Пессимизм в философии А. Шопенгауэра Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

ПЕССИМИЗМ В ФИЛОСОФИИ А. ШОПЕНГАУЭРА © Матвеева Е.В.*

Саратовский государственный технический университет им. Ю.А. Гагарина, г. Саратов

В данной статье речь идет о концепции пессимизма в философии А. Шопенгауэра. Автор раскрывает основные положения иррациона-листической философии и определяет черты пессимизма как философской концепции актуальной и в современном мире.

Ключевые слова пессимизм, иррационализм, воля, А. Шопенгауэр.

Пессимизм имеет давнее происхождение, некоторые из идей пессимизма проскальзывают в философии ещё со времён античности, когда философы размышляли о роли познания для мудреца и том, каков результат нашей жизни. Многие из этих мыслителей и поэтов видели современную им эпоху как наихудшую, как век упадка и вырождения. В Индии же религиозная позиция буддизма была вполне выдержана в духе пессимистического мировоззрения, утверждая «четыре благородные истины», в которых жизнь определялась как страдание. Однако же ни одно из этих учений не сделало пессимизм философской программой, ему скорее определялись мифологические и религиозные черты. И только в неклассической философии снова обнаруживаются черты пессимистических воззрений. Такой поворот определен обращением к человеку, к его действию. Как пишет М.А. Лошманова «Неклассические философские теории определяют в качестве предмета рефлексии единство человеческого Я и окружающих его обстоятельств, что позволяет констатировать приоритеты действующего субъекта» [1, с. 8]. Первый же неклассический философский проект пессимизма был представлен Артуром Шопенгауэром. Самой значимой его работой является «Мир как воля и представление».

В этой работе Шопенгауэр определяет основное кредо своей философской концепции. ««Мир есть мое представление»: вот истина, которая имеет силу для каждого живого и познающего существа, хотя только человек может возводить ее до рефлективно-абстрактного сознания; и если он действительно это делает, то у него зарождается философский взгляд на вещи. Для него становится тогда ясным и несомненным, что он не знает ни Солнца, ни земли, а знает только глаз, который видит солнце, руку, которая осязает землю; что окружающий его мир существует лишь как представление, т.е. исключительно по отношению к другому, к представляющему, каковым является сам человек» [2, с. 136]. Иначе говоря, может существовать только одна истина, только один мир и только такой, каким мы его представляем. Мир и есть только в представлении. Вещей нет без нас, людей воспринимаю-

* Кафедра «Экономика предприятий, инженерная экономика и логистика». Научный руководитель: Ромащенко М.А., доцент кафедры Философии, кандидат философских наук.

щих эти веши, их не существует без нашего представления о них. Мы не можем увидеть вещи сами по себе, а только сквозь наше представление.

Из этого вытекает и утверждение Шопенгауэра о том, что «мир как представление имеет две существенные и неделимые половины. Первая из них -объект: его формой служат пространство и время, а через них множественность. Другая же половина, субъект, лежит вне пространства и времени: ибо она вполне и нераздельно находится в каждом представляющем существе» [2, с. 147]. Другими словами, мир является объектом нашего познания, а человек субъектом. Познающий субъект неотделим от мира, так как если его не будет, то не будет представления. Представление о мире определено априорными формами восприятия, такими как время, пространство и каузальность. Но наше представление является иллюзией, которая не позволит увидеть настоящий мир никогда. Истинная суть вещей будет скрыта от нас за нашим представлением.

Но, в отличии от Канта, Шопенгауэр не отказывает человеку в возможности прорваться за пределы представления к сущности вещей. Сущность нашего бытия — воля. Само слово воля в переводе с немецкого языка (der Wille) означает также желание. Если в психологии воля это способность управлять своими поступками, то здесь воля представляет собой как человеческие желания и потребности, которые вечно неутолимы для нас. Шопенгауэр утверждает, что «воля — субстанция внутренняя, сердцевина любой частной вещи и всего вместе; слепая сила в природе, она явлена и в рассудочном поведении человека, — огромная разница в проявлениях, но суть остается неизменной» [3, с. 203]. Воля в понимании Шопенгауэра — это воля к жизни, иррациональная и нерассуждающая, захватывающая в качестве желания все наше бытие. Более того, эта воля и является самим бытием. В человеке же и во всем живом эта воля объективируется. Другими словами, человек становится носителем воли. Воля — «воля к жизни как таковой» — бесцельна; она -«бесконечное стремление»; а мир как воля — «вечное становление, бесконечный поток». В потоке вечного становления ничто не находит своего полного, непротиворечивого осуществления; человек как наивысшая объективация воли не выражает ее идеи полностью. И он подвластен бесконечным поискам, тоске и страданиям постоянно голодной воли [3, с. 321].

Недаром Шопенгауэра называют «философом мировой скорби». Основной из его идей является то, что жизнь есть страдание. Каждый человек ежедневно ждёт своего счастья. Счастья, которое непременно должно произойти. Рано или поздно обязательно, это чувство заложено внутри нас как будто нам его кто-то обещал, и нет абсолютно никаких сомнений в его осуществлении. В таком ожидании могут пройти года, а может и целая жизнь. В некоторых случаях люди всё же живут, по их мнению, счастливо, но в большинстве счастье не наступает. Удовлетворение желаний и потребностей.

Под влиянием воли человек всегда чего-то желает. Но желания удовлетворяются редко, а если это и случается, то человек ощущает скуку, оттого, что его

160 ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ ПОТЕНЦИАЛ XXI ВЕКА: СТУПЕНИ ПОЗНАНИЯ

желание удовлетворено и ему более этого не хочется. Когда что-то что приносило нам счастье входит в привычку, оно более не волнует нас, но утрата привычного беспокоит нас. Или же нам хочется ещё большего, так как человек никогда не насыщается тем, что он получает, ему всегда мало. Следовательно, счастье иллюзорно, наши желания приносят нам лишь страдания. Ведь если бы мы не знали, что счастье, возможно, мы бы так не надеялись на его исполнение, так не страдали бы из-за его отсутствия. Человек обречён на страдания. Шопенгауэр А. приводит цитату Вольтера «мухи рождаются для того, чтобы их съедали пауки, а люди — для того, чтобы их глодали скорби» [3, с. 356]. А главным источником человеческих зол является сам человек. Потому этот мир ужаснее дантовского ада, так как каждый человек в погоне за своим счастьем является дьяволом для другого («Ад — это другие», — скажет в последствии Ж.П. Сартр) счастье одного основывается на несчастии другого.

Шопенгауэр делает вывод о том, что лучше вообще не существовать, потому что только когда мы не замечаем наше существование, будь то какая-то увлечённая деятельность или сон, оно проходит быстрее и незаметнее, с наименьшем страданием. Объясняется существование лишь слепой волей к жизни, потому что будь она зрячей человек бы осознавал всю её ничтожность.

Смерть же является благом, так как освобождает человека от страданий. «В страданиях жизни мы утешаем себя смертью и в смерти утешаем себя страданиями жизни» [3, с. 258] — считает Шопенгауэр. Но не является ли самоубийство выходом? Шопенгауэр дает отрицательный ответ и предлагает свои пути к спасению.

Он считает, что самоубийца отказывается не от самой жизни, а от её тягот. А отказаться следует от своих желаний, от своей воли к жизни, следует возвыситься и над ее горестями, и радостями. Так как именно бесконечные желания приносят нам страдания.

Что же представляет собой подавление воли к жизни? Во-первых, человек должен попытаться реализовать справедливость, человек обязан признать других равными себе, понять, что мы все подвержены страданию. Другими словами отказаться от своего внутреннего эгоизма. Во-вторых, чувствовать доброжелательность и сострадание по отношению к другим людям, принимая их равными себе, осознавая, что страдания других такие же сильные, как и твои собственные. Способ отрешения от воли это некое моральное самосовершенствование, которое помогает человеку, отказавшись от своих желаний, отказаться и от страданий, приносящихся ими. Но на практике этот способ осуществить возможно, но крайне сложно, так как человек не может отречься от своих желаний, потому что желания гораздо сильнее нас самих.

Также Шопенгауэр приводит другой путь спасения через искусство. Созерцание искусства приостанавливает действие воли, утешает нас, уносит от реальности. Оно отражает суть вещей и помогает отделиться от нашей воли. Воспринимая искусство, мы пытаемся его осознать и тем самым не думаем о своих желаниях. Будь то живопись или архитектура. Самым глубоким и универсальным искусством является музыка, так как она выражает саму волю.

Однако искусство помогает обуздать свою волю лишь на время. В этом заключается основная концепция пессимизма. Но люди склонны выбирать оптимистическую сторону, вполне очевидно почему. Она является более притягательной для них, более простой и к тому же дарит надежду на счастье, которое человек стремится найти всю жизнь. Здесь и заключается основная ловушка оптимизма. Рано или поздно человек поймёт, что все его ожидания были тщетны и наступит полное разочарование. Вот почему вообще существует пессимизм. Он показывает реальность в живую и так как многим, конечно же, она не нравится, они клеймят её унылой и продолжают радоваться жизни, по сути, обманывают себя. Но от жизненных страданий никуда не деться даже самому весёлому и жизнерадостному человеку. А так уж заложено в людях, что мы печаль и тоску ощущаем и переживаем гораздо сильнее и тяжелее, чем радость и счастье. Но люди изначально относятся к пессимизму отрицательно и если они начинают его ощущать, то всеми силами пытаются это исправить.

В современном мире теория пессимизма актуальна как во все времена. Совершенно напрасно искать удовольствия и счастья, которые неосуществимы. В век потребления всевозможных благ человек не может ни удовлетворить всех своих желаний, ни отказаться от них, потому вынужден страдать.

Список литературы:

1. Лошманова М.А. Концепт героя в историко-философском процессе: классический и неклассический дискурсы: автореф. … дисс. к.ф.н. — Саратов, 2006. — 17 с.

2. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление: в 2-х т. Т. 1 / А. Шопенгауэр. — М., 1993. — 672 с.

3. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление: в 2-х т. Т. 2 / А. Шопенгауэр. — М., 1993. — 705 с.

ПОНЯТИЕ БЕССМЕРТИЯ В ФИЛОСОФИИ ОБЩЕГО ДЕЛА Н. ФЕДОРОВА

© Филиппова И.А.*

Саратовский государственный технический университет им. Ю.А. Гагарина, г. Саратов

В данной статье речь идет о проблеме бессмертия в философии Н. Федорова. Автор анализирует значение поднимаемой проблемы для человечества и пути ее решения, предложенные русским философом.

Ключевые слова: бессмертие, жизнь, смерть, русская философия, христианство, Н. Федоров.

* Кафедра «Экономика предприятий, инженерная экономика и логистика». Научный руководитель: Ромащенко М.А., доцент кафедры Философии, кандидат философских наук.

Пессимизм. История и критика. С.-Петербург. 1893

скачать Автор: Селли Джемс — подписаться на статьи автора
Журнал: Философия и общество. Выпуск №1(18)/2000 — подписаться на статьи журнала

ГЛАВА I

ВВЕДЕНИЕ

Со словом пессимизм многие люди, быть может, даже большинство, не связывают вовсе никакого представления о философской доктрине или спекулятивной системе. Как обычное выражение в популярной литературе, оно, по-видимому, означает известный взгляд на вещи, известный склад ума, отличающийся особенными интеллектуальными наклонностями. На обыденном языке пессимистом называется тот, кто постоянно преувеличивает дурные и мрачные стороны жизни, всегда готов утверждать, что столь восхваляемые блага жизни отравлены массой зла, и вечно повторять, что прогресс влечет за собой больше страданий, чем счастья. Людей с подобным складом ума можно встретить всюду, как в частной жизни, так и в высших сферах литературы и политики. Мы не считаем их приверженцами определенной школы, придерживающимися одних и тех же основных принципов, а скорее смотрим на них просто как на собрание людей с врожденной наклонностью к мрачному взгляду на мир и явления жизни.

Однако наряду с этим многие начинают уже понимать, что пессимизм означает новейшее движение в области философского мышления, цельное мировоззрение, разделяемое, по крайней мере, на своей родине, обширной и все более и более разрастающейся школой мыслителей. Внимание, которым пользуется в настоящее время в Германии великий основатель пессимизма Артур Шопенгауэр, благодаря, главным образом, трудам таких обстоятельных комментаторов, как Фрауэнштедт, и таких отчасти его последователей, отчасти самостоятельных мыслителей, как Гартман, возбудило некоторый интерес к его философии и в других странах. Поэтому-то всякий, желающий прослыть знатоком философского движения в Германии и не отставать от моды, толкует теперь с таинственным видом о Шопенгауэре и его пессимистическом учении. Вот этот-то современный философский пессимизм и составит главный предмет нашего настоящего исследования.

С первого взгляда может казаться, что два указанных, вида пессимизма — пессимизм обыденный, инстинктивный и пессимизм философский, умозрительный — не имеют между собою ничего общего, и изучение первого не может пролить ни малейшего света на новейшее развитие последнего. Верно, конечно, что при исследовании и оценке современного немецкого пессимизма как философской теории существования следует придерживаться его собственных оснований и принимать или отвергать его, смотря по тому, представляет ли он с точки зрения логики стройную и последовательную философскую систему. Но, тем не менее, значение этой доктрины может быть вполне понято лишь при сопоставлении ее с философским пессимизмом. Философские системы не вырастают из одного только уединенного чистого мышления; они являются продуктом конкретного ума, неразрывно связанного с известным нравственным состоянием и эмоциями, которые придают особую форму и бесчисленные оттенки умственной работе человека. По крайней мере, можно уже a priori допустить, что философы-пессимисты разделяют до некоторой степени привычки, мысли и чувства, свойственные пессимистам более обыденного типа. Но этого мало. Известно, что философы эти вовсе не ограничиваются одними только умозрительными рассуждениями, какими бы они ни казались им незыблемыми, но, устанавливая основу своего учения, обращаются и к фактам действительной жизни. Шопенгауэр и Гартман, как мы убедимся позже, утверждают, что их взгляд на жизнь как неизменное состояние страдания обосновывается на массе опытных данных и подтверждается индуктивными выводами. Таким образом, философский пессимизм, по-видимому, весьма близко соприкасается с обыденным и не может быть вполне отделен от него. В самом деле, разве люди, придерживающиеся последнего, не настаивают также, с большей или меньшей ясностью, на преобладании в той или другой сфере жизни зла над добром, несчастья над счастьем? Ниже мы увидим, что как философы, так и обыкновенные люди, когда дело идет о реальных и повседневных фактах нашей земной юдоли, прибегают к очень сходным приемам аргументации и говорят почти одним и тем же языком.

Итак, кажется, достаточно ясно, что если мы хотим вполне понять современный философский пессимизм, то должны изучать его в связи с гораздо более древними пессимистическими верованиями, не вылившимися еще в определенную систему. Но нельзя ограничиться и этим. Происхождение и значение, как я называю, инстинктивной формы пессимизма не может быть выяснено отдельно от воззрений противоположного характера, т. е. оптимизма, который указывает и особенно подчеркивает приятное и утешительное в жизни как единственные явления, дающие правильное представление о действительности. Очевидно, что философский пессимизм по своему происхождению и форме своих доктрин связан также с соответствующим ему теоретическим оптимизмом. Поэтому, хотя специальный предмет нашего исследования составляет пессимизм, мы принуждены будем, однако, хотя бы отчасти коснуться и противоположной системы. Нам незачем, конечно, подвергать исследованию разнообразные взгляды, существующие на этот счет, а достаточно рассмотреть только основной вопрос о ценности жизни и мира, который ставит и пытается решить по-своему каждая из оптимистических теорий.

Без сомнения, нам могут возразить, что, понимая под терминами «оптимизм» и «пессимизм» столь различные в каждом случае воззрения, мы тем самым лишаем их всякого определенного значения; тогда как эти латинские слова, хотя неправильно образованные, означают нечто вполне определенное, представляют сокращение совершенно точных предложений. Термин «оптимизм», по образу которого сложился и противоположный ему термин «пессимизм», при первоначальном употреблении вполне соответствовал утверждению, что наш мир — наилучший из возможных миров. Зачем же расширять смысл этих слов, понимая под ними разные неясные, не поддающиеся исследованию и, строго говоря, вовсе не подходящие под них воззрения?

Очень просто, ответим мы: если термин «оптимизм» в прежнее время употреблялся в своем этимологическом значении, то противоположный термин никогда не представлял такой определенности. Правда, основатель философского пессимизма Шопенгауэр утверждает полусерьезно, что мир так скверен, как только может быть, в силу одного уже факта своего существования; но философский пессимизм по существу своему не идет так далеко; он только отрицает счастье или утверждает, что несчастье нераздельно с жизнью; нельзя сказать, чтобы слово пессимизм вполне соответствовало подобного рода доктрине. Этим замечанием я и ограничусь относительно употребления наших терминов в их этимологическом значении.

Во всяком случае, более широкое понимание указанных терминов (на чем настаиваем мы) находит себе полное оправдание уже в том факте, что к этому именно привел естественный процесс развития. Общеупотребительность известных терминов, хотя и ведет к затемнению их первоначального значения, служит вместе с тем достаточно ясным указанием на существование тесной связи между воззрениями различных оттенков. Народный ум инстинктивным чутьем сближает умозрение и вдохновение, подбирает философов и поэтов, классифицирует их в одну группу, и критик, как я уже заметил, может найти достаточно солидные основания, чтобы поддерживать подобную классификацию.

Таким образом, я буду употреблять термины «оптимизм» и «пессимизм» в их самом широком смысле. Всякую теорию, открыто признающую определенную ценность за миром и человеческой жизнью, представляя последнюю как благо, как нечто прекрасное или приятное, мы будем считать оптимистической, невзирая на то, носит ли она умозрительный характер или нет, а также на то, какие основания могут быть приведены в пользу признания за жизнью такой ценности. Точно так же под словом пессимизм мы будем понимать всякое умозрительное или обыденное учение, категорически отрицающее ценность жизни и представляющее последнюю, как нечто недостойное, ненасытное, жалкое.

Мы увидим, что как пессимизм, так и оптимизм обнимают воззрения, хотя в сущности и сходные по своему психологическому происхождению, но отличающиеся по своему содержанию, по предмету, который имеется в виду. Так, пессимист может осуждать мир в его целом за отсутствие в нем порядка и считать его источником зла; или же избрать предметом своего осуждения человеческую природу, рассматривая ее с точки зрения нравственности и эстетики; или, наконец, его пессимизм может вылиться в форме учения о тщете всех человеческих усилий и неспособности человека к умственному, нравственному и остальному прогрессу. Так же точно и оптимизм. В дальнейшем изложении мы укажем различные оттенки этих воззрений.

Против подобного плана исследования могут возразить, что он не оставляет никакого места для промежуточных учений, т. е. для таких воззрений на жизнь, которые не примыкают ни к одному из этих двух крайних полюсов. Поэтому, да позволено мне будет заявить здесь раз и навсегда, что я не только считаю возможным такие взгляды, но и утверждаю, что только в них следует искать справедливого и правильного понимания жизни. Но подробно об этом я буду говорить в своем месте. Обозревая историю оптимизма и пессимизма, мы постараемся, насколько возможно, сгруппировать различные учения о жизни согласно их общему характеру, жизнерадостному или безотрадному, исполненному надежды или безнадежному. Вместе с тем мы коснемся и учений по преимуществу отрицательного, критического характера, выступающих с принципиальным протестом против некоторых крайних форм оптимизма и пессимизма. Подобные учения, само собой разумеется, не могут быть всякий раз относимы к группе, противоположной той, против которой они направлены.

Теперь, полагаем, план наших исследований достаточно ясен для читателя. Пусть он не забывает, что современный пессимизм, составляющий специальный предмет предлагаемой книги, может быть понят только при помощи других форм пессимизма; а эти последние должны быть, в свою очередь, излагаемы в связи с соответствующими им формами оптимизма. Таким образом, правильнее всего будет начать наше исследование с исторического обзора оптимизма и пессимизма, как инстинктивного, так и умозрительного. Покончив с историей современного пессимизма, мы приступим к изложению и исследованию его основных идей. При критической оценке его научного и философского значения я остановлюсь на некоторых существеннейших, наиболее типичных особенностях самой идеи и метода. Выяснив до известной степени значение пессимизма как философской системы, нам необходимо будет затем исследовать, в какой мере главный вопрос, поставленный пессимизмом, именно вопрос о ценности жизни, поддается определенному решению. Наконец, мы постараемся указать психологические основы оптимизма и пессимизма и объяснить при помощи этого анализа и некоторых социальных и индивидуальных фактов видимую жизненность немецкого пессимизма.

ГЛАВА II

НЕПОСРЕДСТВЕННЫЙ

ОПТИМИЗМ И ПЕССИМИЗМ

Разнообразные формы инстинктивного оптимизма и пессимизма, краткому историческому обзору которых мы посвящаем настоящую главу, зависят всецело от предмета, составляющего их содержание. Импульс, побуждающий человека обратиться к тому или другому верованию, всегда один и тот же, но внимание его останавливается то на одном, то на другом предмете. Человеческая жизнь слагается из множества различных частностей и поворачивается к человеку разными сторонами; каждая из них может служить предметом утешительного или безотрадного воззрения. Затем разница в умственном развитии также влияет на широту воззрений. Отсюда разнообразие форм этих непосредственных верований.

Прежде всего нерассуждающий оптимист или пессимист может обратить свое внимание или исключительно на собственные интересы, или на интересы той группы людей, с которыми он ближе соприкасается, или, наконец, на интересы всего человеческого рода. Таким образом, получаются различные формы, так сказать, личного, частного и всеобщего оптимизма или пессимизма. Например, человек может составить себе утешительное представление о своем собственном индивидуальном существовании или о судьбе своей нации, или пойти еще дальше и перенести свой жизнерадостный взгляд на все человечество.

Затем жизнь человеческая слагается из фактов совершенно различного порядка и значения. Мы можем избрать какую-нибудь отдельную сферу ее, например, политические и социальные стремления, и сделать их предметом блаженных надежд или мрачного отчаяния; в таком случае мы были бы оптимистами или пессимистами в том смысле, как эти термины понимаются на обычном языке современной, журналистики. Или мы можем обнять в своем представлении всю жизнь в ее целом и судить о ней с разных точек зрения. Так, рассматривая человеческую природу как предмет, подлежащий нравственной и эстетической оценке, мы можем прийти к благоприятному и лестному взгляду на нравственное достоинство и значение человека или же принизить и осудить ее. Далее, мы можем обратить свое внимание не на самую собственно жизнь, а на ее внешние условия, на источники благ, сокрытых в природе, и при этом или приписывать природе красоту и славу, видеть в ней благодательную мать, или же, наоборот, находить, что она несовершенна, негармонична, безобразна, что она — жестокое и враждебное существо. Наконец, предметом нашей оценки может быть сама жизнь, состоящая из радостей и печалей, удовольствий и страданий.

Бросим теперь беглый взгляд на историю непосредственного оптимизма и пессимизма в их различных формах.

