, равно ли оно четырем или пяти, он может быть связан с чем угодно.
Альберт Молер:
Ага. Когда я преподаю философию и мировоззрение, я использую два плюс два равно четыре.Вы математик. Ваша дипломная работа по математике, и я думаю, что на каком-то уровне вы определяете абстрактную математику.
Доктор Джеймс Линдси:
Верно. Перечислительная комбинаторика, если вы хотите поиграть в глупые времена.
Альберт Молер:
Что ж, я очень признателен за то, что вы это сказали, но должен признать, что не могу заниматься этой конкретной областью математики.
Доктор Джеймс Линдси:
Мы сядем, и я когда-нибудь покажу вам основы. Это будет весело. Вы это оцените.И далеко ходить не надо.
Альберт Молер:
Я был бы признателен. Когда вы говорите, что два плюс два равно четырем, дело в том, что есть люди, которые, с одной стороны, скажут: «Два плюс два равно четырем, это очевидно». И, например, когда они указывают на свой контракт, они хотят прояснить, что два плюс два равняется четырем, но они хотят утверждать, что весь проект западной цивилизации основан на жестком ограничении знаний для привилегированных, пользующихся своей привилегией. применяя два плюс два равняется четырем таким образом, чтобы подавлять людей и группы в частности.Но вы указываете на что-то, и я просто хочу добраться до этого, не может быть никакого решения, или, другими словами, революция должна продолжаться. Всегда не может быть разрешения. В этом его отличие от классического марксизма, по крайней мере, у Маркса была эсхатология. Нет конца игры.
Доктор Джеймс Линдси:
Вы читали своего Пауло Фрейре?
Альберт Молер:
Да.
Доктор Джеймс Линдси:
Бразильский педагог и его замечание о революции?
Альберт Молер:
Педагогика угнетенных.Ага.
Д-р Джеймс Линдси:
Чтобы революция была подлинной, она должна быть вечной, поскольку в тот момент, когда она перестает быть революционной, это статус-кво. Ага, вечная революция.
Альберт Молер:
Я хочу задать вам два больших вопроса. Одна из них, и я был бы рад, что у меня было время пройтись по каждой из этих глав, потому что я действительно думаю, что вы очень хорошо проследите генеалогию, это Фуко, всех этих идей. Вы их очень хорошо раскладываете.Но к чему все это? Так что есть смысл, в котором я думаю, что американский народ, и я скажу, например, американские христиане, которые глубоко осознают реальность несправедливости и очень обеспокоены человечностью каждого человека, знают, что они должны быть. Они понимают, что все нужно исправлять. И я назову это реформой. Есть импульс к реформам, но большинство из них не понимают, что происходит, и особенно, я хочу сказать, люди на улицах, но люди, которые движут этой динамикой, они не стремятся к реформированию.

Они ищут революцию сверху вниз. И, как мы уже сказали, просто продолжаю, так что я вижу и ценю ваше название «Циничные теории». Я возвращаюсь к горе и разочарованию. То, что я вижу прямо сейчас в заголовках, — это огромное количество горя и разочарования, революция не приносит результатов. Куда вы это видите?
Доктор Джеймс Линдси:
Я не думаю, что сама идеология устойчива, и я не думаю, что она популярна, когда люди видят, что это такое.Думаю, со временем она упадет. Вы должны всегда быть осторожными, когда видите, что возникает что-то подобное, что оно получит достаточно институциональной власти, чтобы нанести реальный ущерб, прежде чем оно рухнет. Даже марксистские эксперименты провалились, но по ходу они нанесли серьезный ущерб, хотя Китай не выдержит, посмотрим, что произойдет. Думаю, и Северная Корея. Я думаю, что мы находимся в момент моральной паники. У нас есть, и, конечно же, я разделяю эту глубокую озабоченность по поводу человечности каждого человека, каждого человека, независимо от расы, пола, пола, сексуальной идентичности, как это выражается Джудит Батлер, это рассердило и так далее все разные категории людей. Кому-то исторически сложнее, чем другим, даже сегодня.

Но мы озабочены тем, чтобы провести грань между реформой и революцией. Мы очень озабочены применением строгих методологий, чтобы выяснить, в чем заключаются настоящие проблемы, глубина проблем, которые вызывают проблемы, и возможные решения проблем. В то время как с другой стороны, это очень маленький менталитет, что есть что-то плохое, уберите его от меня. Не все в полиции — розы. Отмените полицию, таков менталитет. То, что у меня не работает, полностью избавиться от этого, а это совершенно другой образ мышления.Я вижу, что это происходит с использованием моральной паники, с использованием раскручиваемых нарративов. Мы можем взглянуть на ситуацию Black Lives Matter. И, конечно же, лозунг из трех слов, а не само движение — это трюизм. Это то, что практически все, мы не можем понять всех, но практически все в современном мире согласны с этим.

Однако, если вы посмотрите на движение и посмотрите на утверждения, которые они делают о насилии со стороны полиции, они просто не соответствуют доказательствам. Если вы посмотрите на конкретные дела, которые они выставляют как мучеников, они очень шаткие.Это не совсем те мученики, которых движение хотело бы на своей стороне. Истории просто не складываются. Что происходит, так это то, что нарратив ускользнул из-за моральной паники. У нас есть учреждения, которые очень быстро этим занимаются. Я все больше и больше слышу от людей, что это имеет неприятные последствия, когда они взяли это на себя, и теперь они хотят найти выход. Это как: «Ну, дружище, ты заключил сделку с дьяволом. Он собирается забрать. И конец этому — он проникнет в как можно больше институтов, которые могут достигнуть уровня нашего федерального правительства.Это не невозможно. Как говорится, здесь могло случиться. И каждое учреждение, которое он заражает, потеряет всякое доверие и рухнет в течение некоторого времени, что я не думаю, что это ужасно неправильно.
Альберт Молер:
Да, это не сработает. Я имею в виду, вы видите, как американские корпорации пытаются, без каламбура, включить это, но это не работает. Например, на днях в New York Times была статья об офицерах по инклюзивности, а им невероятно мало 10 лет и обо всех этих корпорациях из списка Fortune 500, потому что они не могут выполнить то, что от них ожидают.Они не могут совершить революцию, как в основном их должностные обязанности. И это не работает. Я все время разговариваю с книгами. У меня в руке перьевая ручка и красный маркер. Когда я читал вашу книгу, у вас был один момент в своем заключении, в котором вы сказали, что мы должны избегать институционализации этого. И я просто написал гигантское как на полях.
Доктор Джеймс Линдси:
Мы были немного более оптимистичны, когда писали эту главу, до того, как начались эти беспорядки. И ответ: то, что мы видели успешно, — это постоянная способность встать и сказать, что стоит отстаивать универсальные принципы и индивидуальные принципы, будь то, скажем, институциональная среда, и кто-то говорит: «Ну, это учреждение расистское.Что сработало? И это нелегко. Я не хочу говорить людям: «О, это просто волшебная палочка, и она работает», но хочу потребовать доказательств. Вы говорите, что учреждение расистское, представьте доказательства, и мы их оценим. И давайте посмотрим, что совокупность доказательств, давайте взвесим это и давайте посмотрим, будь то конференция или что-то еще, что нам нужно, чтобы услышать голоса. И мы действительно говорим в последней главе, что нам нужно смириться с либерализмом. Нам нужно больше слушать.

Либералы на протяжении всей истории, я думаю, что главный вывод из всего этого движения состоит в том, что когда вы видите это разочарование и этот гнев, у него также есть законная сторона, а именно: люди не чувствуют, что их слышат.Мы все можем научиться лучше слушать. Мы все можем научиться подбирать людей к столу и больше слушать. Но тогда все должно быть сведено к объективным стандартам. Где доказательства? у нас должны быть доказательства. Если мы собираемся изменить организацию вокруг вашего заявления о расизме, у нас должны быть доказательства того, что большинство из нас может согласиться с тем, что разумный человек, если мы будем использовать термин из закона, стандарта разумного человека, согласится, что это составляет проблема. А затем давайте разберемся, почему это произошло, как это происходит и что мы можем сделать, чтобы дать ответ.

Когда это своего рода индивидуальный контекст, он немного отличается, когда вы не обязательно требуете доказательства, но допустим, что вы знаете, что кто-то приходит к вам с этим. Если главным в конечном итоге является секуляризм, который защищает веру от посягательства государства, и защищает человека от посягательства веры, в которую они не обязательно верят. Если к вам придет мусульманский имам и они начнут проповедовать вам это, вы можете сказать: «Послушай, брат, я уважаю твое право верить в это.И я рад, что это работает на вас. И у меня есть другой набор обязательств, которые я собираюсь выполнять ».

В этом случае кто-нибудь может подойти и сказать: «Что ж, то, что вы только что сделали, вам не кажется, что это немного расистски?» И ответ такой: «Ну, у меня другая концепция расизма, и я чувствую, что имею полное право иметь другую концепцию расизма, точно так же, как вы имеете право иметь свою концепцию расизма». И мы начинаем думать с точки зрения этого, технически это секуляризм.В некотором смысле сердцевиной либерализма является то, что вопросы личной совести каждого человека становятся делами частной совести. Если они хотят сформировать вокруг него сообщество, это вопрос их умышленного включения. Если вы хотите создать церковь, пожалуйста. Иди, конечно, исповедуй свою веру в рамках закона.

Разумеется, давайте не будем жертвовать или чего-то еще. Вы можете практиковать свою веру по своему усмотрению. И поэтому эта вера, рассматриваемая как вера только концептуально, а не обязательно незаконно, сразу же начинает говорить вам, что делать.Как не допустить его институционализации? Если рассматривать это как веру с юридической точки зрения, то внезапно весь аппарат первой поправки и весь закон вокруг, который может начать деинституционализировать его, или просто наблюдать, как некоторые начинают рушиться. Получается, что пара крупных корпусов разваливается. Допустим, Дисней принимает на себя большую часть этого, говорят, что они теряют пару миллиардов долларов, и вы сразу же увидите, что кучка других корпораций увольняет своих сотрудников по вопросам разнообразия.
Albert Mohler:
Или, по крайней мере, с косметической точки зрения, они могут оставить их на месте, но они изменят способ ведения бизнеса.да. Вы использовали это слово, это сноска, но оно подводит меня к последнему важному вопросу, который я хочу вам задать. Я думаю, вы неправильно использовали термин «секуляризм», потому что вы его употребляете… Я вижу французское использование этого слова здесь. В Соединенных Штатах это вообще, по крайней мере, в моих кругах означает более сильную враждебность к религиозной вере. И я не думаю, что вы имели в виду это в книге.
Доктор Джеймс Линдси:
Я не знаю, нет. Я имею в виду более широкий принцип защиты веры от государства и защиты людей от посягательств веры, которые не соответствуют содержанию их личной совести, с которым, я думаю, все согласны.
Альберт Молер:
Ну, это часть американского устава. Это часть американской хартии. Каждый имеет в виду всех, кто находится за пределами Соединенных Штатов, но это явно не тот факт, о котором вам хорошо известно в большинстве стран мира.
Доктор Джеймс Линдси:
И я определенно не имею в виду светскую антирелигиозность. Я определенно не это имел в виду.
Альберт Молер:
Ага. Отлично. И последний вопрос, который я хочу задать вам, и честно говоря, потому что я согласен со значительной частью вашей книги, фактически со всеми основными моментами анализа, но вы пишете с другого мировоззрения, чем мое собственное.Я евангельский христианин, а вы пишете как атеист.
Доктор Джеймс Линдси:
Верно.
Альберт Молер:
Вы написали две книги об этом. Одна из вещей, которые я больше всего ценю в этой книге, — это ваше утверждение истины как категории и ваш диагноз проблемы определения всего, построенной обществом, все теоретизирующей и проблематизирующей все. Я имею в виду со всей искренностью, где вы обосновываете истину, и под этим я понимаю, что два плюс два равно четырем.Но сейчас многие наши споры носят моральный характер. Где бы вы указали на истинный эпистемический авторитет морали и вынесения приговора в обществе?
Доктор Джеймс Линдси:
Верно. Нравственность — очень сложный вопрос. Это очень трудно. Широкий ответ на ваш вопрос, конечно, как мне обосновать истину, если мы хотим выразить это в более привычных терминах, я бы сказал, Бог Спинозы, но в целом это теория истины соответствия. Что если мы выйдем, мы с тобой будем иметь очень разные мировоззрения.У нас очень разное понимание вещей, но если мы проведем эксперимент, то простой эксперимент или сложный эксперимент, мы получим примерно тот же результат. И если это происходит, то мы можем временно использовать это как истину. Что касается морали, то сейчас мы находимся в очень сложной сфере, люди психологически, люди социологически являются очень и очень сложными системами. И я считаю, что науки, социология, психология и так далее, изучающие эти вещи, находятся в зачаточном состоянии.

Они почти, если смотреть исторически, наука похожа на геологию, они буквально спорили с культурой отмены, они спорили о том, была ли базальтовая порода морского дна продуктом вулканизма или результатом чего-то осаждающего. из океана. Это был «Вулканист против нептунианцев», что сейчас звучит почти как мультфильм. Это был очень жестокий конфликт между учеными до того, как геология стала настоящей наукой, а затем Лайель очень классно сказал: «Послушайте, мы просто пойдем посмотреть на скалы.«И они потратили 20 лет, они организовали конференцию, которая должна была отбросить их предубеждения, и они сделают все, что в их силах. Они будут смотреть на камни и видеть, что они говорят им. А потом родилась более зрелая геология, которая с тех пор становится все более зрелой. Что ж, психология и социология — все еще чрезвычайно незрелые науки.

Мы почти не понимаем, что происходит. И мы все еще увлечены идеями, как будто в том, чтобы узнать о мире, чтобы понять его или изменить его, чтобы он повторил точку зрения Маркса.И, не имея очень сильной науки психологии и социологии, нам действительно нужно много приближать. И именно поэтому я считаю, что принцип, который мы только что обсудили в отношении секуляризма, так важен, заключается в том, что вы имеете полное право на свои убеждения, из которых исходит мораль, например, Библия, я думаю, что это правильный ответ для вас или вашего отношения даже со Христом, как вы понимаете его через Библию и другие богословские сочинения. И я могу сказать, что я черпаю это из своего опыта общения с другими людьми и из того, что приводит к положительным результатам, а что приводит к отрицательным.

И я признаю, что это очень расплывчато, и что мы можем сесть и пообщаться друг с другом, потому что мы верим, что есть что-то моральное. Мы считаем, что в целом есть правильные ответы на моральные вопросы, и ваши взгляды могут помочь мне. И мои взгляды могут проинформировать вас, может быть, это поможет вам углубить понимание теологии, если поговорить о чем-то из нейробиологии. И, возможно, это поможет мне углубить мое понимание человечества, слушая, например, теолога и даже читая Евангелие.

И поэтому я думаю, что это разделительная линия, что с одной стороны у нас есть такое отношение, когда мы можем сказать, что… Мы действительно верим, что есть ответы на эти вопросы. Мы считаем, что добраться до них может быть проще или сложнее, или существуют разные способы добраться до них. И мы можем использовать их для взаимного информирования друг друга. В противоположность этому все почти относительно, что мы и наблюдаем в этой критической идеологии социальной справедливости. Конечно, в рамках постмодернизма все относительно.А затем, когда он принял критическую теорию, в игру вступила парадигма либерализма, где то, что поддерживает депрессию, аморально, а то, что способствует освобождению, что в основном означает, что марксизм морален, и это, конечно, одна моральная точка зрения. И если люди хотят в это верить, дело личной совести, хорошо.

Давай поговорим. Может быть, вы собираетесь указать на вещи, которых я не вижу, и мы сможем лучше понять человеческое взаимодействие и человеческое процветание.Это очень широкий ответ на вопрос. Мне не о чем просто сказать, ну, Бог — объективный стандарт, и я могу указать на это, но я также определенно не субъективист. Бог Спинозы указывает на мир, чтобы попытаться понять его как можно лучше.
Альберт Молер:
Захватывающая дискуссия. Мы с нетерпением ждем дальнейших обсуждений с вами, когда это станет возможным, но вы интеллектуально честный человек. Я думаю, вы представили невероятный аргумент в этой новой книге, написанной вместе с Хелен Плакроуз «Циничные теории».Джеймс Линдсей, спасибо, что присоединились ко мне сегодня в «Thinking in Public».
Доктор Джеймс Линдси:
Да, большое вам спасибо. Это был отличный разговор, Ал. Я ценю это.
Albert Mohler:
Как я сказал Джеймсу Линдсею, я, откровенно говоря, шокирован в этот момент своей жизни вторжением критической теории и овеществленной формы постмодернизма, и теперь вы знаете, о чем мы говорим, что они достигли такого прогресса в американской культуре, а не только в академии, где, честно говоря, эти формы мышления в основном доминировали на протяжении большей части последних нескольких десятилетий.Но также в массовой культуре и в заголовках новостей о том, что происходит на улицах Америки, это очень интересное событие. Это напоминает нам о том, что идеи действительно имеют последствия, — название, которое, как известно, придумал консервативный писатель Ричард Уивер. Джеймс Линдсей подтвердил то самое заявление, что сегодня у идей есть последствия. Они всегда так делают.
У идей тоже есть история, и идеи имеют будущие последствия, которые мы обязаны попытаться отследить. И еще одна особенность идей в том, что они сами постоянно развиваются, и это всегда правда.У вас есть одна книга по одной идее, следующее, что вы знаете, есть 10 книг, а затем это 150 книг, но разговор так или иначе меняется с каждой из этих книг, и со временем очень интересно, что просто Говоря о традиционном западном либерализме, Джеймс сделал очень хорошее замечание о том, что это не одно дело в том смысле, что он продолжает развиваться как способ разрешения конфликтов и обращения с идеями как христиане. Мы смотрим на это с особой озабоченностью, потому что речь идет не только о понимании последствий идей и интеллектуального контекста наших дней.Это понимание того, как мы видим все это в сравнении с христианским мировоззрением в целом.

Одна из вещей, которая снова и снова приходит ко мне в голову в этой книге, — это то, что есть разочарование эсхатологии, которое никогда не приходит. Но если вы руководствуетесь светским мировоззрением, эсхатология должна прийти сейчас, иначе вы никогда ее не увидите. Конечно, настоящий коммунистический человек, настоящий коммунизм, так и не появился. Утопия никогда не наступит. И здесь у христиан совсем другое мировоззрение, совсем другая временная шкала.Мы с нетерпением ждем Царства Христа во всей его полноте, но это также означает, что мы не ожидаем, что все вопросы будут решены, все глаза будут сухими и каждая слеза будет утерта. А до тех пор мы действительно верим, что мы здесь, чтобы творить добро и прославлять Бога, чтобы изменить мир к лучшему и таким образом задействовать нашу культуру, но мы должны увязать нашу культуру с истиной. И это возвращает нас к последней части разговора с Джеймсом, наше понимание истины основано не только на теории соответствия истины.

Это, кстати, первая проверка истины для христиан, но когда мы говорим о морали и когда мы говорим о вопросах, которые нас беспокоят в богословии, мы на самом деле верим, что они соответствуют объективной реальности, объективной реальности, самооценке. существующий Бог. Это подводит нас к авторитету Священного Писания. Христиане собираются прочитать эту книгу, и им следует читать ее очень сочувственно и очень признательно, как невероятное обвинение того, что происходит в интеллектуальной культуре по обе стороны Атлантики.И это должно информировать о том, как мы думаем, как мы наблюдаем. Это необходимо для информирования нашей церковной жизни. Он должен информировать нас о решении политических, моральных и культурных проблем сегодняшнего дня. Он должен информировать нас о том, как мы думаем об академии и отправке наших детей в колледж. Он должен предупреждать нас о том, как мы говорим и как мы слышим, как говорят другие. Мы также поймем, что эта конкретная книга написана защитником не только западного либерализма в более историческом смысле, но и вопросов, более современных, чем что-либо еще.

Основатели исторического современного классического либерализма могли вообразить, например, проблемы ЛГБТК. Итак, христиане собираются провести очень интересный разговор с этой книгой, но это действительно важно. Я имел в виду то, что сказал, я думаю, что это лучший анализ современной интеллектуальной сцены, написанный кем-то или в данном случае двумя авторами, которые действительно понимают, что такое критическая теория. Они понимают, что означает, что постмодернизм никогда не уходил и просто продолжается.Что это означает, что это переводится в самые, не только кажущиеся невероятными, но и опасные формы мысли и почему это важно, потому что мы заботимся из-за любви к Богу и любви к ближнему. Мы заботимся о том, какие системы мыслей формируют мысли и умы наших соседей, а какие мысли создают общество, которое мы разделяем с нашими соседями. Мы все это понимаем.

И еще раз, я очень благодарен за этот разговор с Джеймсом Линдси, надеюсь на еще больше разговоров в будущем.Если вам понравился этот разговор, вы найдете более 100 таких программ на сайте albertmohler.com во вкладке Thinking in Public. Я хочу поблагодарить вас сегодня за то, что присоединились ко мне для Thinking in Public. И до следующего раза продолжай думать.

Джеймс Линдси против теории критической расы — Сэмюэл Ходли-Брилл

Что такое теория критической расы (CRT)?

Чтобы попытаться сделать грубое резюме из одного предложения: CRT — это подход к расовым исследованиям, зародившийся в юридических школах в 1980-х годах, который основан на предпосылках повсеместного расового неравенства и социального конструкционизма (т.е. антиэссенциалистская) концепция расы; оспаривает идею о том, что внешне дальтонизм закона означает, что закон является нейтральным по отношению к расе; и пытается объяснить, как знаковое законодательство о гражданских правах 1960-х годов не смогло выполнить свои обещания о равенстве для расовых меньшинств, которые оно должно было возвысить.

Как объясняет мой профессор Чарльз Миллс в эпилоге своей книги 2017 года Черные права / Белые заблуждения: Критика расового либерализма , теоретики критических рас берут на себя две задачи.Первый носит описательный характер: «признать и теоретически обосновать центральную роль расы и превосходства белой расы в создании современного мира»; а второй — предписывающий: «[признать и теоретизировать] значение нормативной теории и расширенного видения того, что необходимо подвергнуть освободительной критике для достижения социальной справедливости».

Здесь важно отметить, что Миллс использует превосходство белых для обозначения политической системы расового доминирования белых над небелыми, а не идеологии групп сторонников превосходства белых, таких как KKK; термин неоднозначен, и для наших целей актуально первое определение.

Если вы хотите углубиться в стипендию по ЭЛТ, вам могут быть собраны документы, собранные здесь. Прежде чем обратиться к фарсовым утверждениям Джеймса Линдсея об ЭЛТ, разоблачение которых является основной целью настоящего эссе, давайте подведем итог более подробному определению, предложенному в книге 1993 года слов, которые ранят, в соавторстве с Мари Мацуда, Чарльз Лоуренс III, Ричард Дельгадо и Кимберле Креншоу:

В поисках предварительного объяснительного ответа на вопрос «Что такое критическая теория расы?» Критические расовые ученые определили следующие определяющие элементы:

1. Критическая расовая теория признает, что расизм является эндемическим для американской жизни.Таким образом, для нас вопрос не столько в том, можно ли и каким образом устранить расовую дискриминацию при сохранении целостности других интересов, связанных с существующим положением вещей, таких как федерализм, неприкосновенность частной жизни, традиционные ценности или устоявшиеся имущественные интересы. Вместо этого мы спрашиваем, как эти традиционные интересы и ценности служат сосудами расового подчинения.

Вместо того, чтобы рассматривать расизм как отклонение от нормы, исследователи CRT рассматривают его как нормальную черту американского общества. В конце концов, вековое наследие расового рабства и второсортного гражданства не исчезает в одночасье.

2. Теория критической расы выражает скептицизм по отношению к доминирующим юридическим притязаниям на нейтралитет, объективность, дальтонизм и меритократию. Эти утверждения являются центральными в идеологии равных возможностей, которая представляет расу как неизменную характеристику, лишенную социального смысла, и рассказывает неисторическую, абстрактную историю расового неравенства как серии случайно происходящих, преднамеренных и индивидуализированных действий.

«В движущемся поезде нельзя оставаться нейтральным», — как сказал Ховард Зинн.CRT хорошо осведомлен об этом и утверждает, что наше исследование выиграет от признания того, что нет никакого взгляда из ниоткуда; все мы говорим с некоторой точки зрения, которая не застрахована от влияний расовой принадлежности. Кроме того, повсеместное расовое неравенство, которое мы наблюдаем в Соединенных Штатах, вызвано не только отдельными актами дискриминации. Как сказал Мартин Лютер Кинг-младший в 1967 году, «негры осознали более глубокие причины грубости и жестокости, которыми руководствовались реакции белого общества на их потребности.Они обнаружили, что их тяжелое положение не было следствием поверхностных предрассудков, а было системным »(выделено мной).

3. Критическая расовая теория бросает вызов антиисторизму и настаивает на контекстуальном / историческом анализе закона. Текущее неравенство и социальные / институциональные практики связаны с более ранними периодами, когда намерения и культурное значение таких практик были ясны. Что еще более важно, как критические сторонники расовой теории мы придерживаемся позиции, предполагающей, что расизм внес свой вклад во все современные проявления группового преимущества и неблагоприятного положения по расовому признаку, включая различия в доходах, тюремном заключении, здоровье, жилье, образовании, политическом представительстве и военной службе.Наша история требует этого предположения.

На первый взгляд это может показаться неспособностью признать, что корреляция не влечет за собой причинно-следственную связь. Но то, что утверждают авторы, не является наивным тезисом о том, что каждые расовых различий связаны с расизмом. Утверждение состоит в том, что, учитывая историю отношения Соединенных Штатов к расовым меньшинствам — в сочетании с приверженностью социальному конструкционизму в отношении расы — мы можем с уверенностью сделать несостоятельное предположение о том, что полный причинно-следственный анализ любого конкретного (отрицательного) преимущества по расовым признакам будет включать некоторую расистскую политику или практику.

4. Теория критических рас настаивает на признании эмпирических знаний цветных людей и наших исходных сообществ при анализе права и общества. Эти знания получены в результате критического осмысления жизненного опыта расизма и критического осмысления активной политической практики, направленной на искоренение расизма.

Это утверждение может показаться более спорным, но его можно интерпретировать в более слабом или более сильном смысле. Я использую здесь полезное различие, проведенное профессором философии Джорджтауна Олуфеми О.Тайво в своем превосходном эссе «Привилегия пребывания в комнате: захват элиты и эпистемическое уважение». Согласно более слабому прочтению, этот отрывок формулирует эпистемологию точки зрения , которая сводится к трем утверждениям: (1) Знание находится в социальном положении; (2) Маргинальные люди имеют некоторые позиционные преимущества в получении некоторых форм знаний; (3) Исследовательские программы должны отражать эти факты.

Действительно, трудно понять, как это могло быть неправильно. Тайво опирается на работу профессора философии Лондонской школы экономики Лиама Кофи Брайта, который убедительно доказывает, что эти утверждения вытекают из комбинации 1) основных эмпирических убеждений и 2) минимально правдоподобного описания того, как социальный мир влияет на какие группы знаний люди могут искать и находить.

Именно такую ​​теоретическую основу использует Миллс в своей работе по эпистемологии невежества.

Однако, если мы прочтем этот отрывок в более сильном смысле, утверждение можно интерпретировать как гораздо более опасное. Это может быть воспринято, чтобы предложить, вопреки собственным обязательствам CRT, эссенциалистский подход к расовой идентичности, такой, при котором только цветные люди способны работать над искоренением расизма; белые должны просто прислушиваться к голосам своих небелых сверстников.Это своего рода пагубный образ мышления, который Таво называет эпистемологией уважения , подходом к знанию, который не только предосудителен с философской точки зрения, но и является политически саморазрушительным. В соответствии с принципом благотворительности и тем фактом, что я никогда не сталкивался с исследованиями CRT, поддерживающими эпистемологию почтения, я прочитал утверждение авторов в его более слабом смысле.

5. Критическая расовая теория междисциплинарна и эклектична. Он заимствует из нескольких традиций, включая либерализм, закон и общество, феминизм, марксизм, постструктурализм, критическую теорию права, прагматизм и национализм.Этот эклектизм позволяет критической расовой теории исследовать и включать те аспекты методологии или теории, которые эффективно дают нам возможность высказаться и продвигать дело расовой справедливости, даже если мы сохраняем критическую позицию.

Позже в этом эссе я расскажу о том, как CRT одновременно критикует и глубоко привержен принципам либерализма. И, наконец,

6. Теория критической расы направлена ​​на устранение расового угнетения как часть более широкой цели прекращения всех форм угнетения.Многие переживают расовое угнетение вместе с угнетением по признаку пола, класса или сексуальной ориентации. Теория критической расы измеряет прогресс меркой фундаментальных социальных преобразований. Интересы всех цветных людей обязательно требуют не только корректировок в рамках установленных иерархий, но и вызова самой иерархии. Это признание пересекающихся форм подчинения требует множественного сознания и политических практик, которые обращаются к различным способам, которыми люди испытывают подчинение.

Это краткое изложение идеи перекрестности .

Теперь может быть удивительно узнать, что Республиканская партия и ее пропагандисты тратят так много времени на обсуждение этого академического движения конца двадцатого века. Сегодня я специально рассмотрю идею Джеймса Линдсея об ЭЛТ, поскольку он и многие его друзья, похоже, единодушно считают его ведущим мировым экспертом в этой области. Фактически, когда он свидетельствовал в поддержку законопроекта № 544 Нью-Гэмпшира, он произвел эти фантастические клипы, которые до сих пор замечательно спят, несмотря на то, что за последние несколько недель привлекли к себе изрядное внимание:

Итак, что такое Джеймс? официальное мнение по CRT? Начнем с его недавнего видео PragerU.

Сразу же получаем следующее:

Теория критической гонки утверждает, что самое важное в вас — это ваша раса. Цвет твоей кожи. Это , кто вы. Не твое поведение. Не твои ценности. Не твое окружение. Ваша раса.

На самом деле я никогда не видел, чтобы Линдсей заходил так далеко в своем анализе ЭЛТ до этого ролика. Конечно, в этом видео нет цитат, поэтому мы не можем точно знать, где он это взял — возможно, из Арканзаса Сен.Том Коттон:

Далее Линдси пытается показать, что CRT, как он говорит о «Критической социальной справедливости» в другом месте, «этнокоммунист»:

В теории критических рас, если вы являетесь членом «меньшинства». «расовая группа — их термин, а не мой — вы являетесь жертвой системы, настроенной против вас, системы, которая не хочет, чтобы вы добились успеха. С другой стороны, если ваша раса «привилегированная», вы эксплуататор, независимо от того, собираетесь вы им быть или нет.

«Эксплуататор», а? Я никогда не видел, чтобы критический теоретик расы выдвигал такой аргумент.Вы можете возразить, что Робин ДиАнджело придерживается чего-то вроде этой концепции белизны, но ДиАнджело не является критическим теоретиком расы; ее докторская степень в области мультикультурного образования, и она описывает себя как ученого в области «Исследования белизны и критического анализа дискурса».

Теория критической расы исходит из предположения, что расизм присутствует во всех взаимодействиях. Чтобы увидеть, как это работает, рассмотрим следующий мысленный эксперимент: представьте, что у вас есть магазин, и два покупателя входят в него одновременно — белый и черный.Кому вы поможете в первую очередь? Если вы сначала поможете чернокожему, теория критических рас скажет, что вы сделали это, потому что вы не доверяете черным людям, которых они оставляют одних в вашем магазине. Это расизм. Если бы вы сначала помогли белому человеку, теория критических рас скажет, что вы сделали это, потому что вы думаете, что черные являются гражданами второго сорта. Это тоже расизм. Это Теория критических рас. Он может найти расизм во всем, даже если ему придется читать ваши мысли, чтобы сделать это.

Это самый абсурдный аргумент соломенного человека, который я когда-либо видел.К тому же это довольно умно. Я раскрываю его в следующих твитах:

Таким образом, Линдсей приходит к следующему утверждению:

Сторонники теории критической расы предполагают, что расизм присутствует везде и всегда, и они ищут его «критически», пока не находят его. И всегда находят. Он должен быть там, потому что так все устроили имперские европейские державы, а затем Америка.

Остальная часть видео переработана из другого контента, который у него есть, поэтому давайте перейдем к его сообщению в блоге New Discourses: «Восемь серьезных причин, по которым теория критической расы ужасна для борьбы с расизмом.«Достаточно содержания, чтобы занять нас до конца этой части.

1) Теория критической расы считает, что расизм присутствует в

в каждом из аспектов жизни, в в каждых отношениях и в в каждом взаимодействиях.

Это аргумент соломенного человека, на который я только что обратился. Линдси делает это, цитируя Дельгадо и Стефанчич: «расизм — это обычное дело, а не аберрациональность -« нормальная наука », обычный способ ведения бизнеса в обществе, обычный повседневный опыт большинства цветных людей в этой стране.«Таким образом, предполагается, что это влечет за собой утверждение, что CRT« начинается с из предположения, что расизм является обычной частью каждого аспекта жизни в наших обществах ». Я не знаю, упускают ли фанаты Линдси этот индуктивный скачок или не думают о нем из-за предвзятости подтверждения, но примечательно, что не так много из них указывают на эту основную ошибку.

2) «Конвергенция интересов»: белые люди дают черным возможности и свободы только тогда, когда это также в их собственных интересах.

Совершенно очевидно, что Линдси просто не читала Белла здесь. В деле « Браун против Совета по образованию и дилемма конвергенции интересов» Белл представляет свой принцип конвергенции интересов :

Заинтересованность черных в достижении расового равенства будет удовлетворена только тогда, когда она совпадает с интересами белые. Однако четырнадцатая поправка, отдельно стоящая, не санкционирует судебное средство правовой защиты, обеспечивающее эффективное расовое равенство для чернокожих, если искомое средство правовой защиты угрожает более высокому социальному статусу белых среднего и высшего классов.

По словам Линдси: «Нетрудно увидеть, насколько параноидальна и цинична эта идея, но она также ужасна, если задуматься над некоторыми из ее последствий». Во-первых, в этом нет ничего параноидального или циничного; он прямо следует из основных принципов представительного правления в расово-стратифицированном обществе, таком как Соединенные Штаты. Во-вторых, гипотеза Белла подтвердилась благодаря историческому анализу, проведенному десятью годами позже Мэри Дудзяк.

Давайте рассмотрим «ужасные» выводы, которые Джеймс делает из принципа Белла.

Если кто-то с «расовыми привилегиями» (включая белых, азиатских, испаноязычных, арабских, индийских и светлокожих чернокожих) решит стать антирасистом в соответствии с этой просьбой, в Тезисе конвергенции интересов будет сказано, что они только для того, чтобы хорошо выглядеть, защитить себя от критики или избежать столкновения с собственным расизмом.

Это никоим образом не следует из того, что Белл пишет в эссе. Линдси интерпретировал принцип конвергенции интересов как крайнюю форму гоббсовского психологического эгоизма.Он продолжает:

Тезис о конвергенции интересов делает буквально невозможным для кого-либо с какими-либо расовыми привилегиями (опять же, как указано в Теории критических рас) делать что-либо правильно, потому что все, что они делают правильно, также должно быть корыстным … людям нет выхода, теория критической расы становится глубоко манипулятивной и не может быть удовлетворена в своих списках требований.

На самом деле Белл делает прямо противоположное, явно освобождая место для белой элиты, движимой не только личными интересами, но и признанием несправедливости расовой сегрегации.

[В Brown ], как и в случае отмены рабства, были белые, для которых признание принципа расового равенства было достаточной мотивацией. Но, как и в случае отмены смертной казни, числа тех, кто действовал только на основе морали, было недостаточно для проведения желаемой расовой реформы.

Таким образом, для Линдси эта паника по поводу тезиса Белла о конвергенции интересов основана на фундаментальном неправильном прочтении — если не на преднамеренном искажении — рассматриваемой работы.

3) Теория критических рас —

против свободных обществ.

Теперь , что — адское обвинение. Вряд ли кто-то думает, что свобода — это плохо. Какие доказательства у Линдси? Во-первых, он цитирует Дельгадо и Стефанчич, которые заявляют, что «критические расовые ученые недовольны либерализмом как основой для решения расовых проблем Америки. Многие либералы верят в дальтонизм и нейтральные принципы конституционного права ». Еще одна цитата Дельгадо и Стефанчича, которую он приводит в другом месте, которая обычно воспроизводится как «добыча» в обсуждениях CRT, в которых я участвовал в Твиттере (, особенно тем человеком из печи):

В отличие от традиционного дискурса о гражданских правах, критическая расовая теория, в которой подчеркивается инкрементализм и постепенный прогресс, ставит под сомнение сами основы либерального порядка, включая теорию равенства, правовую аргументацию, рационализм эпохи Просвещения и нейтральные принципы конституционного права.

Мне очень жаль, что Дельгадо и Стефанчич не нашли секунду, чтобы прояснить, что именно они имели в виду под этим. Его часто принимают в совершенно неблагодарном направлении; поскольку говорят, что CRT «ставит под сомнение основы либерального порядка», предполагается, что они полностью отвергают либерализм. Тем не менее, тот факт, что критика либерализма является важным аспектом CRT, никоим образом не влечет за собой вывода Линдси о том, что CRT антилиберальна и «против самой идеи свободы».

Есть несколько ученых CRT, которые изо всех сил стараются подчеркнуть важность либерализма для достижения подлинного расового равенства. В своем эссе «Кто боится теории критических рас?» Деррик Белл описывает приверженность свободе слова для всех граждан как совместимую со скептицизмом в отношении возможности нейтральных принципов конституционного права:

«Я в равной степени привержен обеспечению свободы слова для KKK и 2LiveCrew» — это не нейтральный оценочное суждение, которое утверждает, что свобода говорить ненавистные вещи важнее, чем свобода быть свободным от виктимизации, стигмы и унижения, которые влекут за собой ненавистнические высказывания.

В «Юриспруденции реконструкции» критический расовый ученый Анджела Харрис разъясняет свою концепцию переплетения постмодернизма и модернизма, критики либерализма и приверженности либерализму как центральных в ее подходе:

CRT унаследовал от традиционного стипендия в области гражданских прав — это приверженность видению освобождения от расизма на основе правильного разума. Несмотря на сложность отделения юридических рассуждений и институтов от их расистских корней, окончательное видение CRT является искупительным, а не деконструктивным.Справедливость остается возможной, и она является собственностью как белых, так и небелых. В своих «модернистских нарративах» CRT кажется уверенным в том, что разработка правильной теории расы и расизма может помочь привести к просвещению, расширению прав и возможностей и, наконец, к эмансипации: что, действительно, правда сделает вас свободными … Даже если она, казалось бы, разоблачает расизм внутри нейтральные концепции и институты, однако, CRT не отказался от фундаментальной политической цели традиционной науки о гражданских правах: освобождения цветных людей от расового подчинения.

Верно: просветление; эмансипация; освобождение; правда освободит вас . Мне бы хотелось, чтобы Линдсей согласовал это с его утверждениями о полном осуждении CRT ценности свободы. По словам Харриса, теоретики критических рас «являются частью глобального движения … не за то, чтобы отказываться от идеалов свободы и либеральной демократии в эпоху Просвещения, но чтобы выполнить свои обещания».

Именно этим проектом занимается Миллс — наиболее влиятельная фигура в представлении CRT в основной академической философии — в Black Rights / White Wrongs .Как он утверждает в первой главе «Захвати либерализм»,

Историческое доминирование консервативных исключительных либерализмов является результатом групповых интересов, групповой власти и успешных групповых политических проектов. Очевидные внутренние концептуальные / нормативные барьеры на пути к освободительному либерализму могут быть успешно преодолены путем привлечения концептуальных / нормативных ресурсов самого либерализма в сочетании с ревизионистской социально-исторической картиной современности.

Таким образом, Миллс призывает к теоретизированию либерализма, «радикализированного путем серьезного восприятия… формирования современного мира с помощью превосходства белых.Он называет эту разновидность либеральной политической теории «черным радикальным либерализмом», над которой он работает более подробно в своей следующей книге Белый Левиафан: Небелые тела в политике белого тела для Oxford University Press.

Наконец, еще один пример, чтобы довести дело до конца. В своей статье «Акцент, антидискриминационный закон и юриспруденция для последней реконструкции» исследователь CRT Мари Мацуда оправдывает свой принцип антиподчинения апелляцией к «идеям собственности, равенства и надлежащей правовой процедуры, которые являются нашим конституционным наследием». часть истории нашей страны, вдохновленная «просветительскими идеалами либерализма.«Есть несколько других критических теоретиков расы, которые подчеркивают свою приверженность либеральным принципам, но моя точка зрения была подтверждена, так что мы можем двигаться вперед. Будет только хуже.

4) Теория критической расы

только рассматривает расовые вопросы как «социально сконструированные группы», поэтому в теории критических рас нет человек .

Я слышал это абсолютно бессмысленное мнение раньше, вероятно, от Джордана Петерсона или Бена Шапиро, болтавшего своим фанатам о пересечении.Вот как Линдси намеревается установить это:

Теория критической расы не только против свободных обществ и индивидуализма, который им позволяет, но также даже не верит, что индивиды реально существуют ! В теории критических рас каждый человек должен пониматься с точки зрения социальных групп, в которых он, как утверждается, проживает, и они определяются их идентичностью, включая расу. «Третья тема критической теории рас, тезис о« социальной конструкции », утверждает, что раса и расы являются продуктами социальной мысли и отношений.Необъективные, неотъемлемые или фиксированные, они не соответствуют биологической или генетической реальности; скорее, расы — это категории, которые общество изобретает, манипулирует или устраняет, когда это удобно »(стр. 7), пишут Дельгадо и Стефанчич.

Пока все, что Линдси сделала, это повторила утверждение о том, что индивидов не существует, с последующим полным отсутствием следствия. Придется набраться терпения.

В соответствии с теорией критических рас расы — это категории, которые изобретает общество и которые мы навязываем исключительно через социальные допущения (в основном стереотипы), и люди являются членами этих расовых категорий независимо от того, хотят они быть или нет.Более того, они утверждают, что общество «социально расслоено», что означает, что разные социальные группы (например, эти расовые группы) имеют дифференцированный доступ к возможностям и ресурсам общества. Хотя в среднем в этом есть доля правды, в нем игнорируются индивидуальные вариации, очевидные при рассмотрении примеров могущественных, богатых и известных чернокожих, таких как Барак Обама, Опра Уинфри и Канье Уэст. Теория критической расы вынуждает людей использовать эти средние значения и рассматривает их в первую очередь с точки зрения их групповой идентичности , а не их индивидуальной идентичности .Это отчасти объясняет, почему они используют слово «люди» вместо «люди» — оно обозначает социальную группу .

Больше непоследовательностей, фантастика. Как вообще можно было бы защищать этот тезис?

Таким образом, в Теории критических рас цель идеального отношения к каждому человеку как к личности, равной перед законом и подлежащей оценке по содержанию его характера и достоинствам его работы, считается мифом , который сохраняет расовые меньшинства вниз.Вместо этого он видит людей только в соответствии с их расовыми группами. Вот почему так часто прогрессивные расовые программы в конечном итоге причиняют вред людям, для которых они написаны больше всего.

Интересный, но все же совершенно необоснованный; Линдсей не дал никаких доказательств того, что ученые CRT заявляли о чем-то отдаленно похожем на выдвинутый им тезис.

5) Теория критической расы считает, что наука, разум и доказательства — это «белый» способ познания, а рассказывание историй и жизненный опыт — «черная» альтернатива.

Господи, Линдси идет на вопиющую клевету. Посмотрим, что у него есть.

Помните выше, где Дельгадо и Стефанчич сказали, что «нормальная наука» является частью повседневного, обычного расизма в наших обществах?

Нет, они сказали, что расизм — это часть «нормальной науки» общества, но продолжайте.

Это потому, что теория критических рас не особенно дружелюбна по отношению к науке, находясь где-то между в целом незаинтересованным в науке и откровенно враждебным ей (часто в зависимости от обстоятельств).Это связано с тем, что теория критической расы, использующая этот тезис о «социальном конструировании», считает, что сила и политика культурных групп по сути своей проникают во все, что производит культура. Таким образом, наука — это просто политика по отношению к теории критических рас.

Поскольку современная наука создавалась преимущественно белыми, западными людьми, Теория критических рас рассматривает науку как белый и западный «способ познания». Таким образом, теория критической расы утверждает, что наука кодирует и закрепляет «доминирование белых» и, таким образом, не подходит темнокожим, которые населяют (политическую) культуру чернокожих.

Для справки, Линдси представила в общей сложности ноль доказательств в поддержку любого из требований, сделанных в этих двух параграфах. Похоже, это не имеет большого значения для него или его поклонников.

Это, очевидно, ужасное настроение , и оно идет вразрез с одним из самых первых столпов науки: универсальностью. Универсальность в науке говорит о том, что неважно, кто проводит эксперимент; результат всегда будет одинаковым. Это потому, что наука верит в объективность, которую Критическая теория расы также называет репрессивным мифом.

Нет, нет. Вот Харрис в той же статье, процитированной выше: «В своей приверженности освобождению цветных людей работа с ЭЛТ демонстрирует глубокую приверженность концепциям разума и истины, трансцендентным предметам и объектам« реально существующим »».

Когда Линдси наконец решает привести пример, он не цитирует критического теоретика расы; он цитирует Робина ДиАнджело и Озлема Сенсоя, которые пишут: «Подход, основанный на критической теории, ставит под сомнение идею о том, что объективность желательна или даже возможна .Затем Линдсей искажает цитату Дельгадо и Стефанчича, чтобы означать, по его словам, « рассказывание историй об их« жизненном опыте »- это основной способ, с помощью которого чернокожие люди и теория критических рас создают и продвигают знания», — утверждение, которое он справедливо осуждает как расистское. Но не Дельгадо и Стефанчич продвигают здесь расистскую чушь, а Линдси. Это очевидно, если мы сравним его расистскую карикатуру с тем, что на самом деле пишут ученые:

Теоретики критических рас построили на повседневном опыте перспективу, точку зрения и силу историй и убеждения, чтобы лучше понять, как американцы видят расу. .Они написали притчи, автобиографии и «контр-истории», а также исследовали фактическую подоплеку и личности хорошо известных случаев, которые часто игнорируются в журналах.

6) Теория критических рас отвергает

все потенциальных альтернатив, таких как дальтонизм, как формы расизма.

И снова Линдси не приводит никаких доказательств этого утверждения, не ссылаясь ни на какие источники, кроме Сенсоя и ДиАнджело, которые не являются исследователями ЭЛТ. Забавно то, что есть множество цитат, которые он мог бы подобрать, чтобы подкрепить свою позицию, но даже это, должно быть, показалось ему слишком большим усилием.

7) Теория критической расы действует как

всякий , кто не согласен с ней , должен делать это по причинам расизма и превосходства белой расы, даже если эти люди черные.

Линдси поддерживает это на примерах из популярной культуры:

Черный музыкант-суперзвезда Канье Уэст, как известно, надел шляпу «Сделаем Америку снова великой» и сказал, что думает сам. В ответ на это поэт, лауреат теории критических рас Та-Нехиси Коутс, написал широко читаемую статью, в которой высказал предположение, что Запад больше не черный.Черный музыкант Дэрил Дэвис, который наиболее известен тем, что выговорил сотни настоящих сторонников превосходства белой расы из их капюшонов Ку-клукс-клана, однажды попытался пригласить к разговору такого рода в 2019 году, и члены номинально «антифашистской» группы «Антифа» позвонили. он был «сторонником превосходства белой расы» за то, что он был готов общаться (а не драться или убивать) с людьми, которых он приглашал для разговора.

Спасибо, Джеймс, очень круто, но никто из этих людей не является критически настроенными теоретиками расы.

8) Теория критической гонки

не может быть удовлетворена.

Линдси заключает:

Мы уже видели, что с теорией критических рас не могут не согласиться даже чернокожие. Мы также видели, как он отвергает все альтернативы и верит, что любой свой успех сводится к «сближению интересов». Поскольку она отвергает науку, ее нельзя фальсифицировать или доказать ошибочность доказательствами, и поскольку она предполагает, что расизм присутствует и имеет отношение ко всем ситуациям и взаимодействиям, даже принятие Теории критической расы должно каким-то образом также содержать расизм.Следовательно, теория критической гонки не может быть удовлетворена . Таким образом, это похоже на черную дыру. Независимо от того, сколько вы ему дадите, он не может быть наполнен и только становится сильнее — и он разорвет на части все, что окажется слишком близко к нему.

Несколько дней назад Джеймс отказался от «культурного марксизма», привязав CRT к «100-летнему копью, чтобы протолкнуть неомарксистскую идеологию в Америку и остальную западную цивилизацию». Это прямое теоретизирование неонацистского заговора.

Макс Иден из City Journal цитирует циничных теорий, , которые Линдсей в соавторстве с Хелен Плакроуз, является его основным источником «политики идентичности и критической теории рас.Статьи в журналах Spiked , The Heritage Foundation , The Economist , The Spectator и Quillette описывают книгу как важный ресурс для всех, кто хочет понять, что происходит в наших университетах.

No related posts.