Виктор Ерофеев: Это такие агрессивные.

Наталья Иванова: А есть еще гораздо более агрессивные. Однажды меня такой графоман просто запер в редакции. Уже время было позднее, он пришел, долго вокруг меня ходил, мучил меня. А есть много способов избавиться от графомана, я клянусь, я использовала все. Тогда он мне сказал: «Ну что ж, тогда до свидания, а ключ будет в цветах». Он ушел. Я обнаружила, что редакция заперта, что выйти я не могу, ключей никаких нет, и вот я замурованная. Звонила, звонила. А потом, когда меня наконец вызволили, я поняла, что такое «ключ в цветах»: он бросил ключ в цветочный горшок. Вот такой графоман. А бывают еще более злобные. Один в суд подал, например, за ответ редакции, что ваша рукопись нам не подходит потому-то и потому-то. Я ходила в Пресненский суд, объяснялась и чувствовала себя абсолютной идиоткой, потому что объяснить, что человек пишет какие-то буковки, перепечатывает, ты имеешь полное право это не принять, в советские времена это было очень трудно, действительно доходило до суда. Сейчас никто никому не обязан на самом деле, но психика некоторых графоманов не выдерживает. Вообще я считаю, несмотря на то, что 97% обращений из так называемого самотека, кстати, это бывает не только в редакциях журналов, то же самое и в издательствах. Издательство ЭКСМО, другие, их просто атакуют такого рода люди. Очень трудно бывает убедить человека, что лучше заберите и уходите от нас тихо и спокойно. Рукопись вернуть и автора обласкать, чтобы не было никаких последствий.

Виктор Ерофеев: Давайте перейдем к слову, которое звучит страшно – дефиниция, определение. Саша, кто такой графоман, точное название нашей передачи – кто такой графоман?

Александр Шаталов: Вообще слово носит негативный характер, но на протяжении десяти лет я привык говорить с экранов телевидения, поскольку моя передача называлась «Графоман», я говорил, что графоман — не ругательство, а всего лишь определение. Так называют людей, одержимых болезненной манией писательства. Это практически тавтологическое каноническое определение слова графоман. И на самом деле, почему я это говорю, потому что я не хочу обижать людей, которые воспринимали это слово негативно. Лев Толстой себя считал и, по-моему, даже письменно себя называл графоманом.

Виктор Ерофеев: Может иронически?

Александр Шаталов: Не иронически. Если ты пишешь, это конкретно письмо, человек, который любит писать. Это негативный оттенок мы придаем этому слову. Нормальный писатель не может не быть графоманом. Вот мы перед тем, как вышли в эфире, говорили об известном популярном ведущем прозаике Дмитрии Быкове. Действительно, это типичный образец графомана, хорошего или плохого – не знаю. Но пишет он, как отметил Арсен, сколько-то — три тысячи страниц в год. Огромное количество статей, рецензий, стихов, прозы.

Виктор Ерофеев: Если строить определение, во-первых, это человек, который пишет много. Теперь по отношению к качеству текста. Те стихи, которые Наташа прочитала, они мне нравятся.

Наталья Иванова: В период постмодернизма Дмитрий Александрович Пригов из этого вырос. Просто для этого нужно придумать определенный персонаж, что было сделано и Хармсом, и Оленниковым, и обереутами и что сейчас делается концептуалистами. А это просто искреннее выражение души.

Виктор Ерофеев: Это больные люди?

Наталья Иванова: Я думаю, что на самом деле это заболевание, через которое должны все пройти, как проходят через детство, все люди пишущие, как проходят через детство, как проходят через подростковый период. Потому что если мы вспомним Пастернака, собственно говоря, у него этот период быстро кончился, и он перешел к настоящим стихам, но раннюю прозу я его рассматриваю немножко как графоманскую. Или у него был период, когда он писал как заведенный стихи, лежа в беседке из сплетенных ветвей березы, и тоже писал по-настоящему запоем, как он говорил.

Александр Шаталов: То есть Болдинская осень и все прочее – это признак графоманства?

Наталья Иванова: Нет, это признак графоманства в хорошем смысле слова.

Виктор Ерофеев: Значит есть хороший смысл?

Наталья Иванова: Есть.

Виктор Ерофеев: Арсен выдвинул перед передачей хорошее определение, только я не получил развернутый ответ — графоман в законе. А что это такое?

Арсен Ревазов: Я сам не знаю, что такое, только что в голову пришло. Но я бы сравнил графоманию с некоторыми родственными состояниями, например, с болезненной любовью петь, когда петь не умеешь. Особенно караоке. Все мы присутствовали в компании людей, которые начинают петь караоке, петь не умеют, петь хотят, петь любят. По-моему, это очень похоже. Единственное, это обычно не доходит до страсти.

Наталья Иванова: Они не хотят выступать на площадках эстрадных, а эти писатели хотят напечататься.

Арсен Ревазов: Может хотят, репетируют. Вот, по-моему, графоман — это человек, который очень хочет писать, но не очень умеет писать.

Наталья Иванова:

Виктор Ерофеев: Уметь или нет таланта?

Арсен Ревазов: Это очень похоже. Умеешь ты играть на пианино или у тебя талант играть на пианино? Черт его знает. Пограничное состояние души.

Виктор Ерофеев: Вы знаете, что касается караоке, я вам расскажу такую историю. Я не большой любитель ходить в такие клубы. Но однажды несколько лет назад мы были в таком клубе, там были караоке и было модно, все были в прекрасном настроении. Среди нас был Андрей Макаревич. А там как меню, книга. Выбрали: Андрей, иди и спой караоке. Ладно. Хорошее настроение, все уже поддатые слегка. Он встал спел и получил 60% — это был низший балл. Спел свою песню от души. Пойдите теперь, узнайте. А если бы было 90 не графоман, а если 60 – попался. Спел хорошо.

Арсен Ревазов: Система оценок караоке, насколько я знаю, связано, совпадаешь ты с ритмом песни или не совпадаешь. Он пел от души, ускорялся, у него были синкопы наверняка.

Виктор Ерофеев: И это не прощается?

Арсен Ревазов: Глупая машина ставит глупые баллы.

Наталья Иванова: Бывает так, когда в редакцию приходит рукопись с неизвестным именем, почти под номером, то редактор оценивает, первый который читает, оценивает текст. Когда приносит человек с именем, но а на самом деле если судить по-честному, человек не может писать ровно или на взлете, бывают и провалы, бывает, что человек пишет хуже, чем раньше, страдает страшно от того, что не может не писать, но на самом деле вещь может проваленной. И тут возникают проблемы, что делать с этой рукописью и что происходит с человеком.

Александр Шаталов: Это оценка качества.

Наталья Иванова: А он не писать не может. У него та самая болезнь в процессе принимает профессиональный характер. То есть профессиональное заболевание. И может быть надо различать два вида графомании: графомания допрофессиональная и графомания та, о которой говорил Саша, которая является составной частью писательской профессии, графомания профессиональная.

Виктор Ерофеев: Можете вы назвать фамилии. Графоман — положительный тип.

Наталья Иванова: Он бывает и очень отрицательный.

Александр Шаталов: На протяжении нескольких лет ко мне приходили известные писатели, поскольку передача называлась на телевидении «Графоман», это носило негативный оттенок, понятно, что в нем слышалась нота иронии. Но писатели должны были подумать, как они применяли слово к себе. Я, конечно, их спрашивал. Поэтому, безусловно, как ни странно, большинство писателей, включая Василия Аксенова, включая Владимира Войновича, включая всех писателей, они все себя позитивно оценивали с этой точки зрения, они считают, что они графоманы, потому что они пишут, они не могут не писать, они пишут много. С другой стороны, я приглашал…

Виктор Ерофеев: Среди этих писателей и поэтов мог бы ты назвать кого-нибудь, кто иногда писал графоманские тексты?

Александр Шаталов: Ты знаешь, я бы сказал, что есть неудачные тексты.

Виктор Ерофеев: Неудачные – это не графоманские?

Александр Шаталов: Неудачные – это не графоманские.

Виктор Ерофеев: Мы значит пашем по целине, нет определения графомании.

Пожалуй, «Полтава» не самая удачная поэма Пушкина, но она же не графоманская ни с какой стороны.

Наталья Иванова: Если бы «Полтаву» написал кто-нибудь из здесь присутствующих, неплохо бы было.

Александр Шаталов: Зато я все время хотел снять Егора Исаева в передаче, потому что он живет как раз рядом с вами в Переделкино и он разводит кур.

Наталья Иванова: Он не только кур разводит, он еще ведь в «Литературной газете» печатается.

Александр Шаталов: На самом деле единственный на сегодняшний день поэт лауреат Ленинской премии.

Виктор Ерофеев: Ты имеешь в виду поэт?

Александр Шаталов: Он обиделся. Он сказал: «Почему это в «Графоман» передачу?». Для него было чувство болезненное. Поэтому у нас в стране это слово имеет контекст негативный и на самом деле, говоря об этом контексте, мы волей-неволей вынуждены перейти к оценке.

Виктор Ерофеев: У нас, кстати говоря, все слова окрашены определенной эмоциональной аурой. Французу скажи «графоман», все посмеялись и пошли дальше. А здесь все слова немножко напряжены.

Александр Шаталов: Наш сегодня собеседник Арсен, его книжка «Одиночество 12», я очень люблю эту книжку, считаю, что она одна из самых успешных за минувший календарный год.

Арсен Ревазов: Я краснею.

Виктор Ерофеев: Я могу всем слушателям сказать, что действительно Арсен краснеет.

Александр Шаталов: Напомню, что книжка называется «Одиночество 12», роман вышел в издательстве «Ад Маргинум», он уже перетерпел три переиздания. То есть успешная хорошая книга.

Наталья Иванова: Правда? А я дочитать не смогла.

Александр Шаталов: Судьба этой книги заключается в том, что автор принес рукопись, автор поначалу выступал самоучкой, непрофессиональным писателем. Можно его назвать графоманом или нельзя? Результат работы — это работа автора вместе с редактором, с издательством, получилась книжка, которая стала на сегодняшний день бестселлером.

Наталья Иванова: Саша, мы в какое время живем? Что у нас становится бестселлером?

Виктор Ерофеев: Так что же, отбивайтесь. Наталья сказала, что не дочитала и, кроме того, как-то не очень на вас смотрит с большой симпатией.

Арсен Ревазов: Хорошо, так и должно быть. Совершенно нормальная история, я к этому привык. Бог с ними, с тремя или с пятью переизданиями — это в конце концов ерунда. А семь или восемь переводов, на которые контракты заключены на практически все ведущие европейские языки и экзотические языки, типа литовского – это меня на самом деле больше радует, чем относительный успех книги в России. В России у нас на самом деле успех такой — 50 тысяч было продано. Много передавалось из рук в руки, аудитория читательская побольше, потому что не все бежали, покупали в магазинах, многие брали у друзей. Плевать на это, я нисколько этим не хвастаюсь и не горжусь. Почему я не графоман? Я не люблю писать и ненавижу писать. Книжку эту писал три года и вымучил, и мучился, вымучивал последние полгода.

Виктор Ерофеев: А графоман пишет легко?

Арсен Ревазов: Думаю, что графоман не может не писать. Сейчас прошел год, от меня требуют не то продолжения, не то новой книги, я не знаю, что. Я опять не то, что вымучил, я написал три с половиной главы за год и, как вы понимаете, уверен, что я не графоман.

Наталья Иванова: А потому бывает, что автор одной книги. Если человек должен.

Виктор Ерофеев: Самое большое количество самоубийств происходит с писателями, которые напишут одну книгу успешную и потом ничего. В Германии есть целый департамент самоубийц.

Наталья Иванова: Потом вот еще что бывает, когда между книгами должно пройти несколько лет. Вы вспомните, у Михаила Шишкина между романом «Взятие Измаила» и последним романом — пять лет. Графоман закончил одну вещь, немедленно садится за другую, у него один стих пришел в голову…

Виктор Ерофеев: Ему обязательно нужно показать. То есть он литературный эксбиционист, он должен показать.

Наталья Иванова: Лучше даже прочитать и показать, каким-то образом попытаться распространить.

Виктор Ерофеев: Я помню, что в «Вопросах литературы» были люди, которые писали, не буду называть фамилии, в общем-то они, наверное, широкому слушателю неважны, но были люди, которые писали в ящик. Я жутко боялся, что они когда-нибудь мне покажут, потому что они были очень уважаемые люди. Прошла вся жизнь и так ящик никогда не открылся.

Наталья Иванова: Виктор, я тебе скажу еще одну вещь, как отчасти своему коллеге. Очень многие литературные критики и литературоведы пишут таким образом в стол или пишут уже не в стол, а наоборот, стараются напечатать. И как правило, получается очень плохо.

Виктор Ерофеев: Это что — разные полушария?

Наталья Иванова: Я думаю, что разные. Потому что одно полушарие аналитическое, а другое воображение, которое должно присутствовать при создании художественного текста.

Виктор Ерофеев: Лучше в литературе стартовать из проституток и бандитов, нежели из литературных критиков и журналистов?

Наталья Иванова: А уж про журналистов я вообще не говорю — это совершенно другой тип письма. Кстати, у нас получилось, поговорим о тележурналистах, например, у нас тележурналисты, нам казалось, что фигура писателя упала, что функции литературы исчезли, что произошла делитературизация России. Что русские перестали быть сумасшедшими по отношению к литературе. У нас самым главным для наших зрителей и не только зрителей является телевидение, Доренко пишет книгу, Соловьев выпустил одну книгу за другой. Кого мы ни вспомним, все пишут книги.

Александр Шаталов: Андрюша Малахов пишет книгу о своем романе с бизнесвумэн.

Наталья Иванова: Больные люди. Им надо доказать.

Виктор Ерофеев: Главный человек в стране по духовности – это писатель и поэт.

Наталья Иванова: На самом деле, несмотря на то, как его ни гнобят обстоятельства, на самом деле получается, что занюханный Вася, который написал три стихотворения, которые, тем не менее, помнятся строчками или даже отдельным четверостишьем, давно помер, но тем не менее, присутствует в составе крови русской литературы, для них важнее, чем эта очень важная позиция. Саша по-другому, сначала был поэт, у него другой путь.

Александр Шаталов: Я разговаривал на эту тему.

Виктор Ерофеев: Можно ли совместить тележурналист и поэзию? Рубинштейн у меня на «Апокрифе» сказал, что очень трудно ему дается.

Александр Шаталов: Очень интересная тема, которую ты затронула, я разговаривал с Соловьевым, с Барщевским известным юристом, адвокатом и разговаривал с Гришковцом. И мы как раз говорили на эту тему: почему успешный бизнесмен и в том числе наш сегодняшний гость вдруг в какой-то период начинают писать прозу.

Виктор Ерофеев: Арсен, почему вы — бизнесмен — стали писать прозу?

Арсен Ревазов: Совершенно идиотская история, абсолютно. Это очень простая и очень смешная. Я проснулся 1 мая 2002 года в тяжелейшем похмелье от того, что менты в моей собственной квартире будили меня, тыча мне автоматом в живот. Это такая была история. Предыстория была тоже смешная: была какая-то пьянка, гулянка, один из знакомых, оставшийся ночевать, сел на измену решил, что его взяли в заложники, вызвал милицию. Милиция приехала, выяснила, что нет никаких заложников. Походила по квартире, проверила документы, разбудили меня. Но в принципе сам факт, когда ты просыпаешься в квартире своей собственной, а то, что менты тебя будут автоматом, причем в бронежилетах, естественно, на меня впечатление произвело. Причем, подчеркиваю, глубочайшее, тяжелейшее похмелье.

Виктор Ерофеев: Это не приснилось, это не было видением?

Арсен Ревазов: Все было действительно так. Я подумал, что неплохо бы эту историю записать просто, потому что она действительно такая вся из себя была. Я ее записал. Дальше я подумал, что надо еще пару-тройку историй из жизни, которые происходили записать. Понял, что в этих историях нет ничего абсолютно интересного, в них нет градуса, они неинтересны моим знакомым, уже тем более неинтересны никому. И тогда я добавил им градуса. Не просто пришли менты, а я пьяный лежу, а обнаружили там тело с отрезанной головой и еще истории про олигархов, которые я знаю, добавил градуса дополнительного, какой-то жесткости и так далее. А уже получилось что-то похожее на прозу, получилось четыре-пять набросков по пять страниц каждый. Смешных, забавных, с серьезным художественным градусом. А дальше в течение двух лет происходило.

Виктор Ерофеев: У вас проза начинается с определенного градуса. Если 11 градусов, как сухое вино, то это журналистика, а уже такое винцо по 18 градусов 0 начинается проза.

Арсен Ревазов: Как-то состыковал, как-то склеил, получилось шесть глав, все это записано за три недели.

Виктор Ерофеев: Наташа, ты такого писателя не ценишь, у которого градус начинается с сорока?