С точки зрения так называемого здравого смысла, обычного здорового понимания вещей, всякие вопросы относительно ценности человеческой жизни представляются, без всякого сомнения, совершенно ненужными и даже смешными. Масса людей преследует свои разнообразные цели как нечто само собою разумеющееся и никогда не возбуждает вопроса о том, будет ли в конце концов вознагражден весь потраченный труд. Дитя, заглядывая в свое отдаленное будущее, видит в нем одни только новые и притом еще более сильные наслаждения и побуждения к деятельности. Вечно занятый человек протягивает каждый день свою нетерпеливую руку, чтобы завладеть каким-нибудь новым предметом или выполнит новое предприятие, и внутренняя жизнь его настолько полна, что в ней нет места для вопроса: «Какую же цену имеет все это?» При таких условиях люди не бывают собственно ни оптимистами, ни пессимистами. Они никогда не испытывают потребности размышлять о смысле жизни. Однако мы можем считать их бессознательными или практическими оптимистами, так как они действуют, как бы веруя в благость жизни.

Но такой период бессознательности не может длиться постоянно. У самых занятых людей бывают перерывы в работе; нетерпеливому ребенку приходится скоро переживать минуты, когда удовольствие, так настойчиво им преследуемое, отдаляется на время и становится объектом для размышлений. Самый простой пример подобного состояния представляет случай, когда двигающий импульс задерживается и превращается в спокойное предчувствие: желаемый предмет светится вдали, привлекая к себе страстные взоры, чувство инстинктивной деятельности начинает сознавать себя в форме, так сказать, уверенности в достижении желаемого блага. Мир представляется тогда прекрасным и полным изобилия, и сердце наслаждается, будучи уверенным в неиссякаемых источниках радостей. Это состояние можно назвать зарождающейся фазой сознательного оптимизма. Ум не противопоставляет еще ясно, как резкую антитезу, радостей жизни ее печалям. Он не заботится еще о том, чтобы измерить в точности силу света и тепла, получаемых от золотых лучей счастья. Он уверен только, что земля изобилует источниками наслаждения, что красота и любовь наполняют светом и теплом окружающую его атмосферу. Но очень немногим выпадает на долю счастье сохранить в целости такую наивную веру. Неожиданное страдание, возможность которого не подозревалась ранее, чувство утомления в этой погоне за удовольствием, жестокое разочарование вскоре одним грубым ударом нарушают счастье мечтателя и дают ему почувствовать дисгармонию, внесенную в жизнь злом. Таким-то образом возникает рефлексия и начинает складываться первая смутная оценка жизни. Если же при этом воображением овладевают всецело мрачные факты, то мы получим нечто вроде сознательного пессимизма в его зачаточной форме. Другими словами, в этом случае ум человеческий смотрит на всю совокупность жизни из глубины того мрака, в который повергли его печальные образы несчастья. Таким образом, первое, еще грубое раздумье о мире вызывается тяжелым ударом, нанесенным инстинктивной надежде, а не просто ее непомерностью и пресыщением, как бывает в других случаях.

Такие грубые формы оптимизма и пессимизма весьма часто встречаются в жизни. Когда человеком овладевает какое-нибудь новое радостное чувство, например, разделенная любовь, он инстинктивно представляет себе мир прекрасным и любвеобильным. И, напротив, когда огорчения окружают его печальными тенями, он расположен видеть все в ложном и неприязненном свете. В литературе мы находим то же самое: здесь также часто встречаются первые, еще не вполне оформленные проявления оптимистического и пессимистического настроения. С какой силой, например, сказывается то или другое настроение в невольных восклицаниях, составляющих характерную черту псалмов. То в них слышится ликующая хвала: «Благость Господня наполняет землю», «Небеса да возвеселятся и земля да возрадуется»… То отчаяние и грусть: «Человек — суета, и жизнь его — призрак», «Доколе же будут торжествовать неправедные?» Драматическим писателям также часто приходится представлять эти противоположные состояния человеческого духа под влиянием двух только что описанных нами настроений. У греческих трагиков счастливая развязка вызывает со стороны героя или хора восклицания оптимистического характера о справедливости богов и неизменном торжестве добра над злом. Поразительную противоположность им, как следствие настоящего несчастья, представляют размышления Гамлета о злополучии жизни: «Ибо кто захотел бы переносить удары хлыста и насмешки судьбы, несправедливость притеснителя и презрение гордеца» и т. д.

Итак, таковы первые смутные выражения противоположных склонностей человеческого духа к оптимизму и пессимизму. Но мнения, таким образом возникающие, представляют плод самого узкого и рабского мышления. Более близкое знакомство с жизнью скоро разоблачает перед человеком смешанный и пестрый характер ее явлений. Всякое размышление, достойное этого имени, должно признать два противоположных элемента, свет и тени, составляющие в своей совокупности жизнь. Однако оказывается, что даже после того, как люди научились понимать эту двойственную природу жизни, их размышление продолжает все-таки двигаться по направлению к одному из двух противоположных полюсов. Конечно, жизнь уже не может быть в их глазах олицетворением полного блаженства или безысходного несчастья; но тогда возникает вопрос об относительном количестве того и другого, пропорции, хотя вначале и несколько смутно. Человек, склонный к оптимизму, не говорит прямо, что добро торжествует над злом; он настаивает только на существовании добра, выставляет его на вид, преувеличивает его, а к злу относится, как к чему-то случайному и второстепенному. Точно так же поступает и придерживающийся противоположного взгляда: он смотрит на зло, как на единственный действительный факт; добро же в его глазах является лишь случайным и малозначащим элементом жизни.

Подобные примеры мы можем опять-таки найти в поэзии. Все поэты воспевают горести и радости жизни; но одни из них останавливаются преимущественно на первых, другие — на вторых. Нетрудно указать писателей, которые, признавая вполне двойственный характер жизни, подчеркивают одну ее сторону сильнее, чем другую. В английской литературе примером тому могут служить Байрон и Китс.

По мере того как понимание мира становится яснее и шире, все более и более возрастает и противоположность между оптимизмом и пессимизмом. Мир не представляется уже более как нечто исключительно для единоличного человеческого «я», а, напротив, как местопребывание и удел всех братьев — людей. Предметом оценки является теперь уже не личный опыт одного человека, а коллективный опыт всех людей; смотря по господствующим наклонностям, влияющим на характер этой оценки, возникают новые, более широкие формы оптимизма или пессимизма. Одни видят теперь в человеке существо, в общем, счастливое: ему приходится, конечно, считаться с препятствиями и огорчениями, но вместе с тем к его услугам имеются неисчерпаемые источники самоутешения и радости. Другие же рисуют его как детище несчастия и скорби, на которое радость нисходит только в редкие минуты и обычный удел которого есть страдание. Но ни те, ни другие не заботятся еще о тщательном изучении и сопоставлении фактов из человеческой жизни, чтобы таким образом получить приблизительно верные выводы. Мысль все еще остается произвольной, недисциплинированной, ненаучной.

Размещено в разделах

Философский пессимизм как выражение кризиса культуры

[79]

Судьбы европейского пессимизма — тема весьма объемистая и достойная самостоятельного исследования. Здесь мы ограничимся лишь теми ее фрагментами, которые дают примеры и его необычного философского выражения, каким является учение Г. Файхингера, и его малоизвестных выразителей, преимущественно с культурфилософской установкой, каким был Ф. Майнлендер.

Самыми яркими представлениями европейского нигилизма, как известно, признаются А. Шопенгауэр и Э. фон Гартман. Действительно, сила принадлежащих им философских аргументов в пользу этого миросозерцания и жизненной программы дала мощный толчок развитию пессимистического воззрения в Европе и Азии. Однако, Шопенгауэр называл истинным родоначальником пессимистической философии жизни И. Канта. Итак, кенигсбергский мыслитель и в этой области признается первооткрывателем, отцом воззрений, поставивших под сомнение тезис об абсолютной и безусловной ценности жизни и изначальной осмысленности бытия. Именно такой взгляд на Канта был в начале 20-го столетия поддержан одним из крупнейших знатоков его трудов — упомянутым выше Г.  Файхингером.

Однако формы, которые пессимизм приобрел в системе воззрений последнего или в учении и жизненных решениях последователей Шопенгауэра, лишь с весьма большими оговорками и ограничениями можно согласовать с философией Канта.

Говоря о культурных и интеллектуальных судьбах пессимистического мировоззрения, мы выделим две тенденции, условность различения которых достаточно очевидна и не претендует ни на что большее, как только на способ некоего упорядочения материала, хотя эти тенденции могут и облегчить понимание некоторых духовных процессов в европейской культуре. Первая тенденция представляет пессимизм преимущественно как культурфилософское воззрение, в котором находят отражение взгляды на жизнь, человека и смысл его бытия. Вторая тенденция имеет форму собственно философского учения, представляя истолкование метафизических и гносеологических вопросов, согласованных в решении установками скепсиса и пессимизма.

Эпоха, с которой связывают расцвет пессимистической философии, получила именование модернизма. Хорошо известно, что наиболее впечатляюще дух этой эпохи выразился в постепенно зарождавшемся и все крепнувшем комплексе идей и представлений, в которых концептуализировались ощущения о действии прежде неведомых могущественных сил, помимо и вопреки разуму подчиняющих всю жизнь человека. Через них она связывалась с общим иррациональным космическим процессом, вовлекаясь в его непостижимые катастрофы. Для человека большее значение приобретает неведомое, сфера которого [80] неизмеримо больше, чем знание, всегда неполное, поверхностное и по сути фиктивное, удовлетворяющее лишь известные утилитарные цели. На всем, с чем имеет дело человек лежит отпечаток конечности, бессмысленности и неукорененности. Быстро текущая жизнь не раскрывает бытие, а лишь прикрывает и намекает на его бездонные всепоглощающие тайны. Неудивительно, что философы, писатели, поэты, художники, высказывавшие подобные пессимистическо-нигилистические мысли еще в середине XIX века, определенно выпадали из поля зрения общественного сознания, увлеченного прогрессистскими идеями позитивизма, естественнонаучного оптимизма и социального реформаторства. Судьба Артура Шопенгауэра весьма показательна в этом отношении. Однако, неведомый странный мыслитель уже в 70-е годы становится властителем дум. И таким, что находятся адепты, преобразовывавшие его пессимистическую философскую метафорику в реальную программу личной жизни. Таков Филипп Майнлендер (1841-1876), один из первых и последовательнейших учеников «франкфуртского отшельника».

В свое время мы ввели понятие «биографический тип» 1, чтобы выразить интуицию, ухватывающую и доводящую до понимания смысл связи между структурой и качеством индивидуальных жизней-биографий и таковыми же особенностями той культуры, которой они принадлежат. Люди конкретной эпохи неосмысленно «следуют» ее предписаниям, точнее, в своей жизни воспроизводят основные культурные компоненты, их конфигурацию. Жизнь ныне позабытого, а некогда произведшего некоторое воздействие на впечатлительные, преимущественно артистические умы европейцев, упомянутого Ф. Майнлендера может служить тому примером 2. Сын торговца из германского городка Оффенбах, он с ранних юношеских лет обнаружил неодолимые ярко выраженные гуманитарные наклонности, помешавшие ему наследовать надежную расчетливо-деловую профессию своего отца. Умственным исканиям впечатлительной натуры, в которой уже предчувствовалась хрупкость и капризная изломанность характера молодых людей, составивших поколение декадентов, была как бы предопределена встреча с философией Шопенгауэра. Эта роковая встреча произошла в год смерти философа — в 1860 году, отмеченном и взрывом общего интереса к его метафизической системе. Именно тогда в руки юноши случайно попал том «Мир как воля и представление». Ни один человек до этого не читал этот труд с таким жаром и лихорадочной интенсивностью, с каким поглотил его Майнлендер. И хотя после этого философские штудии Майнлендера продолжались столь же интенсивно, охватывая десятки философских имен и систем, ничто уже не могло победить в нем той зачарованности вдруг открывшимся смыслом бытия и его философской достоверности, какую он воспринял из сумрачной метафизики волевого принципа мира. «Лишь четыре имени перенесут все штормы и перемены надвигающихся времен и исчезнут только вместе со всем человечеством, имена Будды, Христа, Канта и Шопенгауэра», — [81] писал позднее Майнлендер. Характерен сплав имен! Его не следует рассматривать как эклектику, особенно если вспомнить, что и Канта эпоха воспринимала как одного из родоначальников пессимизма.

Критически оценивая творчество мэтра, Майнлендер, впрочем, в философии Шопенгауэра находит нелепости, наслоения, мешающие восприятию ее основной идеи и посвящает свою жизнь ее очищению. В этом он видит и свой нравственный долг перед памятью умершего учителя. Какова же эта идея в восприятии Майнлендера? Она по сути проста — бренность бытия. Критически преодолевая и перерабатывая Шопенгауэра, он постепенно создает собственную философию — «философию избавления», под этим названием и выходит в 1876 году его главный и единственный труд 3. Убедившись в том, что книга «пошла», Майнлендер совершает единственно возможный поступок, в его представлении согласующий необходимым образом жизнь с учением, — кончает жизнь самоубийством. Книга действительно нашла заинтересованного читателя. Нам известны три немецких ее издания XIX веке, что для труда весьма объемистого и лишенного того литературного блеска и остроумия, какими отмечены сочинения Шопенгауэра, было весьма значительным успехом. Смерть Майнлендера мыслилась как необходимая заключительная глава его теоретической системы и таковой действительно воспринималась современниками. Ее эхо прокатилось по Европе, став культурно-этическим событием, и еще долго звучало в мире. Неожиданной иллюстрацией сказанному может служить жизнь знаменитого японского писателя Акутагавы Рюноскэ, если не последователя Майнлендера, то несомненно знавшего его труд и судьбу, глубоко воспринявшего дух европейского философско-эстетического пессимизма. Ему принадлежат великолепные характеристики культуры, о которой идет речь, вскрывающие ее корни, самую суть, и формы ее выражения: «эти великолепные, словно сверкающая цветами радуги испанская мушка, цветы зла», испускающие «величественный аромат разложения». Акутагава покорен описанием «очарования смерти» Майнлендером, «не выпускающей нас из своего круга». Видимо, для самого Акутагавы оно оказалось сильнее сознания «болота декаданса», в которое погружается жизнь человека, отбрасывая мораль, покидая Бога, отказываясь от любви 4.

Какую же идею Шопенгауэра выявил и отшлифовал Майнлендер? Суть воззрений его сводится к внешне парадоксальному отождествлению смерти, процесса умирания с жизнью. Все, что существует, существует как процесс умирания, перехода из бытия в небытие, из наличного состояния в ничто. Каждому предмету этого мира предназначено умереть, исчезнуть, и человеку надлежит обрести отвагу, нравственное мужество, чтобы признать этот факт как удел каждого, ибо целью жизни является не она сама, а ее противоположность — уничтожение. Эта общая устремленность всего сущего не есть результат действия слепых бессмысленных сил: такова воля Бога. Следует обратить внимание на своеобразную трактовку теизма в концепции Майнлендера, в которой и заключен источник его пессимизма. В ней причудливым образом [82] сплелись мотивы платоновского (шире неоплатонического) учения о Первоединстве и христианизированной сотериологии. Изначально было абсолютное, совершенное, неподвижное Бытие, всеохватывающее нерасчлененное, самому себе равное Первоединство. Увы, мы, находящиеся в мире призрачного бытия бесконечных становлений и исчезновений, ничего более о нем знать и сказать не можем. Это Первоединство Майнлендер называет Богом. Но был ли тогда Бог всемогущ и абсолютно свободен? Решая эту проблему, Майнлендер демонстрирует своеобразную диалектическую хитрость. Бог всесилен, но только в свободе к существованию и в изменении своего модуса. Таким модусом явился его переход от истинного своего первобытия в неистинное бытие мира, лишенного целостности, распадающегося на множественности отдельных частных существований, каждое из которых, и сам мир в целом, стремиться к небытию. Это означало смерть Бога, выступающую в форме жизни этого мира: «Бог умер, и его смерть стала жизнью мира». Учение о смерти Бога стало сущностью своеобразного атеизма Майнлендера, сводящегося к формуле, что «миру недостает» Бога, вследствие его собственной смерти. Таким образом, перед нами концепция танатологии, пытающаяся преодолеть упрощенный биологически окрашенный фатализм, как «проклятие смерти», тяготеющее над всякой тварью и человеческим родом, вовлекающее их в бездонную воронку всепоглощающего небытия, к которому устремлена «слепая Природа». Порождая своей смертью здешний мир, Бог передает ему свою свободу к бытию, жизни. Она противостоит воли к смерти. Мы видим повсеместно проявление этого стихийного стремления к жизни в размножении растений и животных и продолжению рода. Оно задерживает факт перехода в ничто, создавая иллюзию вечности жизни. И только человеку, полагает Майнлендер, свойственно воплотить принцип безусловной смерти. Разве он не проявляется в сознательном сохранении девственности, этого способа «любования смертью», безразличии, и, наконец, в совершении самоубийства? Ведь все эти поступки согласуются с самой божественной волей.

Метафизика смерти дополняется Майнлендером и культурфилософскими аргументами. Их существо удивительным образом совпадает со строем мысли Эдуарда фон Гартмана: Его «Философия бессознательного», получившая неизмеримо большую известность в интеллектуально-художественной среде Европы, чем труд Майнлендера, возможно, более последовательна и утонченна, но в принципиальном содержит такие же установки и конечные выводы — на чем сходятся все исследователи европейского пессимизма ХIХ века 5. Существо этих аргументов Майнлендера достаточно банально. В них угадываются мысли о природе неравенства и насилия, волновавшие европейскую философию периода Просвещения, начиная от Гоббса и до Руссо. Только в ситуации своего первоначального природного состояния человек обладал действительной свободой, не скованной никакими общественными ограничениями и нравственными принципами. Но достижение полноты бытия индивида, логика его [83] эгоизма неизбежно ведут человека к конфликту с себе подобным. Стремление к обеспечению безопасности служит основанием учреждения особых установлений, из которых рождается государство со всеми его атрибутами принуждения, ограничения и подавления человека. Счастье становится абсолютно невозможным, а личная жизнь лишенной смысла. В ней человек встречает только конфликты, страдания, борьбу злых начал. Каждый живет по программе самоутверждения личной воли, в стремлении к господству над другими; имеется только один осмысленный поступок для человека, стремящегося к избавлению от тягот бессмысленного бытия — добровольная смерть. Следовательно, государство и общество должны стремиться к такому устроению, при котором формировалась бы культура понимания бесцельности жизни и сотрудничества с Богом в его стремлении к ничто. Финальным актом исторического бытия человека должен бы стать акт коллективной добровольной смерти всех: тогда через смерть культуры осуществится до конца истинная смерть Бога.

Нетрудно увидеть, что трагический пессимизм Майнлендера был частным случаем выражения нарастающих тревожных мыслей, питаемых не только факторами складывающегося общественного и культурного порядка жизни с ясным ощущением порога эпохи и неопределенности будущего, но и токами, идущими из мира большой науки, наполнявшейся в то время новыми представлениями о конечности мироздания, его катастрофических процессах и энергетическом финализме, не укладывающихся в традиционные детерминистические схемы новоевропейского мышления. Ответом на этот духовный катаклизм было становление новых форм культурно-нравственных идентификаций и культурно-исторических ориентаций человека. В них заметное место заняли нигилистический пессимизм и катастрофическое мироощущение, метафизика конца и эстетизация смерти как фундаментальной человеческой и культурной положительной ценности 6.

Было бы неверным и слишком поспешным заключать, что философия пессимизма неизбежно порождала чувства отчаяния, безнадежности, бессилия и покорности судьбе, толкала на отчаянные поступки, заканчивавшиеся нередко добровольным уходом из жизни, воспеванием смерти как страстно желаемого освобождения от тягостных пут бытия.

Уже Ницше, который как известно, наряду с А. Шопенгауэром относится к корифеям европейского пессимизма, противопоставил принципу безнадежности принцип воли к жизни, самоутверждения и героизма. Своеобразную редакцию «героического пессимизма», оптимизма вопреки безнадежности представил Г. Файхингер. Возможно, он крупнейший представитель этой версии пессимизма в 20-м веке, хотя и не получил признание в этом своем качестве. Мы также не будем останавливаться на этой стороне его учения, ограничившись несколькими цитатами из его автобиографического очерка 7.

Ядро кантового пессимизма он видит в учении Канта об антиномиях, ограничивавших абсолютистские притязания разума. Обоснованию этого [84] положения и раскрытию сути интеллектуального практицизма посвящает в дальнейшем свои размышления Файхингер. Но в начале он проходит испытание искусом шопенгауэровского пессимизма. И для его продуктивного истолкования он находит аргументы. «Шопенгауэровский пессимизм стал для меня фундаментальным и постоянным содержанием сознания… Но я не нахожу, что такое состояние сознания ослабляет биологическую и нравственную энергию. Напротив, я принадлежу к тем, которым лишь пессимизм вообще дает возможность вытерпеть жизнь и которыми он даже придает нравственную силу». Более того Файхингер полагает, что только пессимизм может дать и гарантировать объективный взгляд на мир и реальное положение вещей. Если рациональное принципиально ограничено, то истинное господство остается за иррациональным и его представителем и выразителем — волей. Мышление, в понимании Файхингера, выступает орудием воли, оно несамостоятельно. Но руководимое волей, то есть в виде практического разума, мышление обретает новую силу и возможности. «Эта ограниченность человеческого познания, которую Кант неустанно подчеркивал, отныне не представлялась мне прискорбным недостатком человеческого духа по отношению к возможному высшему духу, который не связан такими границами. Ограниченность человеческого познания отныне представляется мне необходимым и естественным следствием того обстоятельства, что мышление и познание являются только средством для достижения жизненных целей». Итак, практический разум это инструментальный разум и Файхингеру предстояло выяснить, какими орудиями он пользуется выполняя целевые установки воли. Так были положены жизненно-этические основания для перетолкования интеллектуального обретения человека в духе преходящим форм его приспособления к жизни, что дало начало развитию фикционализма.

В исследованиях, посвященных этому немецкому мыслителю и его учению, обычно делается гносеологический уклон: фикции как феномен познания. Это, в действительности, существенное сужение его воззрений, находящееся в несогласии с собственными представлениями философа о роли и значении фикций как культурного явления, оно не согласуется и с тем, что сама фикционалистская теория может быть истолкована и как особая интеллектуальная мимикрия пессимистического принципа либо же его частое выражение. Упускают из виду, что сам Файхингер 8 является одной из ярких фигур философского пессимизма в Германии. Увлечение установлением родственности «фикциологии» с различными версиями позитивной философии: прагматизмом, операционализмом и проч., сдвинуло оценки именно в сторону гносеологического восприятия этого учения вне контекста его зарождения и развития, в том числе, как фазы эволюции пессимизма Файхингера. Наконец, широчайший отзвук, который получила эта теория буквально с момента ее публикации и попытки постичь ее на всем фоне культурной деятельности, неутомимо длившиеся в течении почти двух десятилетий, также доказывают ее теоретико-культурный, если не вообще культур-философский смысл.

• [1] См.: Солонин Ю.Н. Русское духовенство и русское Просвещение XVIII века // Русская философия: новые решения старых проблем. 2-й Санкт-Петербургский симпозиум историков русской философии. СПб, 1993. С. 29-32.
  
• [2] Его настоящее имя было Филипп Батц.
  
• [3] Mainlander Ph. Die Philosophie der Erlosung. 2-te Aufl. Berlin, 179.
  
• [4] Акутагава Рюноскэ. Паутина. Новеллы. М., 1987. С. 103-104, 355.
  
• [5] Chamot M. Filozofia zbawienia Philippa Mailendera / Colloquia Communia. 1985, N 3/6. S. 21-28.
  
• [6] С 70-х годов можно фиксировать неуклонный рост философского и культур-теоретического интереса к проблеме нигилизма, как одной из форм универсального пессимизма и философии бессмысленного. В разных отношениях эта проблема интересовала Эрнста Юнгера и его оппонента М. Хайдеггера. С ней закономерно связывали идеологию и практику революционаризма и анархизма, тоталитаристские стремления, вопреки их «созидающим» интенциям, бунтарские установки юнократизма и волну феминистического протеста. См.: обзор проблематики и ее типологизацию с учетом генезиса основных идей нигилистических учений — Winifred Weier. Die definitorishen Ursprunge des Nihilismus // Studia Philosophica. 1974. Vol. 34. S. 162-199 (Jahrbuch der Schweizarischen philosophischen Gesellschaft).
  
• [7] Vaihinger H. Wie die Philosophie des Als-Ob entstand // Philosophie der Gegenwart in Selbstdarstellungen. Berlin. Bd. 2., 1921.
  
• [8] Г. Файхингер (1852-1933). Известен как автор знаменитого «Комментария» к «Критике чистого разума», инициатор создания Кантовского общества и журнала «Kant-Studien». Историко-философское место Файхингера, особенно относительно философской мысли XX века, еще требует своего определения. Фикционализм Файхингера, ставший философским фактом в 1911 году был освоен самыми разными течениями мысли, в т.ч. социально-политической. Частота употребления термина «фикция» и некоторые его смысловые нюансы в трудах В.И. Ленина перед войной наводят на мысль об известном влиянии этой теории на теоретический язык радикального марксизма (у Р. Люксембург).

Философия пессимизма | Лидия, неисправимый гуманитарий

Все будет хорошо, или все будет плохо? Помните ведь этот завязший уже в зубах тест о стакане, до середины наполненном водой? Он наполовину полон или пуст? Ответ выдает в вас оптимиста или пессимиста.

И тех, и других вокруг полно. Вера в то, что дальше будет лучше, помогает жить. Вообще существование оптимизма — непременное условие общественного развития. Если бы люди не думали о будущем в позитивном ключе, у них не было бы никакого стимула к деятельности.

Взято из открытого источника в Яндексе

Но зачем нужен пессимизм? Он нужен как противовес безудержному оптимизму, чтобы тот не терял почвы под ногами.

Пессимистический взгляд на мир столь же стар, как и само человечество. Сам термин происходит от латинского pessimum, что означает «наихудший». Идея о том, что дальше будет только хуже, господствовала в древней философии. Гесиод ясно выразил ее в своем представлении о Золотом веке, который был когда-то давно и характеризовался тем, что человеческое существование было гармоничным. Люди и боги дружно жили бок о бок, не было противоречий, войн, насилия.

Взято из открытого источника в Яндексе

Этот Золотой век остался в прошлом, человечество с тех пор испортилось и неуклонно идет к гибели, раздираемое всеми страстями одновременно. Повод для пессимизма у древних людей (как и современных) был буквально перед глазами — реальная действительность не радовала своей безмятежностью. Люди часто злы, завистливы, глупы, идут к своей цели по головам и готовы растерзать за понюшку табака. Не все, конечно, но многие. То есть пессимизм философов был связан с представлением о несовершенстве человеческой природы. Они не ждали от людей ничего хорошего.

С появлением религий, где зло понималось как онтологическое начало (гностицизм, например), пессимизм мыслителей приобрел еще более глубокие основания. Ведь если зло — одна из основ мира, побороть его невозможно. Значит, и все попытки такой борьбы бессмысленны. Что остается? Смириться с неизбежным. Ничего хорошего все равно не будет.

Взято из открытого источника в Яндексе

Философы-иррационалисты обосновывали свой пессимизм несколько по-иному. Согласно им, мир это хаос, и никакие наши попытки ввести в него какое-то разумное начало не могут привести к успеху. Что разумного может быть в хаосе?! Особенно отчетливо такие пессимистические идеи мы видим в философии Артура Шопенгауэра. Жизнь, с его точки зрения, совершенно бессмысленна. так что остается — умереть? Можно… но зачем? Ведь смерть тоже лишена всякого смысла. Так что, раз родился, влачи уж свое существование. Займись вон искусством, что ли… Это единственное достойное дело, согласно Шопенгауэру.

Идеи пессимизма в ХХ веке и сейчас успешно борются с оптимистическими концепциями. Аргументов у пессимистов все прибавляется. Например, научно-технический прогресс. Когда он начался, то на первых стадиях вызвал большой подъем оптимистических надежд в обществе. Ну и, к чему все свелось в конечном результате? К электронным браслетам? Поголовному чипированию? К тому, что товарищ майор, копающийся в вашем закрытом аккаунте, заводит уголовное дело за картинку, которую ты постил пять лет назад?

Взято из открытого источника в Яндексе

Вы знаете. что каждый взлет ракеты сжирает какие-то дикие тысячи кубометров кислорода? А где его восполнить, когда даже леса Амазонки вырубают ради сиюминутной прибыли каких-то корпораций? И т.д.и т.п. Образ нынешнего пессимизма воплотился в шведской девочке Грете. Хотя сама-то девочка вполне себе оптимистка, верит, что можно достучаться до людей, вывести ситуацию из тупика.

Так что, в итоге, все будет плохо?! Да нет, конечно. Общество — слишком сложная система, чтобы возобладала одна тенденция. Где-то убудет, где-то прибудет. Так говорим мы, оптимисты.)))

Конечно, против законов природы не попрешь. Все живое рано или поздно умирает. И что? Провести свою жизнь в нынье и плаче? Или использовать отмеренное время содержательно и позитивно? Выбор за каждым.

Буду благодарна, если вы дадите ссылки в своих соцсетях на мой канал и эту статью.

Читайте еще:

Эпатаж в искусстве: это эстетично?

Милитаризм & пацифизм: возможен ли вечный мир?

Канал, где есть легкие интересные статьи:

Исчезнет ли платье совсем из женского гардероба?

«Осторожно, люди!»: как стать оптимистом за два месяца

12 июля 2013

В своем блоге легендарный ведущий Русской службы Би-би-си Сева Новгородцев смотрит на новости дня порой под самым неожиданным углом.

Аудиоверсию рубрики «Осторожно, люди!» слушайте также в программе «БибиСева», которая выходит в интернет-эфир на сайте bbcrussian.com ежедневно по будням в 19:00 по Москве (15:00 по Лондону). Подкаст программы можно загрузить <documentLink href=»» document-type=»»> здесь</documentLink>.

<documentLink href=»» document-type=»»> Программа «БибиСева» на сайте микроблогов Twitter</documentLink>

<documentLink href=»» document-type=»»> Предыдущие блоги «Осторожно, люди!» и отрывки из «БибиСевы»</documentLink>

«Осторожно, люди!»

Оптимизм (от лат. optimus — «наилучший») — это взгляд на жизнь с позитивной точки зрения, уверенность в лучшем будущем. Оптимизм утверждает, что мир замечателен, из любой ситуации есть выход, всё будет хорошо.

В философии оптимизм ассоциируется с Готфридом Лейбницем, который считал, что мы живём в «лучшем из всех возможных миров».

Пессимизм (от латинского слова pessimus — «наихудший») — отрицательный, негативный взгляд на жизнь. Это явление старо, как само человечество, от Гесиода и до наших дней каждая эпоха считала себя наихудшей.

Видимо, люди особо чувствительны к бедствиям своего времени, и этот вид пессимизма — естественная иллюзия.

Пример оптимизма и пессимизма — это суждение о стакане, заполненном водой наполовину. Оптимист полагает, что такой стакан наполовину полон, а пессимист — что стакан наполовину пуст.

Каждый человек начинает свою жизнь в оптимизме, родители верят в уникальность и одаренность своего дитя. Их уверенность передается ребенку. Идут годы, многое из задуманного достичь не удается, человек «приземляется» с небес на землю, его розовые очки разбиваются о разочарования, оптимист превращается в пессимиста. Он чувствует, что жизнь проходит мимо, появляется ощущение безнадежности.

Пессимист превращается в брюзгу, постоянно показывает свое недовольство. Он бездействует — зачем прилагать усилия, если все закончится провалом?

Если переход из оптимистов в пессимисты совершается естественным путем, то обратный путь можно проделать только через определенные занятия.

Наука дошла и до этого, спешу поделиться.

Профессор Элейн Фокс из Эссекского университета сканировала на томографе глубоких пессимистов и пришла к выводу, что у них мозговая ассиметрия. Правое полушарие работает активнее левого.

Она рекомендует медитацию, начинать с 10 минут, доводя до 20, каждый день. Сесть в тихом месте, сосредоточиться на своих физических ощущениях, скажем весе своего тела или дыхании. Жить только в настоящем моменте.

Ощущать биение сердца, представлять, как оно гонит кровь по телу. Если во время медитации станут появляться тревожные мысли (не забывайте, что вы — пессимист с многолетним стажем!) — относитесь к ним как к радиопередаче, которую вы слушаете в пол-уха. Такой звуковой фон.

Не давайте своим мыслям ярлыков — «хорошая», «плохая». Относитесь к ним ровно, рассматривайте их с интересом, добротой. Со временем вы научитесь реагировать на тревожные мысли без паники.

Мне, например, в конце июля надо в налоговую инспекцию вносить довольно большую сумму, которой у меня пока нет. Это беспокоит, вызывает припадки пессимизма.

Времени мало, осталось всего две недели. До оптимизма мне явно не домедитировать.

Можно, оставаясь пессимистом, идти занимать у знакомых.

При этом все равно придется притворяться оптимистом.

Иначе ни за что не дадут.

Ваши комментарии

Великие оптимисты и пессимисты

Великие оптимисты

Величайшим оптимистом, без сомнения, можно назвать Людовика XIV. Он наслаждался жизнью во всех ее проявлениях, окружал себя красивейшими женщинами, увлекался, влюблялся, заводил романы. Не случайно время его правления осталось в истории Франции ярким периодом, наполненным различными событиями, которые касались как самого короля, так и его ближайшего окружения.

 

Великие пессимисты

Весьма пессимистичной женщиной была жена Людовика XIV – испанская принцесса, инфанта Мария-Тереза. Она была робка, неинтересна, любила тишину, большей частью находилась в одиночестве, проводила время в молитвах или чтении. Немудрено, что жизнелюбивый монарх Людовик XIV не обращал на нее никакого внимания, предпочитая развлекаться на стороне.

 

Великие оптимисты

Маршал Ришелье, правнучатый племянник великого кардинала, был известен как человек ветреный и увлекающийся женщинами. Сменив трех жен и множество любовниц, он и к женской неверности относился весьма снисходительно. Застав свою жену с любовником, он весело посоветовал ей быть осторожнее, чтобы избегать неловких ситуаций, ведь на его месте мог оказаться кто-нибудь посторонний.

 

Великие оптимисты

Один из президентов Франции Шарль де Голль отличался большим оптимизмом. Люди, общавшиеся с ним во время становления его политической карьеры, отмечали его неиссякаемую веру в успех. Именно благодаря этой вере де Голль смог в итоге получить президентское кресло.

 

Великие пессимисты

Известный скульптор Микеланджело отличался довольно неуживчивым характером и непривлекательной внешностью. Он всю жизнь искал чувство, созвучное своему, однако так и не преуспел в этом деле, что постепенно ввело его в глубокую меланхолию.

 

Великие оптимисты

Среди великих людей одним из самых больших оптимистов считался Жан Жак Руссо. Этот француз считал человека величайшим творением Вселенной, существом совершенным, изначально не имеющим никаких недостатков. С оптимизмом он относился и к обычной жизни. Все жизненные неудачи, даже самые серьезные, он встречал с улыбкой, чем немало удивлял своих друзей и родственников. Известен случай, когда из-за своего оптимизма он даже поссорился с женой, которая сочла его реакцию на неприятности чересчур легкой.

 

Великие оптимисты

Великая итальянская актриса Софи Лорен известна своим оптимизмом. Еще будучи совсем молодой, она, вооруженная лишь собственной красотой и верой в удачу, решила выбраться из нищеты, окружавшей ее. С возрастом оптимизма у Софи Лорен не убавилось. Великая актриса, как отмечают ее друзья, любую неприятность воспринимает с улыбкой и умеет находить в ней положительные стороны.

 

Великие пессимисты

Солист группы Depesh mode Дэйв Гэхан выражает свой пессимизм в творчестве. Тексты песен наводят на мысли о несовершенстве мира, да и музыка подобрана соответственно. Пессимизм Гэхана стал уже той особенностью, которая отличает эту группу от многих других, ее своеобразной маркой.

 

Великие оптимисты

Оптимисткой была русская балерина Майя Плисецкая. Возможно, успешная карьера повлияла на такое мироощущение балерины, а может быть, личная жизнь. Как бы то ни было, ученики ее школы в Мадриде отмечали: «Оптимизм Майи Михайловны был поистине неиссякаем, она и нас умела им заразить».

 

Великие оптимисты

Двукратному чемпиону мира по автогонкам «Формула-1» немцу Михаэлю Шумахеру именно оптимизм помог восстановиться после тяжелой травмы и вновь вернуться в спорт. Друзья Михаэля не ожидали, что он решит вернуться, но вера в удачу не покидает великого гонщика. «Мне повезло, что все окончилось хорошо. Значит, повезет и дальше».

 

Великие оптимисты

Известный французский кутюрье Пьер Карден отличается легким характером и оптимизмом. Он верит в удачу, умеет ее использовать, и фортуна благоволит к нему. Его коллеги считают, что оптимизм Кардена помог ему стать популярным, завоевать мировую известность.

 

Великие пессимисты

Великий композитор Людвиг ван Бетховен отличался пессимистическим взглядом на мир. Впрочем, жизнь не особенно баловала его. Гений не находил признания, к тому же прекрасные дамы не жаловали его своим расположением. Всю жизнь гениальному композитору приходилось ограничиваться дружескими отношениями с красавицами, к которым он частенько питал подлинную страсть.

 

Великие оптимисты

Оптимизмом отличался великий советский композитор Сергей Прокофьев. Несмотря на то что его творчество не находило отклика в обществе, а наоборот, всячески порицалось, он продолжал писать музыку, полную света, жизни и солнца. Он умел не переносить свои проблемы на творчество, которое по сей день вселяет оптимизм в наши души.

 

Великие пессимисты

Известен своим пессимизмом французский писатель Виктор Гюго. Все воспоминания, оставленные его современниками, свидетельствуют об этом. В дневнике одной парижской художницы была найдена такая запись: «Он сказал мне, что все его былые неприятности – это ерунда по сравнению с теми, что ожидают его впереди. Гюго всегда был немного мрачен, но в этот раз он превзошел самого себя».

 

Великие оптимисты

Наверное, никто из поэтов не пользовался такой популярностью и признательностью при жизни, как Вольтер. В свое время среди современников он занимал место чуть ли не полубога, поскольку именно перед ним преклонялись, как перед высшим существом. Зачастую его мнение о чем-либо значило больше, чем слово какого-то высокопоставленного чиновника. Несмотря на свою внешнюю безобразность, Вольтер никогда не терял прекрасного расположения духа и природного жизнелюбия.

 

Великие пессимисты

Великий английский писатель Чарльз Диккенс был очень несчастен в браке. Возможно, именно это обстоятельство наложило неизгладимый отпечаток на мироощущение писателя. Постепенно он разучился радоваться жизни и, несмотря на грандиозные вечера, которые он устраивал для выдающихся личностей того времени, так не смог полностью наслаждаться своим благополучием и общественным положением.

 

Великие оптимисты

Поэта Гете принято считать истинным баловнем судьбы. По крайней мере, во всем, что касалось его взаимоотношений с противоположным полом, а также в вопросах творчества судьба была благосклонна к этому гениальному человеку. Женщины его боготворили, и уже в ранней юности поэт добился всеобщего признания и славы.

 

Великие пессимисты

Пессимистом был русский писатель Николай Васильевич Гоголь. Его самоощущение было продиктовано особенностями эпохи и отражалось в его творчестве позднего периода. Даже в успешные дни Гоголь недоверчиво относился к своему счастью, считал его случайным. «Удача переменчива», – любил говорить писатель.

 

Великие оптимисты

Величайшим оптимистом можно считать Дейла Карнеги. Он смог разработать теорию, позволяющую не только повысить настроение, но и поддерживать его таким постоянно. Дейл Карнеги обрел подлинную популярность во всех странах мира именно потому, что его принципы одновременно просты и эффективны. Самое интересное, что свои теории Карнеги более чем успешно использовал в собственной жизни, благодаря чему добился очень многого.

 

Великие пессимисты

Среди представителей русской интеллигенции не так много пессимистов, так как свойственные им качества не находили отражения в натуре российского человека. Пожалуй, одним из наиболее близких к пессимистической доктрине творческих людей среди наших соотечественников является Михаил Юрьевич Лермонтов:

 

И скучно, и грустно, и некому руку подать

В минуту душевной невзгоды…

Желанья!. . Что пользы напрасно и вечно желать?..

А годы проходят – все лучшие годы!

 

Любить… Но кого же?.. На время – не стоит труда,

А вечно любить невозможно.

В себя ли заглянешь? Там прошлого нет и следа:

И радость, и муки, и все там ничтожно…

 

Лермонтовский Печорин – типичный пессимист, считающий любовь глупым, нелепым, угнетающим и отравляющим жизнь чувством, которое отвлекает мыслящего человека от серьезных дел, мешает ему быть «героем». Он всячески старался избежать состояния любви, боялся стать зависимым, потерять свою духовную свободу. Но его возвышало в собственных глазах то, что женщины любят его и готовы ради него на все. Однако это не приносило ему радости и удовольствия, он так и оставался мрачным и несчастным. Эгоистичное и равнодушное отношение к чувствам других истребило в Печорине лучшие качества, омрачило и его жизнь, и жизнь других людей.

 

Великие оптимисты

Оптимистом былвеличайший русский поэт и писатель Александр Сергеевич Пушкин:

 

Друзьям

Богами вам еще даны

Златые дни, златые ночи,

И томных дев устремлены

На вас внимательные очи.

 

Играйте, пойте, о друзья!

Утратьте вечер скоротечный;

И вашей радости беспечной

Сквозь слезы улыбнуся я.

 

Осень

Унылая пора! Очей очарованье!

Приятна мне твоя прощальная краса —

Люблю я пышное природы увяданье,

В багрец и золото одетые леса.

 

В их сенях ветра шум и свежее дыханье,

И мглой волнистою покрыты небеса,

И редкий солнца луч, и первые морозы,

И отдаленные седой зимы угрозы.

Философия исторического пессимизма. Лекция 5

Альтернативная история

Лекция 5. Философия исторического пессимизма

Правила существуют для того, чтобы их нарушать. Я придумал правила игры: говорить совсем не то, что обещал. А теперь я решительно отвергну их и начну новую лекцию с того, чем закончил предыдущую. Надеюсь, читатель помнит, что сторонников исторического детерминизма я вроде бы зачислил по ведомству ретроградов и унылых пессимистов. Что ж, присмотримся поближе к дихотомии «оптимизм/пессимизм».

Как я говорю своим студентам: «Я старый человек, поэтому помню, что во времена зрелого и позднего застоя марксистско-ленинская философия на современном этапе именовалась „философией исторического оптимизма“. В соответствии с законами истории, которые были открыты Марксом, Энгельсом, Лениным и творчески осмыслены современными марксистами-ленинцами, под мудрым руководством нашей партии, ее ленинского ЦК и лично дорогого Леонида Ильича мы неуклонно двигались от развитого (или развитого) социализма к коммунизму и потому не только могли, но и обязаны были смотреть в будущее с оптимизмом».

А философия исторической альтернативы при ближайшем рассмотрении оказывается в значительной мере философией исторического пессимизма. Как-то так получается, что нереализовавшиеся возможности, «потерянные дороги», по выражению Ю. Лотмана (почувствуйте интонацию!), оказываются лучшими, нежели те, что реализовались.

Концентрированным воплощением такого взгляда на альтернативную историю является недавно вышедшая книга Владимира Лещенко «Ветвящееся время. История, которой не было». (Она появилась в начале 2003 года, и я ознакомился с ней уже после того, как написал третью свою лекцию — «Сад расходящихся тропок», — так что, честное слово, никакого плагиата, просто оба мы совершенно независимо заимствовали один и тот же образ у Борхеса. Оговорюсь сразу: не собираюсь обсуждать ни методологические основания этой книги, ни ее идеологическую направленность.) По В.Лещенко, любая (точнее, почти любая) развилка истории приводит в нашей Реальности к результату заведомо худшему, чем это могло произойти в Реальности альтернативной.

Несколько примеров. Предположим: не Рим победил Карфаген в Пунических войнах, а наоборот. И вот расцветает могучая Карфагенская империя, под гегемонией которой благополучно существуют державы галлов, даков, фракийцев, и все вместе они дают отпор гуннам, готам, франкам и вандалам, так что последствия Великого переселения народов «не были бы столь катастрофическими, как в реальности, когда цивилизация в Европе была практически сметена».

Если бы не удались перевороты Петра I либо Елизаветы Петровны и у власти остались царевна Софья или Анна Леопольдовна с Иоанном Антоновичем, если бы Россия капитулировала перед Францией в 1812 году, если бы, наконец, победили декабристы, то виртуальное прошлое, виртуальное настоящее и виртуальное будущее России были бы куда как лучше, чем сейчас: мы не обезьянничали бы перед Западом, сохранили свои национальные основы, взяв, при этом у заграницы самое лучшее, у нас было бы смягчено и значительно раньше вовсе отменено крепостное право, мы имели бы вполне демократическую конституцию с сохранением неких элементов сословного строя, Россия не потеряла бы Аляску, а, напротив, распространилась до Калифорнии и установила протекторат над Гавайскими островами. Наука и культура достигли бы невиданных высот, в том числе и потому, что еще в начале 60-х годов позапрошлого века «живы и Пушкин, чей убийца даже не попал в Россию (с какой это стати принимать на службу в русскую гвардию нищего французского эмигранта с сомнительными сексуальными наклонностями?), и Лермонтов, не сосланный на Кавказ и стяжавший себе славу русского Байрона». Словом, по выражению самого В. Лещенко, «подлинно Золотой век». И все это без жутких потрясений, без «радикальных реформ».

Заметим, что прекрасное будущее было возможно не единожды, но каждый раз что-то не получалось. То же можно сказать и о взгляде автора «Ветвящегося времени» на советскую историю. Даже в том — явно не слишком симпатичном ему — варианте альтернативной истории, где во время второй мировой войны СССР выступает союзником нацистской Германии, фашистской Италии и императорской Японии против западных «гнилых демократий», наличествуют свои светлые стороны. После победы — конечно же, не демократий — «Советский Союз не понес тех колоссальных потерь, которыми обернулось для нашей страны нападение гитлеровской Германии. Не погибли двадцать семь миллионов человек, неразрушенными остались 1410 больших и малых городов и десятки тысяч сел и деревень». И даже «уровень жизни относительно высок — ведь не было тех не поддающихся подсчету потерь, нанесенных экономике страны войной и необходимостью послевоенного восстановления».

А уж о послевоенном периоде и говорить нечего. Если бы после смерти Сталина к власти пришел Лаврентий Павлович Берия, то все было бы просто замечательно. Никаких непродуманных амнистий (хотя безвинных отпустить все же надо), никакого волюнтаризма в сельском хозяйстве и всего такого прочего. Правда, «МГБ беспощадно подавляет в конце 50-х — начале 60-х первые проявления антисоветских тенденций в среде интеллигенции, прежде всего Москвы и Ленинграда. Те самые, что дали начало пресловутому диссидентскому движению. И в дальнейшем все реальные антикоммунистические силы просто уничтожаются всемогущим МГБ на ранней стадии». Но, может быть, это не так уж плохо? Ведь «в середине шестидесятых годов советский корабль с человеком на борту совершает облет Луны. Несколько позже, незначительно опередив американцев, именно советский космонавт впервые высаживается на поверхности естественного спутника Земли». Вот какого прекрасного будущего лишил нас «внутрипартийный переворот», организованный Хрущевым. Что же касается событий наших дней, то В.Лещенко не жалеет гнева и сарказма по адресу «прорабов перестройки». Он признает, что в иной, неперестроечной Реальности могло произойти определенное «закручивание гаек» («диссидентов на свободе почти не остается, а уже сидящих перестают выпускать на свободу»), но не видит в этом чего-либо ужасного: «Подобные действия встречают понимание и, более того, одобрение абсолютного большинства населения». Плач по упущенным возможностям завершается следующим пассажем: «Подведем итог, какой могла бы быть жизнь у всех нас, включая читателей этой книги, в данной ветви истории, в начале XXI в. То была бы, думается, обычная жизнь, весьма похожая на ту, что имела место в 70-е и 80-е гг. Со своими непростыми проблемами, с цензурой, с полными холодильниками и не очень — полками магазинов. С дешевыми билетами на поезда и самолеты, дешевой водкой, колбасой и дорогими „Жигулями“. С иномарками, редкими, как белые вороны. С Афганистаном и политзаключенными. С ВЛКСМ, пионерской организацией и с единой страной безо всяких границ и таможен от Кушки до Владивостока. Без Интернета, НТВ, „макдоналдсов“. И может быть, что и без чернобыльской катастрофы. Без организованной преступности, замерзающих городов, веерных отключений электричества, наркомафии, кокаина, „экстази“ и СПИДа. Без Карабаха, Ферганы, Тбилиси и Грозного. То есть с мирными Карабахом, Ферганой, Тбилиси и неразрушенным Грозным». А вместо этой — пусть и не райской, но вполне приличной — жизни настал у нас, как было сказано в фильме «ДМБ-2», «полный армагеддец и апокалипсец».

Но вот что любопытно: это апокалиптическое и «армагеддическое» видение реализовавшихся вариантов истории касается почти исключительно нашего Отечества. Нет, конечно, В. Лещенко признает, что на Западе не всё и не всегда идет по оптимальному пути, — вспомним, как он оценивает историческое развитие в случае победы Карфагена. И все же… Вот монголы доходят до «последнего моря» и покоряют Европу. «В Париже, Милане, Риме, Геттингене, Тулузе и Мюнхене самовластно распоряжаются ордынские баскаки, выколачивая плетьми и саблями дань из оставшихся в живых. […] В пепел обратились библиотеки… Прервались традиции университетского образования, архитектурных и художественных школ, литературы и богословия… А ныне, в XXI в., Европа только-только направляет на звезды первые телескопы, спускает на воду первые неуклюжие пароходы, дивится первым опытам с электричеством, робко запускает в небо первые воздушные шары».

Реальность, в которой СССР вместе с державами «оси Берлин-Рим-Токио» покоряет Европу, ужасна для побежденных. «Европа, жестоко истерзанная, растоптанная, медленно умирает. По-прежнему дымят трубы крематориев в гитлеровских лагерях смерти — Аушвице (Освенцим), Дахау, Маутхаузене и многих других. […] Искореняется высокая европейская культура, закрывается большинство учебных заведений, вплоть до средних школ и лицеев. Уничтожены все европейские университеты, а тех, кто осмеливается тайно преподавать и учиться, ждет концлагерь». И т.д. и т.п.

И даже — казалось бы, вполне частная тема, — если бы де Голль не пришел к власти в 1958 году, последствия для Франции были бы катастрофическими. «Как видится автору, события в этом случае могли развиваться по двум направлениям — плохому и очень плохому». Не буду разбирать эти версии — В. Лещенко ясно их охарактеризовал.

Но ведь ничего из вышеописанного на Западе не произошло. И получается, что (опять же, как правило) все реализовавшиеся варианты исторического развития были неблагоприятны (а иные — перестройка, например, — просто гибельны) для нашего Отечества, а для Запада — наоборот. У них — «все к лучшему в этом лучшем из миров», у нас — «все к худшему в этом худшем из миров». Вот она, философия исторического пессимизма!

При этом никак не возможно объяснить подобные воззрения лишь идеологической позицией автора «Ветвящегося времени». Ведь А. Оболонский, явный идейный антипод В. Лещенко, в упоминавшейся мною книге «Драма российской политической истории: система против личности» также скорбит об упущенных возможностях, также утверждает, что история России пошла по наихудшему из возможных путей.

А вот на Западе приверженцы альтернативной истории настроены куда оптимистичнее. Я уже упоминал о сборнике трудов американских военных историков «А что, если бы?.. Альтернативная история». Нет, и у них не только «все к лучшему». Например, рассматривается поражение римских войск от рук варваров-германцев в 9 году н.э. в Тевтобургском лесу. Это поражение привело к тому, что Германия от Рейна до Эльбы освободилась от непродолжительного (около восемнадцати лет) римского владычества и никогда более под него не попадала. «А ведь если представить себе, что осенью девятого года обстоятельства сложились бы по-иному, то, может быть, Гитлер не отплясывал бы победную джигу весной 1940 года. Возможно, мы лишились бы лютеранской Библии, но зато не познакомились бы и с гестаповской униформой. […] Если бы Августу удалось насадить сады вплоть до Берлина, расширившаяся и усилившаяся таким образом империя в будущем, возможно, дала бы отпор монголам, Москва стала бы столь же свободной, как и Рим, а эквивалент ЕВРО появился бы на несколько веков раньше».

И все же даже тяжкие беды могут принести добрые плоды, пусть и в отдаленном будущем. Предположим: Западная Римская империя не погибла в 476 году, а выжила и обновилась. Или: многократно упоминавшиеся арабы победили бы в той битве в 732 году и создали Европейский халифат. И что же? «Ирония истории заключается в том, что… блестящее будущее стало возможно благодаря Темным векам. Европейский халифат после 732 г. или обновленная Западно-Римская империя после 476 г., гарантируя континенту стабильность и процветание, подавляли бы попытки демократизации и каких-либо изменений еще в зародыше. Ни халифат, ни империя не допустили бы разгула неуемной свободы, приведшего в конечном счете Европу к ее возвышению. Темные века стали для Европы подобием болезненной операции, едва не убившей больного, но в конце концов сделавшей его крепче».

А уж рассмотрение американскими специалистами вариантов истории их собственной страны дает вполне радужную картину. Сколько раз могли потерпеть поражение повстанцы времен Американской революции от британских войск, федералисты от конфедератов во время войны Севера и Юга, вооруженные силы союзников от Германии и/или Японии во время второй мировой, от Советской Армии, случись третья мировая. Ан нет, ничего этого не произошло, историческая кривая вывезла. Есть повод для философии исторического оптимизма.

Впрочем, что это мы все об альтернативности. Детерминизм тоже может стать (и становится!) оной оптимистической философией. Но это уже совсем другая история.

6 мыслителей, чьи угнетающие идеи заставят вас почувствовать себя лучше |

«Мы до абсурда стремимся к успеху», — говорит популярный философ Ален де Боттон (выступление на TED: Ален де Боттон: более мягкая и мягкая философия успеха). В своем выступлении в 2009 году он предполагает, что многие из наших современных ценностей — например, ощущение безграничных возможностей и стремительного роста — могут на самом деле привести нас к еще большему стрессу из-за того, насколько хорошо мы справляемся. Но может быть и обратное, — говорит де Боттон. Для TED он составил список для чтения (в основном) пессимистических философов, которые вдохновили его на размышления о позитиве.

1. Полное собрание сочинений
Мишель де Монтень

«Монтень любит указывать на то, что философы не знают всего, и что они были бы намного мудрее, если бы они еще немного посмеялись над собой. Он также пишет в личной и часто очень откровенной манере, чтобы шокировать чопорных. «Короли и философы гадят, и дамы тоже», — говорит он. «Даже на самом высоком престоле в мире мы все еще сидим на своих задницах».

2. Письма стоика
Луций Анней Сенека

«Сенека принадлежал к стоической философской школе, цель которой — научить вас, как спокойно реагировать на бедствия.Мы склонны думать, что подбадривать людей — значит говорить счастливые вещи. Но Сенека говорит самые грустные вещи — и, как ни странно, он очень утешает. «Зачем плакать о некоторых вещах?» — спрашивает он. «Все это требует слез».

3. Очерки и афоризмы
Артур Шопенгауэр

«Шопенгауэр — еще один великий пессимист, который заставляет вас чувствовать себя счастливее. Он блестяще анализирует, почему любовные отношения часто идут не так (он идеально подходит для чтения после разрыва).Его общий уклон состоит в том, что было бы безумно ожидать счастья от отношений ».

4. Сумерки идолов
Фридрих Ницше

«Философ, которого так часто неправильно понимают, кажется лающим безумцем, но на самом деле очень мудрый и здравомыслящий. Он говорит нам хорошие вещи о необходимости борьбы в жизни. Ни боли, ни выгоды, или, как он выразился: «То, что тебя не убивает, делает тебя сильнее» ».

5. Собрание сочинений Эпикура
Эпикур

«Эпикур был первым философом, который сказал, что удовольствие — это самое важное в жизни.Люди понимали, что он означает чувственное наслаждение, и с тех пор слово «эпикурейец» ассоциируется с обжорством. Но прочтите настоящего Эпикура, и вы увидите, что его представление об удовольствии было совершенно несущественным; на самом деле, все это было о том, чтобы иметь группу хороших друзей и вместе читать книги на открытом воздухе ».

6. Последние дни Сократа
Платон

«Платон рассказывает о последних днях своего наставника и учителя Сократа, знаменитого того, что жители Афин заставляли пить болиголов.Это слезливое сообщение о том, как невежественные современники казнили забавного и мудрого Сократа. Это также урок о том, как отстаивать свои убеждения, и вдохновение для любого, кто выступает против воли большинства «.

Философский пессимизм — Wikiquote

Было сказано, что удовольствие в этом мире перевешивает боль; или, по крайней мере, между ними существует равный баланс. Если читатель вскоре захочет увидеть, верно ли это утверждение, пусть он сравнит соответствующие чувства двух животных, одно из которых ест другое.~ Артур Шопенгауэр

Философский пессимизм — это антиоптимистическая этика или мировоззрение. Эта форма пессимизма не является эмоциональной склонностью, как обычно означает этот термин. Напротив, это философия или мировоззрение, которое напрямую бросает вызов понятию прогресса и тому, что можно рассматривать как основанные на вере утверждения оптимизма.

• Мы смеемся, но смех наш бессмысленный,
  Мы должны плакать и плакать от боли,
  Разбитые, как стекло, и после
  Неизменные.

• Рассмотрим способность человеческого тела получать удовольствие. Иногда приятно есть, пить, видеть, трогать, нюхать, слышать, заниматься любовью. Рот. Глаза. Кончики пальцев. Нос. Уши. Гениталии. Наши волевые способности (если вы простите меня за чеканку монет) не сосредоточены исключительно в этих местах, но несомненно, что они сконцентрированы здесь. Все тело восприимчиво к удовольствию, но в некоторых местах есть колодцы, из которых оно может быть извлечено в большем количестве.Но не без конца. Как долго можно познавать удовольствие? Богатые римляне ели досыта, а затем прочищали свои перегруженные животы и снова ели. Но они не могли есть вечно. Роза сладка, но ее запах привыкает. А как насчет самых сильных удовольствий, сексуального экстаза, уничтожающего личность? (…) Даже если бы я была женщиной и могла бы натягивать оргазм на оргазм, как бусы на ожерелье, со временем мне бы это надоело. Пока что подумайте. Учитывайте боль. Дайте мне кубический сантиметр вашей плоти, и я смогу причинить вам боль, которая поглотит вас, как океан глотает крупицу соли.И вы всегда будете для этого готовы, от момента вашего рождения до момента вашей смерти. Мы всегда готовы принять боль. Чтобы испытать боль, не требуется ни ума, ни зрелости, ни мудрости, ни медленной работы гормонов во влажной полночь наших внутренностей. Мы всегда к этому готовы. Для этого созрела вся жизнь. Всегда. (…) Подумайте, как мы можем получить удовольствие. Рассмотреть возможность. Подумайте, как нам причиняют боль. Одно для другого, как луна для солнца.
  • Хесус Игнасио Альдапуэрта, Глаза: рвотные басни из Андалузского де Сада (1996)

• Чем дольше живу, тем больше чувствую, что простейшая формула постоянства моей судьбы: на потерянных часах.
  • Юлиус Бансен, цитируемый Гарри Слоховером в «Юлиус Бансен, философ героического отчаяния, 1830–1881» (1932), The Philosophical Review , 41 (4), стр. 372

• И действительно, не имеет значения, что я говорю, то или иное, или что-то еще.Сказание изобретает. Неправильно, совершенно неправильно. Вы ничего не придумываете, вы думаете, что изобретаете, вы думаете, что убегаете, и все, что вы делаете, это заикаетесь свой урок, остатки пенсии, однажды выученные наизусть и давно забытые, жизнь без слез, как бы она ни плакала.

• Ибо во мне всегда были два дурака, среди прочих, один не просил ничего лучшего, кроме как остаться на месте, а другой воображал, что жизнь может быть немного менее ужасной чуть дальше.

• кто может рассказать сказку
  старика?
  отсутствие веса на весах?
  мете хотите с пролетом?
  сумма оценки
  мировых бед?
  ничто
  словами вложить?

• мертвая тишина, затем шепот, имя, бормотание имени, в сомнении, в страхе, в любви, в страхе, в сомнении, ветер зимы в черных ветвях, холодное спокойное белеющее море шепчет к берегу, воровство, поспешность, набухание, прохождение, смерть, ни с того ни с сего пришли, в ничто ушли

• Они рожают верхом на могиле, на мгновение вспыхивает свет, потом снова ночь.
  • Сэмюэл Беккет, В ожидании Годо (1953)
  • Описание: Слова персонажа Поццо.

• Рождение было его смертью.

• Если нет Бога, искупляющего страдания, и если нет Бога, который обеспечил бы победу добра над злом, проблема существования возникнет заново. Действительно ли стоит жить, если в ней больше страданий, чем счастья, больше зла, чем добра, и если она не сулит никакой награды или искупления в какой-то будущей жизни?

• Прежде всего, мы не можем ожидать, что государство сделает людей счастливыми.Даже если это эффективно защищает права всех, они все равно могут быть несчастными. Есть четыре основных зла человеческой жизни, которые постоянны и не могут быть искоренены политическими средствами: рождение, болезнь, возраст и смерть. Пессимизм Майнлендера был невосприимчив к политическим изменениям или реформам, потому что ни одно государство, даже социалистическое, которое заботится обо всех человеческих потребностях, не могло сделать жизнь достойной жизни.

• Почему Ворон громко плачет и ни один глаз не жалеет ее?
  Почему воробей и малиновка падают в голодную зиму?
  Слабый! дрожа, они сидят на голом кусте или на замерзшем камне.
  Утомленные поисками пищи через заснеженную пустошь; маленький
  Сердце, холодное; и маленький язычок съел, который однажды в бездумной радости
  Подарил песни благодарности колышущимся вокруг своего гнезда кукурузным полям.
  Почему воют Лев и Волк? почему они кочуют за границу?
  Обманутые летней жарой они развлекаются в огромной любви
  И бросают своих детенышей в голодные дебри и песчаные пустыни

• Каждую ночь и каждое утро
  Некоторые для несчастья рождаются;
  Каждое утро и каждую ночь
  Некоторые рождены для сладкой радости;
  Некоторые рождены для сладкого восторга,
  Некоторые рождены для бесконечной ночи.

• Но в то же время, как знали и восточные мудрецы, человек — это червь и пища для червей.Это парадокс: он вне природы и безнадежно в ней; он двойственен, он находится наверху среди звезд, но в то же время заключен в душераздирающее и задыхающееся тело, которое когда-то принадлежало рыбе и до сих пор имеет отметины на жабрах, подтверждающие это. Его тело представляет собой материальную плотскую оболочку, которая ему чужда во многих отношениях — самым странным и отвратительным способом является то, что оно болит, кровоточит, разлагается и умирает. Человек буквально разделен на две части: он осознает свою великолепную уникальность в том, что он выпирает из природы с возвышающимся величием, и все же он уходит в землю на несколько футов, чтобы слепо и тупо гнить и исчезнуть навсегда.Это ужасающая дилемма, с которой нужно жить.

• Что мы должны сделать из творения, в котором обычная деятельность организмов состоит в том, чтобы разрывать других на части зубами всех типов — кусать, измельчать плоть, стебли растений, кости между коренными зубами, жадно проталкивать мякоть в пищевод с восторгом, включив его сущность в свою собственную организацию, а затем выделив с отвратительным зловонием и газами остатки. Каждый стремится включить других, которые ему съедобны.Комары, раздувающиеся кровью, личинки, пчелы-убийцы, нападающие с яростью и демонизмом, акулы, продолжающие рвать и глотать, в то время как их собственные внутренности вырываются, не говоря уже о ежедневных расчленениях и резнях в «естественных» авариях. всех типов: землетрясение заживо погребает 70 тысяч тел в Перу, автомобили создают пирамидальную кучу из более чем 50 тысяч в год только в США, приливная волна омывает более четверти миллиона в Индийском океане. Сотворение мира — это зрелищный кошмар, происходящий на планете, на протяжении сотен миллионов лет пропитанной кровью всех своих созданий.Самый трезвый вывод, который мы могли бы сделать о том, что на самом деле происходило на планете в течение примерно трех миллиардов лет, заключается в том, что это превращается в огромную яму удобрений. Но солнце отвлекает наше внимание, всегда сушит кровь, заставляет вещи расти над ней и своим теплом дает надежду, которая приходит с комфортом и расширением организма.

• Все культурное сфабриковано и придается значение разуму, значение, которое не было дано физической природой.Культура в этом смысле «сверхъестественна», и все систематизации культуры преследуют одну и ту же цель: поднять людей над природой, чтобы убедить их в том, что в некотором смысле их жизни имеют большее значение, чем просто физические вещи.

• O nosso «amor pela vida» é semper, de alguma forma, amor não correido (…) A vida não se importa conosco, nem sabe que andamos por aí. Contrariamente ao que se diz, ela não dá nada de graça, tudo o que consguimos é arrebatado. A vida não Precisa de nós, nós a perseguimos, nos humilhamos, suplicamos, aceitamos tudo dela, os maiores sofrimentos.Muitos são capazes das piores atitude morais apenas para conservá-la mais um pouco (…) Aos que perguntem «Mas, não amas a vida?» amei. Eu semper quis viver, mas é a vida que não me deixa viver, que me limita, machuca, me faz adoecer e me destrói. Não sou eu quem não quer viver, pois a vida é tudo o que eu queria. Eu quis construir ea vida derrubou tudo o que eu ergui; quis amar ea vida matou tudo o que eu amei. Não me digam que não amo a vida; é ela que não me ama, que não ama ninguém.
  • Наша «любовь к жизни» всегда в некотором роде безответная любовь. (…) Жизнь не заботится о нас, она даже не знает о нашем местонахождении. Вопреки тому, что говорится, она ничего не дает бесплатно, все, что нам удается получить, у нас отбирают. Жизнь нам не нужна. Мы гонимся за ним, унижаем себя, просим, ​​принимаем все, через что нам приходится пройти, величайшие страдания. Многие способны на самые худшие нравственные поступки, чтобы лишь немного сохранить их. (…) Тем, кто спрашивает: «Но разве вы не любите жизнь?» мы должны ответить поэтично: «Конечно, я люблю жизнь, всегда любил.Я всегда хотел жить, но это жизнь, которая не дает мне жить, ограничивает меня, причиняет мне боль, делает меня больным и разрушает меня. Это не я не хочу жить, потому что жизнь — это все, чего я всегда хотел. Я хотел построить, и жизнь разрушила все, что я построил; Я хотел любить, а жизнь убила все, что я любил. Не говори, что я не люблю жизнь; это жизнь, которая меня не любит, которая никого не любит ».
  • Хулио Кабрера, Mal-Estar e Moralidade. Situação Humana, Ética e Procriação Responsável , 2018, стр.350-351

• Чтобы встать утром, вымойтесь, а затем дождитесь какого-нибудь непредвиденного страха или депрессии. Я бы отдал всю вселенную и всего Шекспира за крупицу атараксии.

• Я не борюсь против мира, я борюсь против большей силы, против моей усталости от мира.

• Тогда что такое Жизнь? — Когда лишена ее маскировки,
  Нельзя желать того, чего желать;
  Поскольку все, что встречается нашим глупым взорам,
  Дает достаточное доказательство своей тщеславия.

• Жизнь не знает нас, и мы не знаем жизни, — мы не знаем даже своих собственных мыслей. Половина слов, которые мы используем, не имеют никакого значения, а другая половина человека понимает каждое слово в соответствии со своей собственной глупостью и тщеславием. Вера — это миф, и верования изменяются, как туман на берегу: мысли исчезают: слова, однажды произнесенные, умирают: и память о вчерашнем дне так же мрачна, как надежда на завтрашний день, — кажется, только нить моей банальности не имеет конца. Как говорят наши крестьяне: «Помолись, брат, прости меня за любовь к Богу.«И мы не знаем, что такое прощение, что такое любовь, и где находится Бог.

• A vida não vale seu custo em dor. Se considerarmos a felicidade como o objetivo da existência humana, teremos de admitir que caminhamos decididamente ao fracasso. Seria muito mais fácil защитник идеи de que o sofrimento é a verdadeira meta, pois temos muito mais fontes de moléstias que de prazeres. Numa escala relativa, nossa sensibilidade à dor é várias vezes maior que ao prazer. Há muitos mais modos de ser infeliz que o contrário.Nossas maiores dores são semper maistensas e duradouras que nossas maiores alegrias. Por fim, não Precisamos сорт nosso intelecto, отражатель sobre o mundo ou nos empenhar em qualquer sentido para alcançar o sofrimento: ele está à disição a qualquer momento. Para sofrer basta viver. A dor é como o elemento essencial em que estamos imersos, sendo a felicidade apenas os momentos em que consguimos chegar à superfície e encher os pulmões de ar para, em seguida, sermos novamente tragados às profundezas.Talvez isso soe desagradável, mas, se tivéssemos de fazer uma aposta decisiva valendo a felicidade eterna, certamente colocaríamos nossa confiança na vitória final da dor sobre o prazer. Diante de uma aposta de tamanha importância, é certo que recobraríamos rapidamente a lucidez e reconsideraríamos quase Instantaneamente nossas opiniões tolas a respeito dos sonhos de felicidade pessoal que cultivamos no dia a dia.
  • Жизнь не стоит боли. Если мы рассматриваем счастье как цель человеческого существования, нам придется признать, что мы определенно движемся к неудаче. Было бы намного легче отстаивать идею о том, что страдание — это настоящая цель, потому что у нас гораздо больше источников боли, чем удовольствия. В относительном масштабе наша чувствительность к боли в несколько раз превосходит нашу чувствительность к удовольствию. Есть гораздо больше способов быть несчастным, чем наоборот. Наши самые большие боли всегда более сильны и продолжительны, чем наши самые большие радости. Наконец, нам не нужно развивать свой интеллект, размышлять о мире или работать каким-либо образом для достижения страдания: это доступно в любое время.Чтобы страдать, достаточно просто жить. Боль подобна важному элементу, в который мы погружаемся, а счастье — это только моменты, когда нам удается достичь поверхности и наполнить легкие воздухом только для того, чтобы нас снова поглотила глубина. Это может показаться неприятным, но если бы мы сделали решающую ставку, поставив на карту вечное счастье, мы бы, несомненно, уповали на окончательную победу боли над удовольствием. Столкнувшись с такой важной ставкой, мы несомненно быстро восстановим свою ясность и почти мгновенно пересмотрим наши глупые мнения о мечтах о личном счастье, которые мы культивируем ежедневно.
  • André Cancian, O Vazio da Máquina: Niilismo e outros abismos , 2009, p. 185

• Nossa situação não é muito diferente daquela de um burro que tem uma cenoura pendurada à sua frente. Nossa cenoura se chama felicidade. Perseguindo-a, corremos em busca de algo que jamais alcançaremos. Temos a impactão de que nascemos para ser felizes, mas apenas porque estamos presos à lógica interna de nossa natureza biológica. A condição de ser vivo nos impõe como referenciais supremos o prazer e o sofrimento.Contudo, o prazer é apenas um mecanismo psicológico arquitetado para influenciar nosso comportamento, não uma realidade à qual estamos caminhando. Isso ficará clo se considerarmos o fato de que, ao alcançarmos aisfação de algum desejo, teremos apenas alguns instantes de prazer comocompensa e, em seguida, já nos começam a Molestar novas Nevades que nos tornarão inquietos. Não tardará para que partamos novamente à ação, num ciclo de insatisfação que só terminará com a morte do indivíduo ou com a aquisição de um grão de bom senso.
  • Наша ситуация мало чем отличается от ситуации с ослом, перед которым висит морковь. Наша морковь называется счастьем. Преследуя ее, мы гонимся за тем, чего никогда не получим. У нас создается впечатление, что мы рождены, чтобы быть счастливыми, но это только потому, что мы привязаны к внутренней логике нашей биологической природы. Состояние жизни предполагает удовольствие и страдание как высшие ориентиры. Однако удовольствие — это всего лишь психологический механизм, призванный влиять на наше поведение, а не реальность, к которой мы движемся.Это станет ясно, если мы примем во внимание тот факт, что, когда мы достигаем удовлетворения какого-либо желания, у нас есть только несколько мгновений удовольствия в качестве награды, а затем новые потребности начинают нас мучить и беспокоить. Пройдет немного времени, прежде чем мы снова начнем действовать в цикле неудовлетворенности, который закончится только смертью человека или обретением крупицы здравого смысла.
  • André Cancian, O Vazio da Máquina: Niilismo e outros abismos , 2009, стр.186–187

• Se, por um lado, desejar é sofrer, por outro, não desejar é impssível. Portanto, seja pela ilusão da felicidade, seja pelas toruras do tédio, somos obrigados a nos manter em atividade, e com isso nos expomos ao sofrimento. Nesse processo, a razão pode refutar a biologia o quanto quiser: está cuspindo no prato que come e, cedo ou tarde, sofrerá represálias por tentar colocar de lado nossas needsidades instintivas. O cérebro está repleto de mecanismos que detectam as tentativas de burlar as regras desta brincadeira chamada vida.Nesse jogo, podemos acreditar que existe alguma random de vitória. Como num cassino, tudo está arquitetado no sentido de nos levar a crer que realmente temos alguma possibleilidade de sucesso. Lembremo-nos, contudo, da premissa main: a casa semper ganha. Foi a natureza quem fez as regras, não nós — e como nossos instintos mais primitivos nos impedem destandonar a jogatina, o destino que nos aguarda é a bancarrota certa. О fato de entendermos o mecanismo que nos leva a tal pouco ajuda no sentido de mudá-lo.Como viciados crônicos, compreensão de nosso quadro de independentência, эквивалентная тому, как engrenagens daquilo que nos controla — apenas tornando nossa liberdade um sonho ainda mais distante. Sabemos por que somos assim, mas essa compreensão não nos permite escapar de nossa condição. Nessa situação, tudo o que podemos fazer é jogar dentro das regras o mais inteligentemente possible, a fim de minimizar o sofrimento do qual somos vítimas constantes.
  • Если, с одной стороны, желать — значит страдать, с другой — не желать невозможно.Следовательно, будь то иллюзия счастья или муки скуки, мы вынуждены оставаться активными и тем самым подвергаем себя страданиям. В этом процессе разум может опровергать биологию сколько угодно: он кусает руку, которая его кормит, и рано или поздно подвергнется репрессиям за попытку отбросить наши инстинктивные потребности. Мозг полон механизмов, которые обнаруживают попытки обойти правила игры, называемой жизнью. В этой игре мы можем верить, что есть шанс на победу.Как и в казино, все создано для того, чтобы заставить нас поверить в то, что у нас действительно есть шансы на успех. Но давайте вспомним главную посылку: дом всегда в выигрыше. Правила установила природа, а не мы — и, поскольку наши самые примитивные инстинкты не позволяют нам отказаться от азартных игр, судьба, которая нас ожидает, — это верное банкротство. Тот факт, что мы понимаем механизм, который ведет нас в такой тупик, мало его меняет. Для хронических наркоманов понимание нашей зависимости равносильно освещению механизмов того, что нас контролирует, — просто превращая нашу свободу в еще более далекую мечту.Мы знаем, почему мы такие, но это понимание не позволяет нам выйти из нашего состояния. В этой ситуации все, что мы можем сделать, — это играть по правилам как можно более разумно, чтобы минимизировать страдания, жертвами которых мы постоянно являемся.
  • Андре Кансьан, О Вазио да Макуина: Niilismo e outros abismos , 2009, стр. 187–188

• Я презираю ваши книги, я презираю мудрость и благословения этого мира. Все это бесполезно, мимолетно, иллюзорно и обманчиво, как мираж.Вы можете быть гордым, мудрым и прекрасным, но смерть сотрет вас с лица земли, как если бы вы были не более чем мышами, роющимися под полом, и ваше потомство, ваша история, ваши бессмертные гении сгорят или замерзнут вместе с земной шар.

• Нигде во вселенной нет свидетельств милосердия, доброты, милосердия к животным или среди них, и еще меньше внимания среди людей. Человек — лишь часть природы, и его поведение не отличается существенно от поведения всего животного мира.Но для самого человека радости мало. Каждый ребенок, рожденный на Земле, рождается в муках матери. С самого детства жизнь полна боли, разочарований и печали. От начала до конца он является жертвой болезней и страданий; не рождается ребенок, не подверженный болезням. Родители, семья, друзья и знакомые один за другим умирают и оставляют нас без средств к существованию. Благородная и неблагородная жизнь встречает одна судьба. Природа ничего не знает о добре и зле, добре и зле, удовольствии и боли; она просто действует.Она создает красивую женщину и ставит рак на ее щеку. Она может создать идеалиста и убить его микробом. Она создает прекрасный ум, а затем обременяет его деформированным телом. И она создаст прекрасное тело, очевидно, совершенно бесполезно. Она может разрушить самую прекрасную жизнь, когда ее работа только началась. Она может распространять туберкулезные микробы по всему миру. Похоже, она работает без метода, плана или цели. Она не знает ни милосердия, ни добра. Нет ничего более жестокого и заброшенного, чем природа.Называть ее нежной или милосердной — это пародия на слова и притупление интеллекта. Никто не может предложить эти очевидные факты, не сказав, что он не компетентен судить Природу и Бога, стоящего за ней. Если мы не должны судить Бога как зло, тогда мы не можем судить Бога как добро. Во всех других делах жизни человек никогда не колеблется, чтобы классифицировать и судить, но когда дело доходит до передачи жизни и ответственности за жизнь, ему говорят, что это должно быть хорошо, хотя такое мнение лишает рассудка и ума и является ошибкой. отрицание обоих.

• Как бы человек ни смотрел на землю, его угнетают страдания, присущие жизни. Казалось бы, земля была создана злобой и ненавистью. Если мы посмотрим на то, что нам приятно называть низшими животными, мы увидим всемирную бойню. Мы говорим о кажущихся мирными лесах, но нам нужно только заглянуть под поверхность, чтобы ужаснуться страданиям этого подземного мира. В траве прячется и высматривает свою добычу ползающая змея, которая стремительно бросается на жабу или мышь и постепенно заглатывает ее живьем; несчастное животное раздавлено челюстями и покрыто слизью, которая медленно переваривается, чтобы приготовить еду.Змея ничего не знает о грехе или боли, причиненной другому; он автоматически хватает насекомых, мышей и лягушек, чтобы сохранить свою жизнь. Паук осторожно плетет свою паутину, чтобы поймать неосторожную муху, запутывает ее в смертельную сеть, пока не становится парализованной и беспомощной, затем пьет его кровь и оставляет ему пустую оболочку. Ястреб бросается вниз, хватает цыпленка и несет его в гнездо, чтобы покормить детенышей. Волк набрасывается на ягненка и разрывает его в клочья. Кот смотрит на мышечную нору, пока мышь осторожно не вылезает из нее, затем с кажущимся дьявольским весельем он играет с ней, пока не устанет от игры, а затем ломает ее до смерти в пасти.Звери джунглей бродят днем ​​и ночью в поисках добычи; Лев наделен силой конечностей и клыков, чтобы уничтожить и сожрать практически любое животное, которого он может застать врасплох или настигнуть. Нет места в лесу, в воздухе или на море, где вся жизнь не была бы кровавой бойней в ужасе и агонии. Каждое животное — охотник, и на него, в свою очередь, охотятся днем ​​и ночью. Нет такого красивого пейзажа или такого мягкого дня, но крик страдания и жертвы раздирает воздух. Когда ночь опускается на землю, бойня не утихает.Некоторые существа лучше всего видят ночью, и крики умирающих и испуганных всегда доносятся до ветра. Почти все животные встречают смерть насилием и мучительной болью. Во всем животном творении нет ничего лучше мирной смерти. Нигде в природе нет ни малейшего свидетельства доброты, внимания или чувства страдания и слабых, кроме узкого круга кратковременной семейной жизни.

• Хотя я мог бы представить серию портретов каждого мыслителя, было бы более эффективно и с большей вероятностью продемонстрировать их общие усилия, если бы я проделал серию предложений, которые пессимисты в большей или меньшей степени разделяют.Эти положения, в некоторой степени основанные друг на друге, в самой грубой форме состоят в следующем: время — это бремя; что ход истории в некотором смысле ироничен; что свобода и счастье несовместимы; и это человеческое существование абсурдно. Наконец, существует разрыв между этими пессимистами, такими как Шопенгауэр, которые предполагают, что единственный разумный ответ на эти предложения — это своего рода отставка, и теми, кто, как Ницше, отвергает отставку в пользу более жизнеутверждающей этики индивидуализма и спонтанность.

• Посмотри на свое тело —
  Раскрашенная марионетка, бедная игрушка
  Сочлененных частей, готовых разрушиться,
  Больная и страдающая вещь
  С головой, полной ложных представлений.

• Прошлое — муки страха и сомнения,
  Солнце ушло с циферблата,
  Пески затонули, Стекло погасло,
  Безумие Фарса покончено.

• На мой взгляд, общая картина, к сожалению, довольно проста, хотя и трудна для восприятия. Мы случайно эволюционировали в случайной вселенной; никакая цель не поддерживает нас, никакой Бог не наблюдает за нами, и нас не ждет гарантированное славное будущее. Мы обременены дуалистическим сознанием, которое давит на нас и играет с нами злую шутку. Мы построили и, кажется, не можем разрушить бесчеловечную и разрушительную цивилизацию и образ мышления, которые увековечивают обман и жадность. Мы можем устроиться как можно более комфортно, как врачи говорят своим неизлечимо больным пациентам, но мы, к сожалению, неизлечимы.
  • Колин Фелтэм, Сохраняя себя в темноте (2015)

• О утомительное состояние человечества!
  Родился по одному закону, связан с другим:
  Тщетно породил, но запретил тщеславие,
  Создал больной, велел быть здоровым:
  Что означает Природа в этих разнообразных законах?
  Страсть и разум, самоотделение дела.
  Знак или Величие Силы
  Совершать оскорбления, которые он может простить?

• Так мало поводов для колядования
  Такого экстатического звука
  Написано на земных вещах
  Вдалеке или поблизости.
  Что я мог подумать, что там дрожало
  Его счастливого спокойного воздуха
  Какая-то благословенная Надежда, о которой он знал
  А я не знал.

• Но болезнь чувства зачатия,
  И изначальная правота приняла оттенок зла;
  Незнание должно быть подтверждено
  Как долго, как долго?

• «Я знаю, что люди говорят, что я пессимист; но я не верю, что я от природы; Мне очень многое нравится; но я никогда не мог избавиться от мысли, что для нас было бы лучше обойтись без удовольствий и без боли; и что лучшим переживанием будет какой-то сон.

• Люди называют меня пессимистом; и если с точки зрения Софокла думать, что «не быть рожденным — лучше всего» — пессимизм, то я не отвергаю это определение. Я никогда не мог понять, почему слово «пессимизм» должно быть такой красной тряпкой для многих достойных людей; и я действительно верю, что большая часть робкого и самоуверенного оптимизма современной литературы по своей сути труслива и неискренни. Я не думаю, что мы сможем улучшить мир, признавая, сколь бы громким ни был этот черный цвет, или, по крайней мере, что черный является лишь необходимым контрастом и фольгой, без которой белый больше не был бы белым. Это просто жонглирование метафорой. Но мой пессимизм, если это вообще пессимизм, не предполагает предположения о том, что мир идет к собакам, и что Ариман побеждает во всем. Напротив, моя практическая философия явно мелиористическая. Что мои книги, как не один призыв против «бесчеловечности мужчины по отношению к человеку» — к женщине — и к низшим животным? (Между прочим, мое противодействие «спорту» — это вопрос, по которому я скорее конфликтую с моими соседями по местности.) Каким бы ни было врожденное добро или зло жизни, несомненно, что люди делают ее намного хуже, чем нужно быть.Когда мы избавимся от тысячи излечимых болезней, у нас будет достаточно времени, чтобы определить, перевешивает ли неизлечимая болезнь добро.

• Человеческие страдания настолько велики, так бесконечны, настолько ужасны, что я с трудом могу о них написать. Я не мог пойти в больницу и встретиться с этим лицом к лицу, как это делают некоторые, чтобы мой разум не был временно побежден. Все самое худшее, что может сказать худший пессимист, далеко ниже малейшей частицы правды, настолько безмерны человеческие страдания. Все разумные существа обязаны признать истину.В человеческих делах нет ни малейшего следа руководства разумом. Это основа надежды, потому что, если бы нынешнее состояние вещей было заказано высшей силой, не было бы возможности улучшить его к лучшему, несмотря на эту силу. Признавая, что такого направления не существует, все сразу становится пластичным для нашей воли.

• Мы одиноки, как дети, заблудшие в лесу. Когда вы стоите передо мной и смотрите на меня, что вы знаете о горе, которое находится во мне, и что я знаю о вашем? И если бы я бросился перед вами, заплакал и сказал вам, что бы вы узнали обо мне больше, чем вы знаете об аде, когда кто-нибудь скажет вам, что он горячий и ужасный? Только по этой причине мы, люди, должны стоять друг перед другом так же благоговейно, задумчиво, с любовью, как перед входом в ад.

• Выходи замуж, и ты пожалеешь об этом; не выходи замуж, ты тоже пожалеешь; жениться или не жениться, вы в любом случае пожалеете об этом. Смейтесь над глупостью мира, вы пожалеете об этом; оплакивайте это, вы тоже пожалеете об этом; смейтесь над глупостью мира или оплакивайте ее, вы пожалеете и то, и другое. Верьте женщине, вы пожалеете об этом; не верь ей, ты тоже пожалеешь […] Повесься, пожалеешь; не вешайся, и об этом тоже пожалеешь; вешайся или не вешайся, в любом случае пожалеешь; повеситесь ли вы или не повеситесь, вы пожалеете об обоих.В этом, господа, вся философия.

• Ткните пальцем в существование — ничем не пахнет. Где я? Кто я? Как я сюда попал? Как называется эта вещь миром? Что значит этот мир? Кто заманил меня в этот мир? Почему со мной не посоветовались, почему не познакомили с его манерами и обычаями вместо того, чтобы бросить меня в ряды, как если бы меня купил похититель, торговец душами? Как я заинтересовался этим большим предприятием, которое они называют реальностью? Почему я должен этим интересоваться? Разве это не добровольная забота? И если меня заставят в нем участвовать, то где же директор? Я хотел бы сделать ему замечание.Нет директора? Куда мне обратиться с жалобой?

• Послушайте крик роженицы в час родов — посмотрите на борьбу умирающего мужчины до его последней крайности, а затем скажите мне, может ли то, что начинается и заканчивается таким образом, предназначено для удовольствия.

• Весь порядок вещей наполняет меня чувством тоски, от комара до тайн воплощения; все для меня совершенно непонятно, и особенно моя собственная личность.Велика моя печаль без границ. Никто не знает об этом, кроме Бога на Небесах, и Он не может иметь жалости.

• Ваша собственная смерть или смерть ваших близких — это не то, что вы можете пережить. То, что вы на самом деле испытываете, — это пустота, созданная исчезновением другого человека, и неудовлетворенное требование поддерживать непрерывность ваших отношений с этим человеком в течение несуществующей вечности. Арена для продолжения всех этих «постоянных» отношений — это завтрашний день — небеса, следующая жизнь и так далее. Эти вещи являются изобретениями разума, заинтересованного только в его безмятежной, постоянной непрерывности в созданном «самим», фиктивном будущем. Основной метод сохранения преемственности — это повторение вопроса: «Как? Как? Как?» «Как мне жить? Как я могу быть счастливым? Как я могу быть уверен, что буду счастлив завтра? » Это сделало жизнь неразрешимой дилеммой для нас. Мы хотим знать, и благодаря этим знаниям мы надеемся вечно продолжать наше жалкое существование.

• Все зло.Я имею в виду, что все, что есть, нечестиво; все существующее — зло; все существует для злого конца. Существование — это зло и предназначено для беззакония. Зло — это конец, конечная цель вселенной … Единственное добро — это небытие; единственная действительно хорошая вещь — это то, чего нет, вещи, которые не являются вещами; все плохо.

• Моя философия не только и способствует человеконенавистничеству, как это может показаться поверхностному читателю, и многие меня обвиняют.По сути, он исключает мизантропию, имеет тенденцию к исцелению, к растворению недовольства и ненависти. Не коленная ненависть, а глубоко окрашенная ненависть, которую бездумные люди, отрицающие себя человеконенавистниками, так сердечно относятся (обычно или в отдельных случаях) к себе подобным в ответ на обиду, которую они получают — справедливо или несправедливо — как все мы. другие. Моя философия считает природу виновной во всем, она полностью оправдывает человечество и направляет нашу ненависть или, по крайней мере, наши причитания на его матрицу, на истинное происхождение болезней, от которых страдают живые существа, и т. Д.

• Нойя явно зло: страдать от нее — значит страдать от крайнего несчастья. Так что же такое noia ? Не конкретное горе или боль ( noia , идея и природа этого, исключает присутствие какой-либо конкретной печали или боли), а просто обычная жизнь, полностью ощущаемая, прожитая, известная; он повсюду, он насыщает человека. Таким образом, жизнь — это несчастье; а не жить или быть менее живым (проживая более короткую или менее интенсивную жизнь) — это отсрочка или, по крайней мере, меньшее недуг — абсолютно предпочтительнее, чем жизнь.

• Все зло. То есть все, что есть, — зло; что все существует — зло; каждая вещь существует только для злого конца; существование — зло и создано для зла; конец вселенной — зло; порядок и государство, законы, естественное развитие вселенной — не что иное, как зло, и они направлены только на зло. Нет другого добра, кроме небытия; нет ничего хорошего, кроме того, чего нет; вещи, которые не являются вещами: все плохо.Все существование; комплекс из множества существующих миров; Вселенная; это всего лишь пятно, пятнышко в метафизике. Существование по своей природе и сущности в целом есть несовершенство, неправильность, уродство. Но это несовершенство — крошечная вещь, буквально пятно, потому что все существующие миры, какими бы многочисленными и обширными они ни были, поскольку они определенно не бесконечны по количеству или размеру, следовательно, бесконечно малы по сравнению с размером Вселенной. могло бы быть, если бы оно было бесконечным, а все существование бесконечно мало по сравнению с истинной бесконечностью, так сказать, небытия, ничего.

• Эта система, хотя и противоречит нашим представлениям о том, что конец может быть не чем иным, как хорошим, вероятно, более устойчива, чем система Лейбница, Поупа и т.д. Однако я не осмелился бы утверждать, что существующая вселенная является наихудшей из возможных вселенных, тем самым подменяя оптимизм пессимизмом. Кто может знать пределы возможностей?

• Несомненно и не до смеха то, что существование является злом для всех частей, составляющих вселенную (и поэтому трудно думать, что оно не является злом и для всей вселенной, а еще труднее осознать это). сделайте, как это делают философы, «Des malheurs de chaque être un bonheur général» [«Из несчастий каждого, являющегося всеобщим счастьем»]. Вольтер, Эпитр сюр ле дезастр де Лиссабон, . Непостижимо, как из страданий каждого человека без исключения может произойти всеобщее благо; как из всего множества бед и ни из чего другого может получиться добро). Это становится очевидным, когда мы видим, что все по-своему обязательно страдает и обязательно не получает никакого удовольствия, потому что, строго говоря, удовольствия не существует. Теперь, учитывая это, как вы можете не сказать, что существование само по себе является злом?

• Не только отдельные люди, но и весь человеческий род были и всегда будут несчастны.Не только человечество, но и весь животный мир. Не только животные, но и все другие существа на их пути. Не только индивиды, но и виды, роды, царства, сферы, системы, миры.

• Я обнаружил, что мне отчаянно скучно по жизни, с очень сильным желанием убить себя, и у меня возник намек на что-то плохое, что напугало меня в тот самый момент, когда я хотел умереть, и сразу же поставило меня опасения и беспокойство. Я никогда не чувствовал так сильно абсолютный конфликт элементов, которые формируют нынешнее состояние человека, вынужденный опасаться за его жизнь и стремиться любой ценой сохранить его, как раз тогда, когда он был наиболее обременительным и когда он мог решиться на закончился по собственной воле (но ни по какой другой причине).

• Было разумнее, чтобы вы [Природа] сделали счастье необходимостью; или, поскольку это невозможно, лучше не вводить людей в этот мир.

• Так я отвечаю вам [Природа]. Мне хорошо известно, что вы создали мир не для служения мужчинам. Было легче поверить, что вы сделали это специально для них местом мучений. Но скажи мне: зачем я вообще здесь? Я просил прийти в мир? Или я здесь неестественно, вопреки твоей воле? Однако если вы сами поместили меня сюда, не давая мне силы принять или отвергнуть этот дар жизни, не следует ли вам, насколько это возможно, пытаться сделать меня счастливым или, по крайней мере, уберечь меня от зла ​​и опасностей, что делает мое пребывание болезненным? И то, что я говорю о себе, я говорю обо всем человечестве и обо всех живых существах.

• Кажется, смерть была главной целью всего. То, что не существует, не может умереть; однако все, что существует, возникло из ничего. Конечная причина существования — не счастье, потому что нет ничего счастливого. Верно, что живые существа стремятся к этой цели во всех своих делах, но никто ее не достигает; и на протяжении всей своей жизни, постоянно обманывая, мучая и напрягая себя, они действительно страдают только для того, чтобы умереть.

• Если бы, с одной стороны, мне предложили удачу и славу Цезаря или Александра, свободные от малейшего пятна; и, с другой стороны, смерть сегодня, я без колебаний решил бы умереть сегодня.

• Смерть — это не зло, потому что она освобождает нас от всех зол и, забирая добрые дела, убирает также и желание их. Старость — величайшее зло, потому что она лишает нас всех удовольствий, оставляя нам только аппетит к ним, и приносит с собой все страдания. Тем не менее мы боимся смерти и желаем старости.

• Как бы то ни было, бескомпромиссный пессимизм не привлекает внимание общественности. В общем, те немногие, кто изо всех сил старался отстаивать мрачную оценку жизни, с таким же успехом могли никогда не родиться.История подтверждает, что люди изменят свое мнение практически обо всем, от того, какому богу они поклоняются, до того, как они укладывают волосы. Но когда дело доходит до экзистенциальных суждений, люди в целом имеют неизменно хорошее мнение о себе и своем положении в этом мире и твердо уверены в том, что они не набор самосознательных пустяков.

• Сознание — это экзистенциальное препятствие, с чем соглашается каждый пессимист, — грубая ошибка слепой природы, согласно Цапффе, которая унесла человечество в черную дыру логики.Чтобы пройти через эту жизнь, мы должны убедить себя, что мы не такие, какие мы есть — противоречивые существа, существование которых только ухудшает наше положение как мутантов, воплощающих искаженную логику парадокса. Чтобы исправить эту ошибку, мы должны воздержаться от размножения.

• Итак, вот фирменный мотив пессимистического воображения, который Шопенгауэр сделал заметным: За кулисами жизни есть что-то пагубное, что превращает наш мир в кошмар . Для Цапффе эволюционная мутация сознания привела к трагедии.По Мишельштедтеру, люди могут существовать только как нереальности, которые созданы, как они созданы, и которые не могут создать себя иначе, потому что их руки вынуждены «богом» philopsychia (себялюбия) принимать положительные иллюзии о себе или не принимать себя вообще. Для жителей Майнленда Воля к смерти, а не Воля Шопенгауэра к жизни, играет оккультного мастера, дергающего нас за ниточки, заставляя нас танцевать порывистыми движениями, как марионетки, попавшие в бурный след, оставленный уходом самоубийственного бога.По Бансену, бесцельная сила вдыхает черную жизнь во все и наслаждается ею часть за частью, извергая себя в себя, постоянно обновляя пульсирующие формы своего обеда. Для всех остальных, кто подозревает, что что-то не так с жизненной силой бытия, что-то, что они не могут выразить словами, существуют искаженные оттенки страдания и смерти, которые преследуют их в ложном свете довольной лжи.

• Невосприимчивые к уговорам религий, стран, семей и всего остального, что ставит в центр внимания граждан как среднего, так и выше среднего, пессимисты занимают второстепенное место как в истории, так и в средствах массовой информации.Без веры в богов или призраков, не мотивированные всеобъемлющим заблуждением, они никогда не смогли бы заложить бомбу, спланировать революцию или пролить кровь за какое-либо дело.

• Оптимизм всегда был необъявленной политикой человеческой культуры — политикой, которая выросла из наших животных инстинктов выживания и воспроизводства, а не четко сформулированной совокупностью мыслей. Это стандартное состояние нашей крови, которое не может быть эффективно подвергнуто сомнению нашим разумом или подвергаться серьезному сомнению нашими страданиями. Это могло бы объяснить, почему в любой данный момент каннибалов больше, чем философских пессимистов.

• Как вид с сознанием, у нас есть свои неудобства. Тем не менее, они имеют ничтожное значение по сравнению с тем, каково было бы чувствовать себя в своей глубине, что мы всего лишь человеческие марионетки — существа с ошибочной идентичностью, которые должны жить с ужасным знанием того, что они не справляются с этим в одиночку и не то, чем они когда-то думали. В настоящее время едва ли кто-либо может представить себе это — достижение дна и обнаружение к нашему отчаянию, что мы никогда больше не сможем воскресить наши репрессии и отрицания.Только когда настанет тот день утраченных иллюзий, если он когда-нибудь наступит, мы все не сможем представить себе такую ​​вещь. Но, если это произойдет, еще очень много поколений пройдут через жизнь, прежде чем это произойдет.

• Сознание создает впечатление, что [1] есть чем заняться; [2] есть куда пойти; [3] что-то должно быть; [4] есть кое-кого, кого можно узнать. Это то, что делает сознание родителем всех ужасов, то, что заставляет нас пытаться что-то сделать, куда-то пойти, быть чем-то и узнать кого-то, например, нас самих, чтобы мы могли избежать нашего ЗЛОУПОЛЬЗОВАНИЯ и думать, что быть живым — это значит быть живым. ладно а не то что не должно быть .

• Человек наделен большой чувствительностью вместе с твердым знанием своих ограничений и условий: благодаря этому у человека есть правильный «рецепт» для страдающего существа. То есть существо, полностью осознающее, что он умрет, что на него будут регулярно нападать организмы, которое постепенно и неумолимо приближается к старости, которое знает, что ему, скорее всего, придется пережить смерть своих родителей, его отец и его мать, а также смерть других членов семьи и друзей, и который очень заботится обо всем этом, кто хочет, чтобы ему не пришлось проходить через эти переживания, кто чувствует, что все эти жизненные потребности причиняют ему вред.

• В необъятной сфере живых существ очевидным правилом является насилие, своего рода неизбежное безумие, которое вооружает все сущее in mutua funera . Как только вы покинете мир неощутимых субстанций, вы обнаружите, что указ о насильственной смерти написан на самых границах жизни. Даже в царстве растений этот закон можно постичь: от огромной катальпы до мельчайших трав, сколько растений умирают и сколько погибают ! Но как только вы попадаете в царство животных, закон внезапно становится пугающе очевидным.Сила, одновременно скрытая и осязаемая, кажется, постоянно занята выявлением принципа жизни насильственными средствами. В каждом большом разделе животного мира он выбрал определенное количество животных, которым поручено пожирать других; так есть хищные насекомые, хищные рептилии, хищные птицы, хищные рыбы и хищные четвероногие. Не бывает момента, чтобы одно живое существо не было съедено другим […] Так разработан, от личинок до человека, универсальный закон насильственного уничтожения живых существ.Вся земля, постоянно пропитанная кровью, есть не что иное, как огромный жертвенник, на котором все живое должно быть принесено в жертву без конца, без ограничений, без передышки до завершения мира, исчезновения зла, смерти смерти.

• В соответствии с NU-предположением [отрицательное утилитарное предположение], я предполагаю, что удовлетворение предпочтений в конечном итоге не является допустимым вариантом из-за непостоянства и глубокой феноменологической асимметрии между положительными моментами самомоделирования и отрицательными (NSM) [ Отрицательные Я-модели.Во-первых, физическое воплощение, непостоянство и быстротечность препятствуют более постоянному удовлетворению предпочтений (или стабильному состоянию в самомодели). Вдобавок феноменология страдания — это не просто зеркальное отражение счастья, главным образом потому, что оно предполагает гораздо более высокую срочность изменений. В большинстве форм счастья это центрально значимое субъективное качество, которое я назвал «срочностью перемен», отсутствует, потому что они не включают в себя какое-либо сильное предпочтение быть еще более счастливым. Фактически, многое из того, что мы называем «счастьем», может обернуться облегчением от срочности перемен.Субъективное ощущение безотлагательности — в сочетании с феноменальным качеством потери контроля и когерентности феноменального «я» — это то, что делает сознательное страдание совершенно особенным классом состояний, а не просто негативной версией счастья. Это субъективное качество срочности также отражается в нашей широко распространенной моральной интуиции, что с этической точки зрения гораздо важнее помочь страдающему человеку, чем сделать счастливого еще более счастливым.

• Мы — системы, оптимизированные для максимально эффективного воспроизводства и поддержания их существования в течение миллионов лет.В этом процессе в нашу модель себя заложено множество когнитивных предубеждений. Наше самое глубокое когнитивное предубеждение — это «предубеждение существования», что означает, что мы просто сделаем почти все, чтобы продлить свое существование. Поддержание существования — цель по умолчанию почти в каждом случае неопределенности, даже если это может нарушить ограничения рациональности просто потому, что это биологический императив, который на протяжении тысячелетий был выжжен в нашей нервной системе.

• [H] Если изобретателем сознательного страдания был человек, мы могли бы описать весь процесс как чрезвычайно жестокий.Выше определенного уровня сложности эволюция постоянно порождает огромное количество неудовлетворенных предпочтений; он принес расширяющийся и постоянно углубляющийся океан сознательно переживаемого страдания в область физической вселенной, где раньше не существовало ничего подобного.

• Погас — погас свет — погаснет все!
  И над каждой дрожащей формой
  Завеса, надгробие,
  Опускается с порывом бури,
  Пока ангелы, все бледные и бледные,
  Восстание, разоблачение, утверждают
  Что пьеса — трагедия, «Человек»,
  И его герой, Червь Завоеватель.

• Жизнь для человека невыносима без «риска и приключений» жизни, связанной с сюжетом. Когда мы ищем «смысл жизни», мы ищем более великую историю. Прискорбная правда, предлагаемая наукой и категорически отрицаемая религией, состоит в том, что нет более великой истории. Мы можем придумывать истории и позволять им формировать наше восприятие, но в конечном итоге истории нет. Мы все живем в эпилоге реальности, точнее, того хуже, потому что истории никогда не было.Для многих из нас наши личные истории исчерпаны, и чрезвычайно трудно начать новую историю, когда вы видите, что все истории — суета. Это похоже на трудность оставаться во сне, когда человек понимает, что он спит.
  • Сара Перри, Каждая колыбель — это могила (2014), стр. 209–210.

• Почему наркотики, проституция, азартные игры и самоубийства являются незаконными, если они явно приносят столько облегчения страдающим людям? Я думаю, это потому, что на уровне общества мы заблуждаемся, полагая, что счастье возможно, а может быть, даже легко или вероятно, без этих вещей.Я назвал это «веселой социальной политикой». Фундаментальная проблема, связанная с таким веселым настроением, заключается в предположении, что хорошей жизни — приятной жизни — относительно легко достичь. Жизнерадостные люди способны придерживаться такой веры, потому что они способны игнорировать — и, возможно, даже не осознавать — страдания значительного меньшинства населения. Многим из нас нелегко достичь хорошей жизни.
  • Сара Перри, Каждая колыбель — это могила (2014), стр. 210.

• Это не потрескавшиеся стены моей арендованной комнаты, ни ветхие столы в офисе, где я работаю, ни бедность тех же старых улиц в центре города между ними, которые я пересекал и пересекал так много временами они, кажется, принимали неподвижность непоправимого — ничто из этого не является причиной моей частой тошноты по поводу убожества повседневной жизни.Это люди, которые обычно окружают меня, души, которые знают меня через разговоры и ежедневные контакты, не зная меня вообще, — именно они вызывают у меня в горле слюнный узел физического отвращения. Это отвратительная монотонность их жизней, внешне параллельная моей собственной, и их острое осознание того, что я их собрат, — вот что одевает меня в одежду осужденного, помещает в тюремную камеру и делает меня апокрифом и нищим.
  • Фернандо Песоа, Книга беспокойства (1982)

• Большинство людей получают изрядное удовольствие от своей жизни, но в целом жизнь — это страдание, и только очень молодые или очень глупые воображают обратное.

• Оцените окружающих, и вы… услышите, как они точно говорят о себе и своем окружении, что, казалось бы, указывает на то, что у них есть идеи по этому поводу. Но начните анализировать эти идеи, и вы обнаружите, что они вряд ли каким-либо образом отражают реальность, к которой они, кажется, относятся, а если вы пойдете глубже, вы обнаружите, что нет даже попытки приспособить идеи к этой реальности. Напротив: с помощью этих представлений человек пытается отсечь любое личное видение реальности, самой своей жизни.Ибо жизнь — это вначале хаос, в котором человек теряется. Человек подозревает это, но он боится оказаться лицом к лицу с этой ужасной реальностью и пытается прикрыть ее завесой фантазии, где все ясно. Его не беспокоит, что его «идеи» не соответствуют действительности, он использует их как окопы для защиты своего существования, как пугало, чтобы отпугнуть реальность.

• Так они были, и так они есть; и когда они пришли, идут другие,
  И среди них есть бесстрашные, кроткие и нерожденные;
  И вопрос, который до сих пор удерживал нас без ответа.
  Может оставаться без ответа, пока все не перестанут скорбеть.
  Ибо дети тьмы более достойны звания, чем несчастные,
  Или сломленные, или утомленные, или сбитые с толку, или посрамленные:
  Строители новых домов в Долине Тени,
  И среди это умирающие, ослепленные и искалеченные.

• Ваша ширинка послужит как никто другой,
  И сколько ему часов? Он летает, и летает, и летает,
  И в его голове у мухи есть храбрый вид;
  И тогда ваш паук поймал его в сети,
  И съел его, и повесил сушиться.
  Это Природа, добрая мать всех нас.
  А потом ваша горничная размахивает метлой,
  А где ваш паук? И это тоже Природа.
  Это природа, и это ничего. Это все ничего.
  Это весь мир, в котором ошибки и императоры
  Один раз возвращаются в одну и ту же пыль,
  Каждый в свое время; и старые, упорядоченные звезды
  Что пели вместе, Бен, завтра будет петь тот же
  Старый нотный стан.

• На этом плане можно задернуть занавес.Ни поэт, ни провидец не могут заглянуть дальше. Природа, бессознательная в своей безнравственности, очаровательная своей красотой, дикая в своей жестокости, имперская в своем расточительности и ужасающая в своих конвульсиях, не только глуха, но и нема. Ни на одно обращение нет ответа. Лучшее, что мы можем сделать, лучшее, что когда-либо было сделано, — это признать неумолимость законов, управляющих вселенной, и как можно спокойнее созерцать то ничто, из которого мы пришли и в которое все мы исчезнем. Единственное утешение, которое мы испытываем, хотя оно тоже может быть иллюзорным, заключается в вере в то, что, когда приходит смерть, страху и надежде приходит конец.Тогда удивление прекращается; нерастворимое больше не вызывает недоумения; пространство потеряно; бесконечное пусто; фарс сделан.

• Фихте, непосредственный преемник Канта, заявил, в прямом противоречии с Лейбницем, что этот мир — худший из возможных, и его утешала только мысль, что он может с помощью чистой мысли возвыситься до счастья «сверхчувственного». . » «Люди, — говорит он, — в неистовой погоне за счастьем хватаются за первый объект, который предлагает им хоть какую-то перспективу удовлетворения, но сразу же обращают самоанализаторский взгляд и спрашивают:« Счастлив ли я? » и тут же из их сокровенных глубин голос отчетливо отвечает: «Нет, ты такой же бедный и такой же несчастный, как и прежде».Тогда они думают, что обманул их объект, и сразу же обращаются к другому. Но второе приносит такое же мало удовлетворения, как и первое … Затем, блуждая по жизни, беспокойные и мучимые, на каждом последующем этапе они думают, что счастье пребывает в следующем, но когда они достигают его, счастья больше нет. В каком бы положении они ни оказались, всегда есть другое, которое они различают издалека, и, по их мнению, прикоснуться к нему — значит найти желаемое удовольствие, но когда цель достигнута, недовольство следует по пути и преследует его. постоянство перед ними.»

• Таким образом, на вопрос о том, является ли жизнь ценным, бесполезным или несчастным применительно к человеку, можно ответить только после рассмотрения различных обстоятельств, сопутствующих каждому конкретному случаю; но, в широком смысле, и игнорируя необходимые исключения, можно сказать, что жизнь всегда была ценна для тупых, а часто — бесполезна для чувствительных; тогда как для того, кто сочувствует всему человечеству и сочувствует всему сущему, жизнь никогда не представляется иначе, как безмерным и ужасным недугом.

• Было сказано, что удовольствие в этом мире перевешивает боль; или, по крайней мере, между ними существует равный баланс. Если читатель вскоре захочет увидеть, верно ли это утверждение, пусть он сравнит соответствующие чувства двух животных, одно из которых ест другое.

• Если вы попытаетесь представить, насколько это возможно, какое количество страданий, боли и страданий всех видов освещает солнце, вы признаете, что было бы намного лучше, если бы на Земле так же мало, как на Луне, Солнце могло вызывать явления жизни; и если бы здесь и там поверхность была еще в кристаллическом состоянии.

• Убеждение в том, что мир, а следовательно, и человек, является чем-то, чего на самом деле не должно существовать, на самом деле рассчитано на то, чтобы внушить нам снисходительность по отношению друг к другу: чего можно ожидать от существ, находящихся в такой ситуации, как мы? находятся? С этой точки зрения можно действительно подумать, что подходящей формой обращения между человеком и человеком должна быть не monsieur , sir , а товарищ по несчастью , compagnon de misères .Как бы странно это ни звучало, это соответствует природе случая, заставляет нас видеть других людей в истинном свете и напоминает нам о том, что является самым необходимым из всех вещей: терпимостью, терпением, снисходительностью и милосердием, в которых каждый из нас нуждается и который поэтому каждый из нас должен.

• [Все вещи приятно видеть, но ужасно быть.

• Состояние человеческого счастья по большей части похоже на определенные группы деревьев, которые при взгляде издалека выглядят прекрасно; но если мы подойдем к ним и среди них, их красота исчезнет; мы не знаем, где он лежал, потому что нас окружают только деревья.И так бывает, что мы часто завидуем положению других.

• Ибо откуда Данте взял материалы для своего ада, как не из нашего реального мира? И все же он устроил из этого настоящий ад. А когда, с другой стороны, он подошел к задаче описания неба и его прелестей, перед ним встала непреодолимая трудность, поскольку в нашем мире для этого вообще нет материалов.

• И в этот мир, в эту сцену измученных и страдающих существ, которые продолжают существовать, только пожирая друг друга, в котором, следовательно, каждый хищный зверь является живой могилой для тысяч других, и его самообеспечение цепь мучительных смертей; и в котором способность чувствовать боль возрастает со знанием и, следовательно, достигает своей наивысшей степени у человека, степени, которая тем выше, чем умнее человек; к этому миру пытались применить систему оптимизма и продемонстрировать нам, что это лучший из всех возможных миров.Абсурд вопиющий. Но оптимист предлагает мне открыть глаза и посмотреть на мир, какой он прекрасен на солнце, с его горами и долинами, ручьями, растениями, животными и т. Д. и т. д. Неужели мир — пип-шоу? Эти вещи, безусловно, прекрасны для , чтобы выглядеть на , но для на они совсем другие.

• Если бы, наконец, довести до всеобщего сведения ужасные страдания и невзгоды, которым постоянно подвергается его жизнь, его охватил бы ужас.Если бы мы проводили самого закоренелого и бессердечного оптимиста через больницы, лазареты, операционные, через тюрьмы, камеры пыток и хижины рабов, через поля сражений и к местам казни; если бы мы открыли ему все темные обители страданий, где он избегает взгляда холодного любопытства, и, наконец, позволили бы ему заглянуть в темницу Уголино, где заключенные умерли от голода, он тоже непременно увидел бы в конце что за мир это meilleur des mondes possibles .
  • Артур Шопенгауэр, пер. Э. Ф. Дж. Пейн, Мир как воля и представление , Vol. 1 (1969), стр. 325

• Я не могу не чувствовать страдание вокруг меня, не только человечества, но и всего творения. Я никогда не пытался выйти из этого сообщества страданий. Мне казалось само собой разумеющимся, что мы все должны взять на себя свою долю бремени боли, лежащей на этом мире.

• Завтра, и завтра, и завтра
  Ползет в этом мелком темпе изо дня в день
  К последнему слогу записанного времени;
  И все наши вчерашние дураки засветились
  Путь к пыльной смерти.Выходи, короткая свеча!
  Жизнь — всего лишь ходячая тень, плохой игрок
  Это расхаживает и тревожит свой час на сцене,
  А потом больше не слышно. Это сказка
  Рассказанная идиотом, полная звука и ярости,
  Ничего не значащая.

• «Не родиться» — это первый выбор,
  — лучший приз.
  Но как только он увидел свет
  , следующим лучшим вариантом будет вернуться
  в то темное место, откуда он пришел
  , как можно скорее.
  В бездумной юности
  сначала все кажется хорошо —
  потом начинаются страдания
  и каждый удар наносит удар:
  зависть, фракции, войны и убийства.
  Бедствий предостаточно. А потом приходит
  , ненавистная, немощная старость,
  раздражительный и лишенный друзей —
  порок составляет смесь.
  • Софокл, пер. Рут Фейнлайт и Роберт Дж. Литтман, Эдип в Колоне 1224–1238
  • Описание: Сказано Антистрофом.

• Большинство животных испытывают страх только перед лицом неминуемой угрозы. Однако, поскольку люди рождаются беспомощными и зависимыми со способностью осознавать себя и думать о будущем, с раннего детства люди обладают уникальной склонностью к тревоге в отсутствие неминуемой угрозы.Беккер считал это беспокойство в конечном итоге экзистенциальным и проистекающим из конфликта между желанием выживания и реальностью того, чтобы быть маленьким ребенком, которого можно мгновенно раздавить без защиты взрослых опекунов. Стивен Джей Гулд отмечает, что эти знания об уязвимости и смертности могут быть самым важным человеческим телом, непреднамеренным побочным продуктом эволюции лобных долей мозга. Этот побочный продукт создает проблему вездесущего потенциального беспокойства. А тревога часто мешает эффективному мышлению и действиям.

• Суть управления терроризмом — ответ на вопрос: «Зачем людям нужна самооценка?» заключается в том, что функция самооценки защищает людей от глубоко укоренившейся тревоги, присущей человеческим условиям. Самоуважение — это защитный щит, предназначенный для управления потенциалом террора, который возникает в результате осознания ужасающей возможности того, что мы, люди, всего лишь временные животные, пытающиеся выжить в бессмысленной вселенной, обреченной только на смерть и распад. Таким образом, с этой точки зрения имя и личность каждого отдельного человека, семейная и социальная идентификация, цели и стремления, род занятий и титул — это созданные людьми украшения, накинутые на животное, которое в космической схеме вещей может быть не более значимым или долговечным. чем любой отдельный картофель, ананас или дикобраз.Но именно эта тщательно продуманная драпировка дает нам силу духа, чтобы продолжать, несмотря на уникальное человеческое осознание своей смертной судьбы.

• TMT [Теория управления терроризмом] начинается с предположения, что сопоставление биологически укоренившегося стремления к жизни с осознанием неизбежности смерти (которое возникло в результате эволюции сложных когнитивных способностей, уникальных для человечества) порождает потенциал парализующего террора. Наш вид «решил» проблему, связанную с перспективой экзистенциального террора, используя те же изощренные когнитивные способности, которые привели к осознанию смерти, для создания культурных мировоззрений: построенных людьми общих символических концепций реальности, которые придают смысл, порядок и постоянство. существование; предоставить набор стандартов того, что является ценным; и обещают некую форму буквального или символического бессмертия тем, кто верит в культурное мировоззрение и соответствует его ценностным стандартам.Буквальное бессмертие даровано явно религиозными аспектами культурных мировоззрений, которые непосредственно обращаются к проблеме смерти и обещают рай, реинкарнацию или другие формы загробной жизни верующим, живущим по стандартам и учениям этой культуры. Символическое бессмертие дается культурными институтами, которые позволяют людям почувствовать себя частью чего-то большего, более значительного и более вечного, чем их собственная жизнь, через связи и вклад в свои семьи, нации, профессии и идеологии.

• Проблема пессимизма может быть зафиксирована следующим образом: стоит ли жизнь выше или ниже небытия с точки зрения эвдемонологической ценности, предпочтительнее ли существование мира его небытию, или несуществование мира предпочтительнее его существования?

• Мир вращается вечно, как мельница;
  Он измельчает смерть и жизнь, добро и зло;
  У него нет цели, ни сердца, ни разума, ни воли.

• Что хорошего, какая польза, какая цель?
  Какая компенсация за муки рождения
  И смерть во всем?
  Какая сознательная жизнь когда-либо заплатила свою цену?
  От Ничто к Ничто — все потеряно!

• Ибо от их имени может быть очень правдоподобно утверждено, что невозможно погасить зло, пока его происхождение не будет обнаружено и уничтожено.Эта великая река человеческого времени (реки были специально созданы, чтобы питать метафор, аллегорий и судоходных каналов), которая течет густо с грязью и кровью из незапамятных времен, безусловно, не может быть полностью очищена никаким очищающим процессом, примененным к ней здесь, в настоящем. ибо загрязнение, если не в самом его источнике (предположим, что оно имеет источник), или происходящее из невообразимой отдаленности вечности бесконечно за пределами своего источника, во всяком случае слитое с ним бесчисленное количество веков назад и вечное, как сама река.Это огромное ядовитое дерево Жизни с его листьями иллюзий, цветками бреда, яблоками разрушения, конечно же, нельзя сделать полезным и сладким с помощью чего-либо, что мы делаем с веточками и ветками, по которым, бедные насекомые, мы ползаем, или к листьям и фруктам, которыми мы должны питаться; ибо яд втягивается в сок стержневыми корнями, погруженными в бездонные глубины прошлого. Этот разрушающийся и тонущий дом, в котором мы живем, не может быть прочно восстановлен, кроме как восстановлением от самого нижнего основания вверх.

• Моя жизнь остановилась. Я мог дышать, есть, пить и спать, и я не мог не делать этого; но не было жизни, потому что не было желаний, исполнение которых я мог бы счесть разумным. Если я чего-то желал, я заранее знал, что, удовлетворю я свое желание или нет, из этого ничего не выйдет. Если бы пришла фея и предложила исполнить мои желания, я бы не знал, о чем просить. Если в моменты опьянения я чувствовал что-то, что, хотя и не было желанием, было привычкой, оставленной прежними желаниями, в трезвые моменты я знал, что это заблуждение и что желать действительно нечего.Я не мог даже пожелать знать правду, потому что догадывался, в чем она состоит. Правда заключалась в том, что жизнь бессмысленна. Я как бы жил, жил и шел, шел, пока я не подошел к пропасти и ясно увидел, что впереди меня нет ничего, кроме разрушения. Невозможно было остановиться, невозможно было вернуться, невозможно было закрыть глаза или не увидеть, что впереди ничего, кроме страданий и настоящей смерти — полного уничтожения.

• Я не мог придать разумного значения ни одному действию, ни всей моей жизни.Меня только удивило, что я с самого начала мог не понимать этого — это было так давно всем известно. Сегодня или завтра болезнь и смерть придут (они уже пришли) к тем, кого я люблю, или ко мне; ничего не останется, кроме зловония и червей. Рано или поздно мои дела, какими бы они ни были, будут забыты, и меня не будет. Тогда зачем продолжать прилагать усилия? … Как может человек этого не видеть? И как жить дальше? Вот что удивительно! Можно жить только тогда, когда он опьянен жизнью; как только трезвый человек, невозможно не увидеть, что все это мошенничество и глупое мошенничество! Именно это и есть: ничего забавного или остроумного в этом нет, это просто жестоко и глупо.

• Есть давно рассказанная восточная басня о путнике, которого настиг на равнине разъяренный зверь. Спасаясь от зверя, он попадает в сухой колодец, но видит на дне колодца дракона, который раскрыл пасть, чтобы проглотить его. И несчастный человек, не осмелившийся выбраться наружу, чтобы не погибнуть от разъяренного зверя, и не осмелившийся прыгнуть на дно колодца, чтобы его не съел дракон, хватает ветку, растущую в трещине колодца. и цепляется за это.Его руки слабеют, и он чувствует, что скоро ему придется смириться с разрушением, которое ожидает его наверху или внизу, но он все еще цепляется. Затем он видит, что две мыши, черная и белая, регулярно ходят вокруг стебля веточки, за которую он цепляется, и грызут ее. А вскоре сама веточка сломается и он упадет в пасть дракона. Путешественник видит это и знает, что неминуемо погибнет; но пока он еще висит, он оглядывается, видит несколько капель меда на листьях веточки, тянется к ним языком и облизывает.Так что я тоже цеплялся за ветку жизни, зная, что дракон смерти неизбежно ждал меня, готовый разорвать меня на куски; и я не мог понять, почему я впал в такие мучения. Я пытался лизать мед, который раньше утешал меня, но мед больше не доставлял мне удовольствия, и белые и черные мыши дня и ночи грызли ветку, на которой я висел. Я ясно видел дракона, и мед уже не был сладким. Я видел только неудержимого дракона и мышей и не мог оторвать от них взгляда.и это не басня, а настоящая неопровержимая правда, доступная всем. Обман радостей жизни, который раньше смягчал мой ужас перед драконом, теперь больше не обманул меня. Независимо от того, как часто мне говорят: «Вы не можете понять смысл жизни, поэтому не думайте об этом, а живите», я больше не могу этого делать: я уже делал это слишком долго. Теперь я не могу не видеть, как день и ночь кружатся и приводят меня к смерти. Это все, что я вижу, потому что только это правда. Все остальное ложно.

• Сакья Муни, молодой, счастливый принц, от которого было скрыто существование болезни, старости и смерти, вышел за рулем и увидел ужасного старика, беззубого и слюнявого.Князь, от которого до тех пор скрывали старость, был поражен и спросил своего возницу, что это было и как этот человек дошел до такого жалкого и отвратительного состояния, и когда он узнал, что это общая судьба всех мужчин, что то же самое неизбежно его ждало — молодой принц — он не мог продолжать свой путь, но приказал идти домой, чтобы он мог подумать над этим фактом. Поэтому он заткнулся в одиночестве и задумался. И он, вероятно, придумал себе какое-нибудь утешение, потому что потом снова ушел кататься, чувствуя себя веселым и счастливым.Но на этот раз он увидел больного человека. Он увидел исхудавшего, бледного, дрожащего человека с тусклыми глазами. Князь, от которого скрывалась болезнь, остановился и спросил, что это такое. И когда он узнал, что это болезнь, которой подвержены все люди, и что он сам — здоровый и счастливый принц — сам может заболеть завтра, он снова был не в настроении веселиться, но приказал ехать домой и снова искал утешения и, вероятно, нашел его, потому что в третий раз уехал ради удовольствия. Но в этот третий раз он увидел другое новое зрелище: он увидел людей, несущих что-то.’Что это такое?’ «Мертвец». «Что означает« мертвый »?» спросил князь. Ему сказали, что стать мертвым — значит уподобиться этому человеку. Князь подошел к трупу, открыл его и посмотрел на него. — Что с ним теперь будет? спросил князь. Ему сказали, что труп закопают в землю. ‘Почему?’ «Потому что он, конечно, не вернется к жизни, а будет производить только зловоние и червей». — И это судьба всех людей? Произойдет ли то же самое со мной? Могут ли они меня похоронить, и я вызову зловоние и буду съеден червями? ‘Да.’ ‘Дом! Я не уеду ради удовольствия и никогда больше не уеду! И Сакья Муни не мог найти утешения в жизни и решил, что жизнь — величайшее из зол; и он посвятил все силы своей души, чтобы освободиться от нее и освободить других; и сделать это так, чтобы даже после смерти жизнь больше не возобновлялась, а была полностью уничтожена в самых своих корнях. Так говорит вся мудрость Индии.

• «О чем все это?» Митья (в Братья Карамазовы ) чувствовал, что, хотя его вопрос может быть абсурдным и бессмысленным, все же он должен был спросить именно это, и он должен был задать его именно так.Сократ утверждал, что неизведанная жизнь недостойна человека. И Аристотель видел «правильную» цель и «правильный» предел человека в правильном использовании тех способностей, которые являются исключительно человеческими. Обычно люди, в отличие от других живых организмов, не имеют встроенных механизмов для автоматического поддержания своего существования. Человек погиб бы немедленно, если бы он реагировал на свое окружение исключительно в терминах невыученных биологически унаследованных форм поведения. Чтобы хоть как-то выжить, человек должен понять, как действуют различные вещи вокруг него и внутри него.И место, которое он занимает в нынешней схеме органического творения, является следствием того, что он научился использовать свои интеллектуальные способности для таких открытий. Следовательно, более человечным, чем любое другое человеческое усилие, является попытка полного обзора функции или неисправности человека во Вселенной, его возможного места и значения в самой широкой мыслимой космической схеме. Другими словами, это попытка ответить или хотя бы сформулировать любые вопросы, возникающие в предсмертном стоне онтологического отчаяния: о чем все это? Это вполне может оказаться биологически вредным или даже фатальным для человека.Интеллектуальная честность и высокие духовные требования человека к порядку и значению могут довести человека до глубочайшей антипатии к жизни и потребовать, как выражается один экзистенциалист, «нет этому дикому, банальному, гротескному и отвратительному карнавалу на кладбище мира». »

• Мы брошены в абсурдно равнодушный мир палочек, камней, звезд и пустоты. Наша «ситуация» — это ситуация, когда человек выпадает из Эмпайр-стейт-билдинг. Любая попытка «оправдать» наше короткое, ускоряющееся падение, непостижимо короткий промежуток между захватывающим дух осознанием нашей «ситуации» и нашим неумолимым полным разрушением, неизбежно будет столь же нелепой; я.д., независимо от того, скажем ли мы: (а) «На самом деле это довольно удобно, пока это длится, давайте извлечем из этого максимум пользы» или (б) «Давайте хотя бы сделаем что-нибудь полезное, пока можем» и начинаем считать окна на здании. В любом случае, оба подхода предполагают способность отвлечься от осознания нашей отчаянной «ситуации», как бы абстрагироваться от каждого отдельного момента «падения» из его непоправимой целостности, чтобы разрезать нашу жизнь на маленькие части с помощью мелкие, краткосрочные цели.

• С открытым, ничего не подозревающий энтузиазмом делают prelatics посвятить себя своей неоспоримо похвальной миссии 一, чтобы спасти своих собратьев от таких пагубных взглядов на жизнь, которые вызывают «онтологической неопределенности» и «экзистенциальной отчаяния (фрустрация, вакуум)» путем предоставления им с неприступной метафизической броней.Факт того, что пациент классифицируется как психически или эмоционально больной, не позволяет психотерапевту исследовать возможность того, может ли его пациент быть когнитивно правым и до какой степени.Вполне возможно, что человек с «экзистенциальным разочарованием», «онтологическим отчаянием» или просто «субклинической депрессией» из-за своего ненормального состояния может оказаться в лучшем положении, чтобы смотреть сквозь камуфляж жизни, который все еще обманывает людей. «здоровые» психотерапевты.

• Если бы (скажем) Франкл попытался вылечить (скажем) Цапффе от его «экзистенциального разочарования», «онтологического отчаяния» или «метафизически-меланхолического ясновидения», скорее всего, Цапффе (а не «вылечил») был бы сбит с толку изощренным философствованием Франкла.«Возможно, вы психологически здоровее меня, — с радостью признал бы Цапффе, — но я должен настаивать на том, что я лучший философ. Поиски смысла жизни в целом и моей жизни в частности привели меня — неохотно. , но с катастрофической последовательностью и уверенностью лунатика — осознать, что это все фантазии и заблуждения, субсидированные Богом, чтобы привести нас в мир с нашей «ситуацией». Вы, безусловно, правы, что психопатологические объяснения моего биософского пессимизма были бы совершенно неуместными; но Я также не понимаю, чего вы можете достичь с помощью своей наивной, неадекватной метафизики, за которой — если вы позволите мне хоть раз заговорить на вашем языке — я вижу лишь самую глубокую, самую фундаментальную травму и то великое всеобщее подавление, которое предотвращает все роковое понимание человека и его « космических условий », таинственного, гротескно абсурдного происхождения и происхождения тела и разума, их неотъемлемых интересов и их окончательного и полного уничтожения, возвращения синтез до абсолютного нуля.Биософ полностью осведомлен о многих чудесных метафизиках, предлагающих «мир в сердце», «примирение с миром» и «искупление всемогущим» или тому подобное любому, кто желает присоединиться к той или иной суфизической секте, заменить интеллектуально честный опыт фиктивным мировоззрением. Духовный вакуум часто бывает настолько болезненным, что, если художественная литература достаточно постоянна, кажется, не имеет большого значения, если она окажется не такой ужасно приятной.

• Психологи сами не уверены в том, где провести грань между «нормальным» и «ненормальным».Столь же спорным является психическое «расстройство». Это не означает, что нет очевидных случаев, когда явно предлагается «излечение» или «лечение». Если студенту сложно попасть в университет из-за боязни наступить на трещины на тротуаре, это не проблема, к которой следует относиться серьезно на когнитивном уровне; Другими словами, это не вызывает проблемы: «Неужели опасно наступать на трещины в тротуаре?» Совсем другое дело, если у ученика есть «запреты на работу», потому что он столкнулся с серьезной проблемой смерти и уничтожения.Его желудок разорван в клочья, его дыхание задушено из-за тоски небытия, страха, что его больше нет. Его поведение, его чувства и эмоции могут настолько отличаться от того, что в настоящее время считается обычным, что не может быть и речи об их ненормальности, по крайней мере, в одном из возможных смыслов «ненормальности». Но причины его «отклонения» могут заключаться не в проблемах приспособления к узким «социальным» аспектам своего окружения, как в случае с нашим первым учеником, а в необычном пробуждении к ясному и проницательному осознанию огромного «космического». «среда , к которой невозможно приспособиться .

• Почему природа не запретила одному животному жить за счет смерти другого? Природа, будучи непостоянной и получающей удовольствие от создания и создания постоянно новых жизней и форм, потому что она знает, что ее земные материалы благодаря этому расширяются, она более готова и более стремительна в своем творении, чем время в его разрушении; и поэтому она установила, что многие животные будут пищей для других. Более того, это не удовлетворяет ее желание, с той же целью она часто посылает определенные ядовитые и чумные пары на огромное скопление животных; и больше всего на людях, которые значительно увеличиваются, потому что другие животные не питаются ими; и, если причины будут устранены, следствия не последуют.Поэтому Земля стремится потерять свою жизнь, желая только непрерывного воспроизводства; и поскольку аргументы, которые вы выдвигаете и демонстрируете, всегда следуют за подобными следствиями, как за причинами, животные — это образ мира.

• Сотню раз я был на грани самоубийства; но все же я любил жизнь. Эта нелепая слабость, пожалуй, одна из наших самых фатальных характеристик; ведь есть ли что-нибудь более абсурдное, чем желание постоянно нести бремя, которое всегда можно сбросить? ненавидеть существование и все же цепляться за свое существование? Короче говоря, ласкать змея, пожирающего нас, до тех пор, пока он не съест самое наше сердце?

• В жизни так мало прелестей!
  И все же мы этого желаем.
  Нет больше удовольствия, нет силы,
  в ужасах смерти.
  Мертвый лев не стоит
  мошка, которая дышит.
  О несчастный смертный!
  Независимо от того, наслаждается ли ваша душа
  данным вам моментом,
  или смертью заканчивает ее,
  оба являются пыткой.
  Лучше не родиться.

• Однажды халиф, когда настал его последний час,
  Он почитал эту молитву, обращенную к нему:
  «Тебе, единственный и всемогущий царь, я несу
  Чего тебе не хватает в твоей необъятности —
  Зла и невежество, страдания и грех.»
  Он мог бы добавить еще кое-что — надежду.

• Счастье — это всего лишь мечта, а реальна только боль. Я думал так восемьдесят четыре года и не знаю лучшего плана, чем смириться с неизбежным и задуматься о том, что мухи были рождены для того, чтобы их пожирали пауки, а человека — для того, чтобы их поглотила забота.

• Таким образом, перед трибуналом этики космос осужден. Человеческое сознание должно восстать против вопиющей безнравственности природы.
  • Джордж К. Уильямс, «Эволюция и этика Хаксли в социобиологической перспективе», Zygon , Vol. 23, вып. 4 (1988)

• Но стало казаться, что не существует различия между болью духа и болью плоти. В чем разница между унижением и опухшей простатой? Между муками печали и воспалением легких? Старость была естественным недугом как духа, так и плоти, и тот факт, что дряхлость была неизлечимой болезнью, означало, что существование неизлечимо.Это была болезнь, не имеющая отношения к экзистенциалистским теориям, поскольку сама плоть была болезнью, латентной смертью. Если причиной разложения была болезнь, то основная причина этого, плоть, тоже была болезнью. Сущность плоти была разложением. Он успел засвидетельствовать разрушение и распад. Почему люди впервые осознали этот факт только с наступлением старости? Почему, когда он тихо пролетел мимо уха в краткий полдень плоти, они заметили его только для того, чтобы забыть о нем? Почему здоровый молодой атлет, находясь в душе после напряженных усилий, наблюдая, как капли воды падают на его сияющую плоть, как град, не видел, что самый прилив жизни был самым жестоким из недугов, темным комком янтарного цвета?
  • Мисима Юкио, Распад ангела (1971)

• Однажды ночью в давно минувшие времена человек проснулся и увидел себя.
  Он увидел, что он обнажен под космосом, бездомный в собственном теле. Все вещи растворились перед его испытательной мыслью, чудо превыше чуда, ужас превыше ужаса развернулся в его разуме.
  Тогда женщина тоже проснулась и сказала, что пора идти и убивать. И он взял свой лук и стрелы, плод брака духа и руки, и вышел под звездным небом. Но когда звери подошли к своим водоемам, где он ожидал их по привычке, он почувствовал, что в его крови больше не скован тигр, а великий псалом о братстве страданий между всем живым.
  В тот день он не вернулся с добычей, и когда они нашли его к следующей новой луне, он сидел мертвым у водоема.

• Когда человек умирает в депрессии, это естественная смерть по духовным причинам. Современное варварство «спасения» самоубийц основано на вызывающем у вас заблуждение непонимании природы существования.

См. Также [править]

Величайший пессимист в мире. «Умышленно» пессимистичный Артур… | Рубен Сальса | Уроки истории

В Шопенгауэре есть чем восхищаться.Он сказал много разумного. Он любил индийских браминов и не мог не восхищаться философскими учениями Будды. К сожалению, скряга Артура всегда мешала ему. Вот некоторые основные моменты:

Немцев: «Для немца даже хорошо иметь несколько длинных слов во рту, потому что он думает медленно, и они дают ему время подумать».

Женщины: «Женщины напрямую подходят для того, чтобы действовать в качестве медсестер и учителей в нашем раннем детстве, потому что они сами по себе ребячьи, легкомысленные и недальновидные.»

Еврейская религия: » (иудаизм), таким образом, является самой грубой и беднейшей из всех религий и состоит всего лишь из абсурдного и отвратительного теизма «.

Создание господствующей расы: «Если бы мы могли кастрировать всех негодяев и сунуть всех глупых гусей в монастырь, и дать людям благородного характера целый гарем, и добыть мужчин, да еще и хороших мужчин, для всех умных девушек и понимание, то вскоре возникнет поколение, которое произведет лучший возраст, чем у Перикла.

Ага, Артур был настоящей находкой. Его отношение к женщинам могло быть связано с его отношениями с матерью. Она была очень общительным, «легкомысленным» человеком. Полная противоположность Артуру. Когда он оставил мать и переехал, он больше никогда ее не видел.

Пройдут двадцать четыре года краткой переписки. Она написала : «Вы невыносимы и обременительны, и с вами очень трудно жить; все ваши хорошие качества затмеваются вашим тщеславием и становятся бесполезными для мира просто потому, что вы не можете сдержать свою склонность ковырять дыры в других людях.

Артур, который позже умрет в одиночестве в компании своих пуделей, действительно имел несколько романов с женщинами. Женщины были в основном «ниже его». Сексуальные связи обычно с женщинами более низкого социального статуса, такими как служанки, актрисы, а иногда даже платные проститутки.

Его отец, Генрих, был склонен к депрессиям и антиобщественности. В 1805 году Генрих умер, утонув в канале возле их дома в Гамбурге. Его мать считала, что это самоубийство вызвано его тревогой и депрессией.Артур согласился. Вскоре чувство превосходства Артура обнаружило, что он не в ладах с миром.

Должны ли мы быть более пессимистичными?

В темные времена темные мысли имеют определенную привлекательность. Наши глаза приспосабливаются. Мы хотим знать, насколько глубоки тени и что нас ждет за пределами утешительной границы света.

В последнее время кажется, что эта граница отступает. Трудно избежать тьмы. В Соединенных Штатах от коронавируса умерло более 116000 человек.Во всем мире число погибших составляет более 440 000 человек, из которых более 8 миллионов инфицированы. Экономический коллапс уничтожил более 40 миллионов американских рабочих мест, создав самый высокий уровень безработицы со времен Великой депрессии. А сырые, навязчивые кадры жестокости полиции распространяются в Интернете, предоставляя новые доказательства чего-то гнилого в самой сердцевине нашего общества.

Эти накладывающиеся друг на друга национальные кризисы вызывают концептуальный кризис. Распространенные предположения об особой защите от страданий — будь то в силу нации, вида или эпохи — начинают рушиться.По словам исследователей, мало что о пандемии и ее последствиях было по-настоящему непредвиденным. Но слишком многие из нас, включая, помимо прочего, лиц, принимающих решения в Белом доме, оказались не готовы представить их себе, что усугубило ущерб.

В начале 19 века немецкий философ Артур Шопенгауэр уделял особое внимание способности человека страдать. Он думал, что это не то, что нужно преуменьшать или оправдать, а раскрывает недооцененную правду о вселенной и нашем месте в ней.

«Он совершил большой переворот в этике, поставив боль в центр опыта, а не удовольствие или благополучие», — сказала Агнес Каллард, профессор философии Чикагского университета. «Это меняет положение вещей таким образом, что, я думаю, имеет реальные последствия для того, как вы проживаете свою жизнь».

В своей центральной работе «Мир как воля и представление» Шопенгауэр описал человеческое страдание как побочный продукт фундаментального безразличия природы. Каждое живое существо является невольной жертвой этого безразличия — сущности слепой, вездесущей и неумолимой силы, которую Шопенгауэр называл Волей, — но человек — самый несчастный из всех, потому что он осознает себя пешкой бездумного игра.

Шопенгауэр был основателем школы мысли, которую философы вольно называют «пессимизмом». В общем, пессимисты обычно определяются негативно, как темное зеркало светлоглазого оптимиста. Это те, кто раздражительно считает стакан наполовину пустым, а не наполовину полным — одетые в черное Дебби Даунерс, которых мы изо всех сил стараемся избегать на вечеринках.

И все же каждый из нас на каком-то уровне знаком с темнотой, которую Шопенгауэр указал пальцем. Наша жизнь неизбежно перемежается печалью и радостью, случайностью, а также намерениями, неудачей и триумфом, и мы не получаем никаких обещаний, что распределение будет справедливым или даже понятным.Мы хотим верить, возможно, особенно сейчас, что удача не за горами. Но мировоззрение, которое не допускает обратного, никогда не сможет выдержать всю тяжесть опыта.

Ранние пессимистические философы, писавшие в досовременные эпохи о гораздо более высоком уровне человеческой смертности, усердно исследовали неотъемлемую жестокость существования.

На Шопенгауэра повлияли древние индуистские и буддийские тексты, в которых страдание было определено как основное условие жизни.А предшественник пессимизма можно найти в Библии, где проницательный автор Экклезиаста, сообщая о своих открытиях после целой жизни, посвященной «всему, что делается под небесами», приходит к выводу, что было бы лучше никогда не родиться.

В сегодняшней культуре бесконечного контента и венчурных «лунных шот» гораздо легче поддаться оптимистическому порыву.

«Если вы действительно хотите подчеркнуть возможности, инновации и возможные преимущества нового, как это делают американцы, то вы очень сильно преуменьшите количество необходимых препятствий, существующих в жизни человека», — сказала г-жа Мисс.- сказал Каллард.

В некотором смысле президент Трамп, который любит называть себя «болельщиком страны» и который сделал себе имя, продав раскрашенные золотом фантазии о непобедимости капитализма, представляет собой апофеоз этого основополагающего американского оптимизма. Но вирус с его обширным и непостижимым путем разрушения — его фундаментальное безразличие — является естественным препятствием.

«Это ставит под сомнение наши предположения о способности полностью контролировать вещи, и поднимает экзистенциальные вопросы о самой нашей способности относиться к миру за пределами ориентированной на человека точки зрения», — сказал Юджин Такер, профессор медиа-исследований в Новая школа и автор книг о пессимизме, в том числе «В пыли этой планеты» и «Бесконечное смирение.«Это одновременно внушает трепет и страх. Вы удивляетесь чему-то большему, чем человек, но также чувствуете, как земля уходит под ваши ноги ».

Конечно, не зря некоторые мысли закапываются. И ожидание часа горя в одиночестве не более вероятно победит его, чем притвориться, что он никогда не наступит. Шопенгауэр, мизантроп на протяжении всей жизни, который жил в одиночестве, думал, что единственный способ справиться с невзгодами существования — это активно отступить от них.

Он считал, что Волю можно временно аннулировать посредством аскетических практик и созерцания искусства, особенно музыки.Но, в конце концов, и они терпят неудачу, и ненасытная грызть страдания возобновляется.

«Даже чувственное удовольствие само по себе состоит в постоянном стремлении и прекращается, как только его цель достигнута», — писал он в эссе под названием «О тщете существования».

Духовным предшественником Шопенгауэра был Николя Шамфор, французский моралист и драматург эпохи Просвещения. Политически неугомонный Шамфор осудил саму идею общества как «вечный конфликт всех тщеславий, которые пересекают друг друга, наталкиваются друг на друга, по очереди ранят и унижают друг друга», а затем предпринял попытку самоубийства.(Известно, что он провалил попытку и умер через несколько месяцев).

Но столкновение с тьмой не обязательно означает подчинение ей. Тэмсин Шоу, профессор философии в Нью-Йоркском университете, называющая себя пессимистом и пережившая Covid-19, сказала, что способность осознавать потенциальные страдания в мире должна вызывать сочувствие и побуждать нас к действиям.

«Огромного количества страданий, в том числе вызванных инфекционными заболеваниями, можно избежать», — сказала она. «Итак, вы можете предположить, что все это бесполезно, сидеть и хандрить по этому поводу, или вы можете подумать, что мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы устранить ненужное.

И есть некоторые виды страданий, которые мы действительно можем приветствовать. Мисс Каллард отнесла любовь к этой категории.

«Часть того, что делает человеческую жизнь хорошей, — это любовь к тому, что можно отнять у нас», — сказала она. «Вы можете жить меньшей, более уединенной жизнью, в которой будет меньше боли. Но невозможно полностью полюбить кого-то и позаботиться о нем, при этом защищаясь от боли его потери ».

Для Шопенгауэра жизнь на этих условиях, постоянно находящаяся в облаке страданий, означала своего рода бесконечный кошмар, избавиться от которого можно только смертью.

Но что делает это кошмаром? Он становится единым только в том случае, если вы предполагаете, что все должно быть иначе — что боль — это оскорбление удовольствия, а не его топливо, что тьма — это опровержение света, а не свидетельство его милосердия. Самое сложное в жизни — это признать, что никогда не бывает так или иначе.

Пантеон писателей ‹Литературный центр

Если все напрасно, то зачем писать? Попав в порочный круг, в ловушку логических нелепостей неловкого самосознания.Кажется, есть один из двух вариантов: либо обсудить эту ситуацию, либо промолчать. Неудача писателя состоит в том, что они знают, что им следует выбрать второе, но не могут не попробовать первое. Писатели (и читатели … когда есть читатели …) утешают себя, называя эту неудачу: извинение, признание, свидетельство, трактат, история, биография, жизнь. Но постоянное накопление того, что невозможно выразить словами, всегда указывает на одно основное осознание того, что, когда дело касается людей, молчание является наиболее адекватной формой выражения.Итак, есть два пути. В конце концов, писатели мечтают не пойти ни по одному пути, оставив все тропы в пользу леса. Но это всего лишь мечта.

Святые покровители пессимизма наблюдают за нашими страданиями. Лаконичные и угрюмые, они, кажется, никогда не умеют хорошо защищать, ходатайствовать или защищать тех, кто страдает. Возможно, мы им нужны больше, чем они нам. Есть святые покровители философии, но их истории не радостные.

Даже в тех случаях, когда весь корпус автора пессимистичен, проект всегда кажется неполным, как будто есть еще одно, что нужно сказать, последнее обвинительное заключение.. . от печального Werther Гете до роющего существа Достоевского и беспокойного писца Пессоа; Селезенка и тоска Бодлера; мистический пессимизм Гюисманса и Стриндберга; суровый и нечеловеческий лиризм Мэн Цзяо, Георга Тракла, Ксавьера Вильяррутии; лихорадочные обфускации Сакутаро Хагивары, Ладислава Климы, Федора Сологуба; преследующая и искрящаяся проза Марио де Са-Карнейро, Идзуми Кьёка, Клариссы Лиспектор; человеконенавистническая строгость Maldoror Лотреамона или Nightwatches Бонавентуры ; рассыпание разума в произведениях Арто Пупок неопределенности или Унике Цюрн Дом болезней .Старый сварливый Беккет.

Список быстро расширяется и вскоре охватывает всю литературу и не только (… даже великих комиков-пессимистов). В конце концов, это потрясающе; вся литература становится кандидатом. Все, что осталось, — это единичные, аномальные утверждения, множество цитат и цитат, забитых огромными печеньями с предсказаниями, которые никто не прочитал. Так что я ограничиваюсь, несколько произвольно, пессимистическими «философами», хотя это различие сомнительно. Но беглый взгляд на историю философии обнаруживает совсем другое.Философы, спотыкающиеся и спотыкающиеся о собственные ноги. Философы, которые проклинают себя. Философы, которые смеются над собой. Философы, которые отказываются от философии, но остаются «философами».

Эмиль Чоран

Осколки Чорана сами по себе настолько фрагментированы, так разбиты (и расколоты), что иногда кажутся меньше, чем фрагментом: больше частицей, пылинкой, обломками мысли.

Чоран опубликовал De l’inconvénient d’être né (переводится как Проблема с рождением ) в 1973 году.Это было время потерь и отказов. За несколько лет до этого умерли мать и сестра Чорана. Близкий друг Чорана, драматург Артур Адамов, покончил жизнь самоубийством. В том же году умер еще один близкий друг, философ-экзистенциалист Габриэль Марсель. Годом позже покончил жизнь самоубийством поэт Пауль Целан, который перевел произведение Чорана на немецкий язык. Это был период отказов. Чоран с гордостью отверг несколько жестов денежной поддержки, а также многочисленные литературные призы, многие из которых являются финансово значительными (есть анекдот о том, как Беккет одалживал Чорану деньги, упрекая его за отказ от таких призов).Все это время Чоран продолжал скромно жить в своей съемной квартире, работая за своим компактным и загроможденным столом, писал в своих разноцветных блокнотах, часто гулял. В проблеме с рождением Чоран пытается решить давнюю философскую дилемму — проблему быть здесь, в этот момент, брошенным в существование, которого никто не просил и не желал, в мире, в котором мы испытываем трудности в целом. искренне принимая или отвергая.

Филипп Майнлендер

Вечером первого апреля 1876 года 34-летний Филипп Батц собрал копии своей книги Die Philosophie der Erlösung ( The Philosophy of Redemption ), которая только что пришла от издателя.Он проработал в финансовом и банковском секторах почти десять лет, прежде чем бросить работу с отвращением. Он был уволен с военной службы в связи с истощением и переутомлением. Он написал несколько стихотворений и литературных произведений, которые остались неопубликованными. И с тех пор, как он был подростком, он с энтузиазмом читал Шопенгауэра, помимо Леопарди, Данте и Гераклита. В своей квартире в Оффенбахе Бац собрал копии своей 900-страничной книги, но невозможно сказать, насколько тщательно продумано.В книге, опубликованной под псевдонимом Филипп Майнландер, говорится о повсеместной «Воли к смерти», которая безразлично заставляет все, что существует, существовать — существовать, чтобы быть уничтоженным. Батц сложил копии своей книги на полу в одну стопку. Он встал поверх своих книг и повесился на потолочной балке комнаты.

В основе философии Майнлендера лежит идея о том, что все, что существует, существует для того, чтобы не существовать — не для какой-то воображаемой и фантастической загробной жизни и не для того, чтобы снова войти в цикл рождений, страданий и смерти, а для чистое уничтожение — «умерщвление энергии».Все, что существует, движимое слепой «волей к смерти», существует только для того, чтобы достичь своего собственного уничтожения. Майнлендер называет это «искуплением».

Мишель де Монтень

Аристократ, государственный деятель, бизнесмен, дипломат, гуманист, светский человек, меланхолик, турист, библиофил, переводчик и эссеист — Мишель де Монтень был по всем стандартам мирским человеком. Он родился недалеко от региона Бордо в богатой купеческой семье и вырос в соответствии с высочайшими стандартами гуманистического образования.В молодости он служил в парламенте Бордо, а затем при дворе Карла IX. Став взрослым, Монтень также стал виноделом, редактором и переводчиком и стал мэром Бордо. Как государственный деятель его часто вовлекали в национальные переговоры, связанные с религиозными и политическими конфликтами своего времени. Он много путешествовал по континенту, иногда совершая духовные паломничества, иногда добиваясь выздоровления из-за проблем со здоровьем, иногда из любопытства.В таком случае, возможно, странно, что в возрасте 38 лет Монтень решил отказаться от мира. Он заперся в своей библиотеке, чтобы писать. Этот отказ настолько решителен, что Монтень окрестил его надписью на стене своей библиотеки:

В год Рождества Христова, в 1571 году, в возрасте 38 лет, в последний день февраля, годовщину своего рождения, Мишель де Монтень, долгое время уставший от рабства при дворе и государственных должностей, оставаясь целым, ушел в отставку. в лоне образованных Дев, где в спокойствии и свободе от всех забот он проведет то немногое, что осталось от его жизни, теперь более половины его иссякнет.Если судьба позволит, он завершит эту обитель, это сладкое родовое убежище; и он посвятил это своей свободе, спокойствию и отдыху.

Что он пишет? Любой читатель его «Эссе» может подтвердить, что Монтень, кажется, написал обо всем — более сотни эссе в трех книгах, охватывающих все, от искусства разговора до каннибализма, большая часть из которых написана за первые восемь лет, проведенных в его отступлении от мира сего. Мир. Тем не менее, что примечательно среди страниц и страниц наблюдений, так это часто неблагоприятный взгляд Монтеня на жизнь, в особенности на человеческую.Дипломат, так увлеченный беседой, теперь пишет: «Мы не что иное, как церемония; церемония уносит нас, и мы оставляем сущность вещей; мы цепляемся за ветви и оставляем ствол и тело ».

Казалось бы, владение поместьем и замком было бы более чем достаточным средством отгородиться от мира. Но Château d e Montaigne все еще был для Монтеня слишком «мирским». Что необходимо, как он отмечает, — это arrière-boutique , своего рода комната в комнате, где можно уйти от управления повседневной жизнью: «Мы должны полностью зарезервировать запасной магазин. свободный, в котором мы установим нашу настоящую свободу и наше главное убежище и уединение.Сам Монтень решает проводить большую часть своего времени в «Башне», небольшом круглом жилище, расположенном на южной оконечности замка. Он состоит из центральной башни и примыкающей к ней меньшей башни, которая служит лестницей.

Похоже, что библиофилия Монтеня распространилась и на физическое пространство его библиотеки. На 46 из 48 потолочных балок библиотеки Монтень написал почти 70 цитат на латыни или греческом языке, в основном из классических авторов или Библии. Среди них можно найти такие резкие высказывания Плиния Старшего, как это: «Несомненно только одно — что нет ничего определенного.И нет ничего более жалкого или высокомерного, чем человек ». А еще есть множество строк от греческих скептиков, в первую очередь из Секста Эмпирика: «Я ничего не решаю». «Я ничего не понимаю.» «Это возможно, это невозможно».

У этой своеобразной формы грасти было более практическое назначение. Монтень отмечает, что он часто ходит по своей библиотеке, иногда поглядывая на лучи в поисках вдохновения. Его убежище — это не столько место работы, сколько пространство скитаний, в котором пространство библиотеки превращается в выдолбленную вялость черепа: «Дома я немного чаще отворачиваюсь в свою библиотеку.. . Там я пролистываю то одну книгу, то другую, без порядка и без плана, по разрозненным фрагментам. В один момент я задумываюсь, в другой момент я сажусь или диктую, гуляя взад и вперед, эти мои фантазии, которые вы видите здесь ».

Фридрих Ницше

Хотя его обычно считают философом, сам Ницше не был так уверен. С ее манией конструирования сложных систем философия, возможно, была слишком хорошо сформирована для Ницше.Возможно, то, что он искал, было менее цельной философией. Часто повторяемый афоризм гласит: «Я не доверяю всем систематикам и избегаю их. Воля к системе — это недостаток целостности ». И все же Ницше продолжал писать до тех пор, пока не мог — или больше не хотел — писать. Фрагмент из книги «Человек, слишком человечный» восхваляет «незавершенную мысль»:

Подобно тому, как не только взрослость, но и юность и детство имеют ценность сами по себе, а не только как мосты и проезды, так и неполные мысли также имеют свою ценность.Вот почему нельзя мучить поэта тонкими толкованиями, а довольствоваться неопределенностью его кругозора, как будто путь ко многим мыслям еще открыт. Пусть стоит на пороге; пусть подождут, как при раскопках клада: это как если бы была сделана удачная находка большой важности. Поэт предвкушает что-то от радости мыслителя при открытии жизненно важной идеи и заставляет нас желать ее, чтобы мы ухватились за нее; он, однако, произносит мимо наших голов, показывая прекраснейшие масляные крылышки, — и все же он ускользает от нас.

Пауль Деуссен, друг Ницше, когда он учился в школе-интернате в Порте, который позже, будучи ученым, перевел Упанишад на немецкий язык, однажды описал жилище Ницше в Зильс-Марии в 1887 году как «тесную и мрачную пещеру». заваленный «кофейными чашками, яичной скорлупой, рукописями и предметами туалета, сложенными вместе в беспорядке», стоявшим на вечно незастеленной постели.

__________________________________

Из Бесконечная отставка. Используется с разрешения Repeater Books. Авторские права © 2018 Евгений Такер.

Философский пессимизм | Причина и значение

Артур Шопенгауэр, типичный философский пессимист

Вдумчивый читатель ответил на заключение моей недавней серии о жизни и значении. В нем он выражает недвусмысленный пессимизм в ответ на мои (квалифицированные) представления об оптимизме и надежде. Я перепечатываю его здесь, немного отредактировав для краткости.

… Мы находимся в безвыходном положении, поскольку существует так много свидетельств того, что, как сказал Шопенгауэр, страдание является первичным для существования, а наши удовольствия — лишь кратковременное облегчение от продолжающихся страданий или ссор, которые всегда, как время, наступают нам на пятки.

Однако я думаю, что честный человек должен, как вы говорите, признать тот факт, что существует слишком много неизвестного, чтобы с какой-либо уверенностью сказать, какова окончательная правда этого вопроса, и мы не знаем, как будет выглядеть финал игры.Однако мы, насколько нам известно, знаем, что происходит сейчас и в прошлом. Имея это в виду, я больше не могу ставить вашу надежду на первое место в моем списке вещей, во что можно верить. [Просто второстепенный момент. Я не верю в надежду или даже не верю в наличие надежды, скорее оно описывает определенные взгляды и желания, которые у меня есть.] Слишком много страданий для этого и не очень много для вашей надежды, что все это закончится этими ужасными несправедливость исправлена, все раны зажили, и боль утихла…

Вы говорите, что здесь лучше всего надеяться на благо и стремиться к этому, несмотря ни на что противное, но что это значит? … Большинство будет кормить голодающих и надеяться, что они выживут.Я бы сказал, что все это создает еще больше страданий, поскольку полный живот плюс свободное время создают все больше невинных младенцев, которые снова будут голодать. Этому есть множество доказательств. ИМО, а также крошечных немногих братьев и сестер-антинаталистов… нашей самой горячей и прекрасной надеждой было бы вымирание человечества и даже более того — уничтожение всей жизни, нервная система которой чувствует боль. Я не могу придумать более верного способа положить конец страданиям, и если мы будем честны, мы должны признать, что страдание — это определенность, в то время как счастливый конец для всех — это просто еще одна надежда против надежды, которая так и не материализовалась, и мы проповедуем ее для долгое время.На самом деле нет никаких доказательств этому, и если мы хотим уйти с трудом, мы должны… смилостивиться над всеми будущими поколениями, не заставляя их существовать.

Хотел бы я сказать что-нибудь получше. Мне хотелось бы верить, что ваша надежда стоит того, чтобы надеяться, и что страдания, которые, возможно, вызваны действиями в соответствии с этой надеждой, могут в конце концов того стоить, но я не могу этого сделать. Я знаю, что такое страдание, как физически, так и эмоционально, и реальность, в которой его так много, вероятно, не планирует быть добрыми к нам в этом неизвестном финале игры.Слишком часто люди чувствовали, что страдания других — это цена, которую стоит заплатить за шанс на лучшее будущее, которое они хотят представить. ИМО, это мозолистая и несострадательная. Большинство из них не находит времени, чтобы действительно увидеть, как на самом деле выглядят некоторые из этих страданий. Легче отвести взгляд и надеяться, и так происходит почти всегда. Вот почему наши газеты никогда не показывают части тела с крупным планом или криками по телевидению и радио. Мы не можем этого вынести и были бы возмущены, если бы нас заставили это сделать, но кто-то принимает это прямо сейчас.Мне жаль говорить все это. Я скучаю по той надежде, что ты, кажется, все еще крепко держишься. Мне пришлось отказаться от этого или, скажем, положить его в конец моего списка возможных вариантов. Это или чувствуешь себя обманщиком. Ты очень удачливый парень. Надеюсь, ты это знаешь. Удачи всем, нам всем это нужно.

Я хотел бы поблагодарить моего читателя за его мысли.

JGM

Понравилось? Найдите секунду, чтобы поддержать доктора Джона Мессерли на Patreon!

Краткое изложение пессимизма Шопенгауэра | Причина и значение

Артур Шопенгауэр (1788–1860) был немецким философом, известным своим атеизмом и пессимизмом — по сути, он является самым выдающимся пессимистом во всей западной философской традиции.Самая влиятельная работа Шопенгауэра, Мир как воля и представление , исследует роль главной мотивации человечества, которую Шопенгауэр назвал волей . Эта воля — бесцельное стремление, которое никогда не может быть полностью удовлетворено, поэтому жизнь — это, по сути, неудовлетворенность. Более того, сознание ухудшает ситуацию, поскольку сознательные существа испытывают боль, думая о прошлых сожалениях и будущих страхах.

Шопенгауэр считал, что желания причиняют страдание, и, следовательно, он отдавал предпочтение аскетизму — образу жизни, основанному на отрицании желаний или отрицании воли, подобном учениям буддизма и веданты.