Наталья Иванова: Я на самом деле понимаю, что массовая литература должна существовать.

Виктор Ерофеев: А это массовая литература?

Наталья Иванова: Конечно.

Виктор Ерофеев: А чем отличается массовая от графомании?

Наталья Иванова: За массовую литературу человек деньги получает. А за графоманию человек денег не получает. Бывает грань, очень тонкая. Бывает издатель, который понимает, что перед ним графоман в хорошем смысле этого слова, который без конца пишет. Вот Дарья Донцова — типичный графоман, она получает деньги. Бывает графоман такой, который производит на самом деле массовую литературу одноразового потребления, не имеющую никакого послевкусия, никакой истории. Но это все равно бумажные салфетки, что-то. Люди это любят, потому что это легко.

Александр Шаталов: Легко писать или легко читать?

Наталья Иванова: Один графоман мне говорил: стихи у меня текут легко, как слюни.

Арсен Ревазов: У вас, что ни цитата, то прелесть.

Виктор Ерофеев: А помнишь, как Набоков говорил в одном из романов: «Удивляюсь, почему рабочий класс так часто плюется». Это такое наблюдение было любопытное.

Наталья Иванова: Сейчас есть читатель, и есть читатель. Есть читатель потребитель, которому самому главное забыться. В электричке таких читателей большинство, если ехать во время, когда кончается в семь часов вечера, каждый из них упирается в книгу, как правило, это Донцова, было время Марининой, теперь Донцовой. Почему? Потому что это дает возможность выключиться из определенной ситуации, когда кругом очень много людей, заключить с контракт с этим текстом, которое ты оплатил, для того, чтобы получить небольшой, но комфорт.

Александр Шаталов: У меня есть маленькое замечание. Ты знаешь, Даша Донцова говорит постоянно, на самом деле с этим нельзя не согласиться, что она пишет тексты, рассчитанные на тех людей, которые больны. Это мнение Донцовой. И она убеждена, и действительно это так: в больнице эти тексты легко читать и в больнице эти тексты отвлекают от болезненного состояния. Если народ читает такие книжки, значит общество находится в больном состоянии.

Наталья Иванова: Общество находится в том состоянии, когда ему нужно в определенный момент выключиться от окружающих.

Виктор Ерофеев: Ни один русский разговор не пройдет мимо темы, что общество находится в больном состоянии. А до этого еще хуже находился.

Наталья Иванова: Я считаю, что на самом деле высокая литература может быть пишется людьми в странном состоянии и читается людьми тоже не совсем может быть нормальными, с точки зрения обыкновенного человека. Но у нас сейчас пришло дело к тому, что такое количество писателей все увеличивающихся, оно должно быть рассчитано на определенную аудиторию, которая должна тоже все время увеличиваться. Но если мы возьмем цифры последние самые о читающих в России, то получится, что мы имеем молодых людей до 18 лет в два раза меньше читающих книги, чем в Великобритании. Или мы имеем более половины населения, которая вообще никогда не покупает и не читает книг. И это все время сокращается. Одна линия все время идет вниз – это линия читателя, а другая все время вверх – это количество увеличивающихся писателей. Скоро они пересекутся, и после этого будет нехорошо. Они уже на самом деле пересеклись. Кстати говоря, графомания в блогах. Меня спрашивали — почему?

Александр Шаталов: Наташа не пользуется интернетом.

Наталья Иванова: Нет, я пользуюсь постоянно интернетом, я не пишу в блоги. Как я могу не пользоваться интернетом? У меня журнал стоит в интернете. Я веду две колонки в интернете.

Виктор Ерофеев: Надо слушателям сказать, что ты первый зам главного редактора журнала «Знамя».

Наталья Иванова: Кроме того я веду колонку в «Полит.ру».

Виктор Ерофеев: Как у вас со «Знаменем», нормально?

Наталья Иванова: У нас со «Знаменем» нормально. У нас в интернете несколько десятков тысяч посещений в месяц.

Виктор Ерофеев: А вы когда-нибудь печатали графоманские тексты?

Наталья Иванова: Конечно. Если уж сказать честно — конечно. Я думаю, что в каждом номере так или иначе какой-то графоманский текст проникает. Сейчас какое интересное время, говоришь человеку: слушай, у тебя глава совершенно графоманская. Он говорит: «Да? Ты заметила? А я так и задумал». Ты увидела, ты мне польстила. Как ты это поняла?

Виктор Ерофеев: Саша, надо бороться с графоманией?

Александр Шаталов: Я считаю, что не надо. Я считаю, что Наташа не права в этих двух пересекающихся прямых, которая одна идет вверх, другая вниз. На самом деле пишут гораздо меньше народу, чем раньше. Я все время, как и многие, был внутренним рецензентом, мне пришлось написать полторы тысячи внутренних рецензий в издательствах на тексты самодеятельных авторов. Среди этих самодеятельных авторов были и Парщиков, и Кедров, и многие другие, которые потом стали уже известными литераторами.

Виктор Ерофеев: Среди них не было графоманов?

Наталья Иванова: Между прочим, образ графомана создал Николай Глазков, он его создал, из последних людей, которые создали маску графомана, это был совершенно потрясающий поэт.

Виктор Ерофеев: Как он создал?

Наталья Иванова: Во-первых, они писал короткие странные, это был поэт-примитивист, он создавал примитивные стихи, в которых отражалось небо из-под столика, такое. Почти наивное восприятие жизни, которое, конечно, человеку неискушенному, а человеку обычному с псевдовкусом могло показаться графоманией. Но на самом деле это был поэт, который показывал, чего стоит та поэзия официальная, которая его окружала.

Виктор Ерофеев: А Асадов?

Наталья Иванова: Асадов — типичный графоман.

Александр Шаталов: Асадов сейчас воспринимается как абсолютный постмодернист. Его текст воспринимается сегодня абсолютно отстраненно.

Наталья Иванова: У него как раз никакой концепции, никакого концепта не было.

Арсен Ревазов: Графоманские стихи должны быть вторичными. Если вы говорите про какого-то автора, да еще которого люди помнить через 50 лет, очевидно, что в них какое-то зерно.

Виктор Ерофеев: В России в 19 веке в пушкинскую пору был граф Хвостов, который сам издавал, мы его помним, он был дивный графоман.

Наталья Иванова: Но он издавал сам за свой счет, никакого не мучил.

Арсен Ревазов: Но есть исключения, которые правила подтверждают. Если Герострата помнят, то и помнят. Мне кажется, что элемент качества, понятно, что субъективно, но некоторое объективное ощущение от качества текста тоже существует.

Наталья Иванова: Критерии существуют, но очень размытые.

Арсен Ревазов: Сумма этих критериев дает некоторое ощущение качества текста. Мне кажется, что графоман это человек, у которого по некоторому общепризнанному консенсусу существующему качество ниже среднего, а точнее ниже низшего, а точнее они вторичны и неинтересны. Бывает народное творчество, и мы знаем много анекдотов и много всего.

Наталья Иванова: Народное творчество — это вещь совершенно поразительная.

Виктор Ерофеев: А эти частушки.

Наталья Иванова: Я ездила несколько лет подряд в фольклорные экспедиции, записывала — это фантастическое.

Арсен Ревазов: Я хочу сказать, что даже у графомана может появиться две-три строчки. Как кошка ходит по пишущей машинке и там у нее получается часть «Евгения Онегина».

Виктор Ерофеев: Молодые размывают границу. Ты, Саша, уже человек в возрасте, потому что ты защищаешь.

Наталья Иванова: Я вам скажу главную вещь. Главная вещь заключается в том, что у каждой группы есть свои критерии и есть много литератур. И сегодня каждый выбирает литературу для себя. И совершенно замечательно сказал Дмитрий Пригов по поводу литературных премий: он сказал, что у каждого должна быть своя номинация. Грубо говоря, у графомана должна быть своя номинация. То есть нельзя, чтобы соревновались разные виды спорта, и инвалиды соревновались со здоровыми.

Александр Шаталов: Дмитрий Александрович по какому должен разряду проходить — по разряду графоманов или по разряду художников или по разряду поэтов или по разряду прозаиков? Конечно, он художник. Поэтому с точки зрения литературной, конечно, он графоман стопроцентный.

Наталья Иванова: Он замечательно придумал невероятное количество персонажей и с ними работает. Мы напечатали в этом году его повесть и сейчас будем печатать рассказы.

Виктор Ерофеев: Тебя не настораживает?

Наталья Иванова: Мне так интересно, потому что рассказы совершенно другие.

Александр Шаталов: Оценка графоман или не графоман – это интересно. Если интересно, значит не графоман, если неинтересно — значит графоман?

Виктор Ерофеев: Он пишет романы.

Наталья Иванова: Ты читал?

Виктор Ерофеев: Читал и хочу спросить, при огромной моей любви к Пригову, не кажется тебе, что это слабее, чем его стихи?

Наталья Иванова: Мне кажется, что на самом деле он распространяет определенный концепт на эту прозу и тогда интересно, а когда не распространяет, то этого нет.

Виктор Ерофеев: Получается, что если мы под колпаком концептов, то тогда что-то творится.

Наталья Иванова: Там все разваливается, там нет персонажа, там нет игры. Нет того самого, что делает литературу.

Арсен Ревазов: Должна быть болезненная страсть.

Наталья Иванова: Я к графомании отношусь плохо.

Виктор Ерофеев: Потому что ты издатель и редактор.

Наталья Иванова: Человек пусть пишет, лучше, чем водку пить.

Александр Шаталов: Пусть плохо пишет, чем громко плохо поет.

Виктор Ерофеев: Или насильником становится, маньяком.

Наталья Иванова: А знаете, сколько художников псевдо-художников. Они ходят или сами рисуют или ходят в кружки.

Арсен Ревазов: А существует графомания у художников?

Наталья Иванова: Не графомания, а артомания. Конечно, существует. Они же не мучают никого, что давайте выставку делать в «Манеже».

Виктор Ерофеев: Кстати говоря, это было единственный раз, когда мы вместе сидели с Венечкой Ерофеевым, вместе именно на скамейке и смотрели на поэтов, которые выходили, это был завод «Дукат», помню и там все запрещенные поэты, это было начало 97 года. И те самые, которые вместе сидели, они хлопали нас по плечу, мы все были единомышленники, мы все не любили определенную власть, и они все писали про Сталина, а некоторые писали порнографию крутую такую. То есть делились на тех и на этих. Они выходили, и это было страшное зрелище: они читали стихи и их аплодисментами сгоняли со сцены. Это люди, которые по 20-25 писали про Сталина яростные стихи. Это была настоящая графомания. Дело в том, что тогда они эти стихи не читали, говорили, что это опасно. А рукопись порнографии считалось тоже опасно, тоже мало показывали. И вдруг они выходили и взрывались такими. Я думаю, я сегодня ехал на передачу и думал: ведь это страшная судьба, они 20 лет думали, что они поэты, что они борются с властью этими методами. И вдруг пришла маленькая свобода, еще неизвестно, куда завернет, они лопнули, и я их никогда не встречал нигде. Я никогда не видел ни одного текста написанного. Я знаю, что некоторые ребята как-то были ближе к Жене Поповичу, чем ко мне, из этих ребят провинциальных, он народный такой, их тянуло. Я знаю, что кто-то спился, кто-то умер. Страшное дело.

Наталья Иванова: Я вообще езжу по провинции и вижу, что люди при каких-то Союзах писателей собираются и вот они приносят тексты, начинаешь их смотреть и понимаешь, что сказать всю правду не можешь, потому что что-то человека есть, за что он держится. Это очень страшно.

Виктор Ерофеев: Я уже много раз говорил о том, что ты самый любимый критик моей мамы. И я так думаю, кто-то сидит в провинции и думает – надо показать Ивановой.

Наталья Иванова: И всегда стараюсь находить, я понимаю, что печатать не буду, но когда я буду с человеком говорить.

Виктор Ерофеев: Кроме того, не только не будешь печатать, но если скажешь, что хорошо, ты себя продала тоже.

Наталья Иванова: Очень опасная вещь — выращивание молодых.

Александр Шаталов: Наташа авторитет, ты авторитет, авторитетов становится все меньше и меньше, поэтому вот те молодые люди, они создают собственный критерий оценок. Поэтому мы наблюдаем, как в каких-то кругах появляются гениальные поэты, гениальные прозаики, они сами пишут, сами себя оценивают.

Наталья Иванова: Саша, знаешь, какой у меня критерий?

Александр Шаталов: Я думаю, хороший.

Наталья Иванова: Я не привыкла писать туда, где мне деньги не платят, я с этого живу, я профессионал. Вот если человек, такой критерий существует или нет?

Александр Шаталов: Главный редактор пишет в ЖЖ, главный редактор не получает деньги за каждое свое слово.

Наталья Иванова: Зато Сергей Чупринин выпустил словарь новой литературы, в котором подсчитал количество, у него огромные два тома, подсчитал количество людей, которые за 90 годы выпустили книги. Это примерно авторов, у которых вышли книги в свободное время, в 90-х начало 2000-х — 30 тысяч. А помните справочник Союза писателей, там было всего 11 тысяч. И все гадали у нас была такая игра: открыть — знает этого человека как литератора, тот проиграл.

Александр Шаталов: Когда исчезла материальная база. Если раньше графоманы пытались доказать, что они не графоманы, а писатели, вступать в Союз писателей и получать себе возможности каких-то льгот, каких-то книжки выпускать, гонорары. То есть для них это была цель- профессионализация. То сейчас этой цели нет.

Наталья Иванова: Он сейчас готовы заплатить. Еще 15 лет назад ко мне пришел молодой человек и сказал: вы знаете, я могу заплатить за рецензию. И сколько? — сказала я кошачьим голосом, — вы можете мне заплатить?

Виктор Ерофеев: Ты сказала: ты пишешь тогда, когда тебе платят.

Наталья Иванова: Нет, мне платят издательство, журнал, интернет, я должна быть абсолютно чистая.

Виктор Ерофеев: Я совсем недавно попал в непростое положение. Меня пригласили в Лондон, и в Лондоне собрались писатели, поэты, которые пишут на русском языке и не живут в России, из разных стран, начиная с Канады и кончая Израилем. Все приехали. Представляете — концерт. Но одновременно это действо, которое французы поддержали бы в любом случае. Конечно, там было мучительно раздавать награды — это было непростое, мы с Бунимовичем переживали за нашу внутреннюю репутацию. Спрашивают: как вам это? Я и мне подмигивают. Если французы хотят распространять свой язык… В конце 80 года, когда стали выпускать, все жаловались эмигранты: дети стесняются на улице говорить по-русски в Нью-Йорке, в Лондоне и так далее. И чем жертвовать? Или говорить, что все графоманы и дураки, или говорить, что поднимаете статус русского языка. Я, конечно, запел о том, что русский язык — шаманский язык и что вообще, слава богу, на нем говорят, он становится языком первого сорта и прочее. Меньше про стихи говорил. Но тем менее, мне показалось, что можно использовать энергию в мирных целях.

Наталья Иванова: В Нью-Йорке издается «Новый журнал», 65 лет будет в декабре этого года. Там есть и то, и то. Но чаще всего там бывает графомания.

Виктор Ерофеев: «Графоман в законе» — расшифруйте.

Арсен Ревазов: Все понимают, что такое графоман в литературе, консенсус у нас и слушателей плюс-минус возник. Графоманы в живописи, только сейчас начал думать об этом, уверен, что графоманов архитекторов или графоманов композиторов мы не найдем почти.

Наталья Иванова: Композиторов найдем. Что касается архитекторов, то конечно, зодчих нет, но бумажная архитектура есть.

Арсен Ревазов: Даже графомана скульптора не найдем.

Наталья Иванова: Я знаю имя этого графомана скульптора, но я его вам не скажу. Все знают, я думаю.

Арсен Ревазов: Хорошо, есть исключение. Но все равно количество графоманов поэтов и писателей бесконечно велико и измеряется десятками тысяч.

Наталья Иванова: Потому что надо карандаш и бумажку, а можно без этого.

Арсен Ревазов: Совершенно справедливо. Так давайте попробуем графоманов в законе называть тех, чьи тексты нам по каким-то причинам не нравятся, но являются признанными обществом, востребованными в обществе и так далее.

Виктор Ерофеев: Детективщик — графоман в законе.

Наталья Иванова: Во-первых, я никому не отдам детектив, потому что я как… Это позиция спорная. Потому что если кому-то что-то не нравится, это может свидетельствовать об испорченности самого индивида, кому это не нравится, о неправильности его критериев. Здесь мы с вами не договоримся, кому нравится свиной хрящик, а кому попадья. Просто я хочу сказать, что графоман — это та неуловимая субстанция, по поводу которой даже люди, обладающие абсолютно разными критериями, но присутствующие в литературы профессионалы, всегда понимают – графоман пришел. Несмотря на то, что мы бываем абсолютно разными.

Виктор Ерофеев: Действительно, когда сидел в Лондоне, я думал, как я это определю. Действительно можно было по концептуализму. Там было стихотворение: человек уехал за границу давным-давно, и живет в Канаде и вдруг встречает вьетнамца и тот ему говорит: спасибо за то, что когда-то в Советском Союзе… И написано было так трогательно. А кто-то встал и сказал: это настоящая гражданская лирика.

Наталья Иванова: Я вообще против гетто. Получается, они бедные в гетто выступали. Гетто нельзя.

Арсен Ревазов: Я знаю общее для всех графоманских текстов – они наивные, они все наивные. Я не могу себе представить умный графоманский текст.

Виктор Ерофеев: Графоманы всегда пафосны.

Наталья Иванова: Я бы сказала, что необязательно пафос в тексте, но в человеке точно.

Виктор Ерофеев: На самом деле мы никому не запрещаем быть графоманом. Я могу признаться радиослушателям, что я очень люблю разговаривать с литературными людьми, как-то сразу другая атмосфера и другой градус программы.

Убей в себе графомана — Справочник писателя

Графоманские произведения обладают своеобразным вкусом. Как синтетическая клубника, вроде и клубникой пахнет, а все равно ненастоящая. Только начинаешь читать, только начинаешь погружаться в мир произведения, как тут же, буквально на первой странице, понимаешь – графоман писал. Причем подчас графоман в самом худшем значении этого слова.

Рискну предположить, наверное, по этому самому “синтетическому вкусу” редакторы сходу распознают графоманов и отправляют их рукописи в корзину. Не уверен, что так оно и есть, но очень вероятно.

В этой статье я покажу наиболее типичные графоманские приемы и методы. Профессиональные авторы или просто продвинутые любители словесности редко скатываются до подобных глупостей. Ну, а тем, кто только-только взялся за перо, будет нелишне узнать «как не нужно писать».

Личные комплексы

От хорошей жизни никто за перо не берется. Это аксиома, даже догма. Все без исключения писатели в той или иной мере реализуют собственные комплексы. Если внимательно и вдумчиво прочитать любую книгу, то при желании можно найти в шкафу любимый скелет автора.

В принципе, в реализации личных комплексов нет ничего постыдного. В наше время литературным трудом кормятся избранные единицы, и почти все издающиеся авторы проводят большую часть дня на основной работе. Если уж не деньги, то реализация личных комплексов является отличным стимулом для творчества. Главное, знать меру и не смущать читателя, но как раз этого настоящие графоманы не понимают.

На «Самиздате» я много раз сталкивался с великолепными произведениями. Ну, вроде все на месте! Качественный текст, оригинальный сюжет, но… любимый комплекс автора торчит как… На каждой странице торчит. Не нужно быть дипломированным психологом, чтобы сходу определить, по какому поводу страдает графоман.

Мужчин, особенно помоложе, часто клинит на крутость и секс. Ну, очень хочется автору быть крутым! Если не в реальной жизни, так хотя бы на страницах собственных романов. Чтоб карманы от бабла ломились! Чтоб братва по стойке смирно перед ним стояла! Чтобы каждая встречная красотка тут же падала в его постель, немая от счастья!

Как-то раз нашел на «Самиздате» великолепную трилогию. Автор мыслит здраво и нестандартно, а также обладает редкой способностью прогнозировать будущее. Все три книги я прочитал влет! До сих пор обидно, что перепутал последовательность и тем самым смазал общее восприятие. Но… Автора клинит на сексе! Клинит капитально и все тут. Подробности, уж извините, приводить не буду.

В тексте полно фривольных сцен, причем самого дурного толка, и от них не получаешь никого удовольствия, пусть даже низкого, — только одно отвращение. Наверное, по этой причине автору отказали в публикации.

Там же, на «Самиздате», я нашел огромную серию: автор написал шестнадцать книг и торжественно поклялся довести серию до тридцати двух. Нужно признать: пишет изумительно! Ярко, красочно — читаешь влет! Сюжет, правда, с дырочкой, но сейчас речь не об этом.

Автору до дрожи в коленках, до икоты, до изжоги хочется быть крутым космическим торговцем, которому удача не просто улыбается — она сожительствует с ним самым похабным образом. У главного героя получается все: денег немерено, бабы обожают, а главное, космический купец благороден до невозможности! Эдакий рыцарь в белом звездолете, защитник обездоленных и угнетенных.

С удачей, бабами и благородством автор переборщил, пересолил и переперчил. Ну, не бывает в жизни такого! Хоть тресни, а все равно не бывает. Ни за что не поверю, что богатый торговец расставался с большими суммами по первому же зову сердца. Однако главный герой проворачивает подобные фокусы легко и свободно.

Женщин очень часто клинит на любовь. Доходит до анекдота! Произведение может быть заявлено как угодно: фантастика, фэнтези, даже боевик с элементами хоррора, но любовная линия не просто доминирует — она забивает все.

Любовный роман вполне может быть качественным произведением. Беда в том, что недолюбившие в реальной жизни графоманки часто наделяют главных героев такими нереальными чертами… такими… Ну, не бывает в жизни таких мужиков! Хоть режьте меня на куски, а все равно не бывает!

Хотя нет, вру, бывают – но они либо голубые, либо альфонсы высшей категории. Ибо только геи могут быть чересчур чуткими и внимательными мужчинами, большими ценителями прекрасного с очень тонким душевным миром. И только альфонсы самый высшей категории умеют создавать для клиенток видимость внеземной, космической, по-настоящему книжной и прекрасной любви. От подобных романов женщины, может быть, и млеют, а вот мужики плюются.

Личные комплексы нужно беречь и лелеять. Для подавляющего большинства писателей они являются главными и единственными стимулами к творчеству. Другое дело, что держать их нужно под строгим контролем.

В первую очередь, познайте собственные слабости и навязчивые желания и не сыпьте их щедрой рукой на страницы собственных произведений. Понимаю: сделать это трудно и тяжело, но надо. А иначе приговор вам будет суров и краток: “Ваша рукопись нам не подходит”.

Иди туда, не зная куда

Сюжет произведения можно представить в виде цепочки событий. Само собой разумеется, что у этой цепочки должны быть начало, середина и конец. Повествование целиком и полностью должно работать на финал, на последнюю схватку добра со злом, на победу над злобными пришельцами, на спасение любимой из лап богатого и отвратительного жениха — ну, или о чем там ваша книга.

Я лично никогда не берусь за текст, пока не смоделирую сюжетную линию от начала и до конца. Однако истинный графоман запросто может взяться за очередной “шедевр”, не имея ни малейшего понятия, а чем он, собственно, закончится. Настоящий графоман свято верит в принцип: раз есть мыслишка, то концовка обязательно будет!

Ну, а если сюжетной линии как таковой нет, то повествование шарахается из стороны в сторону, словно пьяный мужик по проезжей части. От произведения буквально веет неуверенностью. Автор ведь и сам не знает, какой монстр выскочит из-за очередного поворота, стоит ли доверять хитроватому торговцу, и как именно главный герой попадет в замок главного злодея. А ведь неуверенные колебания сюжета можно легко заметить, как следы на свежевыпавшем снегу.

Истины ради нужно отметить, что хватает весьма успешных авторов, которые именно таким образом и пишут. Да, да, именно так: берутся за очередную книгу, не имея ни малейшего представления, чем она закончится. Но то, что позволено Юпитеру, то не позволено быку.

Чтобы писать таким образом, нужно быть мастером слова, обладать огромным литературным опытом, и — пусть не на бумаге, так в голове — смоделировать сюжет от начала и до конца. Если у вас нет хотя бы пяти изданных на бумаге книг, даже не пытайтесь. Таким образом особенно проблематично реализовать сложный детективный сюжет или достоверно описать вымышленный мир.

Чтобы по дороге к финалу не тащить читателя через буреломы и болота, лучше заранее смоделировать сюжет с первой и до последней сцены. В идеале — написать подробный пошаговый план. Совет особенно актуален для начинающих: пока нет опыта, мастерства или, в конце концов, признания, ни в коем случае не беритесь за создание произведения, если вы понятия не имеете, чем оно закончится.

Фантазия без тормозов

Настоящий графоман уверен: в фантастике, а особенно в фэнтези, возможно все! Сойдет любая глупость, любая несуразица. Главное, чтоб выглядело красиво! Вот и цветет фантазия на страницах графоманских произведений огромными внеземными цветами.

Сама по себе буйная фантазия — это очень даже хорошо. Только она способна породить оригинальные идеи. Но все эти оригинальные сюжеты, мысли и подробности не должны противоречить друг другу, иначе читатель покрутит пальцем у виска и захлопнет вашу книгу.

Пример фантазии без тормозов вполне можно было бы взять из книг, благо «Самиздат» давно стал самым настоящим “полем дураков в стране чудес”, но я пойду по пути наименьшего сопротивления и расскажу об улетном голливудском фильме. Жаль, названия не помню. Итак…

Башковитые ученые изобрели способ перемещать разум из тела в тело, да еще на огромном расстоянии. Бравые американцы не придумали ничего лучше, как… путешествовать по стране. Почти телепортация, моментально и дешево. Самый крутой  способ обмена телами могли придумать только американцы: групповой секс — чтобы не на словах, а на деле поменяться с партнером телами и оказаться в теле женщины и наоборот. Каково, а?

Действия фильма разворачивает вокруг кражи у главного героя его тела, и не более того. Может кому из зрителей было интересно, я же плевался.

Создатели фильма напрочь упустили одну мелочь: технология перемещения разума из тела в тело есть ни что иное, как осуществление давней мечты человечества – бессмертие! Что может быть круче, чем через каждый десяток лет менять изношенное от бурной жизни тело на молодое, здоровое и красивое? Господи, это же… это же совершенно можно не думать о здоровье! Океан удовольствия! В прямом смысле — делай что хочешь! Пьянки, гулянки, наркота, тусовки!

Если технологию перемещения разума из тела в тело однажды придумают, то за ней последует крах существующей политической системы. Привычные нам мораль, обычаи, законы улетят к чертовой матери. Начнется такое, о чем детям на ночь лучше не рассказывать.

Второй пример также из голивудских “шедевров”. Жаль, как и в первом случае, не помню названия.

Фильм так себе — смесь мистики, фэнтези и альтернативной истории. Технический прогресс пошел по иному пути развития, двигатель внутреннего сгорания так и не изобрели, зато довели до совершенства паровой. И вот на экране, не поверите, — летающий паровоз! Причем не с крыльями и пропеллером. Круче! На реактивной тяге!

У летающего агрегата все атрибуты паровоза: на крыше две трубы, из которых валит черных дым; две широкие топки и потный кочегар, который широкой лопатой закидывает в ревущее пламя уголь. Меня буквально убила сцена, в которой пилот со словами “Поехали!” повернул рычаг, и паролет взмыл в небо на паровом столбе на манер вертолета! Точнее, ракеты.

Было такое, не вру. Но и это еще не все! Со слов персонажей этого же эпохального фильма, паролет может долететь до… Марса! Главное, чтоб угля хватило.

В этих двух голливудских «шедеврах» ярко, красочно и за счет большого бюджета показаны возможности «фантазии без тормозов». Режиссеры думали только о зрелищности и своей цели они добились: летающий паровоз разве что в кошмарных снах не преследовал меня.

Но то, что еще может прокатить в кино, напрочь загубит книгу. Фантазировать можно и нужно, но с умом! А то ведь и в самом деле угля не хватит, чтобы долететь до Марса.

Стремительный домкрат

Для начала цитата из классического произведения Ильфа и Петрова “Двенадцать стульев”:

– Вы писали этот очерк в “Капитанском мостике”?

– Я писал.

– Это, кажется, ваш первый опыт в прозе? Поздравляю вас! “Волны перекатывались через мол и падали вниз стремительным домкратом”… Ну, и удружили же вы “Капитанскому мостику”. Мостик теперь долго вас не забудет, Ляпис!

Наша страна до сих пор пожинает плоды СССР, в котором, между прочим, была лучшая в мире система образования. Современные российские графоманы худо-бедно знают, что такое «домкрат» и почему он не может стремительно падать. Но проблема “домкратов” все равно осталась.

Настоящий писатель, прежде чем приступить к новой книге, не поленится собрать как можно больше необходимой информации. Не важно, о чем идет речь и в каком жанре он пишет. Если роман на историческую тему, то придется попотеть над книгами по истории, покопаться в Интернете или спросить знающих людей на форуме. Даже когда пишешь фэнтези — казалось бы самый надуманный жанр! — и то приходится постоянно пополнять собственный багаж знаний.

Но настоящий графоман довольствуется только тем, что осталось в его голове со школьных времен. Его несколько выручает телевизор. Благо, в научно-популярных передачах можно легко и быстро почерпнуть массу интересного. Жаль только, что полученные знания так же легко и быстро испаряются из головы.

Нехватка знаний снижает достоверность и порождает примитивный текст. О каком качестве может идти речь, если на пиратском корабле матрос-подросток залезает на самую высокую мачту в деревянную бочку по плетеным канатам, похожим на сеть? Если капитан этого же пиратского судна обнаруживает в десяти километрах на юг купеческий корабль с двумя мачтами и высоким задом? Это еще цветочки.

Хуже, если графоман берется описывать то, о чем имеет весьма смутное представление. Так на «Самиздате» я нашел чудное произведение о приключениях первобытного охотника, который был вынужден покинуть родные леса и податься в цивилизацию. Благо, он еще в детстве научился читать и писать. А в дальнюю дорогу он прихватил кошелек с золотыми, серебряными и медными монетами.

Если кто не знает, то поясню. Сам уклад жизни первобытного охотника не подразумевает грамотность. Дикарю совершенно незачем писать и читать. Ни книг, ни газет, ни тетрадей, ни ученых журналов у него просто нет.

Как дикари относятся к деньгами, можно судить по многочисленным фильмам. До сих пор вспоминаю сцену из какого-то фильма, где ушлый торговец пытался всучить североамериканским индейцам бумажные доллары. Вождь племени упорно не мог понять, зачем ему эти зеленые бумажки?

Нежелание самосовершенствоваться

Пусть нечасто, но на «Самиздате» можно столкнуться с грустной, но очень любопытной ситуацией. На странице автора может быть выложено несколько крупных произведений — действительно больших, не меньше 12 авторских листов каждое. Качество первой книги обычно оставляет желать лучшего. В принципе, ситуация стандартная: гениями не рождаются, гениями становятся. Но начинаешь читать дальше и выясняешь, что и пятое, шестое, а то и десятое по счету продолжение написано на точно таком же уровне: автор повторяет одни и те же ошибки и наступает на одни и те же грабли.

Учиться, учиться и еще раз учиться! Это не просто красивый лозунг, а суровая необходимость.

Однако истинный графоман так не делает и может годами оставаться на одном и том же уровне. Он самодостаточен, он и так все знает. Советы кого бы то ни было ему по барабану.

Проверить, растете вы над собой или нет, очень просто. Возьмите собственное произведение одно-, двухлетней давности. Если при чтении вам становится стыдно, возникает жгучее желание исправить, переделать, а то и сразу выбросить, значит, уровень вашего мастерства повышается. Может быть, не так быстро, как хотелось бы, но все же повышается.

Ну, а если вы в восторге от собственной гениальности и не замечаете ни одного изъяна, значит, самое время задуматься. Настоящий мастер тем и отличается от дилетанта, что относится к собственным достижениям весьма критично.

Повышать собственный уровень литературного мастерства нужно постоянно, даже если у вас над столом висит диплом о присуждении Нобелевской премии по литературе. Благо, материалов в бездонном Интернете масса. Нужно только не лениться читать их.

Но не нужно впадать в другую крайность – постоянно редактировать и полировать уже написанное. На мой взгляд, лучше всего тренироваться, шагая дальше: писать новые рассказы, романы и повести, а не переделывать по сто раз уже написанное.

Раздутое самомнение

К нежеланию самосовершенствоваться вплотную примыкает раздутое самомнение. Бывает, между ними много общего, но разница все равно очень существенная.

Большинство писателей, вне зависимости от степени мастерства и признания, вполне адекватные люди. Но не все. Причем, как я давно заметил, раздутым самомнением чаще всего страдают именно графоманы.

Признаки раздутого самомнения очень просты: автор считает собственные творения гениальными и любое критическое замечание, даже вполне объективное и по делу, он встречает в штыки.

Прямое следствие раздутого самомнения – страх перед плагиатом. Автор уверен, что его произведение обязательно сопрут и издадут под чужим именем. Ведь оно такое гениальное! Скромные замечания, что времена грубого плагиата давно прошли, в расчет не принимаются.

Так на «Самиздате» один товарищ дошел до того, что не стал выкладывать на собственной страничке произведение, ограничившись небольшими анонсами и комментариями. Мне «повезло», наверное, я ему приглянулся, и он прислал мне файл с его романом. Общее впечатление сложилось через пару страниц: «Было бы что красть». Ну, это клинический случай.

Раздутое самомнение — верный признак того, что автор уже достиг своего потолка и самосовершенствоваться дальше просто не сможет. Да, согласен, по себе знаю: читать критику горько и противно, но нужно. Хорошее критическое замечание очень часто является прямым указанием на какой-либо недостаток, а то и на серьезную проблему.

Так моим “любимым” недостатком является низкая грамотность текста. Стоит мне только возгордиться собой и ослабить бдительность, как я сразу получаю от независимых читателей ушат холодной воды. Отрезвляет. Еще раньше критические замечания помогли мне разобраться и решить проблему несовпадения времен глаголов. Со стороны подсказали — сам я эту проблему в глаза не видел.

Лечение от раздутого самомнения одновременно простое и очень сложное. Главное, понять простую истину: идеальных писателей, как и идеальных людей, не бывает. Ошибаются даже самые маститые авторы. Ну, а что касается критики, то ей нужно радоваться — любой, даже самое грязной. А если критическое замечание объективное и по делу, тогда еще нужно поблагодарить критика. Ведь он нашел время, чтобы почитать ваше произведение, а потом еще написать комментарий.

Как гласит русская пословица: «В чужом глазу соринку видим, а в своем бревна не замечаем». Очень часто только взгляд со стороны способен заметить соринки и бревна в нашем любимом произведении. Осознанная проблема — уже наполовину решенная проблема.

Вредные мелочи

Четыре последних графоманских особенности не тянут на гордое звание “прием”. Они действительно «мелочи», но опять же — грешат ими чаще всего графоманы.

Задний план

Как-то на «Самиздате» я нашел несколько исторических романов о Древнем Египте. Автор великолепно владеет темой и разбирается в истории Древнего Египта, его книги написаны на богатом историческом материале, и читать их было бы очень интересно, если бы не одна досадная мелочь – в этих произведениях начисто отсутствует задний план.

Так, если действие разворачивается во дворце, то он так и проходит через весь эпизод как «дворец фараона». А как именно этот самый дворец выглядит? Какие у него особенности, отличия? В тексте ни слова.

В другом эпизоде действие происходит на торговом судне финикийцев. И опять совершенно непонятно, как это самое судно выглядит, сколько у него мачт, парусов, членов команды. Отсутствие точек опоры для воображения полностью испортило удовольствие от чтения.

У этого автора на «Самиздате» выложено немало книг: целые серии, каждая книга нужного объема. И… ни одного изданного произведения. Неудивительно: каким бы хорошим ни был сюжет, но без полноценного описания заднего плана у книги нет шансов на публикацию в бумажном виде.

Чем дальше время и место действия книги от нашего времени и нашей реальности, тем подробней нужно расписывать задний план. Для современного романа вполне достаточно обозначить место действия — “Москва”, и перед глазами читателя тут же поплывут Кремль, Красная площадь, забитые машинами проспекты и тихая улочка в спальном районе, где дворник из Средней Азии смиренно метет тротуар.

А если речь идет о Древнем Египте и его столице Мемфисе? Что “увидит” современный читатель? Ничего. Ладно, если ему довелось посмотреть документальные фильмы о Древнем Египте, и он имеет о нем хоть какое-то представление. А если нет?

Бороться с этим недостатком относительно легко. В пособиях по литературному творчеству можно найти рекомендации и советы о том, как и в какой степени описывать окружающую обстановку.

Кривые пропорции

Если вы носите ботинки 43-го размера, то вряд ли вам придет в голову надеть на левую ногу ботинок 41-го размера, а на правую 45-го, хотя в среднем они дадут нужный 43-й. Точно так же повествование должно быть равномерно насыщено событиями. Специально уточняю: речь идет не о внутреннем времени произведения, а о количестве событий.

В мировой литературе полно произведений, в которых внутреннее время течет неравномерно. Так, в первой главе может пройти всего один день, а во второй — целый год. И ничего. Главное, чтобы в обоих главах количество событий было примерно одинаковое.

На «Самиздате» я прочитал роман, где это равновесие было нарушено. Первые две трети книги автор описывает феерическую свадьбу главного героя. Очень хорошо описывает, с кучей ярких подробностей. А в последней части этот самый герой с молодой женой спасает целую планету от ядерной войны. Невольно напрашивается вывод: свадьба в два раза важнее спасения целой планеты? Ведь про нее столько всего написано, а планета спасена как бы походя.

Обидно даже. Ну кто запрещал автору разделить один роман на две книги? И тогда диспропорция исчезла бы. Пусть описание свадьбы слишком длинное, зато читать ее очень даже интересно. Пусть спасение целой планеты слишком короткое, зато оно не менее интересно, чем свадьба. А в итоге две хорошие по отдельности книги, слитые вместе, испортили друг друга.

Соблюдать математическую точность в пропорциях не нужно, но диспропорция не должна бросаться в глаза. По возможности насыщайте текст событиями равномерно.

Торопыги

Для меня литературное произведение является единым целым от первой до последней строчки. Пока не напишу целиком и полностью, пока не отредактирую положенное количество раз, я не выставлю его на всеобщее обозрение. Редкое исключение делается только для знакомых писателей, которые владеют литературным ремеслом и которым можно показать даже сырой материал.

Но на «Самиздате» авторы частенько выкладывают собственные произведения по мере написания. Первая глава, вторая, третья и так далее. К подобным торопыгам я лично отношусь отрицательно.

Предвижу возражения: никто не запрещает автору после окончания последней главы пройтись по тексту еще разок, почистить, подредактировать и выложить полностью готовое произведение еще раз. Чего же тут плохого?

Внешне – ничего. Печалит отношение авторов к собственному труду. Понимаю – до жути хочется порадовать мир шедевром собственного сочинения. Но, опять-таки, шедевром, а не россыпью полуфабрикатов! Читатель знакомится с тем, что есть, и тогда же, в момент первого чтения, формирует мнение о написанном и о самом авторе. По второму разу он читать книгу не будет — пусть даже скомпонованную, отредактированную и вычищенную.

Без амбиций

Среднестатистическое качество выложенных на «Самиздате» произведений колеблется между двумя оценками – отстой и полный отстой. Да, на нем можно найти золотые зерна, но для этого придется перебрать не маленькую кучку навоза на заднем дворе, а горный хребет размером с Урал.

На форуме издательского дома “Лениздат” постоянно действует конкурс “Черным по белому”. Главный приз – публикация на бумаге. Просматривая выложенные работы, я давно заметил интересную особенность: там качество представленных произведений заметно выше, чем на «Самиздате». Да, временами попадается откровенная графомань, но золотых зернышек, пусть недозрелых и колотых, заметно больше.

Почему так происходит? Ведь подавляющая часть участников конкурса одновременно являются авторами «Самиздата». С чего такая разница в качестве? Ответ прост – амбиции.

Если автор выкладывает на конкурсе свою рукопись, значит, он хочет, чтобы она была издана. А чтобы рукопись взяли, она должна соответствовать неким критериям и правилам. Раз так, значит, эти самые критерии и правила нужно соблюдать.

Крайне низкое качество выложенных на «Самиздате» произведений — это результат того, что большинство авторов даже не пытаются пробиться на “бумагу”. Если нет амбиций, то на критерии и правила можно наплевать и писать так, как бог на душу положит.

В качестве примера приведу забавный случай. В повести одного самиздатовца я нашел парочку чудных абзацев:

Но как назло, поганая свинья помчалась на восток. Граница между племенем Черного Ворона, к которому принадлежал Рей, и племенем Северного Оленя не была четко обозначена. Все сводилось к тому, что племя Черного Ворона охотилось на западе, ближе к торговому тракту, а племя Северного Оленя — на востоке, около холодного моря.

Рей был так увлечен погоней, что даже не обратил внимания на пограничные знаки. Когда же он догнал животное, его ждал сюрприз. Около мертвой свиньи стоял Бородатый Сэм.

Я написал этому товарищу и указал на глупейший ляп. И что, думаете, он мне ответил? “Мне легче написать что-нибудь новое, нежели отредактировать уже написанное”.

Прошли годы. Время от времени я заглядываю на страничку этого самиздатовца, а главный герой все так же бегает мимо пограничных знаков. Этого автора когда-нибудь опубликуют? Вряд ли.

В заключение

Никто не рождается великим писателем. Даже Пушкин и Булгаков когда-то осваивали азы литературного ремесла. Даже Лермонтову и Ефремову пришлось пройти через период, который можно смело назвать графоманским.Не нужно бояться прослыть графоманом. Гораздо важнее пройти через этот этап как можно быстрее. Для чего, в первую очередь, нужно писать, писать и еще раз писать. Набираться опыта и мастерства.

Надеюсь, моя статья поможет вам осознать собственные недостатки и тем самым избавиться от них.

Удачи вам в творчестве.

Графоман — это… Что такое Графоман?

Как распознать графомана? Заметки читателя | Психология

Как всегда, начнем со словарей.

Графомания [греч. grapho — пишу, mania — безумие, страсть, влечение] — непреодолимая страсть к сочинительству у человека, лишенного необходимых для этого способностей (Малая советская энциклопедия).

Графомания (от греч. графо — писать и греч. мания — безумие, исступление) — болезненное влечение и пристрастие к усиленному и бесплодному писанию, к многословному и пустому, бесполезному сочинительству. Графоманы стремятся опубликовать свои произведения. Так, не имея литературных способностей, они пытаются (иногда успешно) издать свои художественные произведения, а графоманы, не имеющие научных знаний, стремятся опубликовать свои псевдонаучные трактаты. Графоманские тенденции нередки у сутяжных психопатов и шизофреников (Словарь иностранных слов).

Толковый словарь Д. Н. Ушакова:
* Графоман, графомана, м. Страдающий графоманией (мед.). || Бездарный, но плодовитый писатель (ирон.).
* Графомания (от графо … и мания), патологическая страсть к сочинительству.

Толковый словарь С. Ю. Ожегова:
* Графомания, графомании, мн. нет, ж. (от греч. grapho — пишу и mania — сумасшествие) (мед.). Психическое заболевание, выражающееся в пристрастии к писательству, у лица, лишенного литературных способностей.

Тут все больше уклон именно в медицинскую сторону. Только Ушаков дает бездарного писателя как второе значение — уже производное от первого, ироническое. Но нас не интересуют реально больные люди, их надо лечить, а обсуждать там нечего. Нас-то, как правило, интересуют именно «бездарные, но плодовитые писатели (ирон.)» — а именно: где грань? Любой ли бездарный писатель — графоман?

Некоторые делают упор на количестве написанного. Мол, много пишет — графоман. Но легко подобрать контрпримеры: много (очень много) написал Лев Толстой, например. Нравится он нам или нет (мне нет), но он, безусловно, все же писатель. Где-то даже классик. Много писал Дюма-отец. Опять же, нравится он нам или нет (мне нравится), можно считать его легкомысленным, неглубоким, он «искажал историю» и т. д., но то, что он писатель — несомненно.

Если же человек написал мало, он все равно может быть графоманом: если он жив, то еще напишет, а если помер — просто не успел…

Таким образом, критерий количества написанного отпадает. Слаб.

Второй очевидный критерий — качество. Все же от диалектики никуда не денешься, переход количества в качество и т. д., кто помнит. Так вот, о качестве.

Есть куча паршивых бездарных писак — абсолютно не графоманов. Это дельцы, приспособившиеся и чутко уловившие сиюминутные запросы общества, поэтому их бездарная писанина имеет официальный или коммерческий успех.

Если на дворе советская власть — он кропает книжки о сусально-плакатных пионерах, героях, или о пионерах-героях, о передовиках производства, западных шпионах и т. д. Если власть переменилась и нужно другое — он валяет романы про борьбу мафий, жизнь гламурных красоток и все такое. Требуется диссидентская литература — пожалуйста, готов роман о притеснениях инакомыслящих в годы советской власти.

Качество всего этого не просто ниже плинтуса, оно уже где-то приближается к «привет шахтерам», но это не графомания, а ловкачество. Такие люди как раз здоровее нас всех. И никакой страсти к этому занятию у них нет, им нравится результат: деньги, звания, слава.

Вот где однозначно была решена проблема графомании, так это в СССР. Если ты член Союза писателей — значит, ты инженер человеческих душ. Если нет — имя тебе графоман, и можешь писать для собственного удовольствия, публиковаться в стенгазетах, если, конечно, не будешь отклоняться от генеральной линии партии. А не то — и подправить можно.

Ажаев, Семен Бабаевский, Иван Шевцов, Кочетов, известные своей вопиющей бездарностью — это писатели-соцреалисты, перед которыми редакторы литературных журналов делали ку и платили им фантастические гонорары. А Булгаков, Зощенко, Ахматова, Пастернак, Мандельштам, Платонов, Даниэль, Синявский — модернисты-графоманы, подозрительные субъекты. А Бродский так и вовсе тунеядец, чуть ли не уголовник.

Во все времена были гениальные писатели, которых общество оценило уже после их смерти. А при жизни домочадцы считали их именно что графоманами, жены кидали в них недорогую посуду, а лавочники не отпускали в долг. Таким образом, признание литературными организациями, величина гонорара — тоже никакая не гарантия, что перед нами не графоман, равно как и отсутствие признания и гонораров — не признак графомании.

Есть еще одна категория людей — пишущие для своего удовольствия. Они не претендуют на признание, не огорчаются от непризнания и не считают себя супергениями. Так, пописывают себе в охотку. Иногда из них получаются Агаты Кристи, чаще не получаются, но это тоже не графоманы…

Иногда встречается мнение, что графоман — это тот, кто не может не писать. Но это уж вовсе ни в какие ворота не лезет — этак мы всех хороших и гениальных писателей в графоманы запишем…

Что же остается? Как нам реорганизовать Рабкрин… то есть отличить графомана? Кажется, уже все критерии перебрали — и везде расплывчатость. Неопределенность. И никакого правила Лопиталя, чтобы ее раскрыть путем взятия производных.

Но мне кажется, что я таки нашла критерий. Дело в том, что у меня под присмотром долгое время был немаленький поэтический сайт и приходилось много общаться с поэтами. Закачивать туда их стихи, разруливать ситуации в форумах, где разгоралось обсуждение. И я обнаружила, что чем талантливее стихи — тем внимательнее и спокойнее человек относится к критике. Талантливый поэт может не согласиться с критикой и сказать, что он хотел написать именно так. Может согласиться и исправить. Но в любом случае он критику выслушает, обдумает и поблагодарит за внимание. Может и огорчиться, но огорчение будет направлено на себя: не сумел, не донес, недовыразил мысль, не отточил слог. Потому что настоящие поэты ужасно скромны, самоедливы и требовательны к себе.

А вот бездарные — наоборот. Они всюду растыкивают свои тексты, выкладывают их на всех возможных сайтах, посылают в редакции, зачитывают знакомым… При этом любую критику они воспринимают как нападки, придирки и видят в ней вражеские происки. Обвиняют оппонента в зависти или непонимании его величия. Быстро переходят на личности и либо начинают агрессивно браниться, либо сворачиваются, забирают все творчество и уходят, гневно хлопнув дверью.

Они никогда не правят свои тексты, не переделывают и не отшлифовывают. Для правки и шлифовки нужно же понимать, что твой текст несовершенен. А у графоманов этот момент начисто отсутствует. Почему? Да потому, что ему безумно нравится все, что он написал, до единого слова. Отсюда и поиск врагов, завистников и интриганов — ну не понимают они, что написали плохо. Им-то кажется, что хорошо? А эти люди ворчат, критикуют и указывают на погрешности, следовательно, все они — враги.

Яркие примеры изумительной графомании чистой воды:

• Царская дама  — читать не на работе, и если у вас в руках чашка кофе — поставьте ее. Не держите. Зальете клавиатурку.

Значит, так и решим.

Графоман — это тот, кому безусловно нравится все, им написанное, и как следствие этого он:
а) не правит свои тексты;
б) не переносит никакой критики (даже доброжелательной и по делу).

Кстати, это и к статьям на ШколеЖизни.ру относится.

О графомании, Литинституте и мастере Владимире Орлове

Графомания ― такая штука, какую можно поставить в один ряд с алкогольным опьянением или психическим отклонением (не тем, которое болезнь, а тем, которое «просто дурак»). Ведь сильно пьяный человек, как и сильно неумный, никогда не признает себя таковым. То же и с графоманами.
    Графомания ― диагноз, каковой можно поставить лишь интуитивно. Трактовки, даваемые этому термину в словарях, размыты и обтекаемы, но намётанный глаз видит графомана сразу, ибо интуицию не обманешь.
    В Литературном институте о графоманах говорили, как об акулах, неизменно сопровождающих в былые времена любой корабль. Для благодатного плавания оного сделать они ничего бы не смогли, да и не захотели б, но весьма надеялись полакомиться чем-то, упавшим с борта.
    В 1999 году, поступив в Лит, я попала на семинар к Владимиру Викторовичу Орлову. Однажды один из наших, взъярившись на мастера за что-то, вспылил прямо на занятии. Вскочил, принялся кричать, мол, «Альтист Данилов» ― ничего не значащее произведение, что вообще Орлов ― бездарь и графоман, что он не в состоянии наваять ни одной стоящей строчки. Одного из наших звали Денисом, и он считал себя гением. Впрочем, и сейчас считает. Пожалуй, даже где-то заслуженно.
    Орлов выслушал пылкую тираду довольно бесстрастно. Должно быть, прошли те времена, когда необоснованная критика в адрес «Альтиста Данилова» или самого Орлова могли задеть этого человека. Говорят, что вопли злопыхателей ранят лишь поначалу, со временем же нарастает кожа.
    Мастер не выгнал Дениса с семинара и тем более из института (выгнать Дениса откуда бы то ни было казалось непосильной задачей). Полагаю, окружающие не раз пытались поместить Орлова в когорту графоманов. Такое с каждым случается.
    Денис потом успокоился. Пай-мальчиком не стал, но вспышек себе больше не позволял. Тема графомании развития в тот раз не получила.
    Зато помню ещё один случай, когда у нас с Владимиром Викторовичем случился поверхностный разговор об этом явлении. Я тогда уже окончила институт и как-то пришла к мастеру на семинар. Спросила его, как новый, свеженабранный, курс. Орлов рассказал, а потом упомянул, что поступал к нему в том 2004-м один абитуриент то ли 1932-го, то ли 1933-го года рождения. Я неосторожно брякнула:
    ― Так он же старше вас.
    Владимир Викторович улыбнулся и продолжил:
    ― Но не взял я его. Графоман он. Очень много пишет.
    Конечно, графомания ― это не всегда стеллажи, заполненные бесконечными рукописями. Не все умеют сокращать. Возможно, и не всегда это нужно. Стивен Кинг пишет довольно много, и его, как я слышала, упрекают в многословности. Только графоман ли он?
    Как-то раз один молодой человек (а именно тридцати пяти лет) сказал мне, что пишет стихи. И взялся продекламировать, придя для этого на собрание городских литераторов. Хм… он действительно считал это стихами. Ни рифмы, ни ритма, но дело даже не в этом. Темы, которые сей пиит выбрал для своего творчества, виделись любому слушателю избитыми, как пресловутые баклуши. «Что такое любовь? Это не брак по залёту. Это глубокое чувство…» Да-да, молодой человек, мы в курсе.
    Недавно в интернете появился чудесный отзыв Сергея Калугина, побывавшего членом жюри конкурса «Всемирный день поэзии». Он так мастерски вычленял из числа участников поэтического состязания графоманов, так метко рассказывал о том, что творится у них в головах, что мне захотелось назвать такой подход литературным психоанализом по Калугину. Его весьма легко провести. Достаточно просто неплохо знать пишущих людей, и всё становится ясно. Другое дело, что проводить такой психоанализ хочется именно в отношении плохих авторов. Это, по видимости, один из показателей. Ибо когда читаешь талантливый текст, не желаешь задумываться о том, какие причины толкнули создателя на его написание. В плохих же текстах ищешь именно причину, чтобы понять, для чего автор со всем этим бился.
    Тридцатипятилетний мальчик, пытающийся рассказать о любви, явно имел с ней некоторые проблемы, а детям пример требовалось показывать. Не любовь это ещё, когда залёт… Эх! Однако косноязычие, незнание элементарных правил и антиначитанность свели потуги на нет. Зато мальчик спортсмен и в голову он ещё и ест.
    В институте нам давали понять, что сами занимаются выпуском своих книг только графоманы. Дарья Бобылёва однажды на своей странице в соцсети назвала таких людей «потерпевшими авторами». Ремарка заслуживает аплодисментов.
    Потерпевшие авторы жаждут увидеть свои творения в печатном виде. Сколько лесов вырубает ежедневно ради этой прихоти.
    Тут надо признать, что у некоторых (каковых ничтожный процент) это получается хорошо. Там видно, что и над обложкой профессионал потрудился, и текст вычитан так, что даже самый въедливый комар носа не подточит, и знак качества начинки, хотя и незрим, сразу бросается в глаза. Если такой труд и можно назвать графоманией, то неохотно, с большой натяжкой. Да и времена сейчас иные. Теперь самиздат в моде.
    Плохо только, что основная масса тех, кто именует себя писателями, в наши дни к вопросам упомянутого самиздата подходят тяп-ляп, ибо полагают себя настолько одарёнными, что тратить внимание на всякие мелочи не желают. Такие люди искренне убеждены, что воспетая авторская вежливость к читателю (то бишь, элементарная грамотность) не для них. Что их нужно принимать со всеми недостатками, причём принимать на ура. «Гений» может махнуть ручкой в ответ на слова об ошибках и сказать: «Это моё авторское». Интересно, когда же на смену понятию «авторская пунктуация» пришло понятие «авторская безграмотность»?
    Потерпевший автор считает, что чем больше у него изданных опусов, тем убедительней его талант выглядит для окружающих. «Ах, у меня пятнадцать книг!» ― и не важно, что все они выпущены посредством системы, доступной для каждого.
    А ещё графоман удивляется тому, что его не хвалят. Ибо должны. Не так давно свершился забавный судебный процесс. Изрядно «потерпевшая» пенсионерка судилась с молодым человеком за неконструктивную, на субъективный взгляд, критику в адрес её стихов. Самое удивительное в этой истории, что дама искренне считала всех, кто негативно высказывался о её творчестве, кругом неправыми. Всех. До суда дошло. Ждала поэтесса бонусов в виде приёма в Союз писателей, помощи в издании книг и регулярных денежных выплат. Получила отказ.
    И это ещё один признак графомана. Мысли о том, что плоды трудов его полуночных непременно должны принести деньги. «Вот как я сейчас напишу, ― думает “потерпевший”, ― как разбогатею. Как все мной восхищаться начнут и сами собой в штабеля складываться!» Когда пишешь, собираясь непременно приобрести взамен славу и деньги, то занимаешься не столько творчеством, сколько мечтами о своём будущем благополучии.
    Я не хочу сказать, что автор непременно обязан голодать и из последних сил, на голимом энтузиазме, нанизывать буквы на строчки. Говорю лишь о целях этого самого нанизывания. Одно дело, если ты пишешь, потому что это призвание, и другое ― если воспылал страстью к падающим с неба миллионам.
    Недавно один знакомый решил открыть новую страницу своей жизни и издал на доступном для всех ресурсе свою макси-повесть. Или мини-роман. Он не определился. Психоанализ по Калугину помогает понять причины. «Задолбала эта журналистика!» ― печалится автор. «Семью не прокормить. Стану писателем!» ― вопит подсознание.
    В предисловии к книге знакомый самонадеянно заявил, что он-то точно знает разницу между графоманией и серьёзной литературой. Это ему отец объяснил. А от текста веет тем, что задолбало. Новости с посевной у некоторых репортёров выглядят куда более живыми. Поверхностные сужения, непродуманные диалоги, неоправданные действия персонажей макси-повести наводят тоску. Читатель рвётся отправить эту книгу в крематорий, даже электронную.
    Но знакомый не сдаётся. Он же так хорошо потрудился. Отлично просто. И начинает дружить с людьми, которых издают, намекая им, мол, неплохо бы текст его отправить знакомому редактору. По дружбе. А то эти конкурсы и формы приёма на сайтах издательств не работают. Журналистика же бесит, бесит…
    Человеку, пишущему для периодических изданий, тяжело переключаться на работу с художественным текстом. Орлов в конце концов не выдержал. Бросил журналистику, ушёл на вольные хлеба. Литературное творчество требует иного подхода. Если газетный обозреватель не осилил эту вершину, ему, пожалуй, рано заявлять, что он-то точно не графоман.
    Снова погрущу о том, сколь много появляется недотворений в бумажном виде. Бедные, павшие в неравном бою, рощи. У них не оставалось шанса. Если бы я принадлежала к какому-нибудь «зелёному» движению, то начала бы борьбу с графоманами и скандировала в офисе доступного всем ресурса: «Не издавайте в бумаге всех подряд! До бумажных книг ещё надо дорасти!»
    Мы живём в те времена, когда графомания начинает эволюционировать. Когда она делится и пытается взглянуть на мир ранее закрытым глазом. Благодаря интернету сейчас появляется графомания читательская.
    Вот говорят, нынче люди мало читают. Вовсе нет. Читают они как никогда много. Просто не всегда книги. Люди читают посты в соцсетях, страницы блогов и отзывы.
    Отзывы так часто бывают необъективными, что странно, почему к ним вообще кто-то прислушивается. Это определённый способ общения. Выглядит приблизительно так:
    ― Не бери эту юбку, она длинная.
    ― Так я и хочу длинную.
    ― Она джинсовая.
    ― Я и хочу джинсовую.
    ― А мне не подошла.
    И ладно, если отзыв пишется о кофемолке или пылесосе. Техника либо работает, либо нет. С ней всё ясно, а в случае чего можно дойти до ремонта. Но когда отзыв пишется о книге, то получается как с этой юбкой.
    Бывает, что у людей не хватает элементарной образованности, а виновным в этом они пытаются сделать автора: «В романе события происходят в давние времена в какой-то Ойкумене. Правда, я так и не поняла, где она находилась». Замечательно!
    Я один раз сама чуть было так не опростоволосилась. Правда, не на весь честной интернет. Писала контрольную в институте. На третьем году обучения у нас появился спецкурс «Блез Паскаль в литературе». Перед тем, как ознакомиться с трудами Паскаля, я взялась за контрольную по Ерофееву. «Москва ― Петушки». И так это меня развеселило сравнение пьяницы с мыслящим тростником, что я по этому моменту в работе проехалась. А уже позднее, изучив тексты Паскаля, уяснила, откуда у того тростника ноги-то росли, после чего бросилась переделывать контрольную. Мне было бы стыдно, уйди такая работа преподавателю. А вот человек, не слышавший про ойкумену, почему-то не стыдится. Люди, пишущие отзывы, часто не берутся раскапывать места произрастания ног. Их цель ― бросить своё фи в сеть.
    Странно, но часто читателям не приходит в голову, что автор для того, чтобы хорошо написать про забытые времена и неведомые ныне живущим земли, возможно, работу большую провёл. Много литературы изучил и вообще хорошо подготовился. «Там столько непонятного, что я читать бросила. Неинтересно»; «И с чего это автор решил, что тогда обряды именно так проводили? А вдруг не сработает?»
    Нас в институте учили, что говорить о тексте «читается легко» ― это даже моветон. В интернете такой отзыв достаточно популярен. Автор не должен писать легко. Впрочем, текст, который читается именно так, может быть и очень неплохим. Однако часто, если текст написан чуть сложнее, чем ожидается, то это становится для читателя поводом бросить. И опять же за такие отзывы читателям не стыдно, хотя они по сути расписались в собственном невежестве.
    Конструктивная критика иногда может и обидеть, но всё равно идёт на пользу. Неконструктивная ― всегда как плевок в душу.
Мастер говорил нам: «Если читатель вас не понимает ― это проблема читателя». И то верно. Подстраиваться под того, кто возьмёт твою книгу в руки, смысла не имеет. Да и Сизифов это труд. Под всех никогда не подстроишься.
    Графомания в мире растёт и множится. Имя числу щупалец её ― легион. Вероятно, такая картина наблюдалась всегда, только история милостиво многое от нас скрыла. И радует, что в бумажном виде на свет не появляется читательская графомания. Это я всё о лесах и рощах беспокоюсь.
    Графоманы очень любят называть себя писателями. Прям вот так громко ― ПИСАТЕЛЯМИ! К месту, и не к месту. «Ах, я же писатель, я не могу, когда меня постоянно отвлекают сообщениями». «Я же писатель, мне нужна тишина». «Вы слышите? Я ― писатель! Добавьте меня в друзья, и я стану заваливать вам ленту своими стихами. Каждый день». Всё потому что ― писатель! В группе одного популярного в России литературного конкурса авторы, желающие поучаствовать, в последние оставшиеся до дедлайна дни, вовсю переписывались. Жаловались, что им не хватает времени. Что они стараются за два дня написать ещё авторский лист. Что они не успевают, но надеются. Время утекало в небытие, а они тратили драгоценные минуты на то, чтобы заявить: «Я ― писатель!» А то вокруг ещё не все знают. Конечно, самопиар полезен, но иногда выглядит странно.
    Мастер не называл себя писателем. Он говорил, что настоящий писатель ― это трибун, способный повести за собой народ. Орлов именовал себя сочинителем, рассказчиком. Он не любил пафоса.
    Одна из учениц Владимира Викторовича во время интервью призналась мастеру, что научилась на семинарах прежде всего ответственности. И потому бросила писать.
    Ответственность ― это то, чего очень не хватает современному пишущему миру. Тут, наверное, ничего не поделаешь. Общество сейчас живёт так, что возможность сказать имеется у каждого, стоит лишь захотеть это сделать. Ответственность бы заставила интернет опустеть. Безответственным быть проще.
Орлов ответил ученице, что бросать творчество ― неверный ход. Что это делает его плохим мастером. «Должна быть жуткая потребность писать».
    Он и нам на семинарах говорил, что писательство ― прежде всего потребность. Если человек может не писать, то лучше ему этим и не заниматься. Авторы, тратящие время на беседу в чатах, по-видимому, могут не писать, раз уж прокрастинируют в ущерб литературному труду. О многопишущих популярных авторах мастер говорил, что у них нет ни языка, ни стыда, поскольку они выпускают такие тексты…
    Орлов умер несколько лет назад. И это боль… Мне бы хотелось сказать ему, что, возможно, я не всегда бываю ответственной, однако не стыжусь того, что делаю. Потому, что есть жуткая потребность писать. Хотелось бы сказать, что он многому меня научил. Что я никогда не стану просить знакомых передать мою рукопись редактору. Что буду искать в словаре какую-нибудь ойкумену, вдруг чего не знаю и неосторожно обижу человека. Что я… не только я, а мы, его ученики, скучаем…

Источник: Причал

«Графоман — это человек, помешанный на письме».

Я думаю, у Пелевина нет, потому что ранние его романы очень талантливы. Определенно могу сказать, что кое-кто из бывших студентов Литинститута рассказывал мне, что подрабатывал в подобном цехе у Акунина. Не берусь утверждать, что это правда, но таких слухов было слишком много, чтобы от них просто отмахнуться.

Ищите там, где очень большая плодовитость. Кстати, Дюма тоже пользовался такими рабами. Он им давал общие планы, они писали, потом он редактировал. Если почитать, сколько он написал при своем разгульном образе жизни, то не мог он физически написать это без помощи рабов. Там, где рабы — нет качества. А качественная литература – глубочайшая и неповторимая личность писателя.

— Каким параметрам должно отвечать литературное творчество сегодня, чтобы стать коммерчески успешным и не потеряться в общем гуле? Множество выдающихся писателей потерялись во времени. Даже некогда знаменитого Леонида Андреева, чьи фотокарточки когда-то раскупали барышни, сейчас мало кто знает.

Здесь два вопроса в одном — с одной стороны, коммерческих успех может совпадать и с литературным, как, например, знаменитый роман Фаулза «Коллекционер». Но чаще всего коммерческая литература – массовая, а массовая литература не остается в истории. Другое дело, что некоторые писатели копят средства, накапливают фундамент и пишут для массового читателя, а потом переходят в серьезную литературу. Такое возможно, но слишком уж заразительны большие деньги. Он уже вряд ли будет рисковать признанием своих читателей, а это действительно будет разочарованием, если автор выпустит очень тонкое и глубокое произведение, а читатель не сможет его понять. И роман не будет иметь коммерческого успеха. В истории литературы чаще всего остаются писатели, которые особо не имели такого успеха. Но не все: Достоевский был очень успешен в этом отношении, и Диккенс тоже. В Америке все ждали продолжения его романов, и когда британские корабли подплывали к американским портам, там люди стояли на пристани и кричали: ну что будет дальше с «Крошкой Доррит»? Возможен ли такой успех в современное время, где книга уже не становится ценностью для подрастающего поколения? Сейчас очень редко можно увидеть человека, который к 25 годам прочел самую ценную литературу. Но исключения есть.

Насчет успеха: у меня есть бывший студент Александр Решовский, в 2014 он завоевал гран-при премии «Дебют», и он сейчас давал мне почитать свой новый роман – это гениально. Сейчас нашим современным молодым авторам не хватает всемирной поддержки и поддержки Союза писателей, который уже давно превратился в добавку к карьере или самодовольству. Дело в том, что многие издательства не хотят рисковать поддержкой тех или иных молодых писателей, даже когда они явно видят, что это талант. Боятся потерпеть финансовый крах. Хотя самые громкие имена на Западе делались именно с таким риском, когда человек был настолько прозорливым, что мог поддержать молодой талант, и на выходе испытать и коммерческий успех, и литературный.

— Как вы относитесь к такой точке зрения, что лет до 30 невозможно создать глубокое произведение?

Шолохов в 24 года первый том «Тихого Дона» написал, Томас Манн своих «Будденброков» в 26. Все дело в отношении к жизни. Есть молодые люди, которые в 15-16 поражают серьезностью своих суждений. Тут дело и в генах, и в воспитании, и что-то от расклада звезд, неземное. Я верю, что таланты пишутся на небесах. И рецепта никто вам никакого не даст. Конечно, стоит пытаться до 30 лет написать серьезное произведение. Но трудность заключается в том, что для этого придется отказаться от многих радостей молодой жизни. Любовь, весна, развлечения – найдете вы сейчас такого молодого человека, который ради создания своего художественного словесного мира может надолго, на несколько месяцев погрузиться в себя? Мне такое существо не знакомо. Но я не исключаю, что оно существует. Время покажет, прав я или нет.

Беседовала Дарья Скачкова

Редактор vs. графоман Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

ВОПРОСЫ КНИГОИЗДАНИЯ

УДК 070.41+82.09

DOI: 10.17223/23062061/15/7

А.В. Подчиненов, Т.А. Снигирева РЕДАКТОР VS. ГРАФОМАН1

Scribo, ergo sum

Аннотация: Графомания — это явление, получившее широкое распространение в последние годы. Определены ее актуальные черты: преобладание поэтических форм, высокая степень образованности автора, желание обязательно опубликовать свои опусы, художественная шаблонность. Проанализированы особенности редактирования поэтического сборника графомана на примере одной из рукописей, хранящихся в Издательстве Уральского университета. При всей изначальной хаотичности и заштампованности стихов опытный редактор в состоянии извлечь полиреферентный план книги, ее эмоционально-личностный сюжет греховной любви со своими каденциями, подъемами и спадами, что позволяет организовать рифмованный материал в некое поэтическое целое. Таким образом, при наличии достаточного материала (кипы материала), хоть и плохого качества, для создания лирической книги необходима только одна операция: перевод жанра (семантически значимой формы) в формат (соблюдающий правила «игры»).

Ключевые слова: феномен графомании, редакторская работа, лирическая книга стихов.

Одно из заметных явлений последних лет — бурный расцвет графомании. О ней размышляют социологи и философы, психологи и психиатры, литераторы и журналисты, наконец, сами графоманы. Что это? Болезнь, спасение от одиночества, стремление к самореализации, амбициозное тщеславие, желание разбогатеть, наконец, случайность, приведшая к локальному успеху…. Однозначного ответа здесь явно нет. Хорошо это или плохо? Трудно

1 Статья подготовлена в рамках проекта РГНФ «На грани литературы и факта: языки самоописания в периодической печати Урала и Северного Приуралья XIX-XX века» № 16-04-00118 а.

сказать. Является ли первое произведение великого Гоголя «Ганс Кюхельгартен» графоманским опытом или лишь первая, ученическая и потому неудачная проба пера? А как в плане обсуждаемых в данной статье проблем относиться к раннему сочинительству Н. Некрасова, А. Фета, Л. Толстого и многих других впоследствии знаменитых писателей и поэтов?

Для редактора, работающего в издательстве, все эти вопросы звучат не отвлеченно как теоретическая задача. С графоманией ему приходится сталкиваться постоянно и довольно часто. И поэтому важно в реальной редакторской работе опираться на практические критерии и признаки подобного явления, тем более что отличия между литературой и графоманией достаточно расплывчаты, аморфны, порой основываются на аксиологии, что вносит известную степень субъективизма и релятивизма.

Вот некоторые редакторские наблюдения. Во-первых, графомания встречается как прозаическая, так и поэтическая. Но последняя гораздо чаще, видимо, сказывается то, что для создания стихотворного опуса требуется меньше сил и времени, главное, подобрать рифму, особенно не заботясь о размере и смысле. Во-вторых, современный графоман — человек, как правило, образованный: он не обязательно знаток теории стихосложения и может отличить ямб от хорея, но при том прекрасно разбирается в философии, истории, математике или микрохирургии. В-третьих, графоман в наше время не просто создает тексты, радуя ими своих друзей и близких, он обязательно стремится их опубликовать, желая общественного признания в качестве поэта. В-четвертых, и это уже из области эстетической, графоманский текст не просто художественно беспомощен (как раз с сугубо профессиональной стороны он порой безупречен), а художественно шаблонен, вторичен, узнаваем своими расхожими штампами. Как верно отмечает современный критик, «обреченный повторять, графоман, как правило, анахроничен в части поэтики, зато на уровне «проблематики» крайне озабочен «актуальными» этическими, эстетическими, философскими, политическими (любыми, что на слуху и в моде) вопросами» [1. С. 115]. Мастеровитость графомана позволяет ему претен-

довать на успех и поэтическую значимость не только отдельных стихов, циклов, но и целых поэтических книг. И редактор, понимающий, что, с одной стороны, остановить эпидемию графомании невозможно и что, с другой, в его силах хоть как-то «оживить» текст, вынужденно оказывается в непростой ситуации, как двоечник из мультфильма, не зная, где поставить запятую во фразе «Нельзя печатать».

Как пример, приведем историю с подготовкой к печати лирической книги любителя-стихотворца, назовем его Влад.

Несколько слов об авторе: лет около пятидесяти, философское университетское образование, кандидатская степень, преподавал в вузе, но ушел в малый бизнес. Человек темпераментный, увлекающийся, но не теряющий при этом головы. Первая книга стихов вышла, когда автору было уже далеко за сорок, в достаточно известном региональном издательстве с предисловием еще более известного литератора, чему поспособствовали университетские знакомства. Книга успеха не имела, но утвердила Влада в мысли о его поэтическом призвании и усугубила природные качества: упрямство, внутреннюю самонадеянность, практическое невосприятие критики, ощущение себя близким к совершенству2.

Материал второй лирической книги Влад написал за девять месяцев, при этом стихи «рождались» почти ежедневно, порой по два-три в день. Большей продуктивности мешала разве что большая занятость. Подчеркиваем, несмотря на спонтанность создаваемых стихов, с самого начала они интуитивно мыслились именно как вторая книга (первоначальная рукопись была озаглавлена:

2 Не хотим проводить полную аналогию, но в нашем герое, безусловно, наблюдаются черты «массового человека», о котором писал известный философ Хосе Ортега-и-Гассет в своей книге «Восстание масс». Приведу несколько характерных цитат: «…когда для заурядного человека мир и жизнь распахнулись настежь, душа его для них закрылась наглухо. <.. > Человек обзавелся кругом понятий. Он полагает их достаточными и считает себя духовно завершенным. И, ни в чем извне нужды не чувствуя, окончательно замыкается в этом кругу. <.. > Массовый человек ощущает себя совершенным. <…> Природный душевный герметизм лишает его главного условия, необходимого, чтобы ощутить свою неполноту, -возможности сопоставить себя с другим» [2. С. 321].

Часть 2). В результате сложилась парадоксальная ситуация: автор представил более сотни стихотворений, расположенных хаотично, без всякой логики, сюжетной и композиционной связи, в соответствии с хронологией их появления на свет, не сознавая их внутренней иерархии, ибо все стихи для него обладают абсолютно равноценным статусом как фиксация каждодневного состояния. При этом (не будем судить об эстетическом качестве) весь полиреферентный поэтический план присутствует.

Можно выделить эмоционально-личностный сюжет греховной любви, со своими каденциями, подъемами, спадами: «Я благодарен Эрато, / Что мне дарует счастье видеть, /Любить, терпеть и ненавидеть, /И право взяться за перо»3; «Любовь — моя работа, / Порою тяжкий крест. / Вчера была суббота. / Я слушал благовест»; «Зацелую, замилую, / Загашу свечу. / Не любую, не другую. / Я тебя хочу». Часто в любви героя появляются сексуально-эротические мотивы на грани приличия: «Под резинку скользнула рука. / Вздрогнув, ты развела колени»; «Раскинь, раздвинь, разлейся, растекись». Но счастье мимолетно, и расставанье неизбежно: «В последний раз погасим свечи. / В последний раз возьму за плечи». Однако судьба не всегда выдерживает ноту сентиментального драматизма, срываясь на откровенную вульгарную грубость: «Она о любви мечтала, /Но ждал нас грустный финал. / Она меня грубо послала. / Я даже не возражал». Метафизические размышления пересекаются в книге с обязательными гражданскими мотивами родины, России: «Бытие и ничто. Свет и тьма. /Жизнь и смерть. В чем секрет мирозданья?»; «Могучий исполин — Россия / Питалась соком деревень, / Но вот и их иссякла сила, / Колосс остался без корней». Обязательны и пейзажные зарисовки, посвящения друзьям, поэтам (в частности, Борису Рыжему), бытовые зарисовки, кстати, написанные не без юмора и детской непосредственности: «Мальчик писает на снег / Белый и пушистый. /Мальчик писает на снег / Первый, самый чистый». И, конечно же, присущая

3 Здесь и далее все стихи Влада цитируются по авторской рукописи, хранящейся в редакционном архиве Издательства Уральского университета.

любой лирической книге авторская рефлексия, поэтическое самоопределение, которое в нашем случае парадоксально звучит и как откровенное признание, и как отрицание очевидного, и как своеобразное самопародирование: «Версификатор, графоман. / Так много хлестких обвинений. / А я пишу души роман / Как рядовой и скромный гений».

Таким образом, налицо тот рифмованный материал, который может быть организован в некое поэтическое целое. Технологию создания лирической книги описал современный исследователь поэзии Серебряного века: «Необходимо отметить, что к составлению собственных книг отечественные поэты, начиная, по крайней мере, с Брюсова, относились чрезвычайно ответственно. Сначала поэт-автор создавал кипу стихотворений или статей, не задумываясь еще о внутренней логике, их объединяющей. Затем автор уступал место вдумчивому поэту-составителю, в чью задачу входило превратить кипу в книгу: определенным образом располагая стихотворения или заметки, подчеркнуть их единство и отбросить тексты, «выпадающие из основной связи» (О. Мандельштам). Так интуитивный акт творения подкрепляется рациональным анализом собственного творчества» [3. С. 112].

В нашем случае роль «поэта-составителя» вынужден брать на себя редактор. После многочисленных бесед с автором редактору наконец-то удалось убедить его не только в необходимости изменить некоторые строки, убрать «темные места» и излишнюю вульгарность, скорректировать размер и рифмы, но и задуматься о целостности и общей структуре книги. В результате появилось следующее письмо, которое можно рассматривать как несвойственную графоману попытку перейти из интуитивного регистра в аналитический: «Останавливаюсь на названии «Звездопад». Мне видятся следующие темы: анатомия уходящей любви, доминирующая тема. Любовная эротика. Некие ностальгические откровения. Иронично полушуточные. Философские: о жизни и смерти, о судьбе, месте в мире и т.д. Разное. Хотелось бы начало и конец сборника несколько философское, но не безысходное. Не хотелось бы очень четких рубрик, чтобы, по возможности, интрига и накал

возрастали. Заранее благодарен. Влад». Как видим, письмо свидетельствует о том, что у автора есть общее представление, какой он хочет видеть свою книгу, не просто сборником стихов, но лирической книгой, обладающей достаточно высокой степенью жанровой целостности.

К сожалению, только поэт мыслит «новыми мирами», как говорил И. Бродский, графоман — клише и штампами. Он не способен на «спасительное плутовство», «блистательный обман, позволяющий расслышать звучание безвластного языка, во всем великолепии воплощающего идею перманентной революции слова» [4. С. 550]. Графомания являет себя в стертости и отсутствии индивидуальных черт «я-субъекта» стихов, что реализует себя на всех уровнях текста, от названия до шаблонного, анахронического характера поэтических средств. Один из самодеятельных екатеринбургских (тогда еще свердловских) поэтов 1970-х гг.назвал свой венок сонетов (весьма симптоматичное тяготение к архаизированной и сложной с технической точки зрения форме) «Банал», снимая, кстати сказать, самоиронией непременную серьезность отношения графомана к своей продукции. Графомания, безусловно, болезнь, но болезнь высокая, как зависть Сальери, для графомана — это страсть и власть, «власть письма. Письмо им пишет. Графоман — чистейший образец незамутненной власти дискурса» [1. С. 115].

Таким образом, при наличии достаточного материала (кипы материала) для создания лирической книги необходима только одна операция: перевод жанра (семантически значимой формы) в формат (соблюдающий правила «игры»). Мотивно-тематический комплекс присутствует в его традиционном наборе, о чем мы уже говорили. Выстраивается сюжетно-композиционная интрига: пролог с его программной декларацией: «Ты идешь по траве и по лужам / А вокруг все счастливый народ. / Только ты никому не нужен: /Ни дурак, ни злодей, ни урод. /Научись же быть одиноким, / Сам себе станешь бог и судья. / Ни изменой, ни словом жестоким / Этот мир не поранит тебя». За ним следует развитие темы, далее ядерный текст книги с выделением особого раздела «Грешная лю-

бовь», вновь развитие (вариации) темы. Наконец, кода, ударный финал, соединяющий в себе и любовь, и разлуку, и одиночество, и судьбу: «Непонятное, темное «Завтра» / Почему-то зовется судьбой. / Так судьба — что с тобой повстречался, / И судьба -что расстанусь с тобой», — повторенный с еще большим философским акцентом на четвертой странице обложки: «Отсутствие. Небытие. / Чтоб не иметь, чтоб отказаться, / Уйти в себя, чтоб не казаться. / Свобода где-то в пустоте. /Без женщин, без любви, измены, /Без крепкой дружбы, без врагов, /Без умников и дураков. / Быть и не быть — Каприз Вселенной».

Структурное единство подчеркнуто как материальной презентацией: дизайном обложки, программным стихотворным текстом и фотографией автора, расположенными на ней, дайджестом высказываний друзей поэта о его стихах вместо предисловия, — так и внутренней организацией: названием книги и отдельных стихов, разбивкой книги на два раздела, эпиграфами, датировками. Но нельзя забывать, что «книга — это всегда поступок, акт, событие в культурном пространстве» [5. С. 12]. Нельзя забывать и об особой значимости книги стихов в современном социуме: «При благоприятном стечении обстоятельств, — замечают современные исследователи, — книга находит своих читателей и становится точкой сгущения культурного смысла, точкой, вокруг которой кристаллизуется некое сообщество. Это особенно важно в кризисные периоды ломки прежних социальных структур, когда помимо «вертикали» возникает необходимость «горизонтальных» связей между людьми, чтобы общество не превратилось окончательно, если использовать метафору В. Дубина, в архипелаг расплывающихся островов» [5. С. 378]. Формально, благодаря усилиям редактора, лирическая книга нашего автора состоялась, но, к сожалению (однако стоит ли сожалеть?), в очередной раз графоману не удалось «переиграть язык» [1. С. 115], войти в пространство литературы, он лишь безвольно оказался под ее властью. Единственное, что онтологически объединяет и примиряет(?) художника и графомана, так это мудрость древних, вынесенная в эпиграф статьи: «Пишу, значит, существую».

Литература

1. Абашева М.П. Пермь как полигон графоманских стратегий // Второй Кури-цынский сборник. Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та ; Москва : Изд-во CIF, 2001. С. 114-124.

2. Ортега-и-Гассет Х. Эстетика. Философия культуры. М. : Искусство, 1991. 588 с.

3. Лекманов О.А. Осип Мандельштам. М. : Молодая гвардия, 2004. 255 с.

4. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М. : Прогресс, 1989. 616 с.

5. Книга стихов как феномен России и Беларуси. Москва ; Екатеринбург : Кабинетный ученый, 2016. 674 с.

EDITOR VS. GRAPHOMANIAC

Tekst. Kniga. Knigoizdanie — Text. Book. Publishing, 2017, 15, pp. 104-112 DOI: 10.17223/23062061/15/7

Aleksey V. Podchinenov, Ural Federal University (Yekaterinburg, Russian Federation). E-mail: [email protected]

Tatiana A. Snigireva, Ural Federal University (Yekaterinburg, Russian Federation). E-mail: [email protected]

Keywords: phenomenon of graphomania, editorial work, lyrical book of poems.

In recent years, graphomania has rather become a practical problem, not a theoretical one, for both literary critics and aestheticians and editors of publishing houses. Thus, it is very important to identify general features of this phenomenon. First, poetic graphomania appears to be the most frequent, as it does not take a lot of time and effort to create a poem — the main thing is to find a rhyme, not really caring about rhythm and sense. Second, today’s graphomaniac is usually a well-educated man, who has graduated from the university, sometimes even with an academic degree. Third, a graphomani-ac nowadays does not only create texts, (s)he also tries to publish them, seeking for public recognition as a poet. Moreover, a graphomaniac’s text is powerless from the aesthetic point of view; it is stereotyped, secondary and recognisable via its everyday speech clichés and expressions. The article analyses the peculiar features of publishing a manuscript of such an amateur «poetic book», outlining its polyreferential aspects. In the poems, which are arranged chaotically according to their appearance, but without any inner hierarchy, there has been found an emotively charged plot of sinful love with its cadences, rises and falls, sexual and erotic motives, sentimental dramatic effects, metaphysical reflections, commonly intertwined with civil motives, everyday sketches and the author’s thoughts. The article shows how the rhymed material can be reorganised in a certain poetic «whole» not with the help of a «poet-compiler», but by an editor. This, however, does not overcome the stereotyped «I-subject» of the poems, who lacks individual features at all text levels — from the title up to the typical, anachronistic

character of poetic devices unveiling graphomania. Therefore, when there is enough material (the so-called pile of material), even of bad quality, to make a book of lyrics one needs but one operation: to shift the genre (a semantically meaning form) to the format (according to the rules of the «game»).

References

1. Abasheva, M. (2001) Perm’ kak poligon grafomanskikh strategii [Perm as a testing ground of graphoman strategies]. In: Kuritsyn, V.P. & Bykov, L.P. (eds) Vtoroi Kuritsynskii sbornik [The Kuritsyn Second Collection]. Ekaterinburg: Ural State University; Moscow: CIF. pp. 114-124.

2. Ortega y Gasset, J. (1991) Estetika. Filosofya kul’tury [Aesthetics. Philosophy of Culture]. Translated by O. Zhuravlev. Moscow: Iskusstvo.

3. Lekmanov, O.A. (2004) Osip Mandel’shtam [Osip Mandelstam]. Moscow: Mo-lodaya gvardiya.

4. Barthes, R. (1989) Izbrannye raboty. Semiotika. Poetika [Selected Works. Semiotics. Poetics]. Translated from French. Moscow: Progress.

5. Barkovskaya, N., Verina, U., Gutrina, K. & Zhibul’, V. (2016) Kniga stikhov kak fenomen Rossii i Belarusi [A Book of Poems as a Culture Phenomenon in Russia and Belarus]. Moscow; Ekaterinburg: Kabinetnyy uchenyy.

графоман — определение и значение

Материал для записи | Психология сегодня

«Жизнь — это череда зависимостей, без которых мы умрем»

Эта вступительная цитата — моя любимая цитата из литературы о наркозависимости, она была сделана профессором Исааком Марксом в выпуске British Journal of Addiction за 1990 год. Верно ли это утверждение, зависит от определения зависимости. Это также цитата, которая заставляет меня задуматься о своей жизни и о том, в какой степени у меня есть какие-либо пристрастия. Большинство людей, которые меня хорошо знают, скажут, что моя страсть к музыке граничит с одержимостью. Другие называли меня «трудоголиком» (что опять же зависит от определения трудоголизма). Лично я не думаю, что пристрастился ни к работе, ни к музыке (и нет, я не отрицаю), но я столкнулся с состоянием, называемым «типомания», которое я не могу так легко отрицать.

Эти последние вариации определений (например, навязчивый импульс или нездоровая страсть к письму) наблюдались в психиатрическом сообществе, поскольку в дополнение к типомании их также называли «графоманией» и «скрибоманией» (хотя в некоторых из этих других определений утверждается, что состояние касается навязчивой идеи писать книги). Термин «графомания» использовался с начала 19 века как французским психиатром доктором Жан-Этьеном Эскиролем, так и швейцарским психиатром доктором Эженом Блейлером (человеком, который первым ввел термин «шизофрения»).Ряд независимых источников (например, Светлана Бойм в ее книге « Обычные места. Мифологии в повседневной жизни в России » 1995 года) также утверждают, что термин «графомания» является хорошо укоренившимся понятием в русской культуре.

В выпуске журнала Neurocase за 2004 год два французских академика (И. Баррьер и М. Лорч) написали статью под названием «Преждевременные мысли о нарушениях письма». Они отметили (на основе некоторых более ранних работ Артьера), что нарушения письма были одной из «отличительных черт» мира медицины XIX века.В газете сообщается:

«Выявление заболевания, которым заболели дети, чье зрение и общее состояние здоровья считались нарушенными из-за того, что слишком много писали с надписью« графомания ». Что еще более важно для исследуемой темы, письмо воспринималось клиницистами как привилегированное средство для получения доступа к психическому состоянию атипичных людей, включая гениев (см., Например, исследование почерка Леонардо де Винчи), преступников и тех, кто пострадал. по состоянию здоровья.Это привело к многочисленным исследованиям пациентов, страдающих различными патологиями, включая деменцию, эпилепсию и болезнь Паркинсона »

Одно из первых употреблений слова «графомания» в более широком общественном контексте было в New York Times (27 сентября 1896 г.) в статье о кандидате в президенты США от Демократической партии Уильяме Дженнингсе Брайане (под заголовком «Ментальный настрой Брайана»). Условие’). В статье отмечено, что:

«Привычка чрезмерно писать, объяснять, дополнять и повторять, составлять письма и памфлетировать, образует болезненный симптом, известный как« графомания ».Некоторые мужчины могут перегружать свою естественную склонность к письму, но определенный класс сумасшедших использует почти всю свою умственную деятельность в этом занятии, к бесконечному раздражению своих друзей, родственников и врачей ».

В своей книге «« Книга смеха и забвения », , 1979 г., чешский писатель Милан Кундера отметил, что:

«Графомания (одержимость написанием книг) принимает масштабы массовой эпидемии всякий раз, когда общество развивается до точки, когда оно может обеспечить три основных условия: (1) достаточно высокий уровень общего благополучия, чтобы люди могли тратить свою энергию к бесполезным занятиям; (2) продвинутое состояние социальной атомизации и, как следствие, общее чувство изолированности личности; (3) радикальное отсутствие существенных социальных изменений во внутреннем развитии нации.(В этой связи я считаю симптоматичным, что во Франции, стране, где на самом деле ничего не происходит, процент писателей в 21 раз выше, чем в Израиле)… Непреодолимое распространение графомании среди политиков, таксистов, рожениц детей, любовников, убийц. «Воры, проститутки, чиновники, врачи и пациенты» показывает мне, что каждый без исключения несет в себе потенциального писателя, так что у всего человеческого вида есть веская причина идти по улицам и кричать: «Мы все писатели!» »

Не существует большого количества академических или клинических исследований графомании, хотя статьи, относящиеся к началу двадцатого века, существуют.Например, в 1921 году доктор Ф. Хантер писал о графомании, когда рецензировал французскую книгу « La Graphomanie (Essai de Psychologie Morbide) » Осипа-Лурье в 1920 году. Графомания описывалась как «психопатическая склонность к письму». Чтобы различать, было ли письмо нормальным или ненормальным, было замечено, что:

«Все произведения, которые не передают положительный факт, результат наблюдения или опыта, которые не рождают идеи, не материализуют образ — личный художественный продукт, — которые не отражают внутреннюю жизнь и личности автора, находятся в сфере графомании «.

Итак, страдаю ли я типоманией и / или графоманией? Судя по тому, что я прочитал, абсолютно нет. Жизнь вполне может быть серией зависимостей, но — пока — я не думаю, что у меня она есть.

Ссылки и дополнительная литература

Артьер П. (1998). Clinique de l’écriture: une histoire du Учитывать медицинские сюрпризы. Institut Synthélabo pour le progrès de la connaissance. Ле Плесси-Робинсон.

Barrière, I. & Lorch, M.(2004). Преждевременные мысли о нарушениях письма. Нейрокейс, 10, 91-108.

Бойм, С. (1995), Общие места. Мифологии в повседневной жизни России . Кембридж, Массачусетс: Гарвардский унив. Нажмите.

Cambler, J., Masson, C., Benammou, S. & Robine, B. (1988). [Графомания. Компульсивная графическая деятельность как проявление лобно-мозолистой глиомы. Revue Neurol, 144, 158–164.

History Matters (без даты). «Психическое состояние Брайана»: точка зрения одного психиатра.Находится по адресу: http://historymatters.gmu.edu/d/5353/

Хантер, Ф. (1921). Рецензия на La graphomanie (Essai de Psychoologie morbide). Журнал аномальной психологии и социальной психологии , 16, 279-280.

Маркс, И. (1990). Поведенческие (нехимические) зависимости. Британский журнал зависимости, 85, 1389-1394.

Уэйн Р. Лафэйв (2003). Ротонда: Il Professor Plifico ma Piccolo. Обзор права Иллинойского университета , 5, 1161-1168.

Википедия (2012).Графомания. Находится по адресу: http://en.wikipedia.org/wiki/Graphomania

Графоман — Слово дня

Конечно, блог тоже берет слова по специальному запросу. Не стесняйтесь делать свой запрос.

Вот почему сегодня «Слово дня» использует относительно редкое слово, описывающее страсть к письму. Он объединяет греческое графо (письмо) и латинскую манию (психическое расстройство). Впервые его использовали в 1827 году в сатирическом журнале, составленном студентами-медиками в Эдинбурге.Его название говорит само за себя — мы пишем, чтобы убедиться, что его почти НИКТО не поймет. University Coterie; являясь сильным возбуждением графоманов, пораженных cacoethes scribendi, и famae, sacra fames . И его основная идея заключалась в том, чтобы пошутить над их профессорами в университете. По иронии судьбы, одна из основных ссылок на эту работу сегодня находится на сайте Forgottenbooks.org. Сегодня для этого у нас есть Facebook.

В области графомании есть два ключевых человека — Нордау и Кундера.

Макс Нордау родился венгерским евреем, писавшим на немецком языке и одним из основателей Всемирной сионистской организации. Его самая известная работа — это работа под названием Entartung , которая была переведена на английский язык как Degeneration в 1892 году. Там он определяет тех, кто практиковал графоманию, как « тех полубезумных людей, которые испытывают сильное желание писать » и писатель «, которому не о чем писать, кроме своих душевных и моральных недугов ».Такие люди, как Ницше или Вагнер, были художниками, которые способствовали моральному падению поколения, также с сильным антисемитским элементом и предупрежденными о надвигающейся человеческой катастрофе. Он был прав, и по иронии судьбы нацисты подхватили его слова, чтобы запретить «дегенеративное» искусство — то есть почти все искусство, которое было современным, но особенно искусство, которое не было немецким или еврейским.

Есть также Милан Кундера, который в своей книге «Книга смеха и забвения » много пишет о навязчивом письме.Это происходит, когда люди достаточно обеспечены, чтобы иметь время для бесполезных занятий, когда люди изолированы и где социальные изменения не происходят. Он шутит, что во Франции, стране, где практически ничего не происходит, писателей в 21 раз больше, чем в Израиле. В этой книге графоман хочет, чтобы его читали многие. Следствием этого является то, что если графомаников много, никто вообще ничего не читает!

Графомания: жизнь в словах

В свои 64 года Мосли находится на пике карьеры. Возможно, он немного молод, чтобы считаться старшим государственным деятелем, но он с изяществом подходит к этой роли.Он глубоко осведомлен, но без притворства, отвергая таинственность, которая иногда окружает письмо, в пользу ежедневной практики и внимания к ремеслу. Когда я встретил его, он носил свою фирменную шляпу-шляпу и игриво элегантное, часто описываемое негабаритное африканское золотое кольцо.

Мы сели во время Недели писателей Калифорнийского университета в Риверсайде, на которой Мосли был основным докладчиком. Я воспользовался возможностью, чтобы попросить его дать несколько советов по написанию, обсудить его недавние рукописные мемуары, мюзикл, над которым он работает, и почему он не пишет в Твиттере.

¤

УОЛТЕР МОСЛИ: Я придумываю. Честно. Все мы такие разные. Я слышал историю … Думаю, это был Дж. П. Морган. У его семьи были деньги, но его мать была безумно дешевой. Этот парень, я думаю, был Дж.П. Морган (а может и нет) заразился. Его мать ходила в каждую бесплатную клинику в городе, чтобы попытаться вылечить инфекцию, и в итоге он потерял конечность. Часть его ноги или что-то в этом роде. И можно подумать, что, будучи богатой, она просто заплатила бы за это. Вместо этого он заплатил за это ногой. И как только вы слышите что-то подобное, вы думаете: «Вау», так что, думаю, я знаю, каково это быть богатым, но не знаю. Все, что я знаю, — это то, кем я был бы, если бы был богат. Но на самом деле, даже это может быть неправдой.Итак, когда вы начинаете писать о персонажах из разных рас, разных классов и тому подобном, это всегда заканчивается тем, кем они являются индивидуально. Знаете, в сфере богатства, бедности, политики или полицейского.

Ваша последняя книга — это мемуары, написанные от руки, которые сильно отличаются от ваших обычных работ.

Я много рисую, и очень много рисую The Graphomaniac’s Primer . У меня была эта идея, и эта действительно хорошая бумага, и ручка для черчения, поэтому я сделал следующее — у меня была ручка, у меня была бумага — я написал крошечную букву «а» в верхнем левом углу и в углу, а затем написал «а». полностью поперек.А потом еще одна линия стыкуется с этим, и еще одна, и еще одна, вплоть до самого низа. Просто чувствую это. И это выглядело очень красиво. И я подумал, давай сделаем четверку, посмотрим, как они выглядят. Они действительно выглядят иначе. У B есть эта линия и горб, поэтому есть пробелы. В буквах «а» нет пробелов, которые не являются внутренними по отношению к букве, так что это создает другую форму, чем букву «с». Они немного более открыты, чем а — меньше происходит — но они более закрыты, чем четверки. Итак, я был примерно на полпути к алфавиту, когда подумал, что это был бы учебник для великого графомана.

Что такое графоман?

Графоман — это человек, который не может перестать писать, он просто пишет, пишет, пишет и пишет. Р. Крамб и его брат писали комиксы вместе. Был биографический фильм Р. Крамба, и они показали брата, который писал нормальные комиксы, но затем пузырь, когда они говорили, становился все больше и больше, пока, наконец, на каждой странице не остался только один квадрат, и человек будет здесь и остальные писали бы.Парень просто говорит, говорит, говорит, говорит. Это письмо, но это еще и навязчивое письмо. Чрезмерная болтовня, навязчивая идея. Итак, я подумал: вау, я создам эту штуку, и это будет алфавит, числа и некоторые символы. А потом я продолжал писать, и примерно на полпути я понял, что говорю, почти в шутку, что пишу букварь для графомана, но что действительно, я графоман.

А как насчет мемуарной части?

Я очень критически отношусь к мемуарам.Я думаю, что сегодня в литературной культуре им злоупотребляют. Люди пишут мемуары: отец изнасиловал меня, мама никогда не обращала на меня внимания, мама водила меня в бесплатные клиники, когда у нее были деньги, а я потерял ногу, и это типа, какое мне дело? Я имею в виду, меня волнует, что это происходит. Но мемуары для меня — это как если бы вы были второстепенным помощником Роберта Ли во время гражданской войны, а затем вспоминая свою жизнь, вы вспоминаете важные моменты гражданской войны. Это интересно. Или, может быть, вы Эйб Линкольн и пишете, как вы приняли решение освободить рабов и что происходило в вашей жизни, в вашей стране, ваших друзьях, вашей жене, ваших детях.Но идея просто записать психологические воспоминания и каким-то образом попытаться вызвать их кажется уловкой, а мемуары для меня не должны быть уловкой.

Конечно, эта сюрреалистическая книга, которую я написал, действительно кажется уловкой. Но фокус в том … потому что я никогда не собирался писать мемуары … действительные мемуары для водопроводчика — это написать о сантехнике и, возможно, нарисовать, как идут трубы, и рассказать о том, что вы делаете, поскольку это отражает вашу жизнь. В книжном магазине это никогда не будет крупным продавцом, но ваша жизнь — это ваш труд, и воспоминания об этом действительно интересны.А таких немного.

Итак, я решил, что буду писать буквы, и я буду помещать свои рисунки, потому что это своего рода графомания, а затем различные эссе, которые я написал или которые я опубликовал, или идеи о мемуарах, воспоминаниях о мой отец и то, как его рассказы помогли мне понять, что я делаю с этим проектом. И это было весело. Иметь целую книгу, в которой каждый момент был написан моей рукой … в ней нет ничего напечатанного или написанного кем-то другим. Это все мое, и мне это очень, очень нравится.

Вы бы снова сделали такой проект?

Что ж, я больше не могу. Это одна из тех вещей, которые делают, разовые.

Изменило ли это ваше отношение к букмекерской деятельности или какой-либо другой вашей работе?

No.

Вы говорите, что никогда не напишете мемуары, но вы опубликовали книгу под названием World Peace: A Memoir …

Я много говорю о моем отце в этой книге , и как мой отец пережил Вторую мировую войну, и это критика так называемой войны Америки с терроризмом.Он появился в тот день, когда мы вторглись в Ирак.

Итак, он использует мемуары и личный опыт как основу для обсуждения политики.

И на самом деле в большинстве моих научных работ есть моменты воспоминаний, когда вы можете узнать что-то обо мне, пока я пытаюсь поговорить о чем-то другом. В этом я спросил своего отца: «Ты боялся оказаться во Второй мировой войне?» И он сказал: «Нет». И я сказал: «Почему бы и нет», а он сказал: «Ну, я думал, что это война между немцами и американцами.»И я сказал:» Ну, не так ли? » И он сказал: «Да, но я не думал, что я американец». Потому что вы не сказали, что черные люди американцы. Американцы были белыми людьми. А потом, когда немцы начали стрелять в него, он понял: «Ого, я на стороне, и даже если этой стороне я не нравлюсь, я на этой стороне, потому что эти люди стреляют в меня.» Это был хороший способ научить меня. Это были не обязательно мои воспоминания, это были его воспоминания.

Учебник Graphomaniac’s Primer был выпущен небольшим прессом, с которым вы работали годами.Есть ли преимущества в работе с небольшой прессой по сравнению с более крупным издательством?

Более крупные издатели могут получить больше денег, это большое дело. А когда вы публикуетесь в одном из крупных и авторитетных издателей, люди относятся к вам более серьезно, хотя на самом деле это не имеет значения, хороша ваша работа или нет. Я работаю с маленькими печатными машинами не из художественных соображений, а потому, что книга стоит 30 долларов, а вы сделали все эти 30 долларов возможными, потому что написали книгу.Так что если вы отдадите эту книгу кому-то, чья политика и взгляды на жизнь перекликаются с вашими собственными, то есть Black Classic Press, с которой я работал, все 30 долларов пойдут в эту прессу, прежде чем она снова появится в мире. Итак, люди, которые работают на У. Пола Коутса, люди, которых он нанимает, люди, которые занимаются распределением, — все это люди, которые, скорее всего, будут отражать мои собственные политические идеи, убеждения и цели. Так вот почему это хорошо. Пол такой же редактор, как и все остальные, от этого не становится легче.В некотором смысле это немного сложнее, потому что на создание книги уходит не так уж много денег. Но это способ осознать, кто вы, не только с помощью письма, но и с помощью того, как вы управляете этим письмом в мире.

Пока вы учились в Городском колледже Городского университета Нью-Йорка; Вы установили там наставнические отношения с Фредериком Тутеном, которые привели вас к вашей первой опубликованной рукописи, Дьявол в синем платье . Вы тоже учите. Какой совет вы дадите писателям о том, как получить максимальную отдачу от программы MFA или любых творческих наставнических отношений?

У меня был своего рода наставник, Фредерик Тутен, но мы были друзьями.Для многих людей в «литературном мире» — я заключил это в кавычки — все сводится к письму, по крайней мере, так они говорят. По правде говоря, вы просто дружите с людьми и тусуетесь, разговариваете вместе, может, вместе напиваетесь, говорите о девушках, о чем бы вы ни говорили. В этих отношениях, потому что вы оба принадлежите к одной профессии, но на разных уровнях, об этом все зависит. Я дал Фредерику первый набросок Дьявол в синем платье , а затем я пошел на конференцию AWP, а затем вернулся, и он сказал: «Я отдал его своему агенту, она прочитала его, и она хочет. представлять вас сейчас.«Такие вещи случаются. Я не просил его об этом, и даже не подумал бы спросить. Но он сделал это, потому что вот книга, и ему нравится его агент, и он знает, что ей нравится, и все получилось. Но я думаю, что это больше связано с дружбой, а не «как мне установить связь, чтобы продвинуть свою карьеру?» Многие люди так думают, и иногда это работает, но я думаю, что даже когда это работает, это работает в ущерб писателю. Потому что мы писатели, а это прекрасное, чудесное искусство.И дело не в бизнесе или технике письма; это больше о веселье и смысле письма.

Много ли вы дружите с писателями?

Никто из моих друзей не писатель. Это не совсем так, есть один или два человека. Когда я говорю «друзья», я имею в виду людей, которых вижу все время, и у меня нет друзей-писателей. Потому что с чего бы вам быть … это все равно что актеры женятся друг на друге. Я знаю, что они думают, что у них есть причина — похоже, что жизнь намного интереснее.А письмо — прекрасная вещь, но писатели не обязательно прекрасны.

Вы спрашиваете меня об особом — о том, когда вы начинаете, о том, что идете в школу или пытаетесь найти себя, ходите на чтения. Подружитесь с людьми, с которыми вы работаете, будь то сверстники, учителя или кто-то еще. Попробуйте поговорить с ними о жизни в целом. С Фредериком: Я много лет был программистом, и у него был компьютер, который не работал, и я его починил. Я показал ему: теперь это то, как вы можете писать — я настроил его так, чтобы каждая глава представляла собой отдельный файл, и ему было очень полезно смотреть на это таким образом, поэтому он разбил его на эти файлы.И поэтому я был ему полезен. Но это обычное дело в жизни.

Очень часто, например, не называя имен, я знаю писателя, и скажем, я что-то сделал для писателя, я дал им что-то, или я помог им что-то сделать или связал их где-то, что я делаю все время. А потом, примерно через два года, я получу от них записку: «О, спасибо вам большое за то, что вы сделали два года назад, вы можете сделать что-нибудь еще для меня сейчас?» Типа, это нормально, что ты не поблагодарил меня в первую очередь, а потом только поблагодарил, чтобы получить еще одну услугу? О чем это? Так что я чувствовал себя хорошо, имея дело с Фредериком, потому что я мог ему помочь, и он тоже чувствовал себя хорошо.

Я читал, что вы работали над проектом музыкального театра…

Да, мы хотим сделать мюзикл Дьявол в синем платье . У меня есть прекрасный автор текстов, женщина по имени Исса Дэвис, она разносторонне развита, великолепный драматург. Я пишу книгу, а она песни. Она еще и музыкант, и певица, и исполнительница, и еще миллион других вещей. Она талантливая женщина.

И есть режиссер, с которым мы работаем, Лизл Томми, она из Южной Африки, она помогает нам организовать это.Мы все еще пытаемся найти подходящего композитора, но книга написана. Это может сильно измениться, но это написано прямо сейчас, так что, по крайней мере, у нас есть рамка, на которую можно его повесить. И это так интересно, потому что вы пишете книгу, и она выглядит как единое целое, но затем песни начинают заменять то, что люди говорили в диалогах, а затем расширяются и уменьшаются. Итак, мы работали над этим, но нам нужно найти композитора.

Чем это отличается от написания пьесы?

Сценический спектакль, который, как мне кажется, сложнее всего написать, настолько сложен, потому что все, что у вас есть на самом деле, — это актер или актеры, разговаривающие с аудиторией в течение двух часов.Это может быть очень, очень скучно. Сделать это интересным — например, поддерживать — сложно.

Самое приятное в мюзикле — это то, что у вас есть музыка, у вас есть хореография, у вас есть пение, и у вас есть все остальное, что интересно. Я думаю, что песня — это, наверное, самое мощное человеческое искусство. Слушать песню и быть в восторге, депрессии или страхе… История гласит, что, когда Билли Холидей выпустила песню «Strange Fruit» о линчеваниях на юге, в какой-то период ее запретили в радио, потому что люди его услышат и убьют себя.Нет ни картины, ни скульптуры, ни романа, где бы кто-нибудь сказал: «Я не знаю, должен ли я позволить тебе прочитать это, потому что ты можешь убить себя, прочитав это» Но песня проникает глубоко в мозг где-то в грудь.

Вот где будет сила этого мюзикла. Книга больше похожа на план, который будет наполнен музыкой и песней.

Повлияла ли музыка на вас как на писателя?

Не знаю, мало думаю.Я ни в коем случае не музыкальный. Я даже не могу держать ритм. Я имею ввиду, если честно, это ужасно. RL’s Dream о блюзе, и я думаю, что блюз был артикулированием трагедии 20-го века. Я думаю, что это, вероятно, верно не для всего мира, а для большей его части. И каждое столетие у вас есть что-то еще, что является трагедией — нашей глубочайшей эмоцией — поэтому, когда я писал о парне, который вспоминает, что играл с Робертом Джонсоном, или, другими словами, в романе, в котором Роберт Джонсон является отрицательным пространством, я пытался связать с ним это артикуляция трагедии.

Вы не пишете в Твиттере. Есть ли место в жизни писателя для социальных сетей?

У меня просто нет времени. Было бы хорошо, если бы было для чего это делать. Мол, твиты были великолепны во время арабской весны. Мы организуем там, мы делаем то, мы делаем то, передавая информацию, которую невозможно остановить. Может, даже не контролируется. Это вроде замечательно. Но идея сделать это — я чувствую, что у меня есть две проблемы с социальными сетями — с этим нет проблем, это нормально — идея, номер один, вы делаете это для саморекламы.У меня есть страница в Facebook, люди могут на нее заходить, и я думаю, что люди хотят столько рекламы. Они могут подружиться с пространством, узнать, что я делаю, что выходит.

Другая идея над этим все время работает. Я писатель, а это писательское дело. Моя критика восходит к тому, что было раньше о мемуарах — я на самом деле пишу не обо мне. Мол, я не очень интересен. Есть люди, которые находят себя очень интересными, а другие находят их очень интересными, и я хочу следить за ними.Актер, парень, у которого, кажется, отличное чувство юмора, мне нравится читать его или ее, потому что они видят мир просто чудесно. Это работа, которую они дали себе, независимо от того, зарабатывают ли они на ней деньги или нет.

Но я не такой. Я думаю о вещах; Я пишу их и кладу в свои книги. Так что я лучше буду проводить больше времени с моими книгами, чем заниматься чем-то менее интересным для меня, то есть собой. Я считаю свои книги интереснее меня.

¤

Кейт Бернс — писательница, живущая в Лос-Анджелесе.

Определение графомании в Медицинском словаре

Что такое графоман: определение

В произведениях, без ограничений,
Путь безденежья и страданий
Ее следы в песках пустыни
Поэты все еще ищут …

Графомания как болезнь

Известное мнение — графомания с одной стороны, так как болезнь, определенное психическое расстройство, вызванное пристрастием к письму.Он усугубляется невостребованностью, одиночеством и невозможностью реализовать свои амбиции. Кто такой графоман? Определение относится к автору, произведения которого не принимаются обществом и с которым он сам категорически не согласен.

Но некоторые талантливые писатели тоже не признают достаточно длительного периода. А некоторые не получают признания в жизни. Гений и талант не укладываются в рамки универсальных норм. Поэтому рассматривать, что такое графоман с этой точки зрения, бесполезно.

Бесполезность произведений

Созданная, по мнению автора, ценность полезна ему и совершенно не нужна обществу.

Осенью золотого цвета
Муза плела сонеты.
Отличается только словом
Графоманьяк от поэта.

Таким образом, он создает продукт низкого уровня, в основном, для собственной выгоды. Уровень работы оценивает только читатель. Его оценка — критерий, кто такой графоман, а кто настоящий писатель.Еще есть критики, филологи и другие профессионалы, которые профессионально определяют качество работы. Некоторые критики доходят до абсурда, как, например, статья в Интернете «Графики и графоманы», в которой автор выискивал у Льва Толстого грубые ошибки.

Самую важную оценку дает автор произведения, взяв на себя ответственность за то, что то, что он создал, затронет души читателей. Для этого он должен вложить свои силы и душу. Если работа не окажет такого воздействия, то будет жестоким разочарованием.Получается, что графомания — это наказание человека за низкое качество работы.

И здесь всю ночь не сплю,
Мука встает передо мной.
Blazing Blade Border
Между блеском и бедностью.

Признаки графомании

1. Болезненная страсть к написанию текстов, не представляющих культурную ценность.
2. Повышенная самооценка. Бездарный графоман никогда не признается в своих ошибках.
3. Невозможность развития и улучшения.
4. Отсутствие гармоничного, логичного построения текста.

5. Копирование изображений, плагиат.
6. Нарушения стиля и синтаксиса.
7. Шаблон и невыразительный текст.
8. Многословие.
9. Навязчивость.
10. Отсутствие чувства юмора.

Среди слов пустыни,
среди боевых фраз,
где ветер перемен
не оставит следа,
нас не раз ищут истину,
ведет в лабиринт бреда.

Три группы графоманов

1. Первая пишет ни о чем, но очень красиво, пытается создавать художественные образы. Но это отражает только хорошее образование.
2. Корявый язык, но замысловатый сюжет, который еще можно редактировать.
3. Имитация произведений или словесный мусор. Здесь более наглядно проявляется, что такое графоман.

Жажда признания

Признания хотят всего. Графомания атакует издателей, настаивая на публикации своих «нетленок», или чаще всего публикуемых за свой счет.У них другое представление о своих произведениях, в отличие от публики.

Графомания существует во многих разновидностях, но мы рассматриваем литературную.

Как правило, у графомании нет аудитории. Собирать в принципе не могут, потому что это никому не интересно. Поэтому они остаются одни, усугубляя свое болезненное состояние.

Горящий минувший день мимо красной осенней листвы.
Сегодня я долго думал об этом, потом об этом.
Может, дело даже не во мне,
Если просто в тараканах в голове ходить?

Графоман не чувствует темы.Может, он правильно рифмуется, но между словами нет смысла. Скорее всего, это похоже на очертание не умеющих рисовать линий, по которым получается некое сходство с портретом. Необходимо правильно направить взрыв эмоций и найти свой правильный путь. Но если тема и чтение захватывают читателя, то это уже не графомания.

Количественный критерий оценки эффективности назвать сложно. Подсовывание информации о том, что оценка работы должна быть оплачена за нее.Если не платят, то это графомания. Так бывает не всегда, но думающий и талантливый человек всегда найдет способ получить деньги за свой труд. Даже если будет немного денег.

Кто такой графоман? Определение с положительной стороны

Писатели-неудачники представлены неудачниками и бездарностями, не обремененными особым интеллектом. Скорее всего — это крайность. Человек может быть вполне порядочным и образованным. Ему не обязательно зарабатывать письмом. Пишет для себя, и это тоже непросто.Непрофессиональный текст и множество недостатков не означают отсутствия способностей. Им нужны определенные знания и опыт, как и для любой другой деятельности. Период графомании проходит через все, пока не начинает появляться что-то стоящее. Просто для одних требуется пара лет обучения, а для других — много лет. Это хорошо видно, изучив ремесло художника, среди которого тоже может быть не один графоман. Мастер слова не имеет права ставить знак неуважения к человеку только за то, что он вовремя не получил необходимое образование и пытается что-то написать самостоятельно.

Роль Интернета в развитии творчества

Кто такой графоман в современном обществе? Теперь он исчез в Интернете среди других писателей. Вы можете создавать прямо в отдельных блогах и порталах. Кто-то постепенно овладевает мастерством, а у читателей расширяется выбор. При этом за бесплатно опубликованные тексты ничего не платят. Если раньше между писателями и читателями была непреодолимая пропасть, то теперь все пишут. Очень хорошо, что в этот процесс вовлечены миллионы людей, и многим совершенно безразлично, наклеивают ли они на них ярлык или на кого-то ставят печать графомана или нет.Русский язык (и другие языки) может торжествовать и гордиться своей востребованностью.

Распечатывайтесь, друзья, на долгие годы,
Нет смысла останавливаться в дороге.
Когда Интернет умрет от вируса,
Мы будем в разорванных страницах.

Следующее преимущество графомании — спасение от одиночества и праздности. Для детей и молодежи он, несомненно, полезен, поскольку помогает ликвидировать неграмотность и развивать мышление. Это значительно расширяет круг знакомств.Для старшего поколения графомания — средство борьбы со стрессом и одиночеством. Таким образом излечивается психическая травма, чего нельзя сделать другими способами. К тому же в сети обязательно найдутся сочувствующие, готовые поддержать в трудную минуту.

Из вышесказанного следует, что графоман таков: это человек, который предоставляет полезную информацию широкому кругу людей, который сам справляется со своими внутренними проблемами.

Энциклопедия искусства и народной культуры

Из энциклопедии искусства и народной культуры

Графомания — это навязчивое принуждение к написанию книг.Это также название различных сюрреалистических техник, см. энтоптическая графомания .

Когда женщина спросила Чарльза Буковски: «Могу ли я мешать вам писать, если пропылесосить?» Буковски якобы ответил: «Ничто не может помешать моему письму, это болезнь».

Sade

«Оба [ Quills и Marquis ] проникают внутрь стремления де Сада писать, несмотря ни на что, используя простыни и свою собственную кровь, хотя Маркиз гораздо менее мелодраматичен по поводу неудовлетворенного творческого порыва, чем Quills.”- Ричард Шейб

Ведение переговоров с мертвыми: писатель о писании

Маргарет Этвуд спрашивает, почему писатели пишут в книге Negotiating with the Dead: A Writer on Writing (2002), источник которой здесь.

Вот три вопроса, которые чаще всего задают писателям как читатели, так и сами они: Для кого вы пишете? Почему ты это делаешь? Откуда это взялось? …

Вот список:

… Чтобы скоротать время, хоть бы оно и так прошло.

No related posts